Ньюкомы.
Часть одиннадцатая и последняя.
Глава LXXVIII. Где автор отправляется с приятным поручением.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Ньюкомы. Часть одиннадцатая и последняя. Глава LXXVIII. Где автор отправляется с приятным поручением. (старая орфография)

LXXVIII.
Где автор отправляется с приятным поручением.

Прежде чем я разстался с мисс Ньюком на станции, она взяла с меня обещание, повидаться с нею рано утром в доме её брата.

Распростившись с нею и возвратясь в свое уединенное местопребывание, которое представляло грустный вид в этот праздничный день, я вздумал побывать в Гоулэнд-стрите и отобедать в первый праздник Рождества у Клэйва, если буду приглашен.

Я нашел своего друга дома, за работой, не смотря на праздник. Он обещал торговцу приготовить к завтрему две картины. - Он мне очень хорошо платит, а деньги мне нужны, Пен, сколько бы он ни давал мне, сказал живописец, не отрываясь от полотна: я спокоен сердцем с-тех-пор, как познакомился с честным торговцем. Я продался ему, душой и телом, за какие-нибудь полдюжины фунтов стерлингов в неделю. Я теперь знаю, что получу деньги верные и регулярно снабжаю его картинами. Не будь больна Рози, мы жили бы припеваючи.

Рози больна? Мне прискорбно было услышать об этом, и бедный Клэйв, войдя в подробности, рассказал мне, что он тратит на докторов четвертую часть своих годовых заработков. - Есть один модный доктор, который страх, как нравится дамам и живет через несколько домов от нас в Гоуер-стрите: он взял у меня из кармана шестнадцать фунтов шестнадцать шиллингов с изумительнейшим равнодушием, как-будто в кармане у меня гинеи растут сами собой. Он толкует с моей тещей о большом свете. Моя бедная жена слушает его как оракула, боясь проронить хоть одно из его слов. - Глядь! вон катит его экипаж! вот и плати ему, чорт его побери! говорит Клэйв, бросая жалобный взгляд на маленький пакетец, лежащий на камине, подле алебастрового écorché, какой мы видали во многих мастерских.

Я выглянул в окно и увидел фешенебельного доктора, выскакивающого из своего экипажа; того дамского угодника, который мало-по-малу переселился из Блумсбери в Бельгравию и теперь имел доступ в тысячи детских и будоаров. Что в старое время были духовники, то теперь Квакенбоссы и ему подобные в нашей протестантской стороне. Каких не знают они секретов! В какие не входят они таинственные комнаты! Предполагаю, что бой-женщина особенно занялась тоалетом, чтоб достойно принять своего фэшенебельного друга, так-как эта лэди, блистательно одетая, с драгоценным украшением на голове, памятным мне еще в Булони, вошла в мастерскую, через две минуты по приезде доктора и сделала ему нижайший реверанс. Не могу описать победительной вежливости и любезности этой женщины.

Клэйв был с нею крайне кроток и любезен и принял самый оживленный вид, когда обращался к ней: - Надо работать, знаете, и в Рождество; ведь хозяин картин утром пришлет за ними. Сделайте милость, мистрисс Маккензи, скажите мне отрадную весточку о Рози; да, если будете так добры, подойдите к этому écorché: там вы найдете пакетец, который я приготовил для вас. - Мистрисс Мэккензи подошла к камину и взяла деньги. Мне показалось, что фигура из парижского алебастра была не единственным écorché в этой комнате.

-- Я хочу, чтоб ты остался у меня обедать. Останься, пожалуйста, Пен, вскричал Клэйв: да будь с нею повежливее. Будешь? К обеду придет и мой дорогой старик-отец. Мои барыни воображают, что его квартира на другом конце города, и что ему помогают братья. Ни слова о капуцинах. Знаешь, это может разстроить Рози. Ах! не правда ли, как он благороден, этот милый старичок? и не любо ли видеть его в таком месте? - Говоря это, Клэйв не переставал работать; он торопился воспользоваться последним светом зимняго дня, и принялся чистить свою палитру и мыть кисти, когда мистрисс Мэккензи воротилась к нам.

Здоровье душечки Рози было очень слабо, но доктор Квакенбосс прописал ей то самое лекарство, которое принесло столько пользы прелестной молодой герцогине Клакманшир, и затем ни мало не опасался за больную.

При этом, я принялся рассказывать анекдоты о фамилии герцогини Клакманшир, вспомнив старое время, когда я любил занимать бой-женщину анекдотами об аристократии, о житье-бытье которой она сохраняла похвальное любопытство. В-самом-деле, одна из немногих книг, спасшихся от кораблекрушения в Тибурнских садах, была родословная английских пэров, том теперь довольно потертый, и много читанный и читаемый Рози и её матушкой.

Анекдоты были приняты очень вежливо - может-статься, мистрисс Мэккензи и её зять находились в добрых, более обыкновенного, отношениях по случаю торжественного праздника. Когда Клэйв, обратясь к вдовушке, сказал, что он желал бы, чтоб она упросила меня остаться обедать, она милостиво и с первого же разу согласилась на это предложение и принялась уверять меня, что её дочь будет в восхищении, если я удостою разделить их скромную трапезу. - Стол будет не такой, какой вы видали у нея в доме - не с многочисленными блюдами, не с великолепным плато и серебряным сервизом; но то, чем Бог послал, моя Рози предлагает от радушного сердца, восклицает бой-женщина.

-- И Том может обедать с нами, не правда-ли, грандмаман? смиренно спрашивает Клэйв.

-- О, если вам угодно, сэр.

-- Его дед будет рад сидеть с ним за одним столом, сказал Клэйв: я пойду его встречать; он идет по Гильфорд-стриту и Россель-сквэру, говорит Клэйв: не хочешь-ли прогуляться и ты, Пен?

-- Ах, сделайте одолжение, мы не смеем вас удерживать, говорит мистрисс Мэккензи, кивнув головой; и когда она удалилась, Клэйв шепнул мне, что ей не до нас, так-как она занята приготовлением жаркого, пуддинга и пирога.

-- Я так и знал, сказал я, и мы отправились встречать дорогого старика, который скоро появился, медленно ступая по той самой дороге, где мы его поджидали. Его трость дрожала, когда он опирался о мостовую; дрожал и голос, когда он произнес имя Клэйва; дрожала и рука, когда он протянул ее ко мне. Весь он был согнут и немощен. Двадцать лет не разслабили его так, как эти последние двадцать месяцев. Я шел рядом с моими двумя друзьями, которые направлялись к дому, дружески сплетясь руками. Как нетерпеливо ждал я завтрашняго дня, желая увидеть их снова соединенными! Голос Томаса Ньюкома, когда-то суровый, возвысился до дисканта, и сделался чуть не ребяческим, когда он стал спрашивать о внуке. Его белые волоса висели по воротнику. Дорогой, при свете газа, я мог видеть и эти белые волосы, и высокую спину, и плечо Клэйва, к которому прислонялся отец, и его благородное лицо, обращенное к старику. О, Бэрнс Ньюком, Бэрнс Ньюком! Будь хоть раз добрым человеком и помоги своим родным, думал я.

Рождественский обед прошел как нельзя лучше. Глаз бой-женщины призирал за всем: явно было, что девочка, которая служила за столом и стряпала часть обеда под её руководством, трепетала от её взгляда, как и другие. Мистрисс Мэккензи сделала в продолжение обеда не больше дюжины намеков на счет прежней своей пышности и не больше полудюжины извинений за то, что я сижу за столом, так мало похожим на тот, к которому я привык. Кроме нас, единственным гостем был добрый, верный Ф. Бейгэм. Он расхвалил пирог и тем вынудил вдовушку сознаться, что она готовила его. Полковник был очень пасмурен и хотел-было кормить внука; но получил два или три строгих замечания от бой-женщины. Малютка, спросил как умел, зачем грандпапа в черном плаще? Клэйв наступил мне на ногу под столом. Секрет убогого братства готов был обнаружиться. Полковник покраснел и с большим присутствием духа сказал, что носит плащ зимой для тепла.

Рози говорила не много. Она похудела и стала вялою; блеск глаз её потух; вся её милая свежесть поблекла. Она не ела почти ничего, хотя матушка усердно упрашивала ее и громко шептала ей, что женщина в её положении должна подкреплять свои силы. Бедная Рози постоянно была в каком-нибудь деликатном положении.

слезами. Когда мать и бабка встали из-за стола, бедный малютка закричал, чтоб оне остались, и полковник принял-было сторону ребенка, но всевластная бой-женщина громко возразила: вздор, пускай идет спать! выпроводила его вон из комнаты - и никто не возразил против приговора. Мы остались втроем и старались беседовать так весело, как только было возможно; то вспоминали о старых временах, то разсуждали о настоящем. Без малейшого ханжества, Томас Ньюком говорил, что жизнь его спокойна и что он совершенно счастлив. Он желал, чтоб многие другие из стариков-джентльменов были так же довольны, как он; но к сожалению, прибавил он, некоторые из них горько ропщут и жалуются на скудную пищу. Он, с своей стороны, имеет все, чего только может желать: все служащие при доме обходятся с ним ласково; когда нужно, к нему приходит отличный доктор и ему прислуживает преусердная женщина. - И если я теперь ношу черный костюм, сказал он: так чем он хуже другого? и если нас каждый день водят в церковь, на что многие из убогих братьев ворчат, то, по мне, старику и делать больше нечего; я молюсь с благодарным сердцем, милый Клэйв, и мог бы быть совершенно счастлив, когда бы... когда бы Бог простил мне прошлое безразсудство. Вообрази: Бейгэм был сегодня в нашей церкви - он часто ходит к нам - доброе дело, сэр, - доброе дело.

Клэйв, налив стакан вина, взглянул на Ф. Бейгэма, с таким выражением, которое, казалось, говорило: Награди тебя, Боже! Ф. Бейгэм осушил второй стакан. - Слава Богу, сказал я: мы весело проводим Рождество; авось и новый год будет счастлив!

В четверть десятого или около, полковник стал сбираться домой, сказав, что ему нужно быть в казармах к десяти, и Клэйв с Ф. Бейгэмом пошли его провожать. И я желал бы присоединиться к ним; но Клэйв шепнул мне остаться и, ради Бога, побеседовать с мистрисс Маккензи, причем предупредил меня, что он скоро будет назад. Таким-образом, я остался и пил чай с дамами. За чаем, мистрисс Макензи нашла случай рассказать мне, что ей неизвестно, какой доход получает полковник от своего богатого брата; но что они никогда не получали от него ни шиллинга, - и тут опять принялась исчислять все суммы, капитал и проценты, которые в эту минуту должны были принадлежать её душечке Рози! Рози, по временам, позволяла себе проронить два-три слова. Она не обрадовалась и не огорчилась, когда муж воротился домой и, сделав мне маленький реверанс, пошла спать, под призором бой-женщины. Таким-образом, Бейгэм, я и Клэйв удалились в мастерскую, где дозволялось курить и где мы докончили первый день Рождества.

На следующее утро, в назначенный час, я посетил мисс Ньюком, в доме её брата. Сэр Бэрнс Ньюком, с которым я встретился на подъезде, окинул меня таким суровым взглядом, что я потерял надежду на успех дела, по которому пришел. Не более ободрило меня и выражение лица Этели: она стояла у окна, пасмурно смотря на сэра Бэрнса, которой все еще оставался на пороге, и, прежде чем сесть в экипаж и отправиться в Сити, бранился с своим конюхом.

Мисс Ньюком была очень бледна, когда подошла ко мне и подала мне руку. Я с некоторым безпокойством посмотрел ей в лицо и спросил: - что нового?

-- Сделалось, как вы ожидали, мистер Пенденнис, сказала она: - не так, как ожидала я. Мой брат и слышать не хочет о выделе. В эту самую минуту он разстался со мной в гневе. Но нет нужды; выдел должен быт сделан - не правда ли? - если не Бэрнсом, так другим членом нашей фамилии.

-- Награди вас Боже за доброе дело, моя милая, дорогая мисс Ньюком! - Вот все что я мог сказать.

-- За то, чего требует справедливость? Разве я не обязана это сделать? Я старшая в семействе, после Бэрнса; я самая богатая, после него. Наш родитель оставил всем своим младшим детям ту же самую сумму денег, какую мистрисс Ньюком назначает Клэйву, и притом, вы знаете, я получила от бабки, лэди Кью, все её состояние. Мне кажется, я не засну спокойно, пока не исполню этого долга справедливости. Хотите ехать со мной к моему адвокату? Он и брат мой, Бэрнс, попечители над моем имением. Я все думаю, любезнейший мистер Пенденнис, - а вы так добры, так благородны, что всегда были выгодного обо мне мнения; вы и Лаура всегда были так расположены ко мне (при этих словах, она берет мою руку и прижимает ее другою) - я все думаю, знаете, что этот выдел гораздо лучше сделать при посредстве мистера Люса, так, чтобы это могло быть приписано нашей фамилии, а мое имя оставалось в стороне: таким-образом, самолюбие моего дорогого доброго дядюшки не будет оскорблено. - При этих словах, она дала волю слезам, и я нетерпеливо желал поцеловать край её платья, или что-нибудь другое, если-б только она позволила: до такой степени я был восхищен и тронут благодушием и родственною привязанностью благородной молодой лэди.

-- Милая Этель, сказал я: - не говорил ли я вам, что готов с вами на край света? После этого, могу ль не поехать на Линкольнское подворье?

Ту же минуту послали за кэбом, и через полчаса мы очутились перед вежливым старичком, мистером Люсом, в его квартире, на полях Линкольнского подворья.

Он с первого взгляду признал почерк покойной мистрисс Ньюком; вспомнил, что ему случалось видать мальчика в Эрмитаже; что он не раз говорил с мистером Ньюкомом на счет его сына в Индии; что он даже подкреплял мистрисс Ньюком в мысли оставить последнему какой-нибудь залог её благоволения к нему. - Я приглашен был к обеду к вашей доброй грандмаман в эту самую субботу. Боже мои! Да я совершенно припоминаю все обстоятельства, моя милая лэди. На счет письма не может быть никакого сомненья; но, разумеется, это завещание - вовсе не завещание, и полковник Ньюком так дурно поступил с вашим братом, что сэр Бэрнс, я полагаю, не захочет отказаться от части своего достояния в пользу полковника.

-- Как бы вы поступили, мистер Люс? спрашивает молодая лэди.

вам известно, не слишком большие друзья, но как старинный знакомый и советник вашего батюшки и вашей бабки, я и сэр Бэрнс остались в отношениях вежливости. Но, сказать по правде, мы не слишком жалуем друг друга, и во всяком случае меня не обвинят, да не обвинят и никого другого, в излишней приверженности к вашему брату. Но, сознаюсь откровенно: будь я на его месте; имей я родственника, который бы поносил меня и угрожал мне не знаю чем, и шпагой и пистолетом; который бы заставил меня напрасно издержать пять или шесть тысяч фунтов стерлингов в споре за кандидатство, - ей-ей, я дал бы ему никак не больше того, к чему я обязан по закону... а на законном основании, милая моя мисс Ньюком, ему не следует ни гроша.

-- Я очень рада, что вы так говорите, сказала к изумлению моему мисс Ньюком.

-- Очень естественно, мои молодая лэди, и вы можете без опасения показать вашему брату этот документ. Не по этому ли предмету вы пришли советоваться со мной? Вы желали, чтоб я приготовил его к этому страшному открытию, не так ли? Вы, может-быть, знаете, что он неохотно разстается с деньгами и вообразили, что предъявление мне этого письма встревожит его? Долго же оно шло по адресу... Но - видите ли? - оно не имеет никакой силы, и будьте уверены, что сэр Бэрнс Ньюком ни малейше не встревожится, когда я передам ему содержание письма.

-- Я не то хотела сказать: если я рада вашему мнению, что брат мой не обязан исполнял волю мистрисс Ньюком, так это потому только, что в таком случае я не имею права судить о нем так сурово, как бы готова была судить, сказала мисс Ньюком: - я показывала ему бумагу сегодня утром и он отбросил ее с негодованием; не ласковыми обменялись мы словами, мистер Люс, и неприязненные мысли остались у меня на душе. Но если вы его оправдываете, то неправа была я одна, укоряя его в эгоизме, порицая за холодность.

-- Вы назвали его эгоистом! - Вы наговорили ему крупных слов! Да это случалось и прежде, милая моя мисс Ньюком, в самых единодушных семействах.

в одной из книг моей бабки, я советовалась вот с этим джентльменом, супругом моей любезнейшей подруги, мистрисс Пенденнис - задушевным другом, моего дяди и кузена Клэйва, и я желаю, я хочу, я требую, чтоб моя часть того, что мой бедный родитель оставил нам, девицам, была отдана моему кузену, мистеру Клэйву Ньюкому, согласно предсмертному желанию моей бабки.

-- Моя милая, да вы давным-давно отдали свою часть вашим братьям и сестрам! вскричал адвокат.

-- Я желаю, сэр, чтобы шесть тысяч фунтов стерлингов были отданы моему кузену, сказала мисс Ньюком, сильно покраснев: мой любезный дядя, добрейший на свете человек, которого я люблю всем сердцем, находится в страшной нищете. Знаете ли, сэр, где он теперь? где мой дорогой, добрый, великодушный дядя? - и, воспламеняясь с каждым словом, с сияющими нежностью глазами, с распаленными щеками, голосом, который отзывался в сердце обоих слушателей, мисс Ньюком рассказала о бедствиях своего дяди и кузена и о желании её облегчить их судьбу. До-сих-пор вижу фигуру благородной девушки и слышу её речь; до-сих-пор помню, как восхищенный старичок-адвокат покачивает седой головой, мигая, поглядывает на молодую девушку, поглаживает себе колени и постукивает по табакерке, сидя перед своими делами и актами, спиной к стене, уставленной множеством жестяных ящиков.

-- Сколько я понимаю, вы хотите, чтоб эти деньги были выделены, как доставшияся по наследству, а не как дар от мисс Ньюком? говорит мистер Люс.

-- Да, именно: как доставшияся по наследству, отвечает мисс Ньюком.

сказал он: я завидую вашему путешествию с этой молодой лэди. Я завидую вам за радостные вести, которые вы везете своим друзьям, и, мисс Ньюком, могу ли я, как старый старик, знакомый с вашей фамилией около шестидесяти лет и видевший вашего родителя чуть не в пеленках, могу ли я сказать вам, как сердечно, как искренно я люблю и уважаю вас, моя милая? Когда вам угодно, чтоб мистер Клэйв Ньюком получил свое наследство?

как бы моляся.

Мистер Люс посмеялся над торопливостью молодой лэди и сказал, что деньги, если она непременно желает, в ту же минуту могут поступить в её распоряжение. И, прежде чем мы вышли из комнаты, мистер Люс заготовил письмо на имя Клэйва Ньюкома, эсквайра, с извещением, что в книгах покойной мистрисс Ньюком только-что на-днях найдена прилагаемая в копии бумага, и что фамилия покойного сэра Брэйана Ньюкома, желая исполнить волю покойной мистрисс Ньюком, внесла сумму в шесть тысяч фунтов стерлингов в банк мистеров Г. В., на имя мистера Клэйва Ньюкома, которому мистер Люс имеет честь быть покорнейшим слугой, и проч. Но одобрении и переписке письма на-бело, мистер Люс сказал, что мистер Пенденнис может сам отвезти письмо по адресу, если это угодно мисс Ньюком, - и я, с готовым документом в кармане, вышел от адвоката, с доброй и прекрасной молодой спутницей.

Наш кэб несколько часов прождал нас на полях Линкольнского подворья, и я спросил мисс Этель, куда прикажет она везти ее?

-- Где монастырь капуцинов? сказала она: нельзя ли мне видеться с моим дядюшкой?