Ньюкомы.
Часть одиннадцатая и последняя.
Глава LXXIV. Где Клэйв начинает жизнь сызнова.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть одиннадцатая и последняя. Глава LXXIV. Где Клэйв начинает жизнь сызнова. (старая орфография)

LXXIV.
Где Клэйв начинает жизнь съизнова.

Мы оканчиваем нашу историю, а между-тем бедный Клэйв только-что начинает новую жизнь. С-этих-пор, хлеб, который он ест, он должен добывать в поте лица; и когда я посмотрю на его труды, на его испытания, на его обманутые ожидания, я не могу удержаться от сравнения его профессии с моей.

Неудачи и неприятности, сопровождающия нашу профессию, принимаются, как нам известно, в должное внимание литераторами и их друзьями. Наша бедность, наши неприятности и разочарования выставляются с большою силою и часто с избыточною истиной теми, которые говорят о нас; но есть и выгоды, принадлежащия нашему ремеслу, которые, как мне кажется, упускаются из виду многими, посвятившими себя этому ремеслу и описывающими его, и за которые, сводя итоги наших счетов, мы не всегда бываем в должной мере благодарны. У нас нет патрона, так-сказать, мы не сидим больше в прихожих, в ожидании от вельможи подарка нескольких гиней, в возмездие за льстивое посвящение. Мы сбываем наши товары поставщику книг: между ним и нами существует такое же точно обязательство, как между ним и его поставщиком бумаги или типографщиком. В больших городах нашей родины, для нас заготовлены огромные запасы книг, с библиотекарями, распределяющими их для нас на разряды, с вежливыми прикащиками, готовыми служить нам, с удобными кабинетами для наших занятий. Для отправления нашего ремесла, мы почти не нуждаемся в капитал. Какая же другая из так-называемых ученых профессий равно благодатна? Доктор, например, которому воспитание стоило таких забот и издержек, должен обзавестись домом и мебелью, лошадьми, экипажем и слугами, прежде чем больная, публика вздумает пригласить его. Я слышал, что эти господа принуждены ухаживать и увиваться вокруг вдовушек, развеселять ипохондриков, прибегать к множеству мелких, вспомогательных фокусов, если хотят заниматься с выгодой своим искусством врачевания. Сколько сотен фунтов стерлингов должен вложить в свой ремесленный фонд адвокат прежде, чем он станет получать от него барыши? Дорогое университетское воспитание, дорогая квартира в Судебном Подворье, писцы и их содержание, неизбежные поездки - расходы, которые необходимо удовлетворить прежде, чем найдется клиент или представится случай к известности или хоть возможности занятий. Правда, цены высоки в адвокатском ремесле, но какой огромной суммы стоит лоттерейный билет! Если литератор не будет иметь барыша, за то и риск его не велик. Будем же говорить о нашем ремесле так, как оно есть, и не станем плакать и винить, чтоб вызывать сострадание публики.

и условия их профессии менее приятны и боиее стеснительны, чем наши. Я нагляделся, как королевский академик Сми, эсквайр, льстил и увивался и, в то же время, хвастался и чванился, бедняга, чтоб найдти желающого заказать ему портрет. Я наслушался, как один манчестерский магнат разсуждал об изящных искусствах перед одною из картин Джона Джемса, корчил знатока и проповедывал самые нелепые законы для искусства. Я видал, как бедный Томкинс гнулся в дугу перед богатым аматером; я наблюдал, как Томкинс усердно улыбался при малейшей шутке этого аматера; как мерцал в его глазах робкий луч надежды, когда аматер останавливался перед его картиной. Я был введен черным слугой Чипстона, через анфиладу комнат, в великолепную мастерскую Чипстона, где он сидел, напрасно выжидая заказа, и ежеминутно страшась получить от хозяина дома требование об уплате за квартиру. И видя, какими тяжкими повинностями обложено ремесло этих джентльменов, я благодарил небо за свою, более счастливую профессию, которая не вынуждает нас ползать перед патронами и не требует другого капитала, кроме рук работника, уменья и полу стопы бумаги.

Вместо того, чтобы всеми силами души обратиться к новой своей профессии, Клэйв Ньюком, один из высокомернейших смертных, заблагоразсудил возмущаться против судьбы и артачиться почти на каждой ступени своего образования. Он получил от природы дар к своему искусству и без методы, скачками, приобрел очень значительную бойкость кисти. Его эскизы были лучше его картин (против этого мнения наверно возразил бы мой приятель, если бы он был здесь на лицо); его легкие очерки далеко превосходили его оконченные композиции. Друзья его, присвоив себе право судить о качествах художника, решились-было дать ему соответственный совет и получили обычную благодарность за свои труды. Мы должны были вынести жаркия перепалки с Клэйвом прежде, чем успели убедить его нанять приличную квартиру для исполнения планов, которые мы имели для него в виду. - "Кчему стану я нанимать дорогую квартиру? возразил Клэйв, ударяя кулаком но столу: я нищий и едва в состоянии жить на чердаке. Кчему ты хочешь платить мне за свой портрет, за портрет Лауры и детей? Тебе они вовсе не нужны - ты хочешь только дать мне денег. С моей стороны было бы гораздо добросовестнее, взять деньги по-просту и сознаться, что я нищий. Знаешь ли, что я скажу тебе, Пен? Единственные деньги, которые, по моему убеждению, достаются мне честным путем, это те, которые я получаю от одного мелкого продавца картин в Лонг-Акре: он покупает у меня рисунки, с подряда, по четырнадцати шиллингов за штуку, что может составить в год до двухсот фунтов стерлингов. Я рисую для него курьерския тележки и кавалерийския аттаки; публике особенно нравятся курьерския тележки - на серой бумаге - лошади и милевые столбы белые - желтоватая пыль - даль кобальтовая, а всадники и возник, разумеется, киноварные. Вот чем может добывать себе хлеб благородный человек! Портреты, фи! это нищенство в маскарадном костюме. Кракторп и полдюжины его товарищей по полку, таких же добрых малых, как он, заказали мне свои портреты и прислали мне по пяти фунтов стерлингов с головы; но, ей-ей, мне стыдно взять эти деньги. - Вот содержание того, что говорил Клэйв Ньюком, расхаживая после обеда взад и вперед по нашей комнате, покручивая усы и откидывая длинные светлорусые волосы с исхудалого лица.

Когда Клэйва повели в новую квартиру, над которой друзья его присоветовали ему выставить вывеску, дорогой старик полковник отправился вместе с сыном, грустно простившись с нашими малютками, которые страх как полюбили полковника в последний его визит, и всякой раз, когда он приходил навестить нас, встречали его с улыбками, ласками и детским радушием. В тот день, как он оставлял вас, Лаура подошла к нему и поцеловала его со слезами на глазах. - Ты знаешь, как давно мне этого хотелось, сказала своему супругу эта лэди. В-самом-деле, я не в состоянии описать поведение старика в продолжение его пребывания у нас: его нежную благодарность, его кроткую простоту и добродушие, его обдуманную вежливость. В нашем маленьком хозяйстве не было ни одного слуги, который бы не желал угодить ему. Горничная Лауры, при прощанье с полковником, растрогалась не меньше своей барыни. Некоторое время он чувствовал себя не хорошо, и наш повар, для услаждения его чувства вкуса, совершал чудеса по части пуддингов и желе. Мальчик, исполнявший у нас должность дворецкого и лакея, лентяй и лакомка, которого Марта безпрестанно бранила без пользы, - охотно бросал свой ужин и бежал к полковнику. У меня сердце надрывается, когда я вспомню слова, сказанные им при прощанье, и подумаю, что мы были орудиями хотя некоторого облегчения этой убитой и кроткой души.

Пока полковник и его сын жили у нас, письма, как само собой разумеется, не урежали между Клэйвом и его семейством в Булони; но жена моя замечала, что получение этих писем мало доставляло удовольствия нашим друзьям. Они прочитывались в минуту и потом Клэйв небрежно передавал их своему отцу или с пасмурным видом запрятывал их к себе в карман. - Не видишь ли, проворчал мне однажды Клэйв: не видишь ли, что Рози почти не пишет ко мне, а если и пишет, то так и чувствуешь, что за плечом у ней стоит её матушка? Эта женщина - Немезида нашей жизни, Пен! Как мне расплатиться с нею? Великий Боже! как мне с ней расплатиться? - С этими словами, голова его опустилась на руки, и, смотря на него, я видел перед собой страшную домашнюю картину безотрадного горя, позорного несогласия, безсмысленной тираннии.

Что значат, скажу опять, все так-называемые бедствия в сравнении с этими мелкими неприятностями?

снять с себя портрет приходили к Клэйву для сеансов - что сначала случалось довольно часто, потому что многие из старинных его друзей и знакомых усердно желали оказать ему услугу - старый джентльмен бывал чрезвычайно доволен и весел. Мы могли судить по его лицу, что дела в мастерской идут очень хорошо. Он показывал нам комнаты, которые назначались для Рози и её сына. Нашим детям и матери их, которой никогда не наскучал его разговор, он безпрестанно толковал о своем внуке; наполнял будущую детскую сотнями маленьких безделок собственного своего изобретения и множеством разных вещей, которые он покупал по удивительно дешевой цене, бродя по толкучему рынку и аукционным колерам; склеил с величайшею тщательностью альбом для малютки, с литографиями и эскизами. Он не мог надивиться, как рано мальчик начал интересоваться картинками; он был уверен, что малютка наследует дарования своего отца. Об одном только жалел старик: зачем у этого малютки - дедушка не умнее безразсудного старика, который все погубил, что принадлежало внуку?

Лондонцы, как бы не любили друг друга, видятся с своими приятелями очень редко. Город так обширен, что даже смежная дверь отстоит далеко; хлопоты по делам, общество, удовольствия так многообразны, что простая дружба может получать или давать только случайное рукопожатие мимоходом, второпях. Люди принуждены заботиться о том, чем жить, и по необходимости становятся эгоистами, хотя и не перестают быть дружелюбными. В случае большой нужды, вы знаете где найдти своего друга и он также знает о вас. Так и я весьма редко бывал в Гоулэнд-стрите, где теперь жил Клэйв; редко заходил в Лэм-Корт, где мой дорогой старинный друг Уаррингтон по-прежнему сидел за работой; между-тем наши встречи были не меньше радушны и уверенность одного в дружбе другого не изменялась. Многие говорят, что у людей нет души; кто так говорит, тот - или просто попугай, повторяющий общия места (и это самое правдоподобное и милостивое предположение), или сам без души, или такой несчастный выродок, что не мог приобрести друзей. Слишком многих друзей разсудительный смертный иметь не может. Скольким бы особам пришлось оплакивать вашу смерть и сколько раз пришлось бы вам оплакивать смерть других? Если б наши сердца могли обитать в таком гареме дружественных привязанностей, то одне перемены и повторения печали и слез были бы невыносимы и обложили бы нашу жизнь поборами, превосходящими её ценность. Одним словом, мы несем на свете собственное свое бремя; бегаем и толчемся по жизненному пути по собственным своим делам; нам жмут ноги собственные сапоги, хотя, Боже сохрани, чтоб мы по временам не останавливались и не забывали о самих себе, когда наш друг вопиет в беде, или когда мы можем подать бедному истомленному страннику помощь к дальнейшему следованию. Что касается до добрых женщин, то, достопочтеннейший читатель, это существа отличные от нас: их натура - любить, оказывать нежные услуги, неутомимо совершать подвиги милосердия. Таким-образом, я вам доложу, что если мистер Пенделиис был parvus suorum cultor et infrequens, за то мистрисс Лаура всегда находила время странствовать из Вестминстера в Блумсбери и навещать своего полковника и своего Клайва, которых она снова полюбила от всего сердца, с-тех-пор, как разразилось над ними бедствие, и которые платили ей за её доброту благорасположением, отрадным и для дателя и для получателя; это благорасположение внушало чувство гордости и благодарности и супругу, которого жена умела приобресть такое лестное уважение. Что для мужа дороже всего? Собственная ли его слава, или любовь ваша к тем, кого он любит? Я вижу Лауру Пенденнис вечно постоянную, нежно любящую и чистую; вечно отправляющую служение на пользу ближняго, наделяющую всех отрадой и сопровождаемую благословениями. Который же из двух даров желал бы я иметь, по вашему мнению: этот ли безценный венец гимена, или славу десятого издания?

Клэйв и его отец нашли не только образцового друга в вышеупомянутой лэди, но и совершеннейшую, примерную хозяйку дома в их новой квартире. В доме её, кроме тех покоев, которые мистер Ньюком первоначально нанял, было достаточно комнат и для помещения его жены, ребенка и служанки, на случай приезда их к нему, с очень уютной комнаткой в верхнем этаже для полковника, рядом с детской внука, где он любил быть. - Ну, если нет комнаты для бой-женщины, как вы ее называете, говорит мистрисс Лаура, пожимая плечами: - что делать! мне это очень жаль; Клэйв должен по возможности привыкать к разлуке с нею. Впрочем, дорогой Пен, ведь он муж Рози, а не мамаши её, и поэтому, я думаю, им гораздо лучше жить по-прежнему отдельными хозяйствами.

Дешевизна квартиры, отдаваемой в наем хозяйкой дома; множество хорошенькой, новенькой домашней утвари, которою была снабжена квартира; совещания, которые хозяюшка безпрестанно вела с моей женой на счет этих домашних принадлежностей, все это крайне изумляло меня. - Ужь не заложила ли ты, безпечная девочка, своих бриллиантов, на покупку всего этого скарба? - Нет, сэр, я не закладывала своих бриллиантов, отвечает мистрисс Лаура, - и мне предоставлено было думать (если только я сколько-нибудь интересовался), что всем этим Клэйв обязан благосклонности самой хозяйки, так-как жена супруга Лауры была не богата и в это время не требовала от меня денег больше против прежнего.

и женой готовы были думать, что Клэйв дивный, гениальный художник; что слава его со дня на день будет возрастать и он разбогатеет. Лаура настаивала, чтоб Рози возвратилась к своему супругу. Каждая жена должна жить вместе с мужем. Джон Джэмс покачивал головой, когда заходила речь об успехах Клэйва. - Посмотрим, откажется ли академия в нынешнем году принять его картины, и какое место укажет она ему, говорил Ридлей, - Клэйв, надо отдать ему справедливость, думал о своих произведениях гораздо скромнее, чем Ридлей. Нам, знавшим обоих молодых людей в старые дни, трогательно было видеть их в изменившихся положениях. Теперь, благодаря своим дарованиям и трудолюбию, уже Ридлей был патроном; теперь Ридлей, добрый, прилежный ученик, первенствовал в искусстве и собирал плоды своих трудов, и ни один из многих его почитателей не приветствовал его таланта и успехов с таким чистосердечным радушием, как Клэйв, благородное сердце которого не ведало зависти, и который вечно радовался и восторгался при успехе своих друзей.

Когда мистер Клэйв уезжал в Булонь для свиданий с женою, полковник не сопровождал своего сына и, в отсутсвие последняго, обедал с мистрисс Ненденнис.

Хотя в Гоулэнд-стрите все приготовления были уже сделаны и Клэйв, по обязанности мужа, ездил в Булонь, однакож мистрисс Пенденнис замечала, что он все еще не решается перевезти жену в Лондон.

По этому случаю, мистер Пенденнис говорил стороной, что некоторые джентльмены _/ не слишком думают о сообществе своих жен и что этой чете, может-быть, лучше жить врознь, - на что мистрисс Пенденнис, топнув ножкой, возражала: - Вздор, как тебе не стыдно, Артур? Как можешь ты говорить так ветренно? Разве он не дал перед Богом клятвы любить и уважать ее и никогда не покидать? Разве обязанность его перестала быть обязанностью, сэр? (особенно сильный удар ножкой по полу.) Разве она не спутница его на вечные времена?

-- Не извольте смеяться, сэр! Она должна приехать к нему. В Гоулэнд-стрите нет комнаты для мистрисс Мэккеизи.

-- Лукавая интригантка! У нас есть лишния комнаты. Предположи, что мы пригласим мистрисс Мэккеизи жить в нашем доме, моя милая: сколько наслушаемся мы тогда гарнизонных анекдотов и артельных острот твоего фаворита, капитана Гоби!

Когда все было готово для приема маленькой семьи Клэйва, мы посоветовали нашему другу отправиться в Булонь, привезти жену и ребенка, и потом заключить с бой-женщиной какой-нибудь окончательный договор. Он, как и мы, видел, что присутствие и самовластие этой фатальной женщины разстроило здоровье и бодрость его отца, что старик при ней не знал ни мира, ни отрады, и поспешно шел к могиле под этим ужасным и неумолимым гонением. Мистрисс Мэккензи делала и Клэйва едва ли менее несчастным, чем отца; управляла его домашним хозяйством; отняла у него уважение и любовь безхарактерной жены и отравляла счастье каждого из близких к ней. Им должно было жить врознь. Если она не могла существовать на свой вдовий пансион, правда очень ограниченный, тан пусть Клэйв уступит ей половину дохода жены, который составлял сто фунтов в год. Виды на будущее и настоящия его средства добывать деньги давали ему возможность обойдтись и без этой части его доходов; во всяком случае, он и отец его должны считать себя счастливыми, если этой ценой выкупятся из неволи от несносной вдовушки. - Поезжайте, Клэйв, говорили ему советники: поезжайте и привезите к нам вашу жену и малютку; мы все будем счастливы. - Видите ли: эти советники полагали так: если написать к мистрисс Ньюком "приезжайте" - то она наверно приедет в сопровождении бой-женщины.

Дав обещание, что он будет вести себя как следует человеку не робкого десятка - а мы знаем, что Клэйв оказал примерное мужество в двух или трех предъидущих побоищах - Клэйв поплыл через канал за своей Рози. Наш добрый полковник согласился обедать у нас каждый день в продолжение отсутствия сына. Я ужь говорил, как он был любим и старым и малым, - и впоследствии уверял, что ни одна женщина не доставляла ему столько радостей, как Лаура. Мы, не знаю почему, не открывали ему, что присоветовали Клэйву предложить вдовушке взятку по пятидесяти фунтов в год, и только спустя две недели по отъезде Клэйва, и через неделю по возвращении его, когда пришло известие о смерти бедной старушки, мистрисс Масон, в Ньюкоме, сообщили мы полковнику, что он имеет теперь новую пансионерку, в особе бой-женщины.

Полковник Ньюком благодарил Бога за то, что его милая старушка няня оставила здешний свет в довольстве и без страданий. Она давным-давно сделала духовную, по которой все свое имущество завещала Томасу Ньюкому; но полковник уступил все наследство верной служанке старушки, Кэзии, не имея лишних денег, чтоб вознаградить ее за службу.

мисс Гонимэн, из Брейтона, которая, прослышав о возвращении в Лондон своих родственников, приехала по железной дороге в метрополию Ото было первою её поездкою по железным дорогам), вбежала в квартиру КлэЙва в Гоулэнд-стрите, по-прежнему шелестя своим нарядным шелковым платьем. Она, казалось, не постарела ни одним днем с-тех-пор, как мы видели ее в последний раз. Вспыльчиво пожурив молодого человека за то, что он допустил отца вмешаться в коммерческия дела, в которых бедный, дорогой полковник так же мало смыслил, как грудной ребенок, она дала им обоим понять, что у её банкиров находятся небольшие деньги, назначенные в распоряжение полковника и его сына; умоляла полковника помнить, что её дом всегда к их услугам и что она почтет за честь и удовольствие принять их, когда бы им не вздумалось удостоить ее своим посещением. - Не полон ли мой дом вашими подарками? восклицала добрая старушка: не имею ли я причины быть благодарною всем Ньюкомам - да, всем Ньюкомам? Ведь мисс Этель и её родные приезжают ко мне каждый год и гостят по целым месяцам, и я никогда не ссорюсь с ними, и не хочу, хоть вы ссоритесь, сэр. Не полковником ли подарены мне эта шаль, эти бриллианты, которые вы видите на мне? продолжала она, указывая на давно знакомые нам украшения. Не вы ли выручили из беды моего брата, Чарльса, и достали ему место в Индии? Да, безценный друг, хоть вы поступили неосторожно в денежных делах, все-таки я чувствую, чем я вам одолжена, и моя признательность и благорасположение к вам остаются неизменными. - Так говорила мисс Гонимэн, и голос её в конце этой маленькой речи несколько дрожал; впрочем, она произносила ее с необычайною торжественностью и достоинством, будучи уверена, что двести фунтов стерлингов, которые она потеряла в этой несчастной Бонделькондской банковой компании, обанкрутившейся на полмиллиона, составляли значительную сумму и давали ей право выражать свое мнение на счет учредителей и директоров общества.

что в продолжение последней континентальной кампании, он выдержал страшные битвы с бой-женщиной.

Клэйв, скрывавший от бас обстоятельства этой кампании, сообщил их полковнику, который обо всем случившемся пересказал моей жене - правда, не обо всем: о битвах, которые должны были происходить за чаем, за обедом, за ужином, в продолжение недельного пребывания Клэйва в Булони, он промолчал и передал только результат этих стычек. Рози, которая при первом разговоре глаз на глаз с мужем, согласилась-было ехать си сыном в Англию, обнаружила нерешительность на другой день за завтраком, когда с обеих сторон открылся огонь; расплакалась за обедом, когда совершались жестокия схватки, в которых Клэйв одержал верх; ночь спала крепким сном; потом умоляла мужа оставаться непоколебимым и за завтраком встретила врага с трепетным сердцем, - и плакала целый день, в продолжение которого бой почти не прерывался. Наконец победа склонилась на сторону Клэйва и он мог бы увезти свою добычу; но погода была ветреная, море бурное и бедного супруга, дерзавшого пуститься в путь с женою в положении Рози, провозгласили безчеловечным.

первых двух или трех дней удерживать перевес за собой, он потерпел поражение на четвертый, и уступал поле в каждой битве. Рози разсудила, что в её положении ей нельзя разлучаться с дорогой мамашей. Женщина-герой, с своей стороны, объявляла, что ее можно довести до нищенства; что у нея можно отнять обманом все до последняго шиллинга; что она может допустить, чтобы безнравственные пройдохи развеяли на ветер все состояние её дочери и оставили ее без куска хлеба; но покинуть дочь в таком положении она никогда не согласится - никогда и ни за что! Не разстроено ли уже здоровье душечки Рози разнообразными ударами, которые она понесла? Не нуждается ли она в помощи, в призоре любящей матери? Чудовище! спроси доктора! - Нет, она не разстанется с безценной Рози, не смотря ни на какие оскорбления и дерзости, свойственные людям неблаговоспитанным (отец Рози, слава Богу, был офицер королевской службы, а но компанейской). Но - крайней-мере до-тех-пор, пока положение Рози требует, она будет жить в Булони, если не в Лондоне, но во всяком случае вместе с дочерью. Разграбив собственное её состояние, они могут отказать ей в присылке денег на содержание, но она заложит последнее платье с плеча, для своей Рози. - Всхлипыванья Рози, крики: мамаша, мамаша, успокойтесь!.... материнские взрыды, судорожно сжатые кулаки, сверкающие глаза, быстрые объятия, хохот, притоптыванья, фырканья со стороны неистовствующей вдовушки, скрежет зубов, дикая ярость и повторительные нарушения третьей заповеди со стороны Клайва, - вот сцена, которую легко может представить себе читатель. Клайв воротился в Лондон без жены и когда жена приехала, то приехала не одна и привезла с собой мистрисс Маккензи.