Ньюкомы.
Часть десятая.
Глава LXIV. Дурное предзнаменование.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть десятая. Глава LXIV. Дурное предзнаменование. (старая орфография)

LXIV.
Дурное предзнаменование.

Гобсон Ньюком присутствовал на первом из блэкуэльских празднеств, не смотря на ссору между старшим его братом и главою фирмы братья Гобсон и Ньюком. Но ссора была личная между Бэрнсом и Томасом; Бонделькондский банк оставался в добром согласии с главным своим коммисионерством в Лондоне; на празднестве никто не пил за благоденствие Боиделькондской банковой компании с таким усердием, как Гобсон Ньюком. При этом случае он, в коротенькой благодарственной речи, слегка намекнул на известные всем неудовольствия между полковником и его племянником, присовокупив желание, чтобы эти неудовольствия скорее прекратились и чтобы взаимное доверие между великим индейским учреждением и его лондонскими агентами никогда не ослаблялось. Ловкость, с какою все это было выказано, была вполне оценена и заслужила одобрение тридцати шести джентльменов, преисполненных паров бордоского и энтузиазма - словом, находившихся в том блаженном состоянии духа, когда люди умеют все ценить и всему удивляться.

На втором обеде, когда Рози Ньюком поднесен был подарок, Гобсон не присутствовал; имя его не значилось и в числе прочих имен, вырезанных на стволе поднесенного ей аллегорического серебряного кокосового дерева. Когда мы возвращались в омнибусе домой, Фред Бейгэм заметил мне это обстоятельство. - Я просматривал список имен, говорил он: не только тот, что вырезан на стволе дерева, но и печатный; этот последний был свернут и положен в один из судков на вершине дерева. Отчего бы это было, что там нет имени Гобсона? - Ей-ей, мне это не нравится, Пенденнис.

Ф. Бейгэм, знакомый нынче с делами лондонского Сити, разсуждал о фондах и компаниях с бездною учености, и дал мне понять, что он совершил недавно в Капель-Корте одну или две операции, на собственный счет, с большими в настоящем, и еще большими в будущем, выгодами для себя. Мы должны выдать за факт, что теперь мистеру Ридлею деньги платились аккуратно и что костюм Ф. Бейгэма, хот и эксцентрический, был опрятен, приличен и разнообразен. Он занимал квартиру, когда-то принадлежавшую любезнейшему Гонимэну. Жил он в довольстве и с удобствами. - Не подумайте, говорил он: - чтоб жалкий гонорарий, который я получаю от Пэль-Мэльской газеты, доставлял мне возможность к такой жизни. Ф. Бейгэм, сэр, имеет некоторое значение в свете; Ф. Бейгэм обращается между капиталистами и знатью лондонского Сити, и кушает за одним столом с набобами. Он может жениться, сэр, и жить очень порядочно. - Мы пожелали Ф. Бейгэму всякого земного благополучия.

разговаривал с молодой нянюшкой, которая стояла с несколькими малютками и смотрела на яхты на Серпентине. Увидя, что я подхожу к нему, Ф. Бейгэм отошел от девушки и её маленьких спутников, и пошел на встречу к своему старому знакомцу, завернув лицо в саван погребального мрака.

-- Это дети моего доброго друга, Гекабака, полковника бомбейского флота! Увы, малютки играют, не сознавая своей участи. Я смотрел, как они резвились. За бедными малютками присматривает премилая молодая женщина. Они пускали свои кораблики на Серпентине; бегали, смеялись и веселились, и когда я взглянул, кораблик мистера Гастингса Гекабака пошел ко дну. Дурное предзнаменование, Пенденнис! Этот случай тронул меня за живое. Ф. Бейгэм боится, чтоб груз отца малютки не потерпел кораблекрушения!

-- Ты говоришь о том желтолицом, что мы видали у полковника Ньюкома? спрашивает мистер Пенденнис.

-- Милосердое небо! вскричал я, с непритворным безпокойством: надеюсь, что ничего дурного не случилось с Бонделькондским банком?

-- Да, отвечает другой: ничего не случилось; добрый корабль до-сих-пор еще цел и невредим; но едва спасся от великой опасности, Пенденнис, восклицает Ф. Бейгэм, сильно сжимая мне руку: в экипаже оказался предатель, который отправил бы корабль на подводные камни, сэр; который в полночь пустил бы его на дно; но корабль выдержал шторм с честью.

-- Пожалуйста, брось свои морския метафоры и разскажи по-просту, что ты разумеешь, вскричал товарищ Ф. Бейгэма, и Бейгэм продолжал рассказ.

-- Если б ты мало-мальски занимался делами Сити, сказал он: или если б удостоивал своим посещением место, где преимущественно собираются негоциянты, ты знал бы историю, которая вчера разнеслась по всему городу и распространила горе от Триднидель-Стрита до Лиденголя. Дело в том, что фирма братьев Гобсон и Ньюком отказала вчера в приеме векселей индейской Бонделькондской банковой компании на тридцать тысяч фунтов стерлингов. Эта новость упала словно громовой удар на лондонскую контору директоров, которые не были предварены о намерениях братьев Гобсон: следствием был панический страх между акционерами. Контору осаждали полковники и капитаны, вдовы и сироты; через час после протеста, векселя были взяты обратно, и ты сегодня же вечером увидишь в статье Globe о лондонском Сити объявление, что впредь по всем обязательствам Бондслькондской банковой компании принимает на себя ответственность торговый дом Бэнса и Джолли, снабженный необходимыми для этого фондами. Но акции, сэр, упали вследствие панического страха. Надеюсь, что оне поднимутся, даже уверен, что поднимутся, ради нашего доброго полковника, его друзей и тех невинных малюток, что резвятся там, у Серпентина. Мне стало подозрительно, когда поднесли молодой мистрисс Ньюком этот подарок, прибавил Ф. Бейгэм: - я пожил довольно и набрался опытности, сэр, и всегда боюсь этих торжественных подарков: с тем, кто получил его, того и смотри, случится беда. Дурное предзнаменование, повторяю. Мне не нравится, что этот кораблик потонул.

что мистеры Бэнс и Джолли будут впредь действовать в качестве агентов индейской компании. Адвокаты компании подали жалобу на банкирскую контору, причинившую ей такой ущерб. Мистер Гобсон Ньюком находился за границей, когда случилось это событие, и протест векселей был приписан исключительно его племяннику и товарищу. Но за разрывами между обеими фирмами, последовал разрыв между фамилией Гобсона и полковником Ньюкомом. Приведенный в негодование, полковник кричал, что брат его и племянник - оба предатели и что он не хочет иметь дела ни с тем ни с другим. Даже бедный, ни в чем не виноватый сам Ньюком, только-что приехавший в Лондон из Оксфорда, где его порядком пощипали, встретил неприязненный прием у полковника, который сделал даже выговор сыну за то, что сын удостоил этого мальчишку-предателя обычной вежливости и подал ему руку.

Наш полковник переменился, переменился в душе, переменился в отношениях к людям вообще и в особенности к сыну, для которого он в старые дни принес столько жертв любви. Мы уже говорили, что с женитьбы Клэйва, между отцом и сыном росла безмолвная борьба. По всему было видно, что молодой человек не нашел счастья и это было упреком его отцу. Самое молчание его раздражало старика. Его несообщительность ежедневно оскорбляла его и досаждала. Имея большое состояние, которого он не пожалел бы не только на необходимости, но и на прихоти, он злился на себя за то, что не мог пользоваться им, злился на сына, который должен был бы помогать ему в управлении нажитым богатством, и, вместо того, оставался равнодушным, безполезным членом общества, живым протестом против всех планов прошлой жизни доброго старика. Катастрофа в Сити несколько сблизила опять отца и сына, и в обоих возбуждена была мстительность вероломством Бэрнса. Было время, когда сам полковник готов был смотреть на своего родственника с большим снисхождением, но судьба и обстоятельства озлобили это первоначально дружественное и нежное расположение; им овладели ненависть и подозрительность, и если нельзя сказать, чтобы новая жизнь изменила его, по-крайней-мере она обнаружила в нем недостатки, к чему прежде не представлялось случая, и выказала качества, доселе скрытые. Знаем ли мы самих себя, или можем ли наперед сказать, какие добрые или злые свойства вызовет у нас известное обстоятельство? Знал ли Каин, когда он с братом играл на коленях матери, что рученка, ласкавшая Авеля, со временем возмужает и поднимет смертоносное орудие, чтоб поразить его? Трижды счастлив тот, кому обстоятельства благоприятствуют, кого судьба посещает легкими испытаниями и благосклонное небо хранит от искушений.

На той ступени, до которой достигла теперь семейная вражда, подлежащая описанию биографа Ньюкомов, есть одна кроткая нравоучительница, которая произносит свой приговор решительно против Клэйвова отца; тогда как, на другой сторон, суровый мудрец, один из моих знакомых, которого мнения имели у меня значительный вес, утверждает, что оба они совершенно правы. - Война и суд дело само по себе доброе, говорит Джордж Уаррингтон, ударяя кулаком по столу: я защищаю, и здравый смысл защищает это положение против разглагольствий всех Гонимэнов, когда-либо проповедывавших с кафедры. Вешайте разбойника - и я не скажу ни слова против. Бейте бездельника - я этому рад и примолвлю: поделом. Если какому джентльмену вздумается попотчивать хлыстом сэра Бэрнса Ньюокома, баронета, это меня ни мало не возмутит; напротив, возвратясь домой, я закажу лишнюю котлетку к обеду.

-- Ах, Пен, мщение - дурное дело, вопиет благая советница: предоставь мудрейшему и милосерднейшему из судей произносить приговор. Мщение чернит сердце людей, извращает их взгляд на справедливость, заставляет их вымышлять зло, побуждает думать несправедливо о других. Мщение не есть лучшая отплата за обиду и не может назваться мужеством. Величайшее мужество состоит в том, чтоб переносить гонения, а не отвечать тем же: когда вам сделано зло - прощать врага. Мне прискорбно слышать о том, что ты называешь торжеством полковника и унижением его врага. Пусть Бэрнс низок, как только можешь вообразить, все-таки ему не следовало оскорблять брата Этели; но он слаб. И другие мужчины также слабы, мистер Пен, хоть вы и благоразумнее женщины. Полковник выводит меня из терпения и я прошу вас сказать ему, спросит ли он вас или нет - что он утратил право на мою благосклонность; что я ни за что не стану рукоплескать тому, что друзья его и льстецы называют его торжеством; что, по моему убеждению, он поступил совсем не так, как я ожидала от любезного полковника, от доброго полковника, каким я воображала его.

Теперь мы должны рассказать, что делали полковник и Клэйв и что порождало два столь различные на счет их мнения двух вышеупомянутых критиков. Отказ лондонского банкирского дома от принятия векселей главной индейской компании естественно должен был нанести большой ущерб кредиту этой компании в Англии. Директоры в Лондоне выпускали успокоительные объявления; за границей печатались в газетах блистательные отчеты о делах компании; представлялись неопровержимые доказательства, что Бонделькондская банковая компания никогда еще не находилась в таком цветущем состоянии, как в то время, когда братья Гобсоны прекратили прием её векселей; хотя не подлежит сомнению, что компания понесла тяжелый удар и была глубоко, если не смертельно, поражена поведением лондонской фирмы.

Клэйва, можно было насчитать не меньше двадцати дезертиров, или, по-крайней-мере, таких, которые готовы были дезертировать, лишь бы представился к тому случай, без потери оружия и багажа. Злобно вычеркнул добрый полковник имена этих вероломцев из визитной книжки своей невестки; высокомерно смотрел он на них, встречаясь с ними на улице. Изменить Бонделькондской банковой компании в минуту опасности - было, по его понятиям, тем же, что просить отставки накануне сражения. Он не хотел понять, что здесь дело основано вовсе не на чувстве, а на одних шансах и арифметике; он не хотел равнодушно слышать о людях, покидающих корабль, как он выражался. - Они могут отправляться, куда угодно, сэр, говорил он: только им уже не бывать у меня на службе. - С гневом и негодованием он разсчитался с одним или двумя из своих робких друзей, которые думали как бы поскорее бежать, и скупил у них акции на собственные деньги. Но кошелька его не на долго хватило для этого рода потехи. Деньги, какие он имел, превратились в акции компании, и только одно его имя служило ручательством за удовлетворение по обязательствам, от приема которых отказались бывшие лондонские банкиры компании.

Эти господа между-тем говорили о своей размолвке с индейским банком, как о вещи самой натуральной, и смеялись над нелепыми обвинениями в личной неприязни, которую публично взводил на них бедный Томас Ньюком. - Запальчивая голова этот старый индейский драгун, говорил сэр Бэрнс: он столько же смыслит в торговых делах, сколько я знаю кавалерийскую тактику или Индостан; вступает в товарищество с такими же как сам драгунами и индейскими мудрецами; выдает огромные дивиденды и учреждает банк; разумеется, мы согласны заниматься их делами, пока покрываются наши расходы; но я всегда говорил их директору, что мы не намерены подвергаться риску и закроем счеты, лишь только они окажутся для нас невыгодными: таким-образом, мы распрощались с компаниею шесть недель назад, с-тех-пор, как между акционерами распространился панический страх, увеличенный нелепыми выходками и фанфаронством полковника Ньюкома. Он говорит, что я враг его; правда, что враг; но только в частной жизни, а не в деловых отношениях. В делах нет ни друзей, ни врагов. Я оставляю всякое чувство за порогом Темпель-Бара.

Итак Томас Ньюком и Клэйв, сын Томаса, питали в сердцах своих злобу на Бэрнса, сродника их, желали отмстить ему, жаждали его погибели и выжидали случая встретиться с ним, одолеть его и предать позору.

Когда люди находятся в таком настроении духа, им, говорят, всегда подвертывается известная особа, готовая помочь и доставить случай для упражнения лелеемой ими страстишки. Что называется попросту ненавистью, то человеку, питающему это чувство, представляется негодующею добродетелью, так, что он не только предается вполне увлечению, но еще хвалится им. Я уверен, что если бы Томас Ньюком, при настоящем желании возмездии Бэрнсу, знал действительное свойство своих чувствований в отношении к этому достопочтенному человеку, поведение его было бы иное и нам не довелось бы услышать о таких неприязненных действиях, какие вскоре последовали.