Записки Барри Линдона, эсквайра.
Глава VIII. Барри прощается с военной профессией.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки Барри Линдона, эсквайра. Глава VIII. Барри прощается с военной профессией. (старая орфография)

ГЛАВА VIII.
БАРРИ ПРОЩАЕТСЯ С ВОЕННОЙ ПРОФЕССИЕЙ.

Кто никогда не уезжал из своего отечества, тот совсем не знает, что значит услышать на чужбине знакомый дружеский голос; многие не поймут порыва чувств, который взволновал меня при виде моего дяди. Мсьё де-Балибари и не подумал усомниться в истине моих слов.

-- Матерь Божия! воскликнул он: - это сын моего брата Гарри!

Мне показалось, что он обрадовался не меньше моего; - он, тоже, был изгнанником, и потому знакомый голос и знакомое лицо снова привели ему на память и отчизну и дни его детства.

-- Я бы отдал пять лет моей жизни, чтоб еще раз увидеть их, - сказал он после нежного объятия.

-- Кого же это их? спросил я.

-- Зеленые поля, отвечал он: - и реку, и старую круглую башню, и кладбище в Баллибарри. Грешно твоему отцу и стыдно, что он разстался с поместьем, которое так долго принадлежало нашей фамилии.

После этого он начал распрашивать о моем положении, и я рассказал свою историю со всеми подробностями. Во время моего рассказа, почтенный джентльмен несколько раз принимался хохотать и безпрестанно повторял, что я Барри и душой и телом. В средине истории он остановил меня, чтоб стать спиной к спине, и помериться ростом. Тут я узнал, что рост наш одинаков, что дядя мой прихрамывал на одно колено, отчего и походка его отличалась от моей.

Не малого труда стоило мне рассказать ему последнюю часть моей истории, то есть, что я приставлен к нему наблюдать за его действиями, и доносить о них кому следует. Когда, после величайшей нерешимости, я сообщил ему этот факт, он разразился смехом: мера, принятая против него, чрезвычайно его забавляла.

-- Негодяи! сказал он: - так они думают поймать меня? Они считают меня, Бог знает за кого! Игра в банк, вот мое главное преступление. Впрочем, король так недоверчив, что в каждом иностранце, который приезжает в его жалкую столицу среди песчаной степи, он видит шпиона. Ах, Редмонд! - я должен показать тебе Париж и Вену.

Я сказал, что ничего так не желаю, как только уехать из Берлина и распроститься навсегда с военной службой. По его блестящей наружности, по богатому убранству комнат, по ценным вещицам на столах, наконец по золоченой карете, я полагал, что дядя мой имел такое огромное состояние, что легко мог выкупить дюжину, даже целый полк рекрутов, с тем, чтоб возвратить мне свободу.

Но я ошибся в своих разсчетах, как это вскоре показала мне его история.

-- Я странствовал по белому свету, говорил он: - с 1742 года, когда мой брат, а твой отец, - да простить его Небо! - сделавшись протестантом для того, чтоб жениться на твоей матери, отнял у меня родовое поместье. Но, прошедшее пусть и останется прошедшим. Вероятно, мне было суждено терпеть нужду, которую иначе терпел бы твой отец, и начать годами двумя позже жизнь, которую веду с тех пор, как принужден был оставить Ирландию. Друг мой, я перебывал во всех службах, и, между нами, должен значительные суммы денег во всех европейских столицах. Я сделал две компании с венгерцами под начальством Тренка; был капитаном папской гвардии; сделал компанию в Шотландию с принцом Валлийским - нехороший он человек, мимоходом сказать: больше заботился о своей любовнице, да о бутылке рому, чем о коронах трех королевств. Я служил в Испании и Пиемонте; - и во все это время, был катающимся камнем, который, как тебе известно, никогда не обростает мохом. Игра.... игра погубила меня! игра и женщины (при этом на лице его показалась улыбка, в высшей степени неприятная; кроме того слезы, которые он пролил обнимая меня, смешались с румянами и покрыли его щеки каким-то неопределенным цветом). Да, милый мой Редмонд, женщины всегда делали из меня дурака. Я от природы имею мягкое сердце, и в эту минуту, на шестьдесят-третьем году моей жизни, на столько же умею владеть собой, как и на шестнадцатом году, когда Пегги о'Дойер делала из меня, что хотела.

-- В самом деле, сэр, сказал я, захохотав: - я полагаю, это несчастие наследственное в нашей фамилии!

И я описал ему, к величайшему его удовольствию, романтичную мою любовь к кузине Норе Брэди.

-- Карты, продолжал мой дядя: - составляют теперь единственный источник моего существования. Иногда играю я счастливо, - и выигрыш употребляю вот на эти безделушки. Заметь, Редмонд, эти вещи те же деньги, и лучший способ иметь их при себе. Когда счастие идет против меня, брильянты мои отправляются к ростовщику, и, вместо настоящих, я ношу тогда поддельные. Приятель мой Мозес, здешний ювелир, не позже как сегодня пожалует ко мне с визитом, потому что на прошлой неделе все шансы в игре были против меня, и я должен занять денег на сегодняшний банк. Умеешь ли ты играть в карты?

Я отвечал, что умею, но не очень искусно; - как вообще играют солдаты.

-- Мы попрактикуемся немного, сказал он: - я покажу тебе несколько приемов, достойных замечания.

Разумеется, я рад был случаю приобресть это познание, и выразил восторг, что дядя будет моим наставником.

Разсказ кавалера Балибари подействовал на меня довольно неприятно. По его словам, все его богатство было у него на плечах. Его золоченая карета составляла часть капитала, который он пускал в оборот. Он имел род поручения от Австрийского Двора: узнать, действительно ли известное количество поддельных австрийских червонцев выпущено из королевской казны. Но прямая цель приезда мсьё де-Балибари была игра. Между членами английского посольства был молодой человек, милорд Дюсэйс, впоследствии виконт и граф Крабс, который играл в большую игру. Дядя мой, услышав о страсти молодого нобльмена, решился оставить Прагу и приехать на состязание с ним в Берлин. В то время между игроками существовало какое-то рыцарство: - слава замечательнейших из них гремела по всей Европе. Я, например, знавал кавалера де-Казанову, для которого ничего не значило проехать из Парижа в Турин собственно для того, чтоб встретиться с мистером Чарльзом Фоксом, единственным сыном милорда Голланда, впоследствии знаменитейшим в Европе оратором и государственным мужем.

у кого какие карты. Имея от природы замечательно хорошее зрение и необычайную ловкость, я мог оказывать дяде величайшую помощь против его оппонентов за зеленым столом. Люди строгой нравственности могут негодовать на чистосердечие таких признаний, но - да помилует их Небо! Неужьли вы думаете, что тот, кто может проиграть или выиграть сто тысяч фунтов, не захочет воспользоваться выгодами и преимуществами, которые на стороне его соседа? Эти выгоды и преимущества одни и те же на той и другой стороне. Тот в высшей степени поступает безразсудно, кто играет не чисто, кто поймает такого негодяя за его проделками, сейчас же проучить его, и никогда потом не иметь с ним никакого дела. Играть должно благородно, - не теряя своего достоинства. Не должно унывать при проигрыше, как это делают низкия души. При всем искусстве игрока, при всем его счастии, выигрыш этот часто бывает игрою случая. Я видел людей, которые столько же смыслили в игре, сколько и в еврейском языке, а между тем выигрывали у вас по пяти тысяч в несколько талий. Я видел джентльмена, знатока своего дела, который играл с другим джентльменом и таким же знатоком. В подобных случаях тот и другой рискует проиграть: а если принять в соображение время, труды, томительное выжидающее состояние, талантливость, издержки, выигрыши, как говорится, на мелок (безчестные негодяи встречаются и за карточным столом, как и везде, где только встречаются люди), - принимая все это в соображение, я, с своей стороны, скажу, что ремесло это весьма неприбыльное: редко, редко вы найдете человека, который, окончив подобное поприще, мог бы сказать, что он остался в выигрыше, или приобрел какую нибудь пользу. Я пишу теперь с опытностью человека, знакомого с жизнью. В то время, к которому относятся события настоящей истории, я был молодой неопытный человек, ослепленный идеей о богатстве, и уважавший, конечно, слишком много, почтенные лета моего дяди и его положение в обществе.

Нет никакой надобности описывать здесь подробности наших распоряжений и условий относительно игры. Я уверен, что игроки нынешняго времени не нуждаются в наставлениях, а публике эти наставления не покажутся интересными. Простота в действиях была нашей тайной. Чем проще план составлен, тем удачнее и вернее его исполнение. Если, например, я стирал салфеткой пыль со стула, это означало, что противник наш имел сильную игру в бубнах; если я подвигал этот стул вперед, то в бубнах был туз или король; если я говорил: "пуншу прикажете, милорд, или вина?" это означало черви; а если вина или пуншу, то трефы. Если я сморкался, это значило, что противник имел сообщника, и тогда.... о! тогда-то только и можно было видеть и ценить искусство игроков. Милорд Дюсэйс, несмотря на то, что был молод, отлично знал и разъигрывал все игры. Еслиб Франк Понтер, который приехал с ним, не зевнул три раза, чтоб показать, что на руках у Балибари туз козырей, я бы, право, ни за что не догадался, что в этой игре, как говорится, нашла коса на камень.

Роль свою я разъигрывал превосходно. Мсьё де Поцдорф от души хохотал, когда я приносил ему небольшие донесения в загородный сад, где мне назначены было свидания. Эти донесения, само собою разумеется, предварительно составлялись мною вместе с моим дядей, который предоставил мне право говорить правду на сколько можно было, чтоб только не попасть в-просак. Когда, например, капитан спрашивал меня:

-- Как проводит время кавалер де Балибари?

-- Ходит регулярно каждое утро в церковь, отвечал я (он был весьма набожен): - и, отслушав обедню, возвращается домой завтракать. После завтрака он отправляется в карете на прогулку, и гуляет до обеда, который подают ему в полдень. После обеда он пишет письма, если это нужно; впрочем, этим он очень мало занимается. Он ведет переписку с австрийским посланником, который, между тем, показывает вид, как будто совсем его не знает; а так как письма кавалера пишутся по английски, то я не упускаю случая прочитывать их. В письмах своих он обыкновенно просит денег. Говорит, что ему нужно подкупить секретарей государственного казначейства, чтоб узнать от них, действительно ли оттуда выпущены фальшивые червонцы; но, в самом-то деле, он просит денег для того, чтоб иметь возможность поддерживать игру. Вечером к нему приезжают Кальзабиги, директор публичной лотереи, члены русского и английского посольств, милорды Дюсэйс и Понтер, которые играют в очень большую, и еще несколько человек. То же самое общество собирается за ужином. Дамы бывают редко, да и та большею частию француженки, из corps de ballet. Кавалер Балибари выигрывает часто, но не всегда. Лорд Дюсэйс играет отлично. Иногда приезжает кавалер Эллиот, английский посланник. При этих случаях секретари посольства не играют. Мосьё де Балибари нередко обедает у посланников, но только за-просто, en petite comité, а не в приемные дни. Кальзабиги, мне кажется, играет с ним заодно. В последнее время он выигрывал, но на прошедшей неделе принужден был заложить солитер за четыреста червонцев.

-- Говорит. Вчера, например, он разговаривал больше полчаса о новой танцовщице и об американских делах, - преимущественно же о новой танцовщице.

Из всего этого можно видеть, что донесение мое было довольно подробно и аккуратно, хотя и не весьма важно. Но несмотря на незначительность, оно немедленно доведено было до сведения знаменитого героя и воина-философа в Сан-Суси: ни один иностранец не приезжал в Берлин без того, чтоб его действия не подвергались тайному надзору и не сообщались Фридриху Великому.

Пока в игре у Балибари принимали участие одни только молодые люди различных посольств, его величество не принимал никаких мер к её прекращению; напротив, он поощрял игру во всех посольствах, зная вполне, что человека в затруднительных обстоятельствах скорее всего можно вызвать на откровенность, и что во-время выданный сверток червонцев часто доставлял ему тайны, стоившия многих тысяч. Этим способом он получил некоторые документы из французского посольства; и я нисколько не сомневаюсь, что милорд Дюсэйс оказал бы ему точно такую же услугу, еслиб английский посланник не знал отлично хорошо характер этого молодого нобльмэна, и еслиб дела посольства не производились наемными людьми (как это обыкновенно делалось в то время), между тем, как молодые люди блистательных аристократических фамилий, составлявшие свиту посольства, красовались в великолепных мундирах на балах, или щеголяли мехельнскими кружевами за зелеными столами. Я видел десятки этих молодых выскочек, и, mon Dieu! какие же они глупцы! Какие пустые, тупоумные, пустоголовые, легкомысленные фанфароны! Каким образом можно допустить, что дипломация профессия чрезвычайно серьёзная, если для нея набирают молоденьких смазливеньких мальчиков, только что оставивших школьную скамейку, не имеющих никаких достоинств, кроме важности своей мамаши, и способных, по большей части, судить только о кабриолете, о новом танце или о лакированном сапоге?

Когда весть об игре в доме Балибари распространилась между офицерами берлинского гарнизона, они всячески старались принять в ней участие. Мой дядя, наперекор моим просьбам не принимать их к себе, с особенным удовольствием допустил их к зеленому столу и раза два очистил их кошельки на значительную сумму. Тщетно говорил я ему, что должен сообщить об этом моему капитану, которому не замедлят сообщить его же товарищи, и который таким образом узнает обо всем раньше моего донесения.

-- Но ведь вас вышлют отсюда, сказал я: - и тогда что будет со мною?

-- Успокойся, мой друг, заметил дядя с улыбкою: - ты не останешься здесь, даю тебе честное слово. Ступай, взгляни в последний раз на казармы, будь спокоен и простись с твоими берлинскими подругами. Бедняжки! воображаю, как оне будут плакать, когда узнают, что ты навсегда их покинул; а что ты покинешь их навсегда, это вернее того, что мое имя Барри.

-- Но каким же образом, сэр? спросил я.

-- А ты помнишь мистера Фэйкенама из Фэйкенама? сказал он выразительно. - Ты сам подал мне блестящую мысль. Принеси мне один из моих париков. Открой вон ту шкатулку, где хранятся величайшия тайны австрийской тайной канцелярии, зачеши волосы назад, надень парик, налепи вон эту мушку и эти усы, и теперь взгляни в зеркало.

На другой день, когда я пришел с донесением к мосьё де-Поцдорфу, я сообщил ему о молодых прусских офицерах, принимавших накануне участие в игре. Капитан отвечал, как я и ожидал, что король решился выслать Балибари за границу.

-- Он ужаснейший скряга, сказал я: - втечение двух месяцев я получил от него всего только три фридрихсдора: надеюсь, сэр, вы не забудете обещания - повысить меня?

-- Что жь.... трех фридрихсдоров весьма достаточно за твои донесения, сказал капитан с язвительною усмешкой.

-- Не моя вина, если не о чем было доносить, отвечал я.

-- А его имущество? сказал я.

-- Оно будет отправлено вслед за ним. Мне очень хочется заглянуть в красную шкатулку, в которой, как ты говоришь, заключаются его бумаги; для этого, в полдень, после парада, я буду в гостиннице. Смотри же, об этом никому ни слова; дожидайся в квартире Балибари моего прибытия. Придется взломать эту шкатулку. Ты чрезвычайно неловок, как я замечаю, иначе у нас давно бы были ключи.

Попросив еще раз капитана не забыть обо мне, я раскланялся. С наступлением вечера я положил в карету дяди пару пистолетов; и, мне кажется, приключения следующого дня вполне заслуживают отдельной главы.