Записки Барри Линдона, эсквайра.
Глава XV. Я делаю визит Милэди Линдон.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Записки Барри Линдона, эсквайра. Глава XV. Я делаю визит Милэди Линдон. (старая орфография)

ГЛАВА XV.
Я ДЕЛАЮ ВИЗИТ МИЛЭДИ ЛИНДОН.

Так как изгнание моего дяди из отечества, за участие в делах Карла Стюарта в 1745 году, не было еще отменено, то для него неудобно было бы сопровождать племянника в его отечество, где ожидало доброго старого джентльмена, если не виселица, то по крайней мере тяжкое заточение и весьма сомнительное помилование. Во всех более или менее важных кризисах моей жизни, его совет всегда был важен для меня, и я не замедлил обратиться к нему за советом относительно преследования богатой вдовы. Я описал ему состояние её сердца, успехи, которые молодой Пойнингс совершил в деле любви, её забвение прежнего обожателя, и получил в ответ превосходные наставления, которыми, само собою разумеется, поспешил воспользоваться.

Благородный кавалер, между прочим, извещал меня, что он поступил в Брюссельский Францисканский монастырь, будучи намерен навсегда удалиться от света и посвятить себя служению Богу. В тоже время он писал с особенной почтительностью к любезной вдовушке. Ничего нет удивительного, что особа её громадного богатства и довольно приятной наружности имела у себя множество поклонников, и что мое внимание к её достоинствам было для нея приятно; а из этого я должен заключить, что не я был первым, которого она удостоивала своею благосклонностью, и не я последним.

"Я бы желал, милый мой племянник, писал мой дядя: - чтоб моя решимость удалиться от света, исполненного греха и тщеславия, не мешала мне лично явиться к тебе на помощь в столь щекотливом положении твоих дел. Для приведения их к хорошему окончанию, требуется не только храбрость, дерзость и смелость, которыми ты обладаешь более всякого молодого человека (что касается до "дерзости", то я отвергаю это in toto: я всегда был в высшей степени скромным молодым человеком), - проницательность и дальновидность в составлении планов также необходимы для достижения цели, - нужно непоколебимое терпение при трудном и постепенном выполнении этих планов. Могла ли притти тебев голову мысль относительно женитьбы на графине Иде, без совета и опытности бедного старика, который кончает теперь свои разсчеты с светом, и намерен навсегда удалиться от него?

"Касательно овладения графинею Линдон, я не могу посоветовать тебе ничего определительного, не могу руководить твоими действиями изо дня в день, сообразно с возникающими обстоятельствами. Но общий план твоих действий должен быть следующий. Сколько я помню её письма, которые ты получал во время переписки с этой легкомысленной женщиной, то образ выражении в них был весьма высокопарный; - она ведь ученая, и любит писать; - постоянною темою её переписки была печаль о горестной потере мужа. Между тем, я помню несколько периодов, где она горько оплакивала участь свою, соединившую ее с человеком, её недостойным.

"Я уверен, что в массе её писем находится множество таких несообразностей. Пересмотри их внимательно, - заметь подобные места, и дай ей понять, что этим самым ты можешь поставить ее в невыгодное положение. Пиши с первого раза не допускающим ни малейшого сомнения тоном любовника, который имеет право на получение её руки. Потом, если она будет молчать, можешь прибегнуть к упрекам; можно указать на её прежния обещания, представить доказательства её прежнего к тебе внимания, выразить отчаяние, намекнуть на убийство, на мщение, если она окажется неверною. Напугай ее, изуми ее каким нибудь отчаянным поступком, который бы показал ей твою непреклонную решимость: - сделать это для тебя не будет трудно. Твоя шпага пользуется европейской известностью; в тебе много отваги и смелости, а ужь одно это заставит милэди Линдон обратить на тебя внимание. Сделай так, чтоб предметом разговора во всех слоях дублинского общества была твоя особа. Старайся окружить себя блеском; будь храбр и страшен как только можно. О, как бы я желал находиться теперь при тебе! Тебе не придумать той роли, которую я мог бы изобресть; но, зачем говорить об этом... неужели я еще мало видел и свет его тщеславие?"

В этом совете было много здравого смысла, проглядывало много практичности. Руководствуясь им, я написал к лэди Линдон письмо, в котором спрашивал, когда будет позволено одному из её почтительнейших поклонников нарушить минуты, ею посвященные горести? - Потом, не получая ответа, я спросил, неужели она забыла прошлое время, и того человека, которого некогда удостоивала своим особенным расположением? Неужели Калиста забыла Евгения? При этом письме я послал маленькую шпагу в подарок лорду Буллингтону и особую записку его гувернеру, вместе с собственноручной его роспиской, не помню на какую именно сумму, - помню только, что этой суммы бедняк не хотел, да и не мог заплатить. На это письмо я получил ответь от секретаря милэди, который объяснял, что лэди Линдон до такой степени поражена недавним ужасным бедствием, что кроме ближайших родственников никого не может видеть; к этому извещению приятель мой, гувернер милорда Буллингдона, присовокуплял, что родственник милэди, лорд Джорж Пойннигс был единственным лицом, которому дозволено было принять на себя успокоение и развлечение неутешной вдовы.

Ответ этот послужил поводом к ссоре между мною и молодым нобльменом, которого я заставил вытти на дуэль, первую по моем приезде в Дублин.

Когда весть о дуэли достигла замка вдовы Линдон (так писал мне поверенный в моих сердечных делах), лэди Линдон взвизгнула, швырнула газету, и сказала: "Ужасное чудовище!... Он, как видно, до сих пор не бросил привычки убивать людей!" - маленький лорд Буллингдон обнажил свою шпагу, - ту самую шпагу, которую я подарил, и - негодный! - клялся, что убьет того человека, который оскорбил его кузена Джорджа. Когда мистер Рунт напомнил ему, что шпагу подарил ему тот, кто вышел на дуал с милордом, маленький повеса продолжал махать по воздуху и говорит, что все равно, он убьет меня! Не смотря на все мои ласки, этот мальчик постоянно ненавидел меня.

Милэди Линдон ежедневно посылала гонцов осведомляться о здоровье лорда Джюржа. Полагая, что известие об опасности его положения заставит ее приехать в Дублин, я распорядился сообщить ей, что раненый безнадежен, что ему с каждым днем становится все хуже и хуже, и что вследствие этого Редмонд Барри бежал из Дублина за границу. О побеге моем, также по моему распоряжению, было объявлено в газете "Меркурий", но я скрывался не дальше, как в городе Грэй, где проживала моя мать, и где даже при самых затруднительных обстоятельствах я мог разсчитывать на радушный прием.

Читатель, питающий в душе своей чувство сыновняго долга, вероятно. изумляется, что я до сих пор не сказал ни слова о свидании с матерью, жертвы которой, приносимые ради меня, во дни моей юности, были весьма значительны, и к которой человек, с моими теплыми чувствами, не мог не иметь постоянного и искренняго уважения.

Обращаясь в большом кругу общества, я должен был исполнить требования этого общества прежде всех обязанностей, возлагаемых на меня родственными связями; и потому, по приезде в Дублин, я отправил нарочного к мистрисс Барри с известием о моем прибытии, с изъявлением сыновняго почтения, и обещанием выразить все это лично, лишь только дела мои в Дублине немного поустроятся.

Не считаю за нужное говорить, что дел этих было множество. Я должен был купить лошадей, устроить помещение, и ознакомиться с порядочным обществом. Намерение мое купить лошадей и жить на большую ногу вызвало такое множество визитов со стороны знатных особ и дворянства, такое множество приглашений на обеды и ужины, что втечение нескольких дней, мне чрезвычайно было трудно найти время, для нетерпеливо желаемого свидания с мистрисс Барри.

Эта добрая душа приготовила пир, лишь только услышала о моем приезде, и пригласила на него всех своих знакомых; но в назначенный день я был приглашен к милорду Баллираггету и, само собою разумеется, принужден был нарушить обещание присутствовать на скромном пиру мистрисс Барри.

Я постарался усладить её обманутые ожидания посылкою на платье атласа и бархата, которые купил в лучших магазинах Дублина, а матушке сказал, что нарочно для нея привез из Парижа; но посланный, с которым я отправил подарки, привез их назад; кусок атласа был разорвав пополам. Это обстоятельство ясно доказывало, что мистрисс Барри обиделась: она вышла к посланному, начала бранить его и, наверное, прибила бы, еслиб от этого не удержал ее джентльмен в черной мантии, который, как я справедливо заключал, был её друг, мистер Джоульз.

Такой прием моих подарков заставлял меня скорее бояться, чем надеяться на свидание с мистрисс Барри, и я отложил его еще на несколько дней. Я написал ей почтительное и успокоительное письмо, в котором, между прочим, упомянул, что по дороге в Дублин я посетил Барривилль и места, где проведена была моя юность.

Признаюсь чистосердечно, мать моя была единственным существом, с которым я боялся встретиться. Припоминая порывы её гнева и минуты примирения, тяжелее и прискорбнее, чем самый гнев, я, вместо того, чтоб отправиться самому, послал моего полномочного, Уликка Брэди, который, по возвращении, сказал, что встретил такой прием, какой не согласился бы перенести за двадцать гиней, что его выгнали из дома и приказали объявить мне, что моя мать не признает меня своим сыном. Этот родительский гнев сильно огорчал меня, тем более, что я постоянно был почтительнейшим сыном; чтоб исправить все это, я решился как можно скорее отправиться к ней, и перенесть упреки и гнев, за которыми, весьма вероятно, последовало бы немедленное примирение.

Однажды я давал бал избраннейшим вельможам Дублина, и провожая с лестницы с восковыми свечами в руках милорда маркиза, увидел на крыльце женщину в сером плаще. Приняв ее за нищую, я подал ей монету, и пожелал спокойной ночи друзьям моим, которые под влиянием вина, выпитого за ужином в значительном количестве, начали шутить и смеяться над старухой, лишь только дверь затворилась за ними.

другой стороны чувство материнской любви возбудило в ней желание увидеть еще раз лицо своего сына: потому-то она и села, переодетая, на крыльцо моего дома. Я убедился на опыте, что матери суть единственные женщины, которые никогда не обманывают мужчину, и любовь которых остается постоянною при всех испытаниях. Больно подумать о часах, которые эта добрая душа провела на улице, одинокая, прислушиваясь к шумной пирушке внутри моих комнат, к брянчанью рюмок, к неистовому смеху, к песням и веселью.

После дуэли с лордом Джорджем, я должен был, по причинам выше изложенным, удалиться из Дублина и примириться с доброй матушкой; я знал, что она не откажет мне в приюте на время моего изгнания; и потому, послав известие, что я еду, что я имел дуэль, поставившую меня в затруднительное положение, и заставлявшую укрываться от закона до некоторого времени, я последовал за посланным спустя полчаса, и, могу уверить вас, был принять как нельзя радушнее. Лишь только босоногая служанка ввела меня в пустую комнату, как соседняя дверь отворилась, и из нея бросилась в мои объятия матушка, с восклицаниями радости, которые я не берусь описывать: они понятны будут только тем женщинам, которым случалось держать в объятиях своих единственное детище после двенадцатилетней с ним разлуки.

Во время моего укрывательства, двери дома мистрисс Барри отворялись для одного только мистера Джоульза. Он приготовлял себе пунш, который, повидимому, имел привычку выпивать каждый раз за здоровье хозяйки дома, тяжело вздыхал, и потом начинал читать наставления насчет греховности моей прошедшей жизни, и особливо насчет недавняго моего ужасного преступления.

-- Гм! греховность, сказала матушка, воодушевляясь каждый раз, когда на сына её делали нападения: - ведь мы все грешники, мистер Джоульз; вы же сами растолковалимне это. Но скажите, как бы, по вашему мнению, должен был поступить мой сын?

-- По моему мнению, джентльмен должен удаляться пьянства и ссоры, а тем более всякого повода к дуэли, отвечал мистер Джоульз.

Но мистрисс Барри с-разу обрезала его, сказав, что поступок подобного рода во всех отношениях, приличен особе моего происхождения. И действительно, она приходила в восторг от мысли, что я одержал победу в дуэли над сыном английского маркиза; к утешению её, я рассказал десятки подобных дуэлей, в которых победа оставалась на мною, и о которых уже давно известно читателю.

Так как противник мой вовсе не был в такой опасности, как гласила молва, мною же распущенная, то не было никакой необходимости укрываться от преследования закона. Мать моя не знала об этом факте, и потому приказала окружить свой дом неприступными баррикадами, и Бекки, босоногая служанка, находилась на безсменной страже, чтоб дать сигнал, когда покажутся съищики.

Единственное лицо, которого я поджидал к себе, был мой кузен Уликк. Он должен был привезти благоприятные известия о приезде милэди Линдон; и признаюсь, после двухдневного заточения, втечение которого я рассказал мистрисс Барри все мои приключения, и успел уговорить ее принять материи на плаиья, от которых сначала она отказалась, и сверх того значительное приращение к её доходам, - после этого промежутка времени, я крайне обрадовался, когда увидел, что негодяй Уликк Брэди, - так называла его матушка, подъехал в моей карете с отрадным для мистрисс Барри известием, что молодой лорд вне всякой опасности, и в тысячу раз отраднейшим для меня, что графиня Линдон приехала в Дублин.

-- Ах, Редмонд! я бы желала, чтоб опасное положение этого джентльмена продлилось еще на некоторое время, сказала мистрисс Барри, с глазами, полными слез: - ты бы тогда остался у бедной твоей матери еще на несколько дней.

Я осушил эти слезы горячим поцелуем, и обещанием видеться с ней как можно чаще; но при этом намекнул, что, может статься, буду иметь свой собственный дом, в котором благородная невестка будет принимать ее с радушием.

-- Кто же она, Редмонд? скажи пожалуйста! подхватила

-- Одна из благороднейших и богатейших женщин в государстве, отвечал я. Уликк Брэди, ни слова об этом! - прибавил я, захохотав; и оставил мистрисс Брэди с этими надеждами в самом приятном расположении духа.

Мне кажется, не было в мире человека мягкосердечнее меня, особенно, когда то нужно было для какой нибудь цели: я становился тогда самым кротким и дружелюбным созданием. Прежде, чем необходимость заставила меня бежать из Дублина, я пробыл в нем более недели. В это время я совершенно примирился с моим противником; безпрестанно навещал его, и вскоре сделался его задушевным приятелем. Он имел при себе джентльмена, с которым я старался сблизиться, и которому люди мои, по особенному от меня приказанию, оказывали особенное внимание: мне хотелось узнать действительные отношения милорда Джорджа к лэди Линдон, - узнать, являлись ли к ней другие поклонники, и как перенесла она весть о нанесенной ему ране.

Молодой джентльмен разъяснил мне несколько предметов, для меня крайне интересных.

-- Кавалер, сказал он мне однажды утром, когда я заехал к нему с визитом: я нахожу, что вы старый знакомый моей родственницы, графини Линдон. Вот в этом письме она страшно нападает на вас и бранит; странно для меня только одно обстоятельство, что однажды, когда в замке Линдон зашла речь о вас, о великолепном экипаже, в котором вы разъезжали по Дублину, прекрасная вдовушка божилась, что в первый раз слышит ваше имя.

" - Как же, мама, разве вы его не знаете? сказал маленький Буллингдон: - это тот самый высокий смуглый мужчина, который бывал у нас в Спа, и напаивал до пьяна моего гувернера... он прислал мне шпагу: его зовут мистер Барри."

"При этом замечании, милэди приказала вывести мальчика из комнаты, и продолжала утверждать, что совсем вас не знает.

-- Скажите, милорд, неужели вы действительно родственник милэди Линдон? сказал я тоном величайшого изумления.

-- Да, действительно, отвечал молодой джентльмен. Я оставил её дом как будто нарочно для того, чтоб получить эту чудовищную рану; и надобно сказать, я получил ее совсем не во время.

-- Почему же не во время?

-- Потому, что вдова, как мне кажется, неравнодушна ко мне. Мне кажется, ее можно бы принудить сделать нашу связь еще теснее; правда, она старше меня, но за то считается богатейшею невестой в Англии.

-- Милорд Джордж, позвольте вам сделать странный, но откровенный вопрос: не можете ли вы показать мне письма лэди Линдон?

-- Извините, я не сделаю подобной глупости, гневно отвечал милорд.

-- Мистер Барри, именем Неба спрашиваю вас, что вы хотите этим сказать? спросил молодой нобльмен.

-- Я хочу сказать, что я страстно любил лэди Линдон. Я хочу сказать, что и она ко мне была неравнодушна. Я хочу сказать, что люблю ее до безумия в настоящую минуту, и готов умертвить себя, или убить того, кто захочет владеть ею прежде меня.

-- Не думаете ли вы жениться на богатейшей наследнице, на женщине благороднейшей крови в Англии? сказал лорд Джордж надменным тоном.

-- В Европе, я вам скажу, нет крови благороднее моей, отвечал я: - теперь, не знаю можно ли мне. надеяться или нет. Бывали, впрочем, дни, в которые, не смотря на бедность мою, богатейшая наследница смотрела на мою нищету без пренебрежения; к этому могу прибавить, что кто намерен жениться на ней, тот должен перейти сначала через мой труп. Вы счастливы, прибавил я с мрачным видом, - счастливы тем, что во время дуэли, я не знал ваших видов на милэди Линдон. Бедный мой юноша! в вас много храбрости и я люблю вас. Шпага моя первая в Европе, и вы, быть может, лежали бы теперь в более узкой постели.

-- Вы называете меня юношей, сказал лорд Джордж: - но я только четырьмя годами моложе вас.

-- Относительно опытности, вы моложе меня сорока годами. Я прошел все ступени жизни. Собственным моим умом и отвагой, я составил себе счастье. Я был рядовым в четырнадцати кровопролитных сражениях; двадцать-три раза я дрался на дуэли, но ранен я быль один только раз, саблей французского полковника, которого я положил тут же на месте. На восемнадцатом году я вступил в свет совершенным нищим, и теперь, на двадцать осьмом году, имею двадцать тысяч гиней. Неужели вы полагаете, что человек с моим предприимчивым духом и энергией не в состояния приобресть того, что пожелает, и, имея право на вдову, не воспользуется им?

Эти слова не вполне согласовывались с истиной (я преувеличил число кровопролитных сражений, дуэлей и гиней); но я видел, что она произвели желаемое действие на молодого джентльмена, слушавшого мое признание очень серьёзно и внимательно.

Спустя дня два, я снова зашел навестить его, и принес с собой небольшую часть переписки моей с лэди Линдон.

-- Неугодно ли, сказал я: - взглянуть на локон волос милэди; на письма, подписанные Калистой, и адресованные на, имя Евгения. Вот поэма: "Когда солнце озаряет луга, и бледная Цинтия проливает холодные лучи" - поэма, посвященная её сиятельством вашему покорному слуге,

-- Калиста! Евгений! Солнце озаряет луга! вскричал молодой лорд. - Ужели я вижу это во сне? Знаете ли, любезный Барри, она прислала мне эту же самую поэму, и вот отрывок из нея: "Солнечный свет пробуждает отраду, вечерний сумрак располагает к мечтаньям."

Я не мог удержаться от смеха, когда милорд произнес эту цитату. Это были совершенно теже самые слова, с которыми Калиста обращалась ко мне. Сличив наши письма, мы нашли, что в них вставлены были одни и те же красноречивые периоды. Вот, что значит быть ученой, и иметь страсть писать письма!

Молодой человек сложил письма в величайшем волнении.

-- Слава Богу! сказал он после непродолжительного молчания: - слава Богу, что я так легко отделался. Ах, мистер Барри, на какой женщине женился бы я, если б эти письма не попали мне в руки! Я думал, что у лэди Линдон есть сердце, хотя и не горячее; я думал, что ей можно доверить свою честь! Мне кажется, лучше взять жену с улицы, чем жениться на женщине, подобной лэди Линдон.

-- Милорд Джордж, сказал я, вы еще мало знаете свет. Вспомните, какого дурного мужа имела лэди Линдон, и не удивляйтесь, что она, с своей стороны, поступает в делах сердца весьма равнодушно и безразсудно. Я готов держать пари, что она не выходила из границ невинного кокетства, и преступления её заключаются не более как в сочинении пустых стишков и любовных записочек.

-- Моя жена, сказал лорд: - не должна писать ни стихов, ни любовных писем, и я душевно рад, что узнал во время, как бездушна женщина, в которую считал себя влюбленным.

Оскорбленный молодой нобльмен, как я уже сказал, был слишком молод и неопытен в делах света - ибо нелепо было бы допустить мысль, что можно отказаться от сорока тысяч фунтов годового дохода, собственно из-за того, что лэди, на которой предполагалось жениться, написала несколько сантиментальных писем к молодому джентльмену, - или, как я имею расположение думать, он рад был отказаться от своего намерения из опасения вторично встретиться с победоносной шпагой Редмонда Барри.

Когда идея об опасном положении Пойнингса, а может быть и упреки с его стороны, касательно моей особы, вызвали малодушную и легкомысленную лэди Линдон в Дублин, и когда Уликк известил меня о её прибытии, я оставил добрую мать, которая совершенно примирилась со мной (этим примирением, между прочим, я обязан дуэли), и узнал, что неутешная Калиста безпрестанно навещала раненного лорда, к величайшей досаде этого нобльмена, как говорили его слуги. - Англичане бывают часто до нелепости горды и высокомерны; узнав о поведении своей родственницы, лорд Пойннигс дал себе клятву не иметь с ней никакого дела.

Все это сообщил мне камердинер милорда, с которым я озаботился сблизиться, равно как и с швейцаром, который никогда не отказывал мне в свидании с лордом.

Весьма вероятно, лэди Линдон, как и я, подкупила это, то человека, потому что двери для нея всегда отворялись. Однажды, подкараулив, когда она вошла в дом лорда Пойнингса, я последовал за ней. Я решился подождать ее в приемной, чтоб встретиться с ней и, если окажется нужным, упрекнуть ее в неверности; но обстоятельства благоприятствовали мне: меня провели в комнату, соседнюю с кабинетом милорда, дверь которого была несколько отворена, и я слышал каждое слово моей Калисты. Обращаясь к раненому, лежавшему в постели, она плакала и говорила самым страстным тоном:

-- Что могло заставить тебя, Джордж, сомневаться в моей верности? Я удивляюсь, как ты можешь сокрушать мое сердце, отталкивая меня от себя таким чудовищным образом? Неужели ты хочешь вогнать в могилу твою бедную Калисту? Впрочем, там я снова соединюсь с милым моим ангелом,

-- Который вот уже три месяца, как отлетел от вас, сказал лорд Джордж с усмешкой. Удивительно, что вы так долго остаетесь в нашем мире.

-- Праведное Небо! Лорд Джордж! Антонио!

-- Я советую вам обратиться за утешением к Евгению, с горечью сказал молодой джентльмен, позвонил в колокольчик, и приказал лакею, явившемуся на этот звон, проводить милэди с лестницы.

Лэди Линдон вышла из кабинета в величайшем гневе. Она была в глубоком трауре, и из под плотной ткани вуаля не могла узнать джентльмена, ожидавшого ее в соседней комнате. В то время, как она спускалась с лестницы, я шел за ней почти на ципочках, и когда кучер открыл дверцы кареты, я выскочил вперед и подал руку, чтоб помочь ей подняться.

-- Неоцененная милэди, сказал я: - лорд Джордж говорил справедливо. Ищите утешения в Евгении.

-- Чудовище! вскричала она. Я вам приказываю оставит меня.

-- Милэди, это было бы нарушением моей клятвы, возразил я: - вспомните клятву, данную Калисте Евгением.

-- Если вы не оставите меня, я позову людей, и прикажу вас выгнать.

-- Как! вы хотите меня выгнать, когда я вхожу в дом ваш с письмами моей Калисты в кармане? Вы можете сердиться, милэди, но не можете испугать Редмонда Барри.

-- Позвольте мне войти в ваши комнаты, и тогда я отвечу на этот вопрос, отвечал я.

Лэди Линдон подала мне руку, и позволила проводить себя от кареты в гостиную.

Когда мы остались одни, я откровенно высказался ей.

-- Неоцененная милэди, говорил я: - не заставьте отвертутого в отчаяние вашего раба прибегнуть к роковым мерам. Я обожаю вас. В былые дни вы позволяли вне выражать страсти души моей, в настоящее время вы гоните меня из вашего дома, оставляете моя письма, без ответа и предпочитаете мне другого. Я не могу переносить подобных поступков; посмотрите на наказание, которое я принужден был сделать, - страшитесь того наказания, которое я могу сделать всякому-несчастному молодому человеку: за одно только помышление жениться на вас, он должен поплатиться своей жизнью.

авантюристом, может вам давать право на подобную дерзость?

-- Мне дают право на это письма Калисты к Евгению, отвечал я. - Быть может, они очень невинны, но поверит ли этому свет? Быть может, вы намеревались только поиграть сердцем бедного безхитростного ирландского джентльмена, который обожал вас и был уверен в чистоте ваших намерений; но кто поверит оправданиям вашим, против которых будут говорить ваши же собственноручные письма? Кто поверит, что вы писали их по одной лишь прихоти, по легкомыслию, а не под влиянием страстной любви.

-- Низкий человек, вскричала лэди Линдон. - Как вы смеете придавать такое значение пустым запискам, писанным для препровождения времени?

-- Я придам им всякое знамение, сказал я: - смотря по тому, как укажет мне страсть, которая кипит в груди моей. По клятве, которую я дал себе, вы должны быть и будете моею! Никто еще не может указать ни на один случай, где бы я, дав обещание, не исполнил его! - Скажете, милэди, откровенно, - что вы избираете лучше: любовь, какой до этого ни одна женщина не знавала в мужчине, или ненависть, которой нет предела?

-- Женщина моего звания и положения в обществе не может бояться нанависти такого наглеца, как вы, отвечала лэди Линдон, принимая величавый вид.

жены вооружает мужа к наказанию обольстителя. Я смотрю на вас, Гонория Линдон, как на жену мою.

-- Как на жену! - сэр! вскричала вдова, изумленная до крайности.

хотела забыть Евгения; но я не позволю вам забыть меня. Вы хотели играть моим сердцем, не правда ли? Нет, Гонория; сердце мое, раз пробужденное, не перестанет биться до последней минуты моей жизни. Я люблю вас... любил также страстно, как теперь и тогда, когда страсть моя была безнадежна, - а теперь, когда представляется возможность овладеть вами, неужели вы думаете, что я отдам вас другому? Жестокая Калиста! вы еще мало знаете силу ваших прелестей, если полагаете, что влияние их легко изгладить, - вы еще мало знаете постоянство моего чистого и благородного сердца, если думаете, что, полюбив однажды, оно не станет любить вас вечно. Нет! Клянусь вашей жестокостью, что я отмщу за нее, - клянусь удивительной вашей красотой, что я овладею ею. Милая, очаровательная, вероломная, жестокая женщина! клянусь, вы будете моею! Ваше богатство велико, но разве во мне нет на столько благородства, чтоб достойным образов пользоваться им? - Ваше звание высоко, но не выше моего честолюбия! Вы хотели отдаться холодному и бездушному обольстителю, Гонория, - отдайтесь же лучше человеку, который еще более возвысит высокое ваше достоинство и докажет, что он достоин вашего выбора.

Говоря изумленной лэди в этом тоне, я пристально смотреть на нее, впивался в нее моим взглядом, видел, как лицо её изменялось от боязни и удивления, видел, что похвалы мои её прелестям и выражения моей страсти были для нея приятны, а с торжествующим спокойствием замечал господствование, которое приобретал над ней. Ужас служит не маловажным признаком любви. Тот, кто хочет насильно овладеть сердцем слабой и своенравной женщины, ничем не должен пренебрегать.

-- Ужасный человек! сказала лэди Линдон, отступая от меня, лишь только я кончил свою речь: - оставьте меня.

"Если завтра, подумал я, она примет меня, то будет моею."

Спустившись с лестницы, я вложил в руку швейцара десять гиней, и таким щедрым подарком изумил его.

-- Это за то, что ты отворил мне дверь, сказал я: - тебе придется часто отворять ее.