Записки Барри Линдона, эсквайра.
Глава III. Я вступаю в свет неудачным образом.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки Барри Линдона, эсквайра. Глава III. Я вступаю в свет неудачным образом. (старая орфография)

ГЛАВА III.
Я ВСТУПАЮ В СВЕТ НЕУДАЧНЫМ ОБРАЗОМ.

Втечение дня я доехал до Карлоу, где остановился на ночлег в лучшей гостиннице. Когда, содержатель гостинницы спросил мое имя, я, согласно наставлениям кузена Уликка, назвав себя мистером Редмондом, сказал ему, что принадлежу к фамилии Редмондов из Ватерфордского округа, и еду в Дублинский Университет учиться. Моя прекрасная наружность, серебряный эфес у шпаги и туго набитый чемодан внущили содержателю гостинницы мысль, не спросив моего желания, прислать мне кружку бургонского, и, разумеется, подать поутру огромнейший счет. В те добрые старые времена, ни один джентльмен не ложился спать, не выпив порядочной порции вина. Теперь, вступая в свет, я должен был играть роль джентльмена, и разъиграл ее превосходно. Волнения прошлого дня, - разлука с матерью и домом, дуэль с капитаном Квином, - всего этого было слишком достаточно, чтоб вскружить мне голову и без помощи бургонского, которое окончательно довершило мое опьянение. Смерть Квина меня не безпокоила: там, где дело касалось чести, я никогда не испытывал угрызений совести; я был такого мнения об этом предмете, что если джентльмен рискует собственною своею жизнью в благородном поединке, то глупо было бы с его стороны стыдиться своей победы над врагом. Я провел в Карлоу самую спокойную ночь; выпил за завтраком кружку легкого пива, съел бутерброд, и, при уплате счета, разменял первую гинею, не позабыв щедро наделить лакеев, как следовало джентльмену. Так начался первый день моей жизни, так продолжались и другие дни. Никто еще, быть может, не бывал в более затруднительных положениях, чем я, никто, быть может, не знавал такой нищеты и таких лишений, какие знавал я; но и никто не может сказать, чтобы, когда у меня заводилась гинея, я припрятывал ее, и не тратил, как будто какой нибудь лорд.

О будущем я нисколько не безпокоился; я воображал, что человек моей наружности, моих способностей и моей храбрости, может проложить себе дорогу везде и во всякое время. Кроме того, в кармане у меня было двадцать гиней, сумма, достаточная для меня, по моему разсчету (весьма, впрочем, ошибочному), месяца на четыре, втечение которых я надеялся сделать что нибудь к обезпечению моего благосостояния. Поэтому, я продолжал свой путь, напевая песни, или разговаривая с прохожими и проезжими. Что касается до Норы и замка Брэди, мне казалось, что сегодня отделялось от вчера промежутком из нескольких десятков лет. Я дал себе слово не показываться в замке Брэди, пока не буду значительным человеком; и я сдержал это слово, как вы в свое время услышите.

В те дни по дорогам было гораздо более жизни и шуму, чем теперь, с учреждением дилижансов. Богатые люди ездили верхом или в собственных экипажах и тратили трое суток на дорогу, которую проезжают нынче в десять часов; так, что в то время, для человека, ехавшого по дублинской дороге, не было недостатка в попутчиках. Часть пути от Карлоу до Нааса я сделал с хорошо-вооруженным джентльменом из Килькенни, в зеленом кафтане, с золотым поясом, с подвязанным глазом и на сильном коне. Он предложил мне несколько обыкновенных вопросов, и, между прочим, о том, куда я еду и неужели моя мать не боялась разбойников, отпустив меня, такого неопытного юношу одного в дорогу? Я отвечал ему, что имею при себе пару добрых пистолетов, которые недавно были в деле, и действовать которыми готов во всякое время. Выслушав такой решительный ответ, незнакомец дал шпоры и ускакал. Мне не стоило гнаться за ним, во-первых потому, что его лошадь была сильнее моей, а во-вторых потому, что, желая въехать в Дублин в приличном виде, я не хотел пылиться и утомлять мою лошадь.

Подъезжая к Килькенни, я увидел толпу крестьян, окруживших небольшую карету, и в полу-миле от кареты моего приятеля в зеленом кафтане, скакавшого во весь опор по косогору. Лакей, сопровождавший карету, кричал во все горло "держите вора! держите!" но крестьяне явно смеялись над его отчаянием, и говорили различные шутки по поводу приключения, свидетелями которого были.

-- Тебе его хорошенько пугнуть бы из своего мушкетона! - говорил один из них.

-- Ах ты трус, трус! дался капитану поколотить себя; да еще какому капитану-то, одноглазому! восклицал другой.

-- В другой раз, милэди, отправляясь в дорогу, лучше сделает, если оставит тебя дома! говорил третий.

-- Что тут за шум, приятели? сказал я, подъехав к толпе и, увидев в карете лэди весьма бледную и испуганную, хлопнул бичом, и приказал босоногим грубиянам разойтись.

-- Что случилось с вами, милэди? что могло вас испугать и огорчить? - сказал я, приподняв шляпу и прыгая на своей кобыле перед окном кареты.

Лэди объяснила, в чем дело. Она была жена капитана Физсимонса, и спешила к нему в Дублин. Карету её остановил разбойник. Её лакей, величайший в свете олух, не смотря на свое вооружение, упал перед разбойником на колени; и хотя в это же самое время, на соседнем поле работали до тридцати крестьян, но ни один из них не хотел помочь ей; напротив, все желали успеха капитану - так называли они разбойника.

-- Разумеется! сказал один крестьянин: - он друг бедных и дай Бог ему всегда успеха! - Да наше ли дело останавливать его? спросил другой. - А третий объяснил, что разбойник был тот самый знаменитый капитан Фрини, который подкупил, два дня тому назад, судей, приехавших в Килькенни для уголовных следствий, сел на коня у тюремных дверей, и на другой же день ограбил двух присяжных, совершавших судебный объезд.

Я приказал шайке негодяев итти к своей работе, грозя, в противном случае, отделать их бичом, и начал, как умел, утешать мистрисс Физсимонс в её несчастий.

"Что отнял у вас разбойник?" спрашивал я. - Все: кошелек, содержавший в себе более ста гиней; брилльянты, табакерки, часы и брилльянтовые пряжки от башмаков капитана Физсимонса. - Я от чистого сердца сожалел о её несчастии, и, заметив, по её произношению, что она англичанка, начал оплакивать несогласие, которое существует между ирландскою и английскою нациями, а в заключение сказал, что в нашем государстве (подразумевая Англию) такие гнусные поступки неизвестны.

-- Ах! так значит, вы тоже англичанин? сказала она с некоторым изумлением.

Я отвечал, что горжусь этим названием, и отвечал непритворно: - я не знавал ни одного ирландского джентльмена, принадлежавшого к партии ториев, который бы не позавидовал возможности сказать тоже самое.

Я ехал подле кареты мистрисс Физсимонс до самого Нааса; и так как у нея отняли кошелек, то я попросил позволение одолжить ей две гинеи на расходы в гостиннице. Она согласилась принять эту сумму, и была так добра, что предложила мне разделить с ней обед. На её вопросы относительно моего происхождения, я отвечал, называя себя молодым джентльменом богатой (это была неправда; но, по ирландской пословице, какая польза выставлять свои недостатки? Неоцененная матушка еще в ранние годы моей жизни вкоренила во мне это благоразумное правило) и весьма хорошей фамилии в Ватерфордском округе. Я прибавил, что еду в Дублин для окончания моего образования, и что мать назначила мне на расходы пять-сот фунтов стерлингов в год. Мистрисс Физсимонс, в свою очередь, была не менее сообщительна. Я узнал, что она была дочь генерала Грэнби Сомерсета, из Ворстершэйра, о котором я, как она полагала, без всякого сомнения, слышал (хотя я ровно ничего не слышал о нем, но моя благовоспитанность требовала утвердительного ответа), она призналась мне, что бежала от родителей и вышла замуж за прапорщика Физджеральда Физсимонса. - Не бывал ли я в Донголе? - Нет! - Какая жалость! Отец капитана владеет там сотнею тысяч акров обработанной земли, и замок Физсимонсбург считается прекраснейшим в Ирландии. Капитан Физсимонс - старший сын в семействе; и хотя он теперь в ссоре с отцом, но современем получит в наследство огромное имение. После этого, она начала рассказывать о дублинских балах, о банкетах лорда наместника, о конских скачках в парке Феникс, о различных собраниях и раутах, так что слова её возбуждали во мне сильное желание принять участие в этих удовольствиях. Мне досадно было подумать о том, что обстоятельства вменяли мне в необходимость скрывать мое истинное имя и отнимали возможность представиться ко Двору вице-короля самым элегантным украшением которого были Физсимонсы. - Какая разница между жибым разговором лэди Физсимонс и разговором необразованных, не светских дам, которых я видел в кильванганских собраниях! По всему было видно, что она должна хорошо говорить по французски и по итальянски! а что касается до её английского произношения, то я хотя и неотличный знатокь этого дела, но все-таки по чистой совести могу сказать, что лэди Физсимонс была первая виденная мною настоящая англичанка, какой до того времени я нигде и никогда не встречал. Она советовала мне быть как можно осторожнее в выборе общества, потому что Дублин славится обилием негодяев и авантюристов, стекающихся из всех государств. Но трудно представить себе мой восторг и мою признательность, когда, во время десерта, за которым беседа наша сделалась ешие откровеннее, она великодушно вызвалась поместить меня на квартире в своем собственном доме, где муж её, Физсимонс, конечно со всем радушием и удовольствием примет её избавителя.

И действительно; я подъехал слишком поздно, так что ужь не успел помешать разбойнику отнять у ней деньги и драгоценности.

-- Да много ли у вас и было-то? - сказал откровенный Сулливан, тот самый лакей, который так сильно струсил при нападении Фрини, и который теперь прислуживал за столом: - Ведь он сам вам отдал назад ваши тринадцать медных пенсов и томпаковые часы.

Мистрисс Физсимонс назвала его грубияном и сейчас же выгнала из комнаты, сказав мне, что глупец этот не имеет понятия об ассигнации в сто фунтов стерлингов, лежавшей в бумажнике, который достался в руки Фрини.

Еслиб я был немного поопытнее в делах света, а вероятно увидел бы, что милэди Физсимонс отнюдь не была женщиной, принадлежавшей к большому свету. Но все её слова и принимал за чистейшую истину, и, когда содержатель гостинницы подал счет за обед, я разсчитался с ним приняв осанку богатого лорда. Спутница моя не сделала ни малейшого движения, чтоб вынуть две гинеи, которыми я ссудил ее. - Мы шагом продолжали свой путь в Дублин и въехали в него при наступлении ночи. Стук и блеск экипажей, яркий свет, бросаемый по улице факельщиками, огромность и великолепие зданий, - все это вместе приводило меня в невольное изумление, хотя я всячески старался скрыть это чувство, согласно наставлениям неоцененной матушки, неоднократно говорившей мне, что главное отличие светского человека от простых людей заключается в том, чтоб никогда и ничему не удивляться, никогда не выражать мнения, что дом, экипаж или общество, которые он видит, великолепнее, роскошнее или изящнее тех, которые он привык всегда видеть и иметь.

Мы остановились наконец у дома весьма грязной наружности, и вошли в корридор, далеко уступавший в чистоте даже барривилльскому корридору: здесь сильно пахло и ужином и пуншем. Из внутренних покоев вышел тучный, краснолицый мужчина, без парика, в довольно изношенном халате и колпаке, и обнял супругу свою (это был капитан Физсимонс) с неизъяснимым радушием и непритворной радостью. Объятия его сделались еще крепче и еще восторженнее, когда он увидел, что супругу его провожал совершенно незнакомый молодой человек. - Рекомендуя меня мужу, несмотря на все мои противоречия называла она меня своим избавителем, и вместо того, чтоб сказать, что я подоспел к ней на помощь, когда грабительство кончилось, она превозносила мою храбрость, как будто я убил самого Фрини. Капитан сказал, что знает ватерфордских Редмондов весьма близко; это признание встревожило меня, потому что сам я ровно ничего не знал о них; не знал даже, существует ли фамилия, членом которой я выдавал себя. Однако же, вопросом: кого именно из Редмондов он знал? - я решительно поставил капитана, в тупик, и еще более сконфузил его, когда прибавил, что в нашем семействе я ни разу не слышал его имени.

-- Я знаю Редмондов из Редмондстауна, - отвечал он.

-- О! сказал я: - это совсем другая фамилия! Я принадлежу к фамилии Редмондов из замка Редмонд; и таким образом я, как говорится, сбил его с толку.

После этого объяснения, я сходил в конюшню соседняго дома, поставил там свою лошадь, условившись в плате за прокорм, и воротился к радушным хозяевам.

В столовой, на обломанном блюде, оставалось несколько объедков бараньих котлет с жареным луком.

-- Ну, мой друг, сказал капитан" при моем появлении: - жаль, что я не мог предусмотреть вашего приезда. Я и Боб Мориарти только что кончили превосходный пастет, который милорд наместник прислал нам вместе с бутылкой сильери из своего собственного погреба. Вы, конечно, знаете, мой друг, каково это винцо? Но, прошедшого не воротить, помочь этому горю нельзя; а что вы скажете, например, насчет славного омара и бутылки такого бургонского, какого не найти во всей Ирландии? - Бетти, убери это все, и накрой стол для своей госпожи и для нашего молодого друга.

Не имея мелочи, мистер Физсимонс без церемонии попросил меня одолжить ему шиллинг, чтоб купить блюдо омаров; но при этом жена его, вынув из кармана одну из моих гиней, приказала служанке разменять ее и подать скорее ужин. Бетти исполнила это немедленно; и вручив госпоже несколько шиллингов сдачи, сказала, что лавочник удержал остальное в уплату какого-то старого долга.

-- За чем же ты пошла к нему с золотой монетой? проревел мистер Физсимонс. - Я, право, невидывал еще такой ужаснейшей дуры, такой глупейшей и безтолковейшей бабы, как эта Бетти.

Несколько сотен гиней, по словам капитана, было переплачено им этому лавочнику втечение года.

Ужин наш отличался, если не особенною изысканностью блюд, то, по крайней мере, обильным запасом анекдотов о замечательнейших лицах города, с которыми капитан, судя по его словам, находился в самых близких отношениях. Не желая отстать от него, я говорил о своих поместьях и доходах, как будто был не беднее какого нибудь герцога. Я рассказал все истории об аристократических знакомствах, которые когда либо слышал от матери, с прибавкою некоторых собственного изобретения. - Мне бы можно было догадаться, что хозяин мой величайший хвастун и лжец, догадаться уже из того, что он не замечал моего собственного хвастовства и лжи. Но юность всегда бывает слишком доверчива. Только впоследствии узнал я, до какой степени было предосудительно знакомство мое с капитаном Физсимонсом и его супругой; теперь же я ложился спать, поздравляя себя с удивительным счастием в приобретении такого отличного знакомства, при саном начале моего поприща.

Вид комнаты, которую я занял, невольным образом заставлял меня думать, что наследник замка Физсимонсбург, из округа Донгол, не совсем еще примирился с своими родителями; и, еслиб только я был англичанином, недоверие и подозрение пробудились бы во мне немедленно. Читателю небезъизвестно, что мы, ирландцы, относительно внешних приличий убранства, не до такой степени разборчивы, как англичане. Возьмем для примера хотя замок Брэди - это великолепное жилище моего дяди. Найдется ли в нем хоть одно окно, в котором нет разбитого стекла, заткнутого какими нибудь тряпками? Найдется ли там хоть один замо платья мистрисс Физсимонс, и разбитый туалет не стоил больше полукроны; но я привык к подобным вещам в ирландских домах. У коммода не было замков; его ящики были наполнены банками из-под румян, башмаками, снуровками и тряпьем, так что я счел за лучшее оставить свой гардероб в чемодане, вынул только из него серебряный насессер и поставил на комоде на дырявую скатерть, где он красовался весьма прилично.

Утром, когда явился ко мне Сулливан, я спросил его о моей лошади. Получив ответ, что она находится в добром здоровьи, я громким и повелительным тоном приказал подать мне горячей воды для бритья.

-- Горячей воды для бритья! повторил он, и разразился громким смехом (и, признаюсь, не без причины). Ужьне вы ли намерены бриться? сказал он. Или, может статься, вместе с водой прикажете принести вам и кошку, которую желаете выбрить?

В ответ на эту дерзость я пустил сапогом в грубияна, и через несколько минут сидел уже с моими друзьями за завтраком. Завтрак был превосходен; только на столе лежала таже самая скатерть, которая служила накануне: я заметил это по черным пятнам от ирландского соуса и пролитого портера.

Хозяин дома встретил меня с величайшим радушием; мистрисс Физсимонс сказала, что в Фениксе я буду всеми замечен и действительно, без тщеславия могу сказать о себе, что в Дублине едва ли нашелся бы молодой человек красивее меня. Тогда у меня не было еще ни мощной груди, ни резко обозначающихся мускулов, они развились во мне впоследствии (и для чего? - увы! - для того чтоб страдать ревматизмом и подагрой; впрочем, это в обыкновенном порядке вещей), но за то я ужь имел шесть футов роста; черные волосы мои вились густыми локонами, и в кружевном жабо с такими же нарукавниками, в малиновом атласном жилете, с золотой оторочкой, я казался джентльменом, в строгом смысле этого слова. Из своего кафтана с металлическими пуговицами я уже вырос, и вполне соглашался с капитаном Физсимонсом, что мне необходимо сделать визит его портному и приобресть у него кафтан, который бы соответствовал моему росту.

доме, и если ему она показалась покойною, то ужь не знаю, кто не останется ею доволен.

После завтрака мы вошли осматривать город. По дороге мистер Физсимонс рекомендовал меня многим из своих знакомых, называя меня своим молодым другом, мистером Редмондом, из Ватерфордского округа; - он меня также рекомендовал своему шляпнику и портному, как джентльмена с большим состоянием; и хотя я говорил последнему, что в настоящее время могу заплатить только за один кафтан, но он так убедительно просил меня взять несколько пар платья, что я не мог отказать ему в этом удовольствии. И капитан, нуждавшийся в возобновлении своего наряда, тоже приказал прислать к нему выбранный им щегольской военный мундир.

Домой мы возвращались уже вместе с мистрисс Физсимонс, которая каталась в карете по парку Феникса, где был военный смотр и где окружило ее множество молодых небльменов, - из них каждому она представила меня, как своего избавителя. Она отзывалась обо мне в столь лестных выражениях, что все меня принимали за молодого джентльмена аристократической фамилии, состоящей в родственных отношениях с лучшем дворянством; я считался кузеном капитана Физсимонса и наследником десяти тысяч фунтов стерлингов годового дохода. Физсимонс говорил, что ему известен каждый акр моего поместья; я давал ему полную свободу говорить за меня, - тем более, что мне, как юноше, чрезвычайно нравилось разъагрывать важную особу. Тогда мне и в голову не приходило, что я попал в шайку обманщиков, что капитан Физсимонс был не более как авантюрист, а его жена - женщина очень сомнительного образа жизни. Ошибки подобного рода неизбежны для юноши; но да послужит мой пример предостережением молодым людям.

о них много. Действительно, молодому человеку редко случается попадать в столь дурные руки, как мне по приезде в Дублин. Я был впоследствии в Донголе, но не видел там знаменитого замка Физсимонсбурга, - замка, существование которого не было известно старожилам того округа; не более того известен был и генерал Грэнби Сомерсет в Гемпшире. Благородная чета, в руки которой я попался, принадлежала к разряду людей, каких в нынешнее время не всегда можно встретить, потому что в последнее время офицерские патенты перестали даваться лакеям нобльменов. Еслиб я знал настоящее происхождение капитана Физсимонса, я бы, разумеется, согласился скорее умереть, чем войти в дружбу с ним; - но в доверчивые дни юности, я принимал всякую его сказку за истину, и считал себя счастливейшим существом, познакомившись с таким семейством при первом моем вступлении в свет. Увы! - судьба играет всеми нами. Припоминая, из каких ничтожных обстоятельств истекали все важнейшия события моей жизни, я вижу, что был игрушкою в руках судьбы, которая забавлялась надо мною самым причудливым образом.

и за который друзья их всегда принимались радушно за весьма умеренную плату. После обеда подавали карты, и те, которые садились играть, играли не для одного только препровождении времени. В эти собрания являлись люди всякого рода: молодые люди из военных команд, составлявших гарнизон Дублина; молодые конторщики из торговой части города; любители конских скачек, шумных попоек, буйных прогулок, короче, такие люди, каких в то время обреталось в Дублине гораздо более, чем во всяком другом из городов, виденных мною в моих странствованиях. Сколько здесь, в Дублине, я видел молодых людей, которые, при ограниченных средствах, жили чрезвычайно роскошно! Сколько здесь я видел молодых джентльменов, одаренных удивительной способностью вести безпечную и ленивую жизнь: - тогда как англичанин с пятидесятью гинеями в год должен голодать и трудиться с утра до ночи, - молодой ирландский повеса, на туже самую сумму, будет держать лошадей, пить отличное вино и жить беззаботно, как лорд. В числе знакомых Физсимонса был, например, доктор, неимевший ни одного пациента, был адвокат, неимевший ни одного клиента; ни тот ни другой не имели ни гинеи в кармане, - а между тем оба держали лошадей и щегольски одевались. Весельчак пастор без места, несколько молодых виноторговцев, которые сами выпивали вина гораздо более, чем имели в своих погребах или продавали, - люди подобного рода составляли общества тех обманщиков, в квартиру которых я, по несчастию, был заброшен судьбою. Связь с этими людьми ничего не обещала, кроме несчастия; и скоро, очень скоро я сделался их жертвою (я не говорю о дамах, входивших в состав общества; оне, можно сказать, были нисколько не лучше мужчин).

Что касается моих несчастных двадцати гиней, то через три дня я к ужасу моему заметил, что оне сократились да восьми: театры и таверны произвели в моем кошельке страшное опустошение. Правду надобно сказать, я также проиграл в карты две гинеи, но заметив, что все окружавшие меня играли на честное слово и выдавали векселя, я, разумеется, предпочел этот способ разсчета уплате наличными деньгами.

Точно таким же образом поступал я с портными, седельниками и прочими торговцами. Рекомендация мистера Физсимонса послужила мне в пользу. Все магазинщики верили ему на слово относительно моего состояния (я узнал впоследствии, что этот негодяй ощипал уже многих богатых юношей) и некоторое время снабжали меня всякими товарами. Наконец касса моя уменьшилась до такой степени, что я принужден был заложить несколько пар платья, из гардероба, доставленного мне портным. С лошадью, на которой каждый день ездил я гулять в парке, и которой дорожил, как подарком уважаемого дяди, мне не хотелось разставаться. Я приобрел несколько денег за безделушки, купленные от ювелира, который насильно навязался мне с своим кредитом, - и, таким образом, я мог поддержать свое достоинство еще на несколько дней.

Во время моего пребывания в Дублине, я не раз справлялся на почте о письмах на имя мистера Редмонда, но писем не было. При отрицательном ответе, мне становилось как-то легче на душе; - я крайне безпокоился о том, чтоб матушка не узнала о моем расточительном образе жизни. Впрочем, этот образ жизни не мог быть продолжителен. Когда деньги мои совершенно истощились, и когда я пришел к портному заказать новое платье, он что то проворчал себе под нос, и имел дерзость потребовать уплату за прежние заказы, - дерзость эта была непростительна. Я сказалеему, что не хочу иметь с ним никакого дела и ушел. Отказ повторился и в другом месте. Ювелир (жид и плут!) не хотел отпустить золотой цепочки, которая мне понравилась, и я только теперь почувствовал всю затруднительность моего положения. В довершение всего, один из молодых джентльменов, посещавших мистера Физсимонса, получил от меня во время игры вексель на восьмнадцать фунтов стерлингов и, сам будучи в долгу у мистера Курбина, содержателя конюшни, в которой находилась, между прочими, и моя лошадь, он передал ему этот вексель в уплату своего долга. Представьте же мой гнев и изумление, когда мистер Курбин решительно сказал, что не выпустит из конюшни лошадь мою, пока я не уплачу ему по своему письменному обязательству! Напрасно предлагал нему четыре векселя, которые имел в кармане - один от Физсимонса в двадцать фунтов, другой от адвоката Муллигана и т. д. - содержатель конюшни только с усмешкой качал головой над каждым из них, и в заключение сказал:

-- Я вам вот что скажу, миктер Редмонд, вы молодой человек хорошей фамилии и человек с состоянием, - позвольте шепнуть вам по ухо, что вы попали в весьма дурную компанию: это, я вам скажу, настоящая шайка мошенников; джентльмену вашего звания не следовало бы находиться в обществе этих людей. Отправляйтесь лучше домой: соберитесь в дорогу, заплатите мне эту безделицу, потом садитесь на вашу лошадь и поезжайте к родителям: лучше этого, вы ничего не можете сделать.

мой был раскрыт, платье и белье валялось на полу, - мои ключи брянчали в руках отвратительного Физсимонса.

-- Позвольте узнать, кого я приютил в моем доме? проревел он, лишь только я показался. Говори, - бездельник, кто ты такой?

-- Бездельник!... вскричал я. - Я честностью и благородством не уступлю ни одному джентльмену в Ирландия,

-- Вы лжец, молодой человек, вы самозванец и обманщик!

-- Тише, тише! я не хуже вашего умею владеть этим оружием, мистер Редмонд Барри. А, что? вы бледнеете.... ваша тайна открыта, не правда ли? вы как вампир проникаете в недра невинных семейств; выдаете себя за наследника моих друзей Редмондов из замка Редмонда; я рекомендую вас благороднейшим лицам этой столицы; я рекомендую вас здешним торговцам, которые открывают вам кредит, и что же узнаю я? Вы отдаете под заклад товары, которые померены вам в долг!

-- Я даль, сэр, письменные обязательства купцам, у которых взял вещи, сказал я, сохраняя свое достоинство.

чьим именем, несчастный юноша.... под чьим именем давали вы эти роспуски? закричала мистрисс Физсимонс.

Только теперь я вспомнил, что я подписывал векселя, вместо Редмонда Барри, именем Барри Редмонда. Но мог ли я поступать иначе? После изступленной тирады, направленной против меня, тирады, говорившей о роковом открытии моего настоящого имени на моем белье; о неуместном доверии, об обманутой привязанность ко мне, о стыде, с которым он принужден при встрече с своими фешенебельными друзьями сознаться, что его приятель был обманщик, - после этой ужасной тирады, капитан Физсимонс собрал мое белье, серебренные туалетные вещицы и сказал, что не медля ни минуты отправится за полицейскими чиновниками и предаст меня справедливому мщению закона.

Втечение первой половины его речи, мысль о положении, в которое запутали меня обстоятельства, держала меня в таком смущении и замешательстве, что я стоял перед капитаном как немой. Однакожь, сознание опасности пробудило во мне энергию воли.

что накануне приезда в Дублин, убил на дуэли человека - убил англичанина, сэр, капитана службы его величества; и если вы вздумаете выдать или задержать меня, то та рука, которая стерлась лица земли этого человека, накажет и вас: клянусь Небом, кто нибудь из нас простится с своею жизнью в этой самой комнате, теперь же.

Сказав это, я с быстротою молнии обнажил шпагу, и приставил конец её почти к самой груди Физсимонса, который откинулся назад и побледнел, как полотию; жена его с пронзительным визгом бросилась и стала между нами.

-- Пусть его идет, сказал Физсимонс угрюмо: - и чем скорее, тем лучше; теперь того и смотри, что явятся сюда ювелир и портной. Мозес, который принимает в заклад вещи, предостерег меня. - Из этих слов я заключаю, что мистер Физсимонс тогда отнес к Мозесу новое платье, приобретенное им от портного в тот день, когда портной впервые открыл мне кредит.

Где теперь мог искать себе приюта потомок знаменитых Барри? Несчастная дуэль закрыла для меня двери родительского дома. Мое собственное безразсудство навлекло на меня преследование закона, принуждавшее бежать из Дублина. Но куда? - я не имел времени на размышление. Я не знал, куда мне бежать из Дублина. Физсимонс, сделав мне выговор, оставил комнату с неудовольствием, но без враждебного чувства; его жена настояла на том, чтоб мы пожали руки друг другу и он обещал не задерживать меня. Да и то сказать, я ничего не был должен этому человеку, напротив, имел в кармане вексель на двадцать фунтов, которые он проиграл мне в карты. Что касается моего друга, мистрисс Физсимонс, она села на постель и залилась горькими слезами. При всех недостатках своих, она имела доброе сердце; - и хотя за душой у ней было всего три шиллинга и четыре пенса, но она заставила принять их в подарок, прежде чем я покинул ее, чтоб ехать - но куда? Впрочем, я недолго думал над составлением плана. В Дублине находилось несколько агентов, вербовавших рекрутов для наших войск, сражавшихся в Америке и Германии. Я знал одного из этих людей, с которым встретился на смотру в парке Феникс, и которого я угостил вином.

что я джентлемен и нахожусь в самых затруднительных обстоятельствах, что я убил на дуэли офицера, и должен бежать из отечества. Впрочем, не было надобности пускаться в длинные объяснения: король Георг нуждался тогда в людях и без всякого разбору принимал всех желавших поступить в военную службу, а моя наружность и мой рост уверяли, как говорил сержант, что я буду хорошим воином. - Я выбрал самое удобное время для поступления в военную службу, говорил он. В Донлири стоял на якоре, в ожидании попутного ветра, транспорт, назначенный для перевозки рекрут, и на этом транспорте, куда я доставлен был в тот же вечер, я сделал изумительные открытия, которые будут рассказаны в следующей главе.