Легенда Татр.
Часть вторая. Яносик Нендза Литмановский.
Страница 6

Наступила тихая ночь, и над всем хутором Нендзы воцарился покой. Войтек пошел спать в избу к дяде, а Мацек еще долго играл девушкам, потом вежливо попрощался с ними, взмахнув шляпой, - он боялся, что они не уходят и слушают его только из любезности, - и сказал:

-- Ну, спокойной ночи. Пойду на сеновал.

-- Спокойной ночи, - ответили девушки, но не тронулись с места.

-- Знаешь, - немного погодя сказала Ядвига сестре, - я бы пошла полежать с Мацеком, он меня любит!

-- Ну и иди, - ответила Кристка. - Потешь его и себя.

Ядвига опять опустила голову на грудь: она была моложе и еще девушка.

-- А может, не пристало мне самой к нему идти? Лучше бы его к себе пустить.

-- Да он и подойти к нашей избе не смеет. Дяди боится.

-- А ты сегодня пустишь к себе Вавжека?

-- Пущу.

-- Вавжек-то пойдет смело - он хозяйский сын.

-- Да, а тебе Мацек приглянулся?

Ядвига начала наматывать кончик платка на палец и сказала:

-- Знаешь, когда он играет, так у меня даже мурашки но всему телу бегают.

-- Ну, значит, и твое время пришло! Шестнадцать лет тебе исполнилось в троицын день. В твои годы я уже спала с хлопцами. Иди!

-- Так я пойду... Ты придержи дверь на сеновал, чтобы не заскрипела.

-- Не бойся! Ты знаешь, как открыть?

-- Разве один раз я дяде сено укладывала?.. Да только...

-- Что?

-- Мацеку?

-- Да!

-- А что ему говорить? Окликни его, он проснется, коль уже заснул. А потом уж он у тебя ничего спрашивать не будет.

Ядвига засмеялась.

-- Ну, ступай, ступай, - сказала Кристка. - Вижу, что тебе невтерпеж.

-- А что, девушки наши пошли спать? - спросила старуха Нендзова у мужа, лежа в постели.

-- Должно быть, пошли, чего им сидеть? Не знаю, кто к ним ходит? А было бы жаль, кабы такие молодые да красивые одни ночевали.

-- Да, грешно такой божий дар губить, - сказала старуха.

-- Знаешь, мне иной раз жаль, - снова заговорил старик, - что нет у нас дочки. Мы бы ей чистую половину уступили, чтобы она могла на ночь милого к себе пускать.

-- Нашей дочке не всякий подошел бы, - сказала старуха. - Он должен бы быть под пару Яносику.

-- Да что толковать, коли дочки нет, - сонно пробормотал старик.

-- Только одно дитя у нас... Сокол...

Яносик привел мужиков в лес под Кривань и посмотрел на гору. Как золото, сверкало в лучах солнца ее каменное чело.

Кривань с высоты своей смотрел на Липтов.

Кривань, как коршун с распростертыми крыльями, обернулся к Польше, грозя ей своим кривым клювом: казалось, он хотел загородить собою Липтов и Ораву от Польши. Каменная его грудь отвесно поднималась над долиной. Грубым Верхом ограждался он, как стеной.

Грозно глядела на Яносика золотая глава, видная из-за леса и озаренная солнцем.

И казалось Яносику Нендзе Литмановскому из Нендзового Гроника в Косцелисках, что он вызвал на борьбу самого Криваня, отца Липтова.

-- Видите? - указал он Саблику на мрачную вершину.

-- Высок, - отвечал Саблик.

-- Ничего... Он и коз, и медведей, и белок от меня защищал, - а мало ли я их там убил?

-- А что, кабы человек такой был?

-- Весь мир покорил бы! Все было бы ему нипочем! Даже моря не испугался бы.

-- Да!

-- Все мне чудится, будто он глядит на нас.

-- Он и глядит. Только он о нас не думает. Он думает о том, что было тысячу лет тому назад, а то и раньше. Он вспоминает то время, когда весь свет покрывали снега и льды. И была вечная зима. Кругом, насколько хватает глаз, - все лед да лед! И тихо. Не шелохнется ничто. Как играли здесь ветры, - стоило послушать! Как солнце сверкало на снегах! Даже птиц не было, что им тут делать: ничего, одни скалы да лед. Я бы хотел тогда жить. Выпалить бы из ружья, так на сто миль кругом слышно было бы! Умирать - и то не обидно бы! Ломница, Ледовые, Герляховская высота, Липтовская высота, Кривань... есть у них о чем потолковать между собой. Слышалось мне не раз, как они переговариваются через другие горы. Ведь они все равно что хозяева здесь. Кривань у Татр Липтовских - за солтыса, а Ломница - у Спижских. Толкуют они о лесах, о водах, о ненастье, о вёдре, о том, что кругом додается за долинами, в Венгрии, в Польше. И вспоминают минувшие времена. Кто знает, что здесь было, когда вода из моря через Пенины бежала? Какой, должно быть, шум стоял! Им есть о чем потолковать между собой.

-- Да и мне иногда по ночам казалось, что вершины говорят между собой, - сказал Яносик. - Только не придумаю, о чем они могут говорить?

-- Эх, Яносик, есть у них о чем потолковать. Кривань на людей и глядеть-то не станет. Не все ли ему равно, кто мы, откуда! Так-то!

-- Так вы думаете, крестный, что они ничего о людях не говорят? - спросил Яносик.

-- Станешь ты о муравьях да о клопах толковать? А ведь муравей-то, коли его с нами сравнить, больше, чем мы против гор!

-- Э, - вмешался Кшись, слушавший их разговор, - о клопах иной раз можно больше сказать, чем обо всех солтысах, войтах и каштелянах! Клоп, он - епископ! Как залезет он тебе за рубаху, так и ксендз на исповеди не заставит тебя так каяться! Так из-за него ночью напляшешься, что, кажись, бабу и ту ко всем чертям вышвырнул бы!

-- Хе-хе-хе! - засмеялся Саблик.

Яносик перед дальнейшим походом дал людям отдохнуть в лесу под Криванем. Отдыхать решили до вечера. Из луков настреляли всякой дичи, так что еды хватало, но приходилось довольствоваться сырым мясом с солью, потому что Яносик запретил разводить огонь: он боялся, что дым выдаст их, хотя кругом был сплошной лес.

Известно, что дьявол не спит никогда, и ежели ему нечего делать, так он когти о копыта точит.

Мардула сказал Кшисю и Галайде, с которыми водил дружбу:

-- Знаете что, ребята? Неохота мне целый день в лесу без дела валяться.

-- А куда же идти хочешь? - спросил Галайда.

-- Пошел бы выпить чего-нибудь, - отвечал Мардула. - А удастся по пути украсть что-нибудь - и то ладно. Жалко терять день понапрасну.

-- И то правда... Это ты хорошо сказал. Ты - голова! А куда же пойдем? - спросил Кшись.

-- Выходная близко, - сказал Галайда.

-- Королевская Лехота, Кокава...

-- Прибилина, - добавил Кшись. - Любовница у меня была оттуда, когда я на работу в Буду ходил.

-- Может, она еще тебя узнает, - пошутил Мардула.

-- Верно! Она коли меня увидит, так разом все бросит - детей, мужа, дом - и пойдет со мной! - ничуть не смущаясь, ответил Кшись.

Галайда посмотрел на него с недоверием.

-- Бывает, - сказал он.

-- Ну, значит, идем? - спросил Мардула.

-- Идем! - не задумываясь, объявил Галайда.

-- Яносик не велел уходить, - сказал Кшись.

-- Чего там! - отвечал Мардула. - Мы будто за ягодами идем. А своих догоним: тысяча человек в лесу не затеряется. Пошлет господь бог удачи - тогда признаемся и Яносику часть отдадим.

-- Он не возьмет.

-- Ну, тогда Стопкам да Саблику: они при нем состоят. Страсть как мне хочется пойти! Ведь больше пяти лет не крал! С тех пор как поймали меня из-за порток под Кальварией, я еще до сих пор нигде не был!

-- Эх, - сказал Кшись, - а еще Мардула!

-- Ведь это все равно что соловью петь запретить! - сказал Мардула.

-- Верно! - подтвердил Галайда.

-- Из меня вор не бог весть какой, - сказал Кшись, - а вот выпить - выпил бы! Второй день, как в корчме не был! Первый раз в жизни так случилось...

-- Неужто не бывало с тобой такого случая?..

-- Разве тогда, когда еще в пеленках лежал... Я никогда не болел, а как захвораю, так либо меня пусть несут в корчму помирать... либо корчму ко мне.

подняться на задние лапы; за левую заднюю ногу он схвачен был железною пастью капкана.

-- Господи Иисусе, - воскликнул испуганный Кшись и попятился. А Мардула мигом поднял чупагу, но Бартек Галайда удержал его за руку и спокойно сказал:

-- Оставь, он молодой и в капкане.

-- Да ну? - удивился Мардула.

-- Ах, чтоб тебя, а я и не понял, - сказал Кшись, оправившись от испуга. - Ишь дурень, не разглядел капкана-то!

Капкан стоял на тропе, по которой гоняли волов на пастбище, а над капканом, по охотничьему закону, поставлена была жердь с поперечной дощечкой наверху - для предупреждения прохожих.

Две половины обруча с длинными острыми зубьями лежали на мху, широко раздвинутые. Когда медведь наступил на пружину, они сомкнулись, а прикованная к капкану на толстой цепи тяжелая колода не позволяла двинуться зверю с места.

-- Старый медведь и не такой капкан утащит, даже на дерево влезет с ним, - сказал Галайда.

Медвежонок злился и в то же время был охвачен смертельным ужасом: он то скалил на мужиков клыки и пытался грозить им передними лапами, то пытался бежать, но железные обручи и колода удерживали его на месте.

Он метался и стонал от боли.

-- Застрели его, - сказал Кшись Мардуле.

-- Ладно, - Мардула снял ружье с плеча.

Но Галайда вступился:

-- Оставьте его. Он молодой. Что он вам худого сделал?

-- Да ведь медведь, - сказал Кшись.

-- Ну и что же? Ему тоже жить хочется, - возразил Галайда.

-- Бартек, ну и глуп же ты, - сказал Мардула. - Убить его не позволяешь, а в капкане оставить, чтоб он здесь мучился, чтоб с голоду околел, чтоб его волки съели, - это можно?

-- Я его в капкане оставлять не хочу, - сказал Галайда.

-- Ну так освободи его, - рассмеялся Мардула.

А Галайда сказал как бы про себя:

-- Что ж это ты делаешь? - спросил удивленный Кшись, видя, что Галайда стал снимать свой огромный бараний тулуп.

Галайда не ответил и, широко растянув тулуп, отшвырнул в сторону чупагу, подошел к медвежонку, который подпрыгнул и раскрыл пасть.

-- Бартек! - вскрикнул Мардула.

Но Галайда накинул свой тулуп медведю на голову, закутал ее, нагнулся, схватил руками медвежьи лапы, - и в одно мгновение он, медведь, железный капкан и колода с цепью, звеня и гремя, покатились вниз, в котловину.

-- Пропал! - с покорным отчаянием крикнул Кшись.

Мардула вытащил из-за пояса нож и взялся за чупагу, но не успел он сбежать вниз, как послышался прерывающийся голос Галайды:

-- Франек... слезай... разними... капкан... топором...

Удивленный Мардула бросился вперед.

Галайда в своих чудовищно сильных объятиях держал завернутого в тулуп с головой и передними лапами медвежонка, который вырывался как бешеный.

-- Живей... - говорил Галайда, - а то этот черт здоров... как лошадь...

Мардула был подгалянин, он знал, что надо делать, и, не задумываясь, просунул топорик чупаги между зубьями капкана. Он старался раздвинуть обручи.

Кшись с восхищением смотрел на них сверху.

Мардула наконец раздвинул обручи и отскочил в сторону.

При виде этого отскочил и стоящий наверху Кшись.

А Галайда как можно дальше оттолкнул от себя медвежонка. Тулуп упал на пустой капкан.

Медвежонок свалился на бок, вскочил на задние лапы и отбежал, потом выбрался из котловины и исчез в кустах.

-- Здоров! - кричал Мардула. - Кости у него целы!

-- Здоров! - сопя и поднимая тулуп, повторил Галайда.

Когда он выбрался из котловины, Кшись поглядел на него с восторгом.

-- А он тебя и не поблагодарил! - засмеялся Мардула.

-- Он меня поблагодарил по-своему, - отвечал Галайда.

-- А если бы он тебя изувечил? - заметил Кшись.

-- Ну, что ж делать! Ведь он не знал, зачем я к нему иду.

-- А уж я, Бартек, думал, что ты спятил.

-- Да он и спятил. Еще этого не бывало, чтобы кто-нибудь медведя из капкана вытаскивал, - сказал Мардула.

-- Жаль мне его стало, как старому Кроту той девушки, что у Топоров жила, - медленно сказал Галайда.

-- А он сильный? - спросил Кшись.

-- Еще немного, и я бы его не удержал, - отвечал Галайда. - Он и корову убить может, если рассердится.

-- Ишь. Так он и тебя убить мог?

-- Мог, - ответил Галайда.

Кшись вытаращил на него глаза. Они отправились дальше.

Солнце уже высоко стояло на небе, когда они вышли из леса.

Мардула шел впереди, за ним Кшись, а последним Галайда.

Вышли на холмы, поросшие желтой осенней травой, кустами можжевельника и поздними осенними цветами, синими звездочками горечавки на коротких стеблях и грустными лилово-синими колокольчиками с крупными одиночными венчиками. Волнами колыхались эти покрытые цветами пригорки над Липтовской долиной. Оттуда видны были ближайшие деревни и местечки.

Они направились прямо к Прибилине над рекой Белею.

-- Я бы поплясал и украл бы что-нибудь! - сказал Мардула.

-- Я бы водки выпил и поиграл бы, - сказал Кшись. - А ты, Галайда, что бы сделал?

-- Я бы поспал, - ответил Галайда.

-- Да ведь вы меня позвали, - ответил Галайда.

-- Знаешь, Бартек, ты не сердись, да только ты все равно что мураньский вол, - сказал Мардула, - куда тебя гонят, туда ты идешь.

-- Хо-хо-хо! - рассмеялся Галайда и через минуту сказал медленно, как всегда - А мне вспомнить весело, что медвежонок тот по лесу скачет. И ему радость!

Мардула глянул на него:

-- Бартек, я тебе сказал, что ты мужик на редкость, но если б все были такие, мы бы и до сих пор камнями землю пахали, как Адам в раю.

-- Мне ничего не выдумать - это верно, - ответил Галайда. - На то есть другие!

Возрадовалась душа Кшися, ибо прямо против них, за перелеском, показалась корчма, одна из тех, которые он хорошо изучил в своей жизни.

Это был большой деревянный дом с высокой гуральской крышей, с белой дымовой трубой и стенами, посеревшими от времени. Дом разделялся на две половины сенями, в маленьких и узких окнах виднелись толстые железные решетки, заржавевшие и затканные паутиной. С левой стороны при доме был чулан без окон, лишь с небольшим квадратным отверстием, пропускавшим немного света.

Перед корчмой был двор, засыпанный сеном, овсом, мусором, во дворе - колодец с журавлем, за ним - навозная куча, в которой пенилась желтая конская моча. Лошади стояли у возов, жуя сено. Между лошадьми ходили куры и гуси еврея-корчмаря. На другой стороне двора стоял сарай для телег, с которым соединялся коровий хлев, принадлежавший корчме.

Молодая, крепкая девушка-словачка мыла у колодца лохань, засучив рукава рубахи, подоткнув юбки до колен; две короткие каштановые косы, туго заплетенные и перевязанные на концах голубыми лентами, лежали у нее на плечах.

-- Марта! - неожиданно крикнул Мардула у нее за спиной.

-- Ай-ай-ай! - ахнула испуганная девушка.

А Кшись, развеселившись, ухватил девушку за ногу.

-- Ай-ай-ай! - крикнула она опять, отскакивая.

-- Здравствуй! - сказал Кшись.

-- Здравствуйте. Откуда идете? Из Польши? - отозвалась девушка, повернувшись к ним лицом.

-- Из Польши. На работу. А шинкарь дома?

-- Куда ж ему идти? Дома.

-- А шинкарка?

запел Кшись, направляясь к сеням.

Из корчмы вышел еврей, высокий, седой, плечистый, с длинной бородой, в засаленном халате.

-- Здравствуй! - крикнул Кшись. - У тебя, пан, водка есть?

-- Есть, - ответил корчмарь.

-- Так давай!

И они подошли к дому.

-- А куда это вы идете? Оружия-то сколько! - воскликнул еврей, подозрительно поглядывая на пистолеты, торчавшие у Мардулы за поясом, и на ружье у него на плече.

Но Кшись ответил:

-- Разбойников боимся. Мы купцы из города, из Нового Тарга, - знаешь, пан? Лошадей покупаем. Нас двое, - он указал на себя и на Галайду, - а этого мы наняли, чтобы он нас защищал. - Он указал на Мардулу. - Это мой работник.

Мардула поморщился от такого представления и важно спросил:

-- Вино есть? Токайское?

-- Есть и токайское.

-- Подай!

И он первый пошел в сени, а оттуда в комнату налево.

Там молодая еврейка стояла у печи и что-то варила в кастрюлях, а другая, старая, сгорбленная, сидела на табуретке и щипала перья. Несколько ребятишек бегали по комнате.

За столом сидели словацкие мужики и пили водку. Они с любопытством поглядели на пришедших, а хозяева о чем-то полопотали между собой. Мардула, желая сгладить впечатление, произведенное выдумкой Кшися, угощал Галайду:

-- Ешь! Пей! Заказывай, что хочешь!

Вскоре Кшись взялся за скрипку, а Мардула пошел плясать. Тело его напряглось, а глаза стали неподвижны, лишились всякого выражения и лишь отражали какую-то бездумную силу бродившей в жилах крови, туловище еле шевелилось, покачиваясь, зато ноги двигались стремительно, как молнии, с неистовой быстротой. Становясь на цыпочки, он проделывал ими такие быстрые движения, что глаза зрителей не могли уловить их. В ногах у него была такая легкость, что казалось, он лишь слегка касался земли и, кружась, плыл по воздуху.

Словацкие мужики смотрели на него с немым изумлением.

Вдруг Мардула высоко подпрыгнул и ударил подошвами в стену над их головами.

Мужики пригнули головы и разинули рты.

Мардула прыгнул опять и подошвами скользнул по Кшисевой скрипке, да так легко, что Кшись даже не перестал играть.

Словаки вытаращили глаза.

Вдруг что-то треснуло.

Это легконогий Мардула одним ударом пятки вышиб толстую половицу.

Тогда мужики разразились громким хохотом и закричали по-своему:

-- Ай-ай-ай! Ай-ай-ай! Ей-богу, вот это молодец! Ай, молодец!

А Кшись все играл; его темно-синие широко раскрытые глаза с длинными ресницами следили за Мардулой и щурились, когда Мардула проделывал что-нибудь удивительное, но движение руки, водившей смычок, и пальцев, бегавших по струнам, казалось автоматическим, так же автоматически отбивал Кшись такт обеими ногами. И лишь порою, когда Мардула делал особенно высокий прыжок или какое-нибудь особенно стремительное движение, старик выразительно поглядывал на Галайду и восторженно улыбался.

"Господи Иисусе! - перекрестился он в душе. - Неужели это был сон?"

Неужели он так и не выходил из подземелья пана Жешовского и ему только снилось, что его оттуда выпустили, что он повесил на дереве солтыса, с его деньгами пришел в Ольчу и оттуда двинулся с Яносиком в поход за Татры?!

Он протер глаза.

Да нет, это была не та темница, в которой он просидел много лет: сбоку виднелось окно с решеткой, которого не было в подвале Жешовского.

В смертельном ужасе Мардула вскочил и толкнул в колено Кшися, спавшего рядом.

Кшись проснулся, сел и спросил:

-- Светает?

-- Кшись! - крикнул Мардула. - Мы в тюрьме!

-- Что? - переспросил Кшись, откидывая со лба волосы.

-- Кшись! Раны господни! Да мы взаперти! В тюрьме!

В голосе Мардулы было столько отчаяния, что Кшись вскочил со скамьи, сразу отрезвев.

-- Как?

-- Мы в тюрьме! - выл Мардула.

Кшись осмотрелся, увидел решетку в окне, покачал головой и сказал:

-- А ведь правда! Заперли нас!

-- Галайда! Галайда! - кричал Мардула, расталкивая Г алайду.

Но Галайда крепко спал, лежа на животе, похожий на громадное бревно.

Мардула в отчаянии дергал его за ногу. Наконец Галайда проснулся и спросил:

-- Чего тебе?

Мардула со стоном воскликнул:

-- Как? - спросил Галайда, еще сонный.

-- В остроге мы! Господи! Господи! Господи!

-- В ост-ро-ге? - медленно и невнятно переспросил Галайда.

-- Да я ж тебе говорю! Заперли нас!

-- Ну?

Мардула заревел во всю глотку. Значит, он опять в подземелье, опять, опять, опять?!

Галайда сел на каменном полу и спросил у Кшися:

-- Мы где? В тюрьме?

-- Посмотри. - Кшись указал ему оконце за решеткой.

-- Гм!.. - пробурчал Галайда. - Правда!

-- Как мы сюда попали?! Как мы сюда попали?! - с плачем твердил Мардула.

Кшись, помолчав, ответил:

-- Я все понимаю. Ты плясал в корчме, потом мы стали пить, потом ты подскочил к Галайде и сказал ему: "Может, ты думаешь, дылда, что я боюсь тебя?" - и ударил его кулаком по башке. А он ничего, только засмеялся да башка у него на сторону съехала. Ты опять к нему подскочил и опять ему то же самое сказал: "Может, ты думаешь, дылда, что я тебя боюсь?" - и опять ударил его. А он опять засмеялся, и опять башка у него на сторону съехала. В третий раз он дал тебе по морде так, что ты под скамью полетел. Липтовцы стали смеяться, а Бартек им говорит: "Не смейте смеяться над поляком". Они еще пуще - ведь тоже были выпивши. Галайда, ни слова не говоря, швырнул в них кадку с капустой, что стояла около него. Ну, и пошла потеха, они на нас набросились.

-- Ага! Знаю! Вспомнил! Я их из корчмы вытолкал! - перебил его Мардула.

Но Кшись сказал:

-- Не очень ты их мог выгнать, коли сам лежал под скамьей как дурак! Зато Бартек схватился обеими руками за стойку и стал ее возить по избе вместе со старухой в кресле, которое зацепил невзначай. Липтовцы и убежали.

-- Убежали, когда я встал! - настаивал Мардула.

Кшись нехотя качнул головой и ответил:

-- Да тогда и бежать уже было некому. Ты, Франек, всегда такой! Если бы ты не стал перед липтовцами силой хвастаться, так мы бы не попали в беду. И они над тобой посмеялись, и в тюрьму мы попали, и кто знает, когда отсюда уйдем.

-- Ничего, только под этой кадкой с капустой трое мертвецов оказалось.

Мардула свесил голову на грудь. Затем сказал:

-- Гайдуки близко были?

-- Ясное дело, близко. Я ведь тебя за работника выдал, а ты за всех платил, да еще нам кричал, чтобы заказывали, что хотим! Хорош батрак, что за хозяина платит! Жид, должно быть, и дал знать, кому надо. Гайдуки подоспели, когда уж мы были пьяны да еще трое убитых лежало. Видно, здорово все мы выпили, когда не помним, как нас сюда приволокли. У меня и сейчас еще голова кружится.

-- О господи! - вздохнул Мардула.

-- Мы ведь еще и потом пили, пока не пришли гайдуки, и, кажется мне, легли спать на скамьях, - докончил Кшись.

-- Так оно, должно быть, и было! - сказал Мардула. - Нас привели или привезли сюда пьяных. А теперь нас повесят либо мы тут заживо сгнием!

-- Где же мы? - спросил Кшись.

-- Почем я знаю?

Кшись подошел к окну и выглянул за решетку.

-- Кажется мне, что мы в замке, в Градке. Я так думаю, потому что видны горы.

-- О! О! О! - зарыдал опять Мардула. - Опять в неволе! Отсюда нам уж теперь не выйти! Никогда!

Галайда слушал молча. Вдруг он встал, касаясь головой потолка, и подошел к ближайшей стене. Протянул к ней руки, растопырив огромные пальцы, и пошел вдоль стены, ощупывая ее, как будто он был слепой.

Подошел к окну.

Уставился в него и втянул воздух ноздрями.

Потом снова обошел камеру, ощупывая стены, опять подошел к окну, остановился и опять втянул воздух ноздрями.

-- Неволя! - пробормотал он про себя.

-- Неволя! - повторил он.

-- Неволя! - повторил он третий раз.

Грудь Галайды поднималась, губы кривились, в глазах появилось выражение ужаса, граничащего с безумием.

Он уставился на Кшися и Мардулу, - и тем стало жутко от его взгляда.

-- Галайда, - сказал Кшись, чтобы нарушить молчание и прогнать страх за Галайду, - ведь тебя еще не вешают.

-- Я... я... - забормотал Галайда, - я - в неволе? Да как же это? Не могу... идти... куда хочу... Заперт... в четырех стенах... не могу идти, куда хочу... я... в стенах... я...

-- В первый раз сидит, - сочувственно проворчал Кшись, обращаясь к Мардуле.

Галайда положил руки на решетку.

-- Эй, - сказал Кшись, - толста, не высадишь.

-- Попробуй! Попробуй, Бартек! - крикнул Мардула. - Я тебе помогу!

Галайда сжал пальцами решетку, Мардула тоже. Она даже не дрогнула.

-- Все ни к чему! - воскликнул Мардула. - Нет ничего здесь! Даже ножа!

-- Все отобрали, покуда мы спали, - отвечал Кшись.

Галайда рванул решетку, жилы надулись у него на висках и на руках, он посинел от натуги. Но решетка не подалась.

-- Все ни к чему, - повторил Мардула, - теперь мы у них в руках. Навсегда.

Галайда затряс решетку так сильно и лицо его было так страшно, что Кшись крикнул в испуге:

-- Бартек! Оставь! Надорвешься!

Но Галайда словно не слышал: он обезумел от ярости. Сорвав с себя рубашку, он намочил ее, скрутил, продел сквозь брусья решетки, отошел назад и рванул. Рубашка разорвалась, и Галайда отлетел к стене, ударившись о нее спиной так, что стена загудела.

-- Господи боже! - прошептал Кшись в страхе при виде этих нечеловеческих усилий.

Галайда взглянул на невредимую решетку окна, на разорванную пополам рубаху, губы его искривились, слезы потекли из глаз, грудь поднималась от частых, прерывистых рыданий. Он плакал, как беспомощный ребенок.

Кшисю стало его жалко.

-- Посовестятся они голого вешать, - с покорностью судьбе прибавил Мардула.

Галайда рыдал и глядел на решетку, глаза его становились все больше, - казалось, они выкатывались из орбит. Испугался за него Кшись.

-- Галайда! Не сходи с ума! - крикнул он.

А Галайда опять, как безумный, стал водить руками вокруг, проделывая какие-то странные движения, подносить их к голове и снова вытягивать вперед.

-- Ишь, - печально сказал Мардула, - медведя на волю из капкана выпустил, а сам в неволю попал...

-- Да! - вздохнул Кшись, - Уж не даст мне Бырка на завтрак холодной капусты без масла... Что делать... Всемогущий боже...

-- Кабы пришел я домой, так какое бы я хозяйство развел на те пятьдесят дукатов, что мне господь послал! - горевал Мардула.

-- Иисусе! Сколько раз мы на эти дукаты выпили бы! - вздохнул Кшись.

-- Ох, выпили бы!

-- И Галайду женили бы! Я ему всегда говорил, что ему жена нужна. И нашел бы ему бабенку как следует, не общипанную, не кривляку какую-нибудь, а хозяйскую дочку, не перезрелую, работящую, видную, красивую... Потому что он - человек!

-- Да, человек! - повторил Мардула.

-- Ему баба нужна была, - продолжал Кшись. - Я ему советовал. Такая, чтобы душа у нее была - как вода, сердце золотое, ум долог, как волосы, а от бедра до бедра сзади - сажень. Настоящая чтоб была!

-- Да, настоящая! - с сожалением вздохнул Мардула.

-- Я ему советовал. Потому что мне его жалко было.

-- Эх, эх, - вздыхал Мардула.

-- А теперь все ни к чему.

-- Ни к чему.

-- И с Быркой я жить не буду, и Галайда не женится, и повесят нас.

-- О, раны Христовы! - расчувствовавшись, зарыдал Мардула.

-- Да, - стонал Мардула сквозь слезы, - другого такого не было.

-- Не было.

-- Я всегда знал, что не было!

И Мардула бросился в объятия Кшися.

-- Шимон! - тихим, дрожащим голосом окликнул Кшися Галайда, сидевший в углу.

-- Чего?

-- Значит, уж не пойду я боьше с волами в горы?

-- Нет.

-- Когда все зазеленеет?

-- Нет.

-- Когда в лесу птицы засвистят?

-- Нет.

-- Когда дятел застучит по сосне?

-- Нет.

-- И бела по ветвям запрыгает?

-- Нет.

-- Когда по небу пойдут белые облака, а овцы зазвенят в загонах колокольчиками?

-- Нет.

-- Когда пастухи будут играть в горах на свирелях, а пастушки петь песни?

-- И костра разводить не буду?

-- Нет.

-- И не буду больше никогда в траве лежать среди желтых лилий и щавель жевать?

-- Нет.

-- И черники да брусники не буду есть?

-- Нет.

-- И на небо не буду больше глядеть лежа на спине да солнышке греясь?

-- Нет.

-- И не пойду больше куда хочу, когда захочу?

-- Нет.

-- Меня, значит, что-то держит?

-- Да.

-- Меня?

-- Тебя.

Галайда, до тех пор говоривший жалобно, как дитя, вдруг зарычал и кинулся к гладкой железной двери, у которой изнутри не было даже засова. Не за что было ухватиться, чтобы попробовать открыть, - и после нескольких тщетных попыток Галайда стал биться об нее огромным своим телом. Загудела вся камера, но дверь даже не дрогнула. А Кшись кричал:

-- Бартек, да сядь ты, перестань, ведь ты себе нутро повредишь!

-- Бартек, сядь! - кричал в свою очередь Мардула. - Все это ни к чему! Я знаю!

Галайда колотил в дверь плечами, грудью, коленями и, наконец, отошел от нее, бормоча:

-- Сильнее...

-- Сильнее меня, - повторил Галайда.

Он смотрел на дверь с каким-то почтительным удивлением.

-- Видишь, Галайда, - сказал Мардула, - так, должно быть, и тот медведь шептал под Криванем, которого ты из капкана высвободил. Капкан тоже сильнее его был. Ты ему сказал: "Страшна неволя", - а и не думал, что сам в нее попадешь.

-- Не думал, - прохрипел Галайда.

-- И сжалился ты над ним, хоть был это всего-навсего глупый зверь. А над нами никто не сжалится... Ох, не сжалится...

-- Да, не чаяли мы, что сюда попадем, - горевал Кшись.

А Мардула воскликнул:

-- Видишь, Бартек? Скачет медведь твой по лесу, вспоминает тебя... и неволю свою...

-- Неволя! - прохрипел Галайда.

И вдруг он отскочил от стены, у которой стоял, нагнулся, наклонил голову, разбежался, сделал огромный прыжок и, с треском выломав решетку, половиною тела застрял в окне.

Кшись с Мардулой сначала остолбенели. Наконец Кшись, видя, что произошло, весело крикнул:

-- Бартек!

Галайда не отвечал. Кшись окликнул его еще раз:

-- Бартек! Ну и молодец! Еще такого молодца не бывало! Высоко там?

Галайда молчал.

-- Обеспамятел! - сказал Мардула.

-- Не диво! Давай стащим его.

Они вытащили Галайду из окна, он бессильно повис у них на руках.

-- Бартек! - крикнул Мардула.

-- Голову разбил! - с ужасом воскликнул Кшись.

-- Нет, башка цела, - сказал Мардула, ощупав голову Галайды под волосами. - Только кожу рассек.

Они положили его на пол. Галайда лежал неподвижно.

-- Помер, - сказал Мардула. - Убился!

-- Убился, - сказал и Кшись, кивая головой. - Такой сильный мужик!

-- Смерть сильнее.

-- Бартек! - вдруг завопил Кшись, тряся Галайду.

Но Галайда был недвижим.

-- Убился, - повторил Кшись с бессильной тревогой. - Насмерть...

-- Жалко его! Я его страсть как любил, - вздохнул Мардула.

-- И я! - Кшись разрыдался. Заплакал и Мардула над огромным трупом.

-- Бартусь, Бартусь! Кабы чуял я наперед, что убьешься, не звал бы тебя с собою! - рыдал Мардула.

Кшись скоро перестал плакать и сказал:

-- А решетку он выломал.

В один миг перестал плакать и Мардула.

-- Верно, - сказал он, - выломал.

-- Можем бежать.

-- Можем...

-- Солнце только восходит. Все еще спят.

-- Ну да, спали, потому что пьяны были.

Мардула рванулся, как кабан.

-- Бежим!

Кшись подошел к окну и выглянул наружу.

-- Хоть бы десять!

-- Положим его как следует, - сказал Кшись, - чтобы знали, что он был человек крещеный и что его здесь никто не убил, а он сам.

-- Живей! Живей! - торопил его Мардула.

Кшись сложил руки Галайды на огромной груди и закрыл ему глаза.

А Мардула высунулся уже в окно, спустил ноги и прыгнул.

Кшись поглядел ему вслед: он упал в реку, погрузился в воду по шею и стал на ноги.

Кшися охватил страх, но Мардула подавал руками знаки, чтобы он поторопился. И вот он вылез в окно, помянул матерь божию да Бырку - и прыгнул.