Записки Барри Линдона, эсквайра.
Глава X. Счастие снова нам улыбается.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки Барри Линдона, эсквайра. Глава X. Счастие снова нам улыбается. (старая орфография)

ГЛАВА X.
СЧАСТИЕ СНОВА НАМ УЛЫБАЕТСЯ.

Я не намерен занимать читателей описанием моей каррьеры в качестве игрока, как не намерен был занимать его эпизодами из моей военной жизни. Я бы мог наполнить целые томы рассказами подобного рода, еслиб имел к тому расположение; мое повествование обнимает десятки лет, - и кто знает, удалось ли бы мне докончить рассказ? У меня теперь подагра, ревматизм, каменная болезнь и разстроенное состояние печени. У меня две или три раны, которые от времени до времени раскрываются, и производят мучительную боль, и кроме того во мне сотни других признаков разрушения. Таково влияние времени, недугов и веселой жизни на один из самых крепких, красивейших организмов, которые свет когда либо видел. Да; - в 1766 году я не знавал этих болезней - в то время, мне кажется, в целой Европе не было человека более веселого духом, более блистательного, благовоспитанного, элегантного, чем Редмонд Барри.

До измены негодяя Пиппи, я посетил многие лучшие европейские Дворы, особенно мелкие, где игра пользовалась покровительством, и профессоры этой науки всегда принимались радушно. Особенно хорошо нас принимали на Рейне. Я не знавал изящнее и веселее Дворов как курфирстов Трирского и Кёльнского, где блеска, роскоши и развлечений было несравненно больше, чем в Вене, в тысячу раз больше, чем в жалком казарменном Берлине. Двор эрцгерцогини Нидерландской был, тоже, отличным местом для нас, рыцарей зеленого стола и доблестных преследователей Фортуны, между тем как в скупой голландской или нищенской швейцарской республиках, для джентльмена не было возможности приобретать средства к существованию без усиленных трудов.

После нашей неудачи в Мангейме, я и дядя мой отправились в герцогство X.... Читатель довольно легко может отъискать это место, но мне не хочется печатать вполне имена некоторых блистательных особ, в общество которых судьба забросила меня, и между которыми я был участником в весьма странном и трагическом происшествии.

Во всей Европе не было Двора, при котором иностранцев принимали бы радушнее, чем у благородного герцога X.... не было Двора, где бы так ревностно искали удовольствий, и наслаждались ими с такой жадностью. Герцог не жил в столице. Подражая во всех отношениях Версальскому Двору, он построил себе великолепный дворец в нескольких милях от главного города своего государства, и окружил его пышным аристократическим городом, населенным исключительно дворянами и офицерами его великолепной гвардии. Для поддержания этой роскоши, подданные его обложены были тяжелыми налогами; - владения его высочества были не большие, и потому он заблагоразсудил жить в уединении, редко показывая лицо свое в столице, и не видя других лиц, кроме верных своих слуг и офицеров. Его дворец Лудингслюст и при нем сады были устроены по французскому образцу. Два раза в неделю назначены были приемные дни и два раза в месяц пышные придворные балы. Там была прекрасная французская опера и балет, неимевший по блеску своему ничего подобного; его высочество, большой любитель музыки и танцев, тратил на эти удовольствия огромные суммы. Я никогда не видывал (потому, быть может, что был молодь тогда) такого блеска и красоты, какие являлись на сцене придворного театра, в великолепных мифологических балетах, которые были тогда в моде, и в которых мы видели Марса в бальных башмаках с красными каблуками, Венеру с мушками на лице и в фижмах. Говорят, будто костюм этот не верен, но я не видел Венеры прелестнее Корделии, первой танцовщицы, и не находил ни малейших недостатков в нимфах с их шлейфами, фалбалами и пудрой. Театральные представления были два раза в неделю; после спектакля, кто нибудь из придворных давал вечер и великолепный ужин; - игральные кости стучали на сголах, в игре все принимали участие. В огромной галлерее Лудингслюста я находил семьдесять ломберных столов для одних костей, кроме столов для банка, к которым подходил сам герцог, - садился за них, играл. - выигрывал и проигрывал с истинно царской щедростью.

Сюда-то мы и приехали после мангеймского несчастия. Придворные были так любезны, что говорили, что наша слава предшествовала нам, и два ирландские джентльмена были приняты радушно. В первый же вечер при Дворе мы из восьми сот луидоров проиграли семьсот-сорок]: на следующий вечер, за столом гофмаршала, я воротил их назад, и сверх того выиграл еще тысячу-триста. Можете быть уверены, что мы и виду не подали, как близко были к раззорению в первый вечер; напротив, я привязал к себе всех своим хладнокровием и веселым расположением духа, с которым проигрывал деньги; - сам министр финансов выдал мне четыреста червонцев под вексель на имя управляющого замком Балибари в Ирландии; вексель этот я на другой же день выиграл у его превосходительства вместе с значительной суммой наличными деньгами. При этом благородном Дворе все были игроки. Лакеи в герцогских приемных проводили время за грязными колодами карт; кучера и конюхи играли на дворе, между тем как их господа занимались тем же в пышных салонах; даже повара и поваренки, кухарки и судомойки играли в банк, - чем один итальянец-конфетчик составил себе порядочное состояние. Впоследствии он купил титул римского маркиза, и его сын был принят в высшем лондонском обществе, как один из первых аристократов Европы. Солдаты постоянно проигрывали свое жалованье, которое получали, впрочем, весьма редко; во всей гвардии не было такого офицера, который бы не вменял себе в обязанность носить при себе вместе с саблей колоду карт и игральные кости. Эти люди не совестились прибегать в игре к непозволительным средствам. Джентльмены Балибари были бы чистейшими глупцами, еслиб вели себя как голуби в этом ястребином гнезде. Только люди храбрые и гениальные могут жить и делать успехи в обществе людей отважных и умных; - поэтому-то дядя мой и я действовали с величайшей осторожностью и разсчетливостью.

Его высочество, герцог, был вдовец, или, вернее, после смерти герцогини, вступил в морганатический брак с одной дамой, которую он возвел в дворянское достоинство и которая принимала за особенный комплимент, когда ее величали сиятельством. Он женился в немолодых летах, и его сын, наследный принц, можно сказать, один управлял политическими делами государства, потому что родитель его больше любил удовольствия, чем политику; - любил чаще разсуждать с своим егермейстером и директором театра, чем с министрами и посланниками.

Наследный принц, которого я назову принцем Виктором, был совсем другой человек. Он с успехом и пользой служил в армии императрицы во время войны, за наследство и Семилетней; имел суровый характер, редко показывался при Дворе, и жил в отдаленном флигеле, где прилежно занимался науками - он был величайший астроном и химик. Он помешан был, - помешательство это было весьма обыкновенно тогда, - на отъискании философского камня. Дядя мой часто сожалел, что не учился химии, подобно Бальзамо (который называл себя Калиостро), Сен-Жермену и другим лицам, которые получали от герцога Виктора большие суммы денег, помогая ему отъискивать величайшую тайну. Развлечения его состояли в охоте и военных маневрах; если бы не он, то армия играла бы в карты с утра до вечера.

Принцу Виктору было пятьдесят лет, а его супруге, герцогине Оливии - двадцать-три. Они были в супружестве семь лет, и в первые годы брачной их жизни герцогиня родила сына и дочь. Строгая нравственность и холодное обращение, угрюмая и непривлекательная наружность мужа не слишком нравилась блистательной и очаровательной молоденькой женщине, которая выросла на юге, провела два года в Париже, в обществе дочерей христианнейшого короля, была душою общества при дворе X.... милым и веселым созданием, идеалом её августейшого тестя и всего Двора. Она не была красавица, но была очаровательна; не слишком остроумна, но тоже очаровательна. Она была чрезвычайно расточительна и до такой степени лукава, что доверяться ей ни под каким видом наследовало; впрочем, её слабости были привлекательнее добродетелей в других женщинах, её самолюбие было восхитительнее великодушия. Я не знавал женщины, недостатки которой делали бы ее привлекательнее. Она раззоряла своих подданных, а между тем, они ее любили. Дядя заметил, как она однажды обманула его в игре, и, несмотря на то, позволил ей выиграть четыреста червонцев. Её капризы с офицерами и фрейлинами своего Двора были безчисленны, а между тем, они ее обожали. Она была единственным существом в герцогской фамилии, которое подданные боготворили. Каждый раз, как она появлялась на улицах, за её каретой бежала толпа с громкими криками и восклицаниями, и, чтоб показать свое расположение к бедным фрейлинам, она отнимала у них, разумеется, заимообразно, последнюю копейку. В ранние дни супружества, её муж очарован был ею, как были очарованы все; но её капризы послужили поводом к страшным взрывам его сурового нрава, и размолвка между ними, хотя и прерываемая порывами нежной страсти, была почти постоянною. Я говорю о её герцогском высочестве с совершенным чистосердечием и любовию, хотя и было бы извинительно с моей стороны судить о ней несколько строже, принимая в соображение её мнение о моей особе. Она выразилась, что старший мсьё де-Балибари быль джентльмен во всех отношениях, а младший имел манеры курьера. Свет совсем не так судил обо мне, потому-то я и упоминаю об этом осуждении, составлявшем единственное исключение. Впрочем, она имела причину не жаловать меня, как это вы скоро узнаете.

Пятилетняя служба в армии, совершенное знание света, разсеяли во мне романтичные понятия о любви, с которыми началась моя жизнь, и я решился, как следует джентльмену (одни только люди простого сословия женятся по любви) обезпечить мое состояние выгодной женитьбой. Во время наших странствований, дядя мой и я несколько раз думали привести этот план в исполнение; но нам представлялись многочисленные затруднения, о которых не считаю за нужное упоминать, и которые не позволяли мне до этой поры вступить в брак, вполне соответствующий человеку моего происхождения, моих способностей и наружности. На материке нет обыкновения между прекрасным полом убегать из-под родительского крова, - обыкновения, которое существует в Англии; родители, опекуны, церковные обряды и всякого рода затруднения помешали его развитию; истинной любви не позволяют здесь принять свое прямое направление, и прекрасный пол не имеет права дарить свои нежные сердца молодым людям, без всякого разбора. То требовались невыполнимые условия, то моя родословная и мое состояние оказывались недостаточными, хотя план и инвентарий поместий Балибари и родословная нашей фамилии от короля Брайан Бару, или Барри, были у нас начерчены отличнейшим образом; то у молоденькой барышни, готовой броситься в мои объятия, вдруг являлось желание поступить в монастырь, или, как однажды это было, когда молодая вдовушка намеревалась отдать мне вместе с своим сердцем и богатое поместье во Фландрии, вдруг получено было приказание полиции, в силу которого я должен был через час выехать из Брюсселя, а молодая вдовушка - отправиться на постоянное жительство в свой замок. Но в X... я имел возможность вести большую игру, и кончил бы ее отличным образом, еслиб ужасная катастрофа не изменила моего счастия.

В свите наследной принцессы находилась девятнадцатилетняя девушка, богатейшая наследница во всем герцогстве. Графиня Ида, так ее звали, была дочь покойного министра и любимца их высочеств герцога и герцогини X..... которые были её восприемниками, и которые, по смерти отца, приняли ее под свое августейшее попечение и покровительство. На семнадцатом году ее привезли из замка, в котором она воспитывалась, и назначили фрейлиной к принцессе Оливии.

Тетка графини Иды, управлявшая всеми делами графики во время её малолетства, поступила весьма безразсудно, позволив своей воспитаннице сблизиться с её кузеном, беднейшим офицером в одном из пехотных полков герцога. Хотя этот молодой человек и был безсмысленный идиот, но пользуясь возможностью постоянно видеться с кузиной, не имея соперников, и родственным доверием, он мог бы легко, чрез тайный брак, овладеть и молодой графиней и её богатством. Он повел, однакожь, дела свои так глупо, что позволил ей оставить место её уединения, провести год при Дворе, принять звание фрейлины, и потом, как бы вы думали, что изволил сделать этот джентльмен? С закоптелым эполетом на истасканном мундире, он явился к его высочеству и формально объявил свое притязание на руку богатейшей наследницы в его владениях!

разрушавшее все надежды молодого человека. Так как никто не знал об этом отказе, то никто и не решался искать руки богатой невесты. Кузен и кузина продолжали вести переписку, в надежде, что время произведет перемену в приговоре его высочества, как вдруг молодой человек получил назначение в один из полков, переданных в распоряжение одной из воюющих держав (эта военная коммерция была в ту пору делом весьма обыкновенным, и составляла источник доходов, как его высочества, так и других государей) и таким образом сношения их были прерваны самым неожиданным образом.

Странно было, что принцесса Оливия вздумала действовать против молоденькой лэди, своей фаворитки. При тех романтичных и сантиментальных понятиях, которых не лишены все женщины, она сначала одобряла любовь между графинией Идой и её безсостоятельным обожателем, а теперь вдруг возстала против них и стала ненавидеть графиню, в которой до этого не слышала души, стала ненавидеть со всем ожесточением, к которому способны одне только женщины: пыткам, которым она подвергала молоденькую лэди, ядовитости её языка, язвительности её насмешек и пренебрежения, не было конца. Когда я впервые показался при дворе X.... молодые люди называли ее dumme Grafinn, глупой графиней. Она была молчалива, хороша собою, но бледна, задумчива, с безсмысленным выражением в лице, и если являлась в обществе, то представляла собою череп мертвеца, который, как говорят, римляне, во время пиров, ставили на стол.

Носилась молва, что молодой джентльмен французского происхождения, кавалер де-Маньи, шталмейстер Двора его высочества, имел виды на богатую графиню Иду, но оффициального объявления в этом роде еще не было, и кроме того поговаривали тайно о какой-то мрачной интриге, которая впоследствии получила ужасное подтверждение.

Этот кавалер де-Маньи был внук старого генерала в службе герцога, барона де-Маньи. Отец барона покинул Францию во время гонения протестантов, после отмены Нантского эдикта, и поступил на службу в герцогстве X.... где и умер. Наследником его был сын, неимевший ни малейшого сходства с большинством французов, которых я знавал. Это был угрюмый и холодный кальвинист, строгий в исполнении своих обязанностей, отталкивавший от себя своим обращением, - чуждавшийся Двора, и задушевный друг и любимец герцога Виктора, с которым имел близкое сходство по характеру.

Кавалер де-Маньи, внук генерала, был истый француз. Он родился во Франции, где его отец занимал дипломатическую должность в службе герцога. Он обращался в прекрасном обществе блистательнейшого Двора в свете, и имел нескончаемый запас анекдотов о petites maisons, о тайнах Parc aux Cerfs и шумных пирушках Ришелье и его товарищей. Он, подобно своему отцу, раззорился в игре. Находясь вдали от влияния старого барона, как сын, так и внук, вели жизнь самую разгульную. Он воротился из Парижа, исполнив поручение, данное ему по случаю замужества принцессы, сурово был принят стариком Ацом, который, однакожь, заплатив еще раз все его долги, доставил ему место при Дворе старого герцога. Кавалер де-Маньи сделался большим любимцем своего августейшого господина: - он вывез из Парижа знание новейших удовольствий; мастерски устроивал маскарады и балы, выбирал балетных танцовщиц, и вообще считался при Дворе блистательным и великолепным молодым джентльменом.

к тому же, когда вопрос этот предложен был на общее обсуждение, на нашей стороне стояли кавалер де-Маньи и его высочество герцог. Любовь к игре не покидала молодого человека. Он был постоянным понтером нашего банка, где играл некоторое время довольно счастливо, и когда проигрывал, разсчитывался с аккуратностью, изумительною для всех, кто только знал ограниченность его средств.

Её высочество, принцесса Оливия, тоже страстно любила игру. При шести случаях, когда мы держали банк во дворце. я заметил в ней эту страсть. Я заметил, или, вернее, мой хладнокровный дядя заметил еще более. Очевидно было, что мсьё де-Маньи и эта высокая лэди находились друг к другу в близких отношениях.

-- Чтожь из этого следует, сэр? - сказал я.

-- Что из этого следует? повторил дядя, пристально глядя мне в лицо. Или ты до такой степени неопытен, что не можешь догадаться, что из этого следует? Ты составишь себе счастие, если только захочешь воспользоваться этим обстоятельством; - года через два мы могли бы выкупить наши поместья.

-- Очень просто, сухо ответил дядя. - Завлекай Маньи в игру; не требуй от него уплаты наличными деньгами, а бери только его собственноручные росписки. Чем больше он задолжает тебе, тем лучше; но, главное, заставляй его играть.

-- Он не в состоянии заплатить шиллинга, отвечал я. Евреи не возьмут его росписок даром.

-- Тем лучше. Ты увидишь, какую пользу мы извлечем из них, отвечал старый джентльмен.

И надобно сознаться, что план, который он изложил, быль план отважный, умный и прекрасный.

дружба; и если ему попадались на глаза игральные кости, он не мог удержаться, чтоб не взять их в руки: он бросался на них, как дитя на лакомство.

Сначала Маньи выигрывал, потом начал проигрывать деньги; потом я выиграл у него несколько брильянтов, - фамильных безделушек, как он говорил, - а между тем это были весьма ценные вещи. Он просил меня, однакожь, не продавать их в пределах герцогства, и я дал честное слово исполнить его просьбу. От брильянтов он перешел к векселям и так как за придворными столами, и вообще в публике, не позволялось играть на кредит, то Маньи был душевно рад случаю удовлетворять свою любимую страсть без денег. В моем павильоне (который я отделал в восточном вкусе) кости стучали на столе безпрерывно, пока не наступало время отправляться во дворец; в этом занятии у нас проходили дни за днями. Маньи приносил мне еще брильянтов, жемчужное ожерелье, драгоценный изумруд и другия ценные вещицы. Надобно, впрочем, сказать, что он не всегда проигрывал; но спустя около недели, счастие покинуло его и он задолжал мне огромную сумму. Не считаю за нужное назвать цифру этой суммы, - достаточно сказать, что она была так велика, что, по моему мнению, молодой человек никогда бы не имел возможности уплатить ее.

Зачем же, если так, я играл с ним? зачем тратил дни в безполезной игре с человеком, у которого не было гроша за душой, играл с ним в то время, когда мог бы заняться делом более выгодным? - Я имел цель, - в этом смело признаюсь. Я хотел выиграть у мсьё де-Магни не деньги, но его нареченную невесту, графиню Иду. Кто может сказать, что я в деле любви не имел права прибегнуть к хитрости? Впрочем, к чему употреблять слово любовь? Я просто хотел приобресть деньги графини; я любил ее на столько, на сколько любил ее Маньи. В этом отношении, решившись женитьбой поправить свое состояние, я следовал только обычаю света.

Я заставлял Маньи, после каждого проигрыша, давать записку следующого содержания:

"Любезный мосьё де-Балибари! Удостоверяю этой запиской, что я проиграл вам в ланскнехт (или пикет, или банк, смотря по игре: я во всех играх был отличный знаток своего дела) триста червонцев, и буду считать за величайшее с вашей стороны одолжение, если позволите мне остаться вашим должником на некоторое время, по истечении которого вы получите все деньги от вашего признательного и покорного слуги."

в уплату суммы денег, которую он должен.

Поставив его в положение, но моему мнению выгодное для моих намерений, я заговорил с ним откровенно и без всякой церемонии, как должен один светский человек говорить другому:

-- Не хочу, мой добрый друг, сказал я: - оскорбить вас моим замечанием, что вы, как кажется, намерены продолжать игру в этом роде, и думаете, что я останусь доволен приобретением нескольких лоскутков бумаги за вашей подписью, - кучею векселей, заплатить по которым, я знаю, вы никогда не можете. Не глядите на меня так гневно и свирепо: помните, что Редмонд Барри в деле дуэли может быть вашим учителем: - к тому же, я не такой еще дурак, чтоб драться с человеком, который должен мне огромную сумму. Советую вам лучше хладнокровно выслушать мое предложение. Втечение последняго месяца нашей дружбы, вы были со мной очень откровенны, и вполне познакомили меня с делами, касающимися вашей личности. Вы дали вашему деду честное слово никогда не играть в долг; - а вам известно, как хорошо вы держали свое слово, известно также и то, что он лишит вас наследства, если узнает истину. Кроме того, положим, что завтра он умрет, - его состояния будет недостаточно на уплату суммы, которую вы мне должны; и еслиб вы согласились отдать мне состояние вашего деда, то останетесь совершенно нищим. - Её высочество, принцесса Оливия, ни в чем вам не отказывает. Я не буду спрашивать, почему; но. позвольте сказать, этот факт мне был известен при начале нашей игре.

-- Не хотите ли вы сделаться бароном.... камергером, - не хотите ли получить какой нибудь орден? произнес бедный молодой человек, задыхаясь. - Принцесса все для вас может выпросить от герцога.

-- Я не прочь, сказал я: - от ранжевой ленты и золотого ключа; хотя джентльмен дома Балибари вовсе не гонится за титулами немецкого дворянства. Я не этого хочу. Любезный мой друг, вы от меня ничего не скрывали, вы говорили мне, какого труда стоило вам убедить принцессу Оливию согласиться на предполагаемый брак ваш с графиней Идой, которую вы не любите. Я знаю, кого вы любите от чистого сердца.

Объяснение мое становилось для него невыносимо. Истина начала озарять его.

-- Вы начинаете понимать меня, продолжал я. Её величество, принцесса (я сказал это саркастическим тоном), не будет гневаться, поверьте, если вы откажетесь от притязаний на глупенькую графиню. Я не больше вашего влюблен в эту девушку: мне нужно её состояние. Я играл с вами на это состояние и выиграл его; в день свадьбы, я отдам вам все ваши векселя, и вдобавок пять тысяч червонцев.

-- В день женидьбы моей и тогда мы разсчитаемся. Между тем, если вы станете надоедать мне вашими угрозами, или оскорблять меня, как оскорбляете теперь, я употреблю влияние, которым, по вашим словам, обладаю, чтоб удалить вас из герцогства, как в прошлом году удалили вас из Нидерландов.

-- Замор! сказал я вошедшему высокому негру в турецком костюме: - когда я позвоню вторично, ты отнесешь этот конверт к гофмаршалу, этот к его превосходительству генералу де-Маньи, а этот ты отдашь в руки одного из шталмейстеров его высочества, наследного принца. Подожди в приемной, и не уходи с конвертами, пока я не позвоню.

Когда негр удалился, я обратился к мсьё де-Маньи, и сказал:

-- Мсьё де-Маньи! в первом конверте заключается ваше письмо, в котором вы изъясняете ваши виды на богатства молодой графини, из которых обещаете заплатить мне долг; к нему приложен документ собственно от меня, в котором я по долгу благородного человека прошу, чтоб письмо ваше было представлено его высочеству. Второй конверт адресован на имя вашего деда: там находится письмо, в котором вы называете себя наследником вашего деда, и я представляю на его соображение этот и некоторые другие документы. Третий пакет на имя его высочества, наследного принца, прибавил я, грозно посмотрев на свою жертву: - в него вложен изумруд Густава Адольфа, который он подарил принцессе, и который вы отдали мне, назвав его собственностью вашей фамилии. Надобно полагать, что вы имеете весьма сильное влияние на её высочество, заключил я: - если могли получить от нея такую драгоценность, и могли принудить ее, собственно для уплаты своих долгов по картам, пожертвовать тайной, от которой зависит участь ваших голов!

-- Подлец! вскричал француз, теряя самообладание от бешенства и ужаса: - неужели ты хочешь вмешать в это дело и принцессу?

вы украли драгоценный изумруд.

Я был уверен в этом, как был уверен, что несчастная и ослепленная принцесса долго не знала о покраже Мы узнали историю этого изумруда очень просто. Однажды мы до такой степени нуждались в деньгах (мои занятия с Маньи значительно разстроили наш банк), что дядя мой принужден был отправиться в Мангейм и заложить некоторые из безделушек Маньи. Еврей, дававший деньги под залог, знал историю изумруда; и когда он спросил, каким образом её высочество решилась с ним разстаться, дядя мой придумал весьма умную историю. Он сказал, что принцесса любила играть, что ей не всегда удобно было платить деньги, и что поэтому изумруд попал в наши руки. Дядя поступил благоразумно, не заложив его; что же касается до других драгоценностей, которые мсьё де-Маньи проиграл, то оне не имели особенной важности; об них и по сие время не было помину; а тогда я вовсе не знал, что оне принадлежали её высочеству: я только теперь убежден в этом, и то еще, можно сказать, по однем догадкам.

Когда я обвинил молодого человека в краже, он не имел на столько твердости духа, чтоб взять пару пистолетов, которые случайно лежали подле него, и отправить на тот свет своего обвинителя и свою жалкую погибшую особу. При таком неблагоразумии и ужасной безпечности с его стороны, и со стороны несчастной лэди, которая забыла себя для такого негодяя, он должен бы знать, что открытие тайны неизбежно. - Этому ужасному предопределению верно ужь суждено было исполниться; вместо того, чтоб кончить все разом, как следовало бы благородному человеку, он дрожал передо мной, как совершенно потерянный, потом бросился на софу и залился слезами....

сказав, что из одной лишь предосторожности вышлю изумруд за границы герцогства, но при этом повторил свое обещание возвратить его графине без всякого возмездия, в тот день, когда она исходатайствует согласие на мой брак с графиней Идою.

Полагаю, что все эти действия как нельзя яснее показывают игру, которую я решился разъигрывать, и хотя строгий моралист будет возставать против нея, но в оправдание свое скажу, что в деле любви всякий поступок извинителен, и что такие бедняки, как я, не могут быть слишком разборчивы относительно средств к преуспеянию вежизни; знатных и богатых везде примут с сладкими улыбками, для них всегда открыт вход в большой свет, им помогут взойти на лестницу, которая ведет к почестям; но бедняк должен карабкаться по этой лестнице, или войти с задняго крыльца, или пройти сквозь все закоулки, как бы ни были они грязны и узки, лишь бы ему добраться до вершины. Празднолюбец, человек без всякого честолюбия, будет говорить, что возвышение вещь пустая; он станет уклоняться от всякой борьбы, и называть себя философом. По моим понятиям, такие люди ни больше ни меньше, как низкие трусы. Что же хорошого в жизни, если честь остается для нея делом совершенно посторонним? Она так необходима, что следует приобретать ее, не смотря ни на какие пожертвования.

План отречения мсьё де Маньи был составлен самим мною, и при том так, чтоб не оскорбить ни его, ни её. Я заставил Маньи отвесть графиню Иду в сторону и сказать ей:

-- Мадам, хотя я не выказывал из себя вашего обожателя, но представил вам достаточные доказательства моего к вам уважения; мое домогательство вашей руки, я знаю, будет поддержано его высочеством, вашим августейшим покровителем. Я знаю, что милостивое желание герцога заключается в том, чтоб мое предложение было принято благосклонно; но, так как время, повидимому, не изменило вашей прежней привязанности, и как у меня еще есть слишком много благородной гордости, чтоб принудить лэди вашего имени и происхождения вступить со мной в брак против вашего желания, то считаю за лучше сделать вам, для одной только формы, предложение без ведома и согласия его высочества, и получить ответ, которому, к сожалению, научит вас ваше сердце, - ответ отрицательный; - тогда я формальным образом откажусь от всяких видов на вас, и скажу, что после вашего отказа, ничто, даже воля самого герцога, не принудит меня продолжать мое домогательство.

Графиня Ида, чуть-чуть не заплакала, услышав эти слова от мсьё де Маньи. - В то время, когда графиня взяла меня за руку, говорил Маньи: - и поблагодарила за такое благородное объяснение, на её глазах навернулись слезы. - Не знала она, что француз не был бы сам способен на благородство подобного рода, и что объявление Маньи было моего изобретения.

выйти за муж за оборванного обожателя, субалтерн-офицера. Принцесса Оливия была так добра, что приняла на себя исполнение самой важной части плана, составленного в мою пользу, и торжественным образом дала понять графине Иде, что хотя мсьё де Маньи отказался от её руки, но все же его высочество, покровитель её, выдаст ее за муж за кого ему вздумается, и что она должна навсегда забыть своего оборванного обожателя. И в самом деле, я не могу представить себе, каким образом такой бедняк осмелился бы сделать ей предложение: - правда, он был хорошого происхождения, но какие у него были другия достоинства?

После отказа мсьё де-Маньи, само собою разумеется, явились другие претенденты, и, между ними, ваш покорнейший слуга, потомок рода Баллибарри. В это время, в подражание древнему обычаю рыцарей, была назначена карусель или что-то в роде турнира, в котором люди благородного происхождения сбивали с седел друг друга, или нанизывали на копье повешенные кольца. При этом случае, я оделся в великолепный костюм римлянина (т. е. надел на себя серебряный шлем, с пышными перьями, панцырь из золоченой кожи с богатым шитьем, светло-голубого бархата плащ и малиновые сафьянные полусапожки), и в этом одеянии явился на арену на вороной моей лошади, сорвал три кольца, и один из всей свиты герцога и всего дворянства, приехавшого на этот праздник из соседних государств, выиграл приз. Победителю назначался золоченый лавровый венок, который должна возложить на него лэди по его выбору, Я подъехал к балкону, где сидела графиня Ида, позади наследственной принцессы, громко, но грациозно назвав ее по имени, попросил ее увенчать меня и, таким образом, провозгласил себя перед лицем всей Германии претендентом на её руку и сердце. Графиня Ида побледнела, а принцесса, сколько мог я заметить, покраснела; не смотря на то, Ида кончила тем, что надела на меня лавровый венок, после чего, дав шпоры коню, я начал скакать вокруг барьера, отдавая честь герцогу в противоположной ложе, и выделывая удивительные скачки.

Победа моя, как вы можете себе представить, не увеличила однакожь моей популярности между молодыми людьми в свите герцога. Они называли меня авантюристом, буяном, игроком, самозванцем и сотнею других милых имен: но у меня одно было средство заставлять молчать этих господчиков. Встретясь с графом Шметтерлингом, богатейшим и храбрейшим молодым человеком, который, повидимому, имел виды на графиню Иду, я публично швырнул ему в лицо колодой карт. На другой день я уехал за тридцать-две мили, во владение курфистра Б..... вышел на дуэль с мсьё де-Шметтерлингом, два раза насквозь проколол его шпагой, - воротился назад с моим секундантом, мсьё де Маньи, и вечером явился на вист к её высочеству, наследственной принцессе. Маньи не хотел было сопровождать меня, но я заставил его быть свидетелем нашей дуэли. Раскланявшись её высочеству, я тотчас же подошел к графине Иде, и, сделав низкий и вежливый поклон, смотрел ей пристально в лицо до тех пор, пока она не вспыхнула; точно также пристально посмотрел я на каждого из мужчин, составлявших её кружок. Я поручил Маньи распускать молву, что графиня Ида влюблена в меня до безумия; это поручение, вместе с многими другими, несчастный молодой человек принужден был исполнить. Он представлял собою жалкую фигуру, действуя для меня в качестве агента, выхваляя меня повсюду и сопровождая меня везде, - и все это делал тот, который, до моего прибытия, был красою общества, - который воображал, что родословная бедных баронов Маньи была превосходнее родословной моих предков, великих ирландских королей, - который тысячу раз называл меня головорезом, дезертиром, ирландским выскочкой. За все это я мстил ему теперь, и мстил жестоко.

В самых аристократических обществах я называл его просто, по имени:

-- Bonjour, Maxime; comment vas tu? говорил я, нарочно, чтоб услышала принцесса, и при этом любовался, как он кусал губы от бешенства и злости. Он и принцесса были у меня в руках - у меня, простого солдата Бюлова полка. Это обстоятельство может служить доказательством тому, что в состоянии сделать гений и терпение; - это может служить предостережением великим земли, никогда не иметь

Я знал, что принцесса ненавидела меня, но не обращал на это внимания. Она знала, что мне все было известно, и, мне кажется, её предубеждение к моей особе до такой степени было сильно, что она считала меня за низкого негодяя, способного открыть её тайну; но на такую низость я никогда не решался; - она боялась меня, как ребенок боится своего школьного учителя. В приемные дни она не упускала случая подшутить и подсмеяться надо мной, спрашивала меня о моем ирландском дворце, об ирландских королях, моих предках, и о том, принимали ли мои царственные родственники меры к моему освобождению, когда я был рядовым в полку Бюлова, - хорошо ли в том полку наказывают палками, - вообще говорила вещи, оскорбительные для меня в высшей степени. Впрочем, и я не молчал: я смеялся ей прямо в лицо. Между тем как шутки её и выходки производили свое действие в собрании, я находил особенное удовольствие смотреть на бедного Маньи и замечать, как он их принимал. Несчастный трепетал от страха, что сарказмы принцессы выведут меня из терпения и я разскажу все; - но я мстил совсем иначе: когда принцесса нападала на меня, я обращался к Маньи и говорил ему что нибудь обидное. Мое поведение было невыносимо для её высочества. Она обижалась, когда я нападал на Маньи, как будто я говорил что нибудь грубое её особе. Впрочем, хотя она и ненавидела меня, но наедине просила у меня прощения; иногда она и могла бы выказать всю свою волю, гордость и власть, но благоразумие заставляло эту великолепную принцессу подчиняться влиянию ничтожного ирландца и уничтожаться перед ним.

Как скоро Маньи формально отказался от графини Иды, принцесса снова стала удостоивать ее своими милостями и показывать вид нежного к ней расположения. По чистой совести, я не знаю, которая из них ненавидела меня больше, - принцесса ли, которая была вся жизнь, огонь и кокетство, или графиня, которая была вся величие и гордость. Последняя особенно оказывала отвращение ко мне; а между тем, как красивейший мужчина в Европе, я, конечно, должен был нравиться ей лучше всех мужчин из свиты герцога. Ни один придворный гайдук не мог помериться со мной ни грудью, ни ростом. Я не обращал внимания на её предубеждение против меня и решился, во чтобы то ни стало, понравиться ей и овладеть её сердцем. Но, вопрос: нравились ли мне её личные прелести и её душевные качества? Нет. Она была бледна, тонка, близорука, высока, - а мой вкус был совершенно в другом роде; что же касается до её души, то нет ничего удивительного, что она, бедное создание, полюбившее жалкого бедняка офицера, не могла оценить меня.