Записки Барри Линдона, эсквайра.
Глава XII. Заключает в себе трагическую историю принцессы Х....

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки Барри Линдона, эсквайра. Глава XII. Заключает в себе трагическую историю принцессы Х.... (старая орфография)

ГЛАВА XII.
ЗАКЛЮЧАЕТ В СЕБЕ ТРАГИЧЕСКУЮ ИСТОРИЮ ПРИНЦЕССЫ X....

толпами спешили к гостеприимным берегам Англии, не голодные и жалкие, какими видели мы их еще несколько лет спустя, но довольные и веселые, как всегда, и в добавок с некоторыми признаками национальной роскоши. Лэди Линдон, ревнивая женщина, находившая удовольствие постоянно огорчать меня, заметила какую-то иностранку, обратившую на меня внимание, и, разумеется, спросила, кто такая эта отвратительная голландка, посмотревшая на меня так пристально? - Я решительно не знал ее. Правда, где-то я видел лицо этой лэди (заплывшее жиром, по замечанию лэди Линдон), но никак не узнал в нем лица той, которая принадлежала, в свое время, к числу хорошеньких женщин в Германии.

кончины герцога, переехала в Париж, где, как я слышал, какой-то безнравственный авантюрист женился на её деньгах; но, как бы-то ни было, она постоянно сохраняла quasi-королевский титул, и изъявляла, к величайшему смеху парижан, посещавших её дом, большие претензии на почести и церемонии, принадлежащия вдове государя. В парадной гостиной она устроила трон; все слуги и те лица, которые желали сказать ей приятный комплимент или занять денег у нее, величали ее "высочеством." Носилась молва, что она порядочно попивала, - и действительно, её лицо носило все признаки этой привычки: оно потеряло цветущую свежесть, открытое и доброе выражение, которое очаровывало покойного герцога.

В ротонде Рэнелэй, она не решилась подойти ко мне. В то время я пользовался такою же известностью, как и принц Валлийский, и потому, ей не трудно было узнать, что я живу в Беркели сквере, куда на другое же утро явилась безграмотная французская записка следующого содержания:

"Старый друг г.-на де Балибари нетерпеливо желает видеться с ним и побеседовать о минувших, но счастливых днях. Розина Лилиенгартен - не может быть, чтоб Редмонд Балибари забыл ее? - будет целое утро в своем доме, в Лэйстерских Полях, ждать того, которого не видела ет."

в последнее время). Я застал ее за чаем, от которого, не знаю почему, сильно отзывало ромом. После обычных приветствий, которые скучнее описывать, чем выполнять на самом деле, после несвязного вступления в разговор, она рассказала мне в коротких словах событие в X.... которое позвольте мне назвать "трагической кончиной принцессы."

-----

"Вы, вероятно, помните мсьё Гельдерна, министра полиции. Он был голландец родом, и, что всего важнее, принадлежал к фамилии голландских евреев. Всем известно было это темное пятно в его великолепном гербе; но он страшно сердился, когда угадывали его происхождение, и старался загладить грехи своих отцов строгим соблюдением религиозных обрядов и необыкновенной набожностью. Он ходил в церковь каждое утро, исповедывался раз в неделю, и ненавидел евреев и протестантов, как инквизитор. Он никогда не терял случая доказать искренность своих убеждений гонениями на тех и других при малейшей возможности.

"Принцессу он ненавидел смертельно; ненавидел за то, что её высочество однажды подшутила над его происхождением, приказав взять со стола стоявшее перед ним блюдо ветчины; не менее была его ненависть и к старому барону де-Маньи, во-первых потому, что Маньи был протестант, а во вторых потому, что однажды Маньи, желая показать сознание своего достоинства, публично отвернулся от него, как от шпиона и доносчика. Между ними возникали безпрерывные несогласия и споры в совете, где одно только присутствие августейших особ удерживало от выражения явного презрения, которое барон питал в душе своей к начальнику полиции.

"Желание погубить принцессу возбуждалось в Гельдерне с одной стороны ненавистью, а с другой, - и сильнее всего - корыстолюбием. Ведь вы помните, на ком женился принц, после смерти своей первой жены? - на принцессе из дома Ф... Спустя два года после этой женитьбы, Гельдерн выстроил себе прекрасный дворец на деньги, как я убеждена, которые заплатило ему семейство Ф. за содействие в этом деле.

"Отправиться к принцу Виктору и донести его высочеству о том, что было известно каждому, Гельдерн не решился бы ни под каким видом. Он знал, что за такое страшное донесение, потерял бы навсегда расположение принца. Его цель, поэтому, состояла в том, чтоб не касаться этого дела, пока оно не откроется принцу само собою, без его посредничества, но за то когда подходило к тому время, он не жалел никаких средств к достижению своей цели. Он окружил шпионами старшого и младшого Маньи, - впрочем, вам, по вашему знанию континентальных привычек, это должно быть известно. Мы все имели друг у друга шпионов. Ваш негр (Замор, так, кажется, его звали) являлся ко мне с донесениями каждое утро; и я любила развлекать старого герцога рассказами о ваших утренних занятиях, о ваших ссорах и интригах. Точно также для развлечения доброго старика, собирались сведения о всех замечательных лицах в X.... Лакей барона Маньи доставлял сведения как мне, так и Гельдерну.

"Я знала, что изумруд был заложен; бедная принцесса у меня и деньги занимала для отвратительного еврея, для недостойного молодого человека. Каким образом она могла ввериться последнему, это свыше моих понятий; - впрочем, влюбленная женщина нередко доходит до ослепления; и, заметье, мсьё де-Балибари, выбор наш в деле любви чаще всего падает на дурного человека.

-- Это исключение все-таки не изменяет истины моего замечания, сухо сказала старая лэди и продолжала свое повествование.

"Жид, у которого хранился изумруд, после множества сделок с принцессой, получил наконец предложение на такой громадный выкуп, что решился отдать драгоценность. При этом случае, он поступил в высшей степени неблагоразумно: приехав в X... вместе с изумрудом, он представился к Маньи, который получил от принцессы деньги на выкуп, и приготовился к разсчету.

"Свидание их происходило в собственных покоях Маньи, где лакей подслушал каждое слово их разговора. Молодой человек, всегда щедрый на деньги, когда имел их в руках, так свободно распоряжался ими на этот раз, что Лёве начал упрямиться и имел на столько совести, что потребовал сумму вдвое больше той, за которую уговорился выдать изумруд.

"Маньи потерял терпение, вышел из себя, бросился на негодяя и непременно убил бы его, еслиб в этот момент не вбежал в комнату лакей и не спас алчного жида. Маньи, запальчивый, но не жестокий, приказал лакею выгнать жида и перестал о нем думать.

"Может статься, он не сожалел, что дело кончилось ничем. Имея при себе огромную сумму, четыре тысячи червонцев, он мог еще разь попытать счастья на зеленом столе. Это он и сделал в тот же вечер за вашим банком.

-- Вы играли с нами в половине, сказал я: - и знаете, как незначителен был выигрыш.

"Лакей Маньи выпроводил трепетавшого израильтянина, и лишь только увидел, что Лёве вошел в дом одного из своих единоверцев, как в туже минуту побежал в канцелярию министра полиции и передал его превосходительству весь разговор между евреем и своим господином.

"Гельдерн изъявил шпиону особенную благодарность за его благоразумие и верность; подарил ему кошелек с двадцатью червонцами и вдобавок обещал доставить хорошее место, как и всегда большие люди обещают избранным своим орудиям; но вы, мсьё де-Балибари, знаете, как редко выполняются эти обещания. "Поди же теперь и узнай, сказал Гельдерн: - в какое время еврей намерен возвращаться домой; не передумал ли он, и не хочет ли взять деньги?"

"Между тем, чтоб вернее действовать, Гельдерн устроил игорный вечер в моем доме, пригласил вас (вероятно, вы это помните) и в тоже время дал знать Маньи, что у m-me Лилиенгартен будут играть в банк.

Я припоминал событие, и слушал рассказ с напряженным вниманием; хитрость министра полиции меня занимала.

"Через несколько времени лакей возвратился, и объявил, что по словам прислуги, Гейдельбергский банкир намерен выехать из X... в тот же вечер, что он отправлялся один, без провожатого, на старой лошаденке, чрезвычайно бедно оседланной, как это всегда делается между евреями.

я скоро найду случай доставить тебе место, достойное твоих заслуг. Какой дорогой поедет еврей?

" - Он едет на ночь в Р...

" - Значит, должен проезжать мимо Кайзервальда. Достаточно ли ты храбр, Иоганн Кернер?

" - Неугодно ли вашему превосходительству испытать меня? сказал лакей, и глаза его засверкали. - Я служил втечение всей Семилетней Войны, и ни разу не показал себя трусом.

" - Так, слушай же. Изумруд нужно отнять у еврея; он уже учинил величайшее преступление тем, что принял эту драгоценность. Тому, кто принесет мне этот изумруд, я клянусь подарить пять-сот луидоров. Ты понимаешь, почему необходимо возвращение его её высочеству. Мне не нужно говорить тебе больше.

" - Вы получите его в эту же ночь, сказал лакей. - Без сомнения, ваше превосходительство защитите меня в случае какого нибудь несчастия.

" - Какой вздор, отвечал Гельдерн: - я заплачу тебе половину денег вперед: вот до какой степени я уверен в тебе. Несчастие тут невозможно, если ты примешь надлежащия предосторожности. По дороге в Р... мили на четыре тянется лес; еврей поедет тихо. Будет уже ночь, когда он подъедет, как бы тебе сказать, - да не дальше, как к Пороховому заводу в лесу. Что же, например, помешает тебе протянуть через дорогу веревку и потом распорядиться с ним как тебе угодно. Возвращайся же сегодня, к ужину. Да на всякий случай, если встретишь патруль, то скажи: еэто пароль на сегодняшнюю ночь. Патруль пропустит тебя без дальнейших распросов.

"Шпион удалился очарованный таким поручением; и в то время, когда Маньи проигрывал деньги за нашим столом, его лакей ставил ловушку еврею, близь так называемого Порохового завода, в Кайзервальде. Лошадь еврея споткнулась на веревку, протянутую через дорогу и лишь только ездок с глухим стоном повалился на землю, как Иоганн Кернер бросился на него с маской на лице и с пистолетом в руке, и потребовал деньги. Я думаю, он не имел намерения убить еврея, особливо если сопротивление со стороны последняго не заставит его прибегнуть к этой крайней мере.

"Впрочем, ему и не удалось совершить убийства. Во то время, когда еврей вопил о помиловании, и когда его противник грозил ему пистолетом, подошел патруль и схватил, как разбойника, так и его несчастную жертву.

"Кернер произнес несколько проклятий. Со всем некстати вы пришли сюда, сказал он сержанту полиции: лисицы разбежались. А вот, одну из них и поймали! сказал сержант весьма хладнокровно; и с этим вместе связал руки негодяю, той самой веревкой, которая была протянута через дорогу, для поимки еврея. Его посадили на лошадь позади одного полисмена, еврея позади другого и таким образом партия, с наступлением ночи, возвратилась в город.

"Их привезли прямо в полицию; а так как там присутствовал сам Гельдерн, то он лично сделал обыск. От еврея отобрали бумаги и футляры; изумруд отъискался в потайном кармане. Что касается до шпиона, то Гельдерн, окинув его грозным взглядом, вскрикнул: - как! - это лакей кавалера де-Маньи - одного из шталмейстеров её высочества! И, не выслушав ни слова от несчастного испуганного негодяя, приказал посадить его под строгий караул.

"Сделав это и сев на коня, Гельдерн отправился к принцу и потребовал немедленной аудиенции. Получив дозволение, он представил изумруд.

" - Эта драгоценность, сказал он: - взята от Гейдельбергского еврея, который в последнее время неоднократно приезжал сюда и имел частые совещания с шталмейстером её высочества, кавалером де-Маньи. Сегодня вечером слуга кавалера вышел из квартиры своего господина, вместе с евреем; осведомлялся, как слышали, насчет дороги, по которой еврей намерен был ехать домой, поехал в след за ним, или, вернее, опередил его, и был пойман, когда хотел ограбить свою жертву, моим патрулем близь Кайзервальда. Этот человек ни в чем не хочет сознаваться; но, по обыске, при нем оказалась значительная сумма денег золотом, и хотя прискорбно допустить идею об участии в этом деле джентльмена такого известного имени, как мсьё де-Маньи, но, по долгу обязанности своей, я должен отобрать от него показания и сделать обыск. А так как мсьё де-Маньи состоит при особе её высочества, и пользуется, как носятся слухи, особенным её расположением, то я не осмелился арестовать его без позволения вашего высочества.

"Рейтмейстер принца, друг старого барона Маньи, находившийся в кабинете принца во время этого разговора, услышав такое странное известие, в ту же минуту поспешил к старому генералу с ужасной новостью, что внука его обвиняют в преступлении. Быть может его высочеству угодно было, чтоб его старый друг и его учитель военного дела имел возможность спасти свое семейство от позора; во всяком случае, рентмейстеру Генгсту позволено было ехать к барону без всякого препятствия, и сообщить обвинение, падавшее на его несчастного внука.

"Весьма вероятно, старый барон давно ожидал какой-то ужасной катастрофы, потому что, выслушав Генгста, он только и сказал: да будет воля Божия! Втечение некоторого времени он ни за что не хотел принять участие в судьбе сына, и только после убедительных увещаний со стороны своего друга решился написать записку, которую молодой Маньи получил за банком.

"Пока Маньи проигрывал деньги принцессы, полиция сделала обыск в его квартире, и открыла сотни улик не относительно грабительства еврея, но относительно его преступной связи с принцессой: - это были различные сувениры и любовные письма от принцессы и копии с писем Маньи к его друзьям в Париже. Всю эту переписку Гельдерн прочитал, тщательно сложил, запечатал и представил его высочеству, принцу Виктору. Гельдерн, хотя и прочитал каждое письмо, но, несмотря на то, вручая их принцу, сказал: - я собрал переписку Маньи, но, по долгу совести и чести, не осмелился разсмотреть ее. Его раздор с семейством Мньни был известен, а потому он просил принца Виктора назначить другое лицо для исследования подозрения, падающого на молодого Маньи.

"Все это происходило в то время, когда Маньи играл в карты. Счастие - в те дни, мсьё де-Балибари, вы играли очень счастливо - было против него. Он проиграл четыре тысячи червонцев; но страсть этого несчастного игрока была так сильна, что, получив письмо дяди, он вышел на двор, где дожидала его лошадь, вынул деньги, положенные в чушки стариком, поднялся на верх, начал играть и проиграл, и когда вышел из комнаты, чтоб бежал, то было уже поздно: - его взяли под стражу, лишь только он спустился с лестницы.

"Когда он явился под конвоем солдат на гауптвахту, старый генерал, ожидавший его там, обрадовался, увидев его, бросился в объятия молодого человека, и прижал его к груди своей в первый раз, как говорили, втечение многих лет.

" - Он здесь. Он не хотел бежать, рыдая, говорил старик. - Слава Богу! он невинен в гнусном преступлении!

"Сказав это, он опустился на стул в сильном волнении, которое больно было видеть в таком храбром и, как все полагали, в таком холодном и суровом человеке.

"--Меня обвиняют в разбое! сказал молодой человек: - клянусь Небом - я невинен в этом преступлении.

"Наступила трогательная сцена примирения, после которой молодого Маньи увели в тюрьму, которой ему не суждено было оставить.

"В тот вечер наследственный принц разсматривал письма, которые представил Гельдерн. Нет никакого сомнения, что он приказал арестовать вас при самом начале этого чтения, - вас взяли в полночь, Маньи в десять часов, а после этого времени старый Маньи виделся с его высочеством, защищал невинность своего внука, и был принят принцем ласково и милостиво. Его высочество говорил, что молодой человек, без всякого сомнения, был невинен; что его имя, его происхождение делали такое преступление невозможным; но подозрение сильно говорило против него: в тот день он говорил в своем кабинете с евреем; он имел при себе весьма значительную сумму денег, которую в тот же вечер проиграл, и которою, без всякого сомнения, снабдил его еврей; он посылал следить за евреем своего лакея, который узнал час отъезда еврея, поджидал его на дороге и, наконец, хотел ограбить. Подозрения падали на молодого Маньи так сильно, что суд потребовал его ареста, в котором, говорил принц, ему будет оказано всякое внимание и уважение, на которые дают ему право его имя и заслуги его почтенного деда. С этим уверением и крепким пожатием руки, принц простился с старым генералом Маньи, и ветеран отправился на покой, успокоенный и вполне уверенный в немедленном и справедливом освобождении внука.

"Но поутру, еще до восхода солнца, принц, всю ночь читавший письма, гневно кликнул пажа, спавшого в соседней комнате, приказал ему подать лошадей, стоявших в конюшне в готовности, и, швырнув в шкатулку пачку писем, велел пажу взять ее и следовать за ним. Молодой человек (мсьё де-Вейсенборн) рассказал все это молоденькой лэди, которая в то время принадлежала к моей свите, а теперь она жена мсьё Вейсенборна и мать многочисленного семейства.

"Вейсенборн рассказывал, что он еще в жизнь свою не видел такой страшной перемены в лице своего августейшого господина. Его глаза налились кровью, - его лицо сделалось багровым, его платье повисло на нем; человек, который никогда не отступал ни на волос от формы, мчался на коне по опустелым улицам, на разсвете дня, без шляпы, и с распущенными волосами, как съумасшедший.

"Паж с шкатулкой писем скакал за своим господином, едва поспевая. Из дворца они приехали в город, и там в квартиру генерала. Часовые изумились, увидев странную фигуру, которая, соскочив с коня, бросилась к подъезду генерала; скрестив штыки, они загородили вход. "--Дураки, сказал Вейсенборн: - ведь это принц!" Дернув звонок с таким нетерпением и силой, как будто весь дом был в огне, и дождавшись, когда швейцар отворил дверь, его высочество поднялся на лестницу и побежал прямо к спальни генерала, сопровождаемый пажом.

" - Маньи.... Маньи! проревел он, стуча в дверь изо всей силы: - проспитесь.... вставайте! И на вопросы старика: кто там? - отвечал: это я.... Виктор.... принц!... встаньте сейчас же!

"Генерал отворил дверь и принц вошел. Паж подал шкатулку и получил приказание дожидаться в приемной; но из спальни мсьё де-Маньи выходили в приемную две двери: одна большая и другая поменьше, имевшая сообщение с кабинетом, подле самой спальни. Эта дверь была отворена и Вейсенборн, против воли своей, слышал все, что происходило в спальне.

"Встревоженный генерал спросил причину столь ранняго посещения его высочества; вместо ответа, принц бросил на старика безумный взгляд и начал ходить по комнате взад и вперед.

" - Причина моего посещения заключается вот здесь! сказал он, ударив кулаком по шкатулке. Но он забыл ключ от нея. Может статься, он у Вейсенборна, - сказал принц; и направляясь к дверям, чтоб спросить Вейсенборна, увидел над камином охотничий нож. Не нужно, сказал он: - этот нож заменит всякий ключ, - и с этим вместе начал взламывать шкатулку. При первом приеме конец ножа сломился. Принц разсердился, но продолжал работать и наконец успел сломать крышку.

" - Вот причина моего посещения, сказал он, захохотав. Вот причина.... Читайте это!... вот еще причина.... читайте это!... вот и еще.... нет, впрочем, позвольте.... это, чей-то чужой портрет.... а вот и её! Маньи, узнаёшь ли ты его? Это портрет моей жены, принцессы! Скажи, зачем ты и твой проклятый род переселился сюда из Франции? - неужели для того, чтоб поселять адский разврат и раздор в домах, в которые вступает нога твоя, неужели для того, чтоб нарушать семейное счастие, и доводить до гибели честные немецкия семейства? Что мы сделали тебе? Не мы ли оказывали тебе полное свое доверие и расположение? Не мы ли дали приют тебе, когда ты не имел его? И вот благодарность за все наше добро!

"С этим вместе, он швырнул к ногам старого генерала пачку писем. Маньи с разу узнал истину.... вероятно, он давно знал ее и, закрыв лицо, опустился в кресло.

"Взволнованный принц ходил по комнате.

" - Маньи, сказал он после непродолжительного молчания: - еслиб кто нибудь оскорбил тебя, как оскорбили меня, ты бы верно умел отмстить за себя. Ты бы, верно, убил его! Да; - убил бы его непременно. Но могу ли я сделать тоже самое? Нет. Я имею дело не с равным себе. Я не могу вызвать на дуэль низкого француза, - не могу потребовать от него удовлетворения, не могу убить его.

" - Кровь Максима Маньи, с гордостию сказал джентльмен: - также благородна, как и кровь всякого принца в Европе.

" - Но могу ли я пролить ее? вскричал принц. Ты знаешь, что нет. Я не имею права, дарованного всякому благородному человеку. Что же мне делать? Послушай, Маньи: я приехал сюда, как съумасшедший.... я решительно не знаю, что делать. Ты служил мне тридцать лет.... ты дважды спас мою жизнь; мой бедный отец окружен людьми низкими, продажными.... между ними нет ни одного честного мужчины, ни одной честной женщины.... один только ты отличался от них своим благородством.... ты спас мне жизнь: скажи же мне теперь, что я должен делать?

"Оскорбив старого Маньи, несчастный принц начал умолять его, и, наконец, бросился на стул и зарыдал.

"Старик Маньи, человек непоколебимой храбрости и хладнокровный при всяких других случаях, увидев отчаяние принца, тоже расплакался. Всегда холодный и суровый, он вдруг сделался мягким и нежным, как ребенок. Он потерял всякое сознание о своем достоинстве; упал перед принцем на колени и начал утешать его в несвязных, лишенных всякого смысла выражениях. Вейсенборн не мог видеть этой сцены; он отвернулся от нея растроганный.

"По событиям нескольких последующих дней, нетрудно было угадать следствия этого внезапного и продолжительного свидания. Принц Виктор, уезжая от старого слуги, забыл роковую шкатулку, и послал за ней пажа. Когда молодой человек вошел в спальню, генерал стоял на коленях и молился, и только сделал легкое движение, и безсмысленно взглянул на Вейсенборна, когда паж взял шкатулку. Принц уехал за три мили от X.... в павильон, служивший местом отдыха во время охоты, а спустя три дня, Максим Маньи умер в тюрьме, признавшись перед смертью, что он действительно участвовал в попытке ограбить еврея, и что, стыдясь позора, ожидавшого его, решился прекратить свою жизнь.

"Неизвестно еще, впрочем, почти никому, что генерал сам предложил яд своему внуку, - правда, носилась молва, будто он застрелил его в тюрьме, но эта молва не заслуживает ни малейшого вероятия. Представив сначала несчастному юноше, что судьба его неизбежна, что позор его будет публичный, если только он не захочет предупредить его, генерал Маньи поднес внуку своему питье, которое должно было отправить молодого человека на тот свет. Во всяком случае, несчастный молодой человек прекратил свою жизнь не по собственному желанию, и не прежде, как употребив все средства к побегу, как вы об этом услышите.

"Что касается до генерала Маньи, то, вскоре после смерти внука, и смерти незабвенного герцога, он впал в старческое изнеможение. Однажды его высочество принц Виктор, прогуливаясь в английском парке с новобрачной супругой своей, принцессой Мариею Ф.... встретился с Маньи, который, после паралича, часто катался в кресле по солнечным аллеям.

"-- Рекомендую тебе, Маньи, мою жену, сказал принц, дружески пожав руку ветерана, и обратясь к принцессе прибавил: - генерал Маньи спас мне жизнь во время Семилетней войны.

" - Так вы помирились с ней? сказал старик. Что же вы не отдаете мне моего внука?

"Старик совсем забыл о смерти принцессы Оливии. Принц нахмурил брови и удалился.

"Участь доброй, но слабой принцессы была ускорена малодушием Маньи. Он нашел средства вести с ней переписку из тюрьмы, и её высочество, не подвергнутая еще явному позору (герцог, длясохранения чести своей фамилии, обвинял Маньи только в грабеже), делала отчаянные усилия освободить его и старалась подкупить тюремщиков, чтоб они доставили Маньи возможность к побегу. В придумывании средств к освобождению его она теряла всякое терпение и благоразумие, тем более, что герцог был неумолим: он приказал иметь над преступником усиленный надзор. Оливия хотела было заложить придворному банкиру фамильные брильянты, но банкир, без всякого сомнения, должен был отказаться от этой сделки. Она на коленях умоляла Гельдерна и предлагала ему громадную взятку. В заключение всего, она с отчаянием явилась к моему бедному милому герцогу, который, при своей старости, болезнях и доброй душе, не способен был к сценам подобного рода, и с которым, вследствие сильного волнения, произведенного в его августейшей груди безумным отчаянием и горестью Оливии, сделался припадок, грозивший потерею его драгоценной жизни. Я нисколько не сомневаюсь, что эти происшествия имели пагубное влияние на его жизнь. Страсбургский пирог, от которого, говорят, будто бы он умер, не столько повредил его нежному сердцу, сколько необыкновенные события, в которых он принужден быль принимать участие.

"Принц Виктор тщательно, хотя и неявно, наблюдал за всеми действиями своей жены. Он решительно и довольно строго объявил отцу, что если его высочество осмелится помогать принцессе в освобождении Маньи, то он, принц Виктор, должен будет объявить принцессу и её любовника государственными преступниками, и просить Сейм о низведении с престола отца своего, как неспособного управлять государством. По этому, всякое посредничество с нашей стороны было тщетно, и Маньи предоставлен был своей участи.

"Участь его, как вам уже известно, решилась весьма скоро и неожиданно. Спустя два дня после того, как дед Маньи оставил в тюрьме склянку с ядом, к молодому человеку явились Гельдерн, Генгст и полковник королевской гвардии; при этом Гельдерн заметил, что если Маньи не прибегнет к лавро-вишневой воде, которую доставил ему дед, то придется испытать более жестокую смерть, и что отряд гренадеров уже стоит на дворе, готовый к исполнению весьма неприятного долга. Убедясь в истине слов министра полиции, Маньи, терзаемый отчаянием и ужасом, с величайшим унижением начал ползать по комнате на коленях от одного офицера к другому, умоляя их о пощаде; наконец выпил яд, и через несколько минут обратился в труп. Так кончилась жизнь этого несчастного молодого человека.

"Спустя два дня, о его кончине была напечатана статья в "Придворной газете." В ней говорилось, что мсьё де-М...... убитый совестью вследствие покушения на жизнь еврея, сам лишил себя жизни, приняв яду. В заключение статьи прибавлено было предостережение молодым нобльменам герцогства избегать страшного порока - игры, которая была причиною гибели молодого человека, и покрыла позором седины одного из благороднейших и честнейших слуг герцога.

"На похоронах молодого человека присутствовал один только генерал де-Маньи. После похорон к подъезду генерала подъезжали кареты обоих герцогов и всех первых придворных особ. На другой день, он, по обыкновению, участвовал в параде на арсенальной площади, и герцог Виктор, осматривавший здание, вышел оттуда, опираясь на руку храброго ветерана. Он был особенно милостив к старику, и рассказал офицерам часто повторяемую историю о том, как при Росбахе, когда войска герцога сражались с войсками несчастного Субиза, генерал бросился на французского драгуна, нападавшого на его высочество, принял удар, предназначаемый его высочеству, и убил противника. Он намекнул на фамильный девиз: "Magny sans tache", и сказал, что его храбрый друг и учитель военного дела всегда был верен этому девизу. Эта речь сильно тронула всех присутствовавших, кроме старого генерала, который только кланялся и молчал; но, возвращаясь домой, он безпрестанно бормотал: Magny sans tache, Magny sans tache, и в ту же ночь с ним сделался удар, от которого он никогда вполне не оправился.

"Известие о смерти молодого Маньи старались скрыть от принцессы, так, что из экземпляра газеты, для нее предназначенного, нарочно была выпущена статья, содержащая в себе описание его самоубийства; наконец, ужь я и сама не знаю, как случилось, что она узнала об этом. Услышав об ужасной кончине молодого Маньи, она взвизгнула и упала на пол замертво; ее посадили на стул, где она металась и кричала, как съумасшедшая; после того ее снесли в постель, где за ней начал ухаживать доктор, и с ней сделалась сильная горячка. Во все это время принц Виктор безпрестанно посылал осведомляться о её здоровье, а между тем приказал приготовить и меблировать замок Шлангенфельс, вероятно, с тем намерением, чтоб отправить ее туда в заточение, как это было сделано с сестрой его британского величества, в Целле.

"Оливия несколько раз просила свидания с принцем, но его высочество каждый раз отказывал ей, говоря, что он только тогда согласится на это, когда здоровье её высочества совершенно поправится. В ответ на одно из её страстных писем, он прислал конверт, содержавший в себе изумруд, который был причиной открытия всей этой страшной интриги.

"При этом ответе её высочество выходила из себя: она клялась в присутствии всей своей свиты, что локон волос неоцененного Маньи был бы для нее драгоценнее всех изумрудов в свете; приказывала подать карету, и говорила, что хочет съездить на кладбище и поцаловать его могилу; защищала невинность несчастного молодого человека и молила Небо низпослать наказание на его убийцу. Принц Виктор, услышав эти речи (оне, разумеется, передавались ему аккуратно) принял грозный вид и сказал: всему этому надо положить конец.

"Этот и следующий день принцесса Оливия провела в диктовке самых патетических писем к своему отцу, к королям французскому, неаполитанскому и испанскому, умоляя их защитить ее от тирана и убийцы, её мужа, нападая на его личность в безумных выражениях, и в то же время признаваясь в пламенной любви своей к убитому Маньи. Тщетно преданные дамы доказывали ей безполезность этой меры, и опасное безразсудство делаемых ею признаний; она приказывала писать их и отдавала гардеробмейстерше, француженке (ея высочество постоянно оказывала расположение к лицам этой нации), которой доверяла все свои тайны и которая передавала как тайны, так и письма Гельдерну.

"Все церемонии при её Дворе, за исключением приемных дней, соблюдались по прежнему. Придворным дамам позволено было находиться при особе принцессы и исполнять свои обязанности. Из мужчин допускались одни только служители, доктор и капеллан. Однажды, когда она пожелала вытти в сад, гайдук, стоявший у дверей на часах, объявил её высочеству, что, по приказанию принца, она должна оставаться в своих аппартаментах.

"Эти аппартаменты, как вы помните, примыкали к мраморной лестнице замка X..... против входа на половину принца Виктора. Довольно обширная площадка на лестнице была заставлена диванами и скамейками, так что джентльмены и офицеры, составлявшие свиту принца, обратили ее в род приемной, и собирались на ней к одиннадцати часам, когда его высочество отправлялся на парад. В это время гайдуки у дверей принцессы оставляли свой пост и представлялись принцу, - та же самая церемония исполнялась со стороны гайдуков, стоявших у его дверей; они тоже отправлялись к принцу в то время, когда пажи выходили на площадку и возвещали приближение его высочества. Пажи обыкновенно говорили: принц, джентльмены! - с этим вместе в зале начинали бить барабаны, и джентльмены, занимавшие скамейки вокруг балюстрады, вставали.

"Судьба, как будто нарочно, влекла принцессу к гибели. Однажды, когда часовые удалились, и когда принц, по обыкновению, стоял на площадке и разговаривал с офицерами (в былые дни он переходил в комнаты принцессы и цаловал её руку), принцесса, находясь все утро в каком-то томительном состоянии, жалуясь на жар, настаивая, чтоб все двери были отперты, и обнаруживая признаки помешательства, которое теперь было очевидно, стремглав бросилась из спальни, и прежде, чем можно было сказать слово, прежде, чем находившияся при ней дамы побежали за ней, она уже была перед принцем Виктором, и, став между ним и ступеньками лестницы, начала упрекать его в безумных выражениях.

" - Заметьте, джентльмены! кричала она: - этот человек убийца и лжец; он составляет заговоры против благородных людей, и убивает их в заточении. Заметьте, что я тоже в заточении, и страшусь той же самой участи; тот же самый убийца, который отнял жизнь у молодого Маньи, может притти ко мне ночью, и вонзить нож в мою грудь. Я взываю к вам и ко всем европейским государям, моим царственным родственникам. Я требую, чтоб меня освободили от этого тирана и негодяя, этого лжеца и изменника! Я умоляю вас всех, как людей благородных, доставить эти письма моим родным, и сказать, от кого вы их получили!

"Сказав это, несчастная леди начала швырять письма в изумленную толпу.

" - Никто не смей дотронуться до них! вскричал принц громовым голосом. Мадам Глуан, вы должны строже смотреть за больной. Позовите доктора принцессы; её высочество совсем лишилась разсудка. Господа, прошу вас удалиться.

"Когда джентльмены спустились с лестницы, принц обратился к часовому и сказал свирепым тоном:

" - Если она тронется с места, то убей ее!

"При этом приказании часовой приставил к груди принцессы лезвие алебарды; принцесса испугалась, отступила назад и удалилась в покои.

" - Теперь, мсьё Вейсенборн, подбери все эти письма, сказал принц, и вслед за пажом отправился в свой кабинет, и оставался в нем, пока письма не были сожжены.

"На другой день в придворной газете появился бюллетень, подписанный тремя докторами. В нем говорилось, что "у её высочества, наследственной принцессы открылось воспаление в мозгу, и она провела безпокойную ночь."

"Подобного рода известия появлялись в газете ежедневно. Все придворные дамы, кроме двух, были удалены от принцессы. Внутри и снаружи входа были поставлены часовые; окна заперты, так что побег был невозможен. Вам известно, что случилось спустя десять дней после этого происшествия. Церковные колокола звонили всю ночь, и подданные стекались в храмы возсылать молитвы об успокоении души усопшей. Газета появилась поутру с траурной каймой и объявила, что великая и могущественная принцесса Оливия-Мария-Фердинанда, супруга его высочества Виктора-Людовика-Эммануеля, наследственного принца X..... скончалась вечером 24 января 1769 года.

"Но знаете ли вы, как

"После рокового позорного и шумного происшествия, виновницей которого была принцесса, принц Виктор позвал Вейсенборна, и взяв с него клятву хранить тайну (Вейсенборн открыл ее жене своей, и то уже спустя много лет: впрочем, нет в мире тайны, которой бы не узнала женщина, если только захочет), сделал ему следующее таинственное поручение.

" - Против Страсбурга, сказал принц: - по ту сторону реки, живет человек, дом которого ты найдешь без всякого затруднения по имени этого человека. Его зовут мсьё Страсбург. время, когда мсьё Страсбург будет один, или в кругу своего семейства (я сам случайно посетил этого человека, возвращаясь пять лет тому назад из Парижа, и теперь, в моем положении, считаю за нужное послать за ним). Ты подъедешь к дому его в карете, ночью, и войдешь к нему с товарищем своим под масками; дашь ему кошелек с сотней луидоров, и обещаешь сумму вдвое этой, по возвращении его из поездки. Если он станет отказываться, вы должны употребить силу, и непременно привезти его, грозя убить его на месте, если он не согласится следовать за вами. Вы посадите его в карету с опущенными сторами; во всю дорогу вы должны следить за его движениями и грозить смертью, если он вздумает открыть себя или крикнуть из кареты. Вы привезете его сюда в старую башню, где для него будет приготовлена комната; когда он кончит свое дело, то отвезете его домой с той же быстротой и тайной, с которой привезете.

"Таковы были таинственные приказания принца Виктора своему пажу. Вейсенборн, избрав себе в товарищи поручика Бартенштейна, отправился в загадочное путешествие.

"Между тем, во дворце господствовала тишина и уныние, как будто на него наложен был глубокий траур. Бюллетени объявляли, что болезнь принцессы усиливалась; и хотя при ней находились весьма немногия лица, но странные носились слухи, относительно развития её болезни. Она была совершенно безумная; покушалась на жизнь свою и принимала на себя тысячи ролей. К её родным отправили эстафеты с извещением о её положении; в Вену и Париж послали за докторами, искусными в лечении болезней мозга. Но все это безпокойство было притворное: заранее было решено, что принцесса не должна выздороветь.

"В тот день, когда Вейсенборн и Бартенштейн воротились из экспедиции, было объявлено, что её высочеству принцессе гораздо хуже; вечером разнесся по городу слух, что она умирает, между тем как в тот вечер несчастная делала попытку бежать.

"Она имела безграничное доверие к француженке, которая ухаживала за ней, и между ними составлен был план побега. Принцесса уложила в шкатулку все брильянты; для нея открыта была потаенная дверь, выходившая из комнат её к внешним воротам; в заключение всего ей доставили письмо, будто бы от старого герцога, в котором он извещал, что ее будут ждать карета и лошади, которые отвезут ее в Б...., откуда легко может она переехать к родным, у которых будет вне всякой опасности.

"Несчастная лэди, доверясь француженке, решилась бежать. Корридоры, проходившие в дворцовых стенах новейшей постройки, примыкали к так называемой Старой Башне; впоследствии башню эту срыли, и прекрасно сделали.

"В назначенном месте свеча, которую несла француженка, вдруг погасла. Принцесса вскрикнула от ужаса; но в ту самую минуту ее кто-то схватил за руку, и чей-то голос сказал: "молчать!" Вслед за тем, на нее бросился мужчина в маске (это был сам герцог), завязал ей рот платком, связал руки и ноги, из этом положении принес ее, лишенную чувств, в мрачную комнату с тяжелыми сводами, где ожидавший мужчина привязал ее к креслу. Таже самая маска, которая завязала ей рот, подошла и обнажила ей шею.

" - Мне кажется, лучше теперь покончить с ней, пока она в безпамятстве.

"Быть может это было бы действительно лучше; потому чта когда она пришла в чувства, и когда подошел к ней духовник и хотел приготовить ее к страшной минуте, к состоянию, в которое она должна была перейти, когда принцесса, говорю я, пришла в чувства, она пронзительно вскрикнула; начала называть принца Виктора тираном и убийцей, и призывала на помощь Маньи, милого Маньи.

" - Бог да простит её грешную душу! сказал принц. Он, духовник и Гельдерн, присутствовавшие при этой сцене, опустились на колени, и в то время, как принц махнул платком, Вейсенборн упал в обморок, между тем как мсьё Страсбург, взяв косу в руки, отделил голову Оливии от её несчастного, многогрешного тела. Да помилует ее Небо и простить ей все прегрешения."

приказанием немедленно выехать из герцогства; мало того, нас проводили до самой границы. Имущество, которое мы имели, нам позволено было продать, и обратить в наличные деньги; но никто не заплатил нам долгов по картам. Таким образом, все мои надежды на графиню Иду исчезли.

была воспрещена; оперные и балетные труппы были распущены; полки, которыми старый герцог торговал, возвратились в отечество; с ними вместе воротился бедняк кузен графини Иды, и женился на ней. Не знаю, были ли они счастливы в семейной жизни или нет. Известно только то, что женщина с такой черствой душой не в состоянии наслаждаться счастьем.

менее значительными лицами этой мрачной трагедии, Бог весть! Мсьё Страсбург возвратился к отправлению своей обязанности. О еврее, о француженке, ничего не знаю. Эти острые орудия, которые великие люди приспособляют к своим действиям, притупляются от употребления; я еще не слышал, чтоб те, которым они служат, сожалели об их уничтожении.