Записки Барри Линдона, эсквайра.
Глава XI. В которой счастие покидает Барри.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки Барри Линдона, эсквайра. Глава XI. В которой счастие покидает Барри. (старая орфография)

ГЛАВА XI.
В КОТОРОЙ СЧАСТИЕ ПОКИДАЕТ БАРРИ.

Мои надежды получить руку одной из богатейших наследниц в Германии были, - на сколько могут быть верны человеческие разсчеты, и насколько мои собственные достоинства и благоразумие могли обезпечить мое счастие, - близки к исполнению. Меня во всякое время допускали в апартаменты принцессы, и я имел возможность видеть там графиню Иду так часто, как было мне угодно. Не могу сказать, что она принимала меня с особенной благосклонностью; сердечная привязанность глупенького создания имела, как я уже сказал, совсем другое направление; и как ни пленительны были моя наружность и мои манеры, но нельзя было ожидать, чтоб она вдруг забыла своего обожателя и променяла его на молодого ирландского джентльмена. Впрочем, эти неласковые приемы не уменьшили моей надежды на достижение цели. На моей стороне были весьма сильные друзья, которые со всею готовностью помогали мне в великом предприятии; я знал, что рано или поздно, но победа останется за мною. Действительно, я выжидал только времени, чтоб сделать предложение. Но кто бы мог предсказать ужасное несчастие, которое висело над моей высокой покровительницей, и которое должно было сделать меня некоторым образом виновником её погибели?

Некоторое время все, повидимому, благоприятствовало моим намерениям; и наперекор нерасположению графини Иды, ее в Германии гораздо легче можно бы было образумить, чем в глупом конституционном государстве, как Англия, где еще нужно приучать людей к тем здравым понятиям о повиновении законной власти, которые считались уже весьма обыкновенными в Европе в то время, когда я был молодым человеком.

Я уже сказал, каким образом, чрез посредство Маньи, принцесса, как говорится, была в моих руках. Её высочеству оставалось только подействовать на старого герцога, над которым влияние её было безгранично, и получить согласие графини Лилиенгартен (романтичный титул морганатической супруги или, просто, фаворитки его высочества), и тогда сговорчивый старик дал бы на этот брак приказание, которому графиня Ида должна была повиноваться. Графиня Лилиенгартен, по своему положению, старалась оказывать услуги принцессе Оливии, которая, со временем, должна возседать на троне. Старый герцог был слаб, подвержен апоплексии, и чрезмерно любил хорошую жизнь. В случае его смерти, его вдова, вероятно, пожелала бы пользоваться покровительством принцессы Оливии, покровительством, для нея весьма необходимым. Отсюда-то и взаимное согласие между этими двумя лэди. В обществе носилась даже молва, будто наследственная принцесса была уже обязана графине Лилиенгартен содействием при различных случаях. Её высочество приобретала чрез графиню значительные денежные ссуды, на уплату многочисленных долгов, и теперь вызвалась употребить свое милостивое влияние на мадам де Лилиенгартен для достижения цели, столь близкой моему сердцу. Разумеется, нельзя допустить, чтоб достижение этой цели не было затрудняемо капризами и противодействиями со стороны Маньи, - но я стремился к ней решительно, и имел в руках средства, преодолевавшия всякия противодействия этого малодушного молодого человека. Ко всему этому я могу сказать, без всякого тщеславия, что если высокая и могущественная принцесса презирала меня, то графиня (не смотря на то, что была чрезвычайно низкого происхождения) имела лучший вкус и восхищалась мною. Она не редко принимала участие в нашем банке и называла меня прекраснейшим молодым человеком в герцогстве. Мне было крайне необходимо приобресть доказательство моего дворянства, и я получил в Вене такую родословную, которая удовлетворила бы самых требовательных. Да и то сказать, неужели потомок знаменитых Барри и Брэди не имел никакого преимущества пред немецкими фонами! - Между прочим, чтоб дать более прочное основание этому делу, я обещал мадам де Лилиенгартен подарить девять тысяче луидоров в день моей свадьбы; а она знала, что я, как игрок, сдержу свое слово, и, клянусь честью, сдержал бы его даже и в таком случае, еслиб мне пришлось заплатить на эту сумму пятьдесят процентов.

Таким образом, благодаря своим способностям, прямодушию и дальновидности, я, бедный, беззащитный изгнанник, приобрел себе весьма сильных защитников. Даже его высочество, герцог Виктор, удостоил меня благосклонным вниманием, когда я вылечил ему от головокружения любимую лошадь, дав ей пилюлю, которую дядя мой Брэди часто давал своим лошадям; - с этой поры, его высочеству угодно было оказывать мне постоянное расположение. Он приглашал меня на охоту, где я показал себя отличным охотникам; раза два он изволил говорить о моих видах в жизни и, при этом, сожалел о моей привязанности к игре и о том, что я не выбрал лучшей дороги к почестям.

-- Сэр, сказал я: - если позволите говорит откровенно с вашим высочеством, то игра послужила мне путем к благополучию. Не прибегая к ней, где и чем бы был я теперь? Ни больше, ни меньше, как рядовым гренадером короля Фридриха. Я принадлежу к фамилии, которая давала государей моему отечеству, но преследования лишили их огромнейших владений. Мой дядя, за приверженность к католической вере, принужден был бежать из отечества. Я, с своей стороны, решился искать отличий в военной службе; - но грубое, оскорбительное обхождение, которое испытал я в английских полках, невыносимо для джентльмена высокого происхождения, и я бежал из этой службы, и бежал для того, чтоб попасть под другое иго, более тяжкое и безвыходное; - как вдруг, добрая звезда, под которой я родился, послала мне избавителя, в лице моего дядя. - Присутствие духа и отвага доставили мне возможность воспользоваться придуманными средствами к моему избавлению. С тех пор мы жили, я не скрываю этого, игрой; но, желал бы я знать, кто может сказать, что мы кого нибудь обидели? Разумеется, еслиб я занял почетное место, доставляющее хорошия средства к жизни, я бы не коснулся карт, разве только для развлечения. Умоляю ваше высочество осведомиться чрез вашего посланника в Берлине, не действовал ли я при различных обстоятельствах в жизни, как честный и храбрый воин. Чувствую, что у меня есть высокия способности, и я гордился бы случаем, который бы доставил мне возможность употребить их в дело.

Чистосердечие такого признания сильно поразило его высочество и произвело на него выгодное для меня впечатление. Ему угодно было сказать, что он верить мне, и что ему приятно будет сделать для меня что нибудь полезное.

Имея таким образом на моей стороне двух герцогов, герцогиню и фаворитку герцога, я более и более убеждался в возможности овладения богатым призом. В это время, я, по всем моим вычислениям, был бы владетельным принцем, еслиб несчастная судьба не вмешала меня в дело, в котором я вовсе не был виновен - в дело несчастной привязанности принцессы к этому малодушному, глупому трусу-французу. Горько было видеть развитие этой любви, - страшно подумать об её исходе. Принцесса не скрывала ее. Бывало Маньи скажет слово какой нибудь даме из свиты принцессы, и она сейчас же начинала ревновать, и нападала со всею язвительностью своего языка на несчастного молодого человека. Она посылала ему по шести записок втечение дня; - при его появлении в собрание, лицо принцессы озарялось радостной улыбкой, так что эта радость была очень заметна. Удивительно, каким образом её супруг не замечал так долго её неверности. Впрочем, принц Виктор был такой высокой души и такой строгой нравственности, что не мог и подумать, чтоб она решилась унизить себя до такой степени и забыть долг жены и матери; - я даже слышал, что когда ему намекали о явном пристрастии принцессы к шталмейстеру, - его ответ заключался в строгом повелении никогда не безпокоить его нелепостями подобного рода. "Принцесса легкомысленна, сказал он: - она воспитывалась при Дворе, отличающимся свободой обращения; но её легкомыслие не зайдет дальше кокетства; - преступление невозможно; у нея для охранения своей чести есть свое происхождение, мое имя и дети." И он отправлялся на целые недели инспектировать войска, или удалялся на свою половину и запирался на несколько дней в кабинет, оставляя его только для того, чтоб показаться в собраниях её высочества, или пройти с ней под-руку на придворных балах, на которые должен был являться для церемонии. Он имел простые привычки; я своими глазами видел, как он, в отдельном детском саду, при своей высокой, непривлекательной фигуре, бегал в-запуски или играл в мяч с маленьким сыном и дочерью, навещать которых на дню по несколько раз он имел множество предлогов. Хорошеньких детей принцессы приносили к матери каждое утро во время её туалета; но она принимала их весьма равнодушно, исключая одного случая, когда молодой герцог Людвиг, получив гусарский полк в подарок от крестного отца, императора Леопольда, представился в миньятюрном мундире гусарского полковника. Дня два принцесса Оливия была очарована мальчиком; потом он наскучил ей, как игрушка ребенку. Помню, однажды, во время утренняго собрания, малютка рукавом белого мундира нечаянно стер со щеки принцессы несколько румян; - принцесса ударила ребенка по лицу, ребенок расплакался и его вывели из гостиной. О, каким горем в этом мире наделяют нас женщины! Бедствия, некоторые впадают люди так легко и с улыбающимися лицами, часто проистекают не от одного только ослепления страсти, но от глупости, тщеславия и хвастовства! Мужчины играют этим страшным обоюдо-острым оружием, как будто им нельзя и уколоться. Я, который видел жизнь более других людей, еслиб я имел сына, то упал бы перед ним на колена и стал бы умолять его убегать женщин, которые опаснее яду. Образовалась интрига, - и вся ваша жизнь в опасности; вы никогда не будете в состоянии знать о бедствии, которое может на вас обрушиться; - горесть целых семейств и гибель невинных и милых сердцу существ бывают причиною минутного заблуждения!

Увидев, до какой степени близок был к погибели несчастный мсьё де-Маньи, я начал, несмотря на огромную сумму, которую он должен был мне, уговаривать его бежать из герцогства. Он имел квартиру во дворце, в самом верху, над покоями принцессы (здание было громадное, и помещало в себе почти целый город свиты); но ослепленный молодой человек не хотел и слышать о побеге, хотя его ни что не привязывало, его не удерживала даже и любовь.

-- Как она косится и кривляется! говорил он о принцессе. - Она воображает, что никто не замечает её безобразия. Пишет мне стихи из Грессе или Кребильона, и думает, что я принимаю их за её сочинение!... Ха, ха! в этих посланиях столько же её собственных мыслей, сколько у нея на голове собственных волос!

Несчастный Маньи играл над пропастью, зиявшей под его ногами. Я полагаю, что главное его удовольствие в любви к принцессе заключалось в том, что он мог писать о своих победах к парижским друзьям, между которыми считался остроумцем и победителем женских сердец.

Замечая безпечность молодого человека и опасность его положения, я приступил к приведению к концу моего маленького плана, и потому настойчиво начал требовать от него исполнения его обязательств.

Требования мои, по свойству отношений наших, имели довольно хороший успех; и вообще, бедный молодой человек ни в чем не мог мне отказать, служить и то обстоятельство, что я обещал возвратить принцессе фамильный изумруд, который выиграл от её безнравственного обожателя.

Это было сделано с согласия моего дяди; я следовал одному из благоразумных и дальновидных планов, отличавших этого умного человека.

-- Пора приступать к делу, мой друг, Редмонд, говорил он. - Связь между её высочеством и Маньи должна кончиться весьма нехорошо и, притом, скоро, а с тем вместе, кончатся и всякие шансы на обладание графиней. Теперь же кончай свое дело! Через месяц мы можем закрыть действия нашего банка и жить побльменами в Швабском замке. Да, кстати, развяжись ужь и с этим изумрудом, прибавил он: - залог такого рода может наделать нам больших хлопот.

Эти слова заставили меня, против моего желания, разстаться с безделушкой. И слава Богу, что я это сделал: вы сейчас увидите, что я поступил превосходно.

Приступая к Маньи, я, между тем, убедительно просил графиню Лилиенгартен; она обещала представить герцогу мое желание и просить за меня; в то же время мсьё де-Магни получил приказание заставить принцессу Оливию обратиться к герцогу с той же самой просьбой. Как сказано, так и сделано. Обе лэди приступили к герцогу. У его высочества, за ужином (из устриц и шампанского), вынудили наконец согласие, и её высочество, наследственная принцесса, лично объявила графине Иде волю государя, вследствие которой она должна была вытти замуж за молодого ирландского нобльмена, кавалера Редмонда де-Баллибарри. Объявление это было сделано в моем присутствии; и, хотя молодая графиня сказала: "никогда не выйду за него!" и в обмороке упала к ногам принцессы, но, в полной уверенности, что графиня будет моею, я и внимания не обратил на эту приторную чувствительность.

которого боялись в равной степени и его отец, и жена, и фаворитка старого герцога. Он, вероятнее всего, не позволил бы, хотя и благородному, но небогатому иностранцу увезти из герцогства богатейшую наследницу. Чтоб объявить об этом принцу Виктору, необходимо нужно было продождать несколько времени. Принцесса хотела воспользоваться минутой его хорошого расположения духа. Выпадали дни, в которые он сам приходил в какое-то ослепление, и тогда ни в чем не отказывал своей жене. Мы положили дожидаться этих дней, или другого благоприятного случая.

Но року угодно было, чтоб принцесса больше не видела принца у ног своих. Судьба приготовляла страшный конец безразсудству принцессы и конец моим надеждам. Несмотря на торжественное обещание, Маньи не возвратил изумруда принцессе Оливии.

Из разговоров со мной, он узнал, что дядя мой и я были у Мозеса Лёве, гейдельбергского банкира, который выдал за наши драгоценности хорошую сумму. Безразудный молодой человек отправился туда же, и отдал в залог изумруд. Мозес сразу узнал этот камень, выдал Маньи требуемую сумму, которую последний проиграл в тот же вечер, не объясняя нам, само собою разумеется, средства, чрез которое сделался обладателем столь большого капитала. По привычке, мы полагали, что он взял деньги у своего банкира, принцессы. Свертки червонцев перешли в наш банк частью на придворных балах, частью у нас на квартире и частью в апартаментах графини Лилиенгартен, которая, при этих случаях, играла с нами в половине.

Таким образом, деньги у Маньи исчезли весьма скоро. Еврей хотя и выдал за драгоценный камень только треть суммы, которой он стоил, но не довольствовался этим барышом, и хотел получить еще что нибудь от несчастного должника, которого, как говорится, вполне прибрал к рукам своим, и которого избрал орудием для удовлетворения своего корыстолюбия. Знакомые ему евреи в X..... биржевые маклеры, банкиры, барышники, имевшие сношения с Двором, вероятно, рассказали своему единоверцу, в каких отношениях Маньи находился к принцессе, и негодяй решился извлечь всевозможные выгоды из этих отношений. Между тем, дядя и я блаженствовали, в полном смысле этого слова, - игра в карты шла с успехом, игра на составление брачного союза - еще успешнее; мы вовсе не думали, что туча сбирается над нашими головами.

Не прошло и месяца, как жид начал надоедать Маньи Он явился в X.... и потребовал проценты, объясняя, что в противном случае, крайняя нужда в деньгах заставит его продать изумруд. Маньи достал денег. Принцесса снова выручила своего неблагодарного, низкого фаворита. Успех первого требования подал еврею повод к другому, более значительному. Ужь я и не знаю, сколько денег было брошено на этот несчастный изумруд; знаю только, что он был причиною гибели всех нас.

-----

которую, он побледнел, как полотно. Счастие в игре было против него. Выждав несколько талий, и, как надобно полагать, проиграв последний сверток, он, с бешеным ругательством, изумившим все общество, вскочил со стула и выбежал из комнаты. Вслед за тем, на улице послышался топот лошадей, но мы слишком были заняты, чтоб обратить внимание на этот шум, и продолжали игру.

Спустя несколько минут, кто-то вошел в нашу комнату, и сказал:

-- Странная история. В Кайзервальде убили какого-то жида. Маньи арестовали в ту самую минуту, как он показался на улице.

Эта новость поразила всех гостей и мы кончили игру. Маньи сидел подле меня (дядя метал карты, а я принимал выигрыши и выдавал проигрыши); под стулом, где он сидел, лежала измятая бумажка; я поднял ее и прочитал. Это была записка на имя Маньи, следующого содержания:

"Если это сделал ты, что я хочу этим сказать. Через четверть часа я хочу узнать нашу участь: или мне суждено будет принять позорь и пережить тебя; или ты преступник и трус, или ты все еще достоин имени М...."

Записка эта была писана рукою старого генерала Маньи. Дядя мой и я, когда возвратились домой, разделив сначала с графиней Лилиенгартен незначительный выигрыш того вечера, почувствовали, прочитав это письмо, что наше торжество было преждевременно.

-- Неужели Маньи ограбил еврея? спрашивали мы друг друга: - неужели его интрига открыта?

"большая карта" была съиграна, и, может быть, проиграна.

Да; она действительно была что решился около полночи сходить в город и узнать действительную причину ареста Маньи. У наших дверей стоял часовой, который весьма выразительно дал мне знать, что я и дядя мой тоже под арестом.

Мы находились втечение шести недель под таким строгим караулом, что побег, еслиб мы и решились на него, был невозможен. Но, как невинные люди, мы ничего не боялись. Образ жизни нашей был известен всем, и мы требовали суда. Втечение этих шести недель произошли великия и трагическия события, о которых мы, как и вся Европа, услышали только часть истины; даже и после нашего освобождения мы далеко не понимали всех подробностей этих событий, и узнали их уже много лет спустя. Вот они, в том самом виде, в каком я получил от одной лэди, которая, в целом свете, быть может, одна знала их совершенно. Впрочем, описание их заслуживает следующей главы.