Попенджой ли он?
Глава XV. Бросьте.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава XV. Бросьте. (старая орфография)

Глава XV.
Бросьте.

Дней десять или двенадцать после обеда на Беркелейском сквере Августа Мильдмей переносила свое горе безропотно. Во все это время, хотя они оба были в Лондоне, она не видала Джека Де-Барона, и знала, что он пренебрегает ею. Но она переносила это. Вообще подразумевается, что молодые девицы должны переносить подобные горести без жалоб; но Августа была более эманципирована, чем многия молодые девицы, и имела привычку громко выражать свои мысли. Наконец, когда однажды она шла пешком с отцом, она увидала Джека Де-Барона верхом с леди Джордж. Правда, она увидала позади них, тоже верхом, свою вероломную приятельницу мистрис Гаутон, и одного господина, не зная тогда, что это был отец леди Джордж. Это было вначале марта, когда всадников в парке бывает немного. Августа постояла несколько минут, смотря на них, и Джек Де-Барон поклонился ей. Но Джек не остановился и продолжал разговаривать с той приятной живостью, которую она, бедняжка, знала так хорошо и ценила так высоко. И леди Джордж эта живость нравилась, хотя она не могла объяснить по какой причине, потому что сказать по правде, в разговоре Джека не часто встречался здравый смысл.

На следующее утро капитан Де-Барон, живший в Чарльзовой улице, возле Гвардейского Клуба, получил письмо пока еще лежал в постели. Письмо было от Августы Мильдмей, он знал почерк хорошо. Он получал от нея много записок, хотя ни одна не была так интересна, как это письмо. Оно было написано быстро, и если бы Джек не знал хорошо её почерка, то местами ему было бы трудно разобрать.

"Я нахожу, что вы обращаетесь со мною очень дурно. Говорю вам это прямо и откровенно. Это не благородно и не мужественно, так как вы знаете, что за меня некому заступиться, кроме меня самой. Если вы намерены бросить меня, скажите прямо тотчас. Теперь вы ухаживаете за этой замужней женщиной только затем, чтобы разсердить меня. Не хочу верить, чтобы вас прельстила такая ребяческая рожица. Я встречалась с нею и знаю, что она слова не умеет сказать. Намерены вы быть у меня? Ожидаю получить от вас письмо с извещением когда вы будете. Я не памерена быть брошенной из-за нея, или кого бы то ни было. Я думаю, что это все штуки Аделаиды, которой неприятно думать, что вы интересуетесь кем-нибудь. Вы знаете очень хорошо мои чувства и какие жертвы я готова принести. Я буду дома весь день. Папа, разумеется, уйдет в клуб в три часа. Тетушка Джулия будет на собрании в Обществе Женских Прав для раздачи призов молодым людям, и я положительно сказала ей, что ехать не хочу. Никого другого не буду принимать. Приезжайте, и по-крайней-мере объяснимся. Такое положение дела убьет меня - хотя, разумеется, вам все равно.

"Я буду считать вас трусом, если вы не приедете. О, Джек, приезжайте!"

Она начала как львица, но кончила как ягненок; и таковы были все её мысли относительно его. Она была исполнена негодования. Она уверяла себя ежечасно, что его вероломство заслуживает смерть. Она желала вернуться к прежним временам - лет за тридцать назад - и чтобы какой-нибудь братец мог вызвать Джека на дуэль и пронзить пистолетной пулей его сердце. И вместе с тем она говорила себе также часто, что не может жить без Джека. Она не желала выйти за него, зная очень хорошо какого рода жизнь будет ей предстоять. Джек говорил ей часто, что если он будет принужден жениться, то должен бросить военную жизнь и поселиться в Данциге. Он назвал этот город как наименее привлекательный из всех известных ему мест. Для нея было лучше, чтобы все шло но прежнему, пока не окажется чего-нибудь. Но чтобы Джек освободился от нея, этого нельзя было перенести! Она не желала отнять от него никаких других удовольствий. Она соглашалась, чтобы он охотился, играл в карты, ел, пил, курил, если уж таковы его наклонности; но чтобы не смел ухаживать ни за какой другой женщиной. Конечно, они оба были несчастны, но ей досталась самая тяжелая доля этого несчастия. Она не могла ни есть, ни пить, ни курить, ни играть в карты, ни охотиться, наверно он мог переносить их несчастие, если она могла.

Когда Джек прочел письмо, он швырнул его на одеяло и опять растянулся на постели. Был еще десятый час, ему оставалось еще часа два решать примет он приглашение или нет. Но письмо это раздосадовало его и он не мог заснуть. Она писала ему, что если он не придет, то будет трус, и он чувствовал, что она говорит правду. Он не имел желания видеться с нею - не потому, что она надоела ему, в хорошем расположении духа, она всегда была для него приятна - но потому, что он ясно видел всю неприятность этого дела. Когда представилась возможность жениться на ней, он всегда считал это равносильным самоубийству. Если бы его уговаривали сделать подобный шаг, ему казалось бы, что его просто приглашают прострелить себе голову. Он в разное время объяснял это Августе, предлагая поселиться в Данциге, и она соглашалась с ним. В этом отношении его здравый смысл был выше её смысла, и чувства его утонченнее её чувств.

- Мы должны разстаться для вашей же пользы, говорил он.

Но ей казалось при этом, что он только старается разорвать свою цепь и равнодушен к её горю.

- Я сама могу позаботиться о себе, отвечала она ему.

- Не будь она так неблагоразумна и неосторожна, она видела бы так же как и он, что следовало разорвать их короткое знакомство без всяких дальнейших объяснений. Но она была очень неблагоразумна. Все-таки если она обвиняет его в трусости, должен ли он не ехать?

Он позавтракал в тревожном расположении духа, стараясь отстранить от себя этот вопрос, а потом, в таком же тревожном расположении духа, отправился в гвардейския казармы. Он не имел намерения писать, и следовательно не должен был принять какое бы то ни было решение до того, когда наступит время, назначенное для свидания. Он думал было написать ей длинное письмо, исполненное здравого смысла, объяснить, что они не могут быть полезны друг другу, и что он принужден из уважения к ней, советовать ей прекратить их особенную короткость. Но он знал, что такое письмо ничего не будет значить для нея, что она просто будет считать это предлогом с его стороны, и когда настало время, он решил итти. Разумеется, это будет очень дурно для нея. Все слуги тотчас узнают все. Она уничтожала всякую возможность устроить себя потом. Но что же ему делать? Она сказала ему, что он будет трус, и этого он не мог перенести.

Мильдмей жил в небольшом домике в Зеленой Улице, очень близко от Парка, но в домике скромном, дешевом, без претензий. Джек Де-Барон знал хорошо дорогу и опоздал только четверть часа против назначенного времени.

- Итак, тетушка Джулия отправилась в Общество Женских Прав? сказал он после первых приветствий.

Он мог поцеловать Августу, если бы хотел, но не поцеловал. Он так решил. И она решилась принять всякое приветствие, даже поцелуй, с таким видом, как будто именно этого и ожидала.

- О, да; она сама будет говорить речь.

- Но за что дают призы молодым людям?

- За то, что молодые люди заступаются за старух. Зачем вы не отправитесь получить приз?

- Я должен был явиться сюда.

- Должны были явиться сюда, милостивый государь!

- А теперь, когда вы явились, что же вы скажете мне?

Это она пыталась проговорить непринужденно и шутливо.

- Я не скажу ни слова.

- Так я не вижу зачем вам было приходить.

- И я не вижу. Что же вы хотите, чтобы я сказал.

- Я хотела бы... я хотела бы...

Тут послышалось что-то похожее на рыдание. Оно было непритворное.

- Я хотела бы, чтобы вы сказали мне... что вы... любите меня...

- Не говорил ли я вам это двадцать раз; что же из этого вышло?

- Но ведь это правда?

- Послушайте, Гусс, это просто безумие. Вы знаете, что это правда; но знаете также, что не выйдет никакой пользы из подобной правды.

- Если бы вы любили меня, вам было бы приятно... видеться со мной.

- Нет, не может быть приятно - если только это не может повести к чему-нибудь. Сначала могло быть весело, когда я ухаживал за вами, когда мы улыбались и говорили друг другу нежности. Но теперь из этого могут выйти только три вещи. Две невозможны, и остается только третья.

- Какие же это три?

- Мы можем обвенчаться.

- Ну-с?

- Другую вещь я вам не скажу, и, наконец, мы можем решиться забыть все, разстаться. Вот это я и предлагаю вам.

- Для того, чтобы вы могли иметь время ездить верхом с леди Джордж Джермен.

- Это вздор, Гусс. Леди Джордж Джермен я видел три раза, и она говорит только о своем муже; мне никогда не случалось встречать такую хорошенькую женщину до такой степени влюбленную как она.

- Хорошенькая дурочка!

- Очень может быть. Ничего не имею сказать против этого. Только если вы не можете бросить в меня более тяжелым камнем, чем леди Джордж Джермен, то право вы безоружны.

- У меня камней найдется довольно, если я захочу их бросать. О, Джек!

- Неужели я уже, надоела вам, Джек?

- Вы нисколько не надоели бы мне, если бы у вас или у меня было пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

- Если бы у меня были эти деньги, я все отдала бы вам.

- А я вам. Это разумеется само-собой. Но так как ни у вас ни у меня денег нет, то что же нам делать? Я знаю, что мы должны сделать. Мы не должны огорчать друг друга упреками.

- Я не думаю, чтобы какие бы то ни было мои слова могли разстроить ваше счастие.

- Оне разстраивают и даже очень. Оне заставляют меня думать о глубоких реках, высоких колоннах, экстренных поездах и синильной кислоте. Вот вы знаете меня давно, а еще не узнали какое у меня мягкое сердце к моему несчастию.

- Очень мягкое!

- Да. Это до такой степени волнует меня, что я скачу по местам ужасным, думая, что может быть мне посчастливится сломать себе шею.

- А что должна чувствовать я, не имеющая возможности развлекаться?

- Бросить меня. Я знаю, что с моей стороны жестоко это говорить. Я знаю, что это покажется бездушно. Но я обязан это говорить. Это для вашей пользы. Мне это не повредит. Мне не может повредить, что всем известно, как я ухаживаю за вами; но для вас это чертовски вредно.

Она молчала, и он повторил выразительно:

- Бросьте.

- Я не могу бросить, сказала она, сквозь слезы.

- Так что же нам делать?

Сделав этот вопрос, он подошел к ней, и обнял ее рукою. Это он сделал от минутного сострадания, а не потому, чтобы это ему нравилось.

- Обвенчаемся, шепнула она.

" - И поселимся в Данциге на всю жизнь!"

Он не сказал этих слов, но внутренно их воскликнул. Если он решился на что-нибудь, так именно на то, чтобы не жениться на ней.

"Можно бы принести себя в жертву", говорил он себе: "если бы могло принести ей пользу; но какая польза приносить в жертву обоих нас?"

Он отдернул от нея руку, отошел от нея на два шага и заглянул ей в лицо.

- Для вас это было бы ужасно! сказал он ей.

- Было бы ужасно не иметь куска хлеба.

- Да; и без сомнения у нас достаточно будет хлеба в таком месте, как Данциг.

- Данциг! вы всегда смеетесь, когда я говорю сериозно.

- Или Любек, если вы предпочитаете; или Лейпциг. Мне решительно все равно куда мы отправимся. Я знаю человека, который живет в Минорке, потому что у него нет денег. Мы можем поехать в Минорку, только нас съедят комары.

- Вы поедете? и я поеду если вы хотите.

Они стояли теперь в трех шагах друг от друга и на лице Августы выражались ужасные вещи. Она не старалась казаться кроткой, а решила сделать один шаг. Она не хотела потерять Джека. Им совсем не нужно венчаться сейчас. Что-нибудь окажется прежде, чем назначен будет день для их свадьбы. Если бы она могла связать его решительным обещанием, что он женится на ней когда-нибудь.

- И я поеду, если вы хотите, повторила она, подождав секунды две его ответа.

Тут он покачал головой.

- Вы не хотите, после всего, что сказали мне?

Оц опять покачал головой.

- Когда так, Джек Де-Барон, вы изменник и не джентльмен.

- Милая Гусс, вы знаете, что это неправда, так как я никогда не давал вам обещания, которого не мог сдержать.

- Не давали обещания! Разве вы не клялись, что любите меня?

- Тысячу раз клялся.

- А что это значит, когда это говорит джентльмен леди?

- Это должно значить брак и тому подобное. Но у нас это никогда не значило ничего. Вы знаете, как это началось.

решиться на это, если я вам велю.

- Если бы это было гибелью для меня одного - может быть. Но хотя вы так мало заботитесь о моем счастии, я все-таки забочусь о вашем. Этого сделать нельзя. Мы с вами порезвились немножко, как я уже говорил, а теперь нам надо сесть и отдыхать.

- Как отдыхать? О, Джек, какой тут может быть отдых?

- Попытайте другого.

- Можете ли вы говорить мне это!

- Ваша кузина Аделаида никого на свете не любила кроме себя. Она не может страдать так как я. О, Джек! я так вас люблю.

Он знал, что до этого дойдет, и чувствовал, что это самая худшая часть во всей этой проделке. Он мог с твердостью переносить её гнев или угрюмость, но её слезливые ласки были несносны. Он, однако, держал ее в объятиях и очень тревожно поглядел на себя в зеркало чрез её плечо.

- О, Джек, говорила она: - о, Джек, теперь что будет?

- Я не могу лишиться вас совсем. В целом свете мне некого любить. Папа ни о чем не думает кроме своего виста. Тетушка Джу, с своими женскими правами, старая дура.

- Совершенно справедливо, сказал Джек, все держа ее и все имея очень несчастный вид.

- Что я буду делать, если вы бросите меня?

- Подцепите кого-нибудь с деньгами. Я знаю, что это кажется скверно и корыстолюбиво, но нам нечего больше делать. Мы не можем обвенчаться как пахарь и молочница.

- А потом вы первая приметили бы вашу ошибку; это хорошо говорить, что у Аделаиды нет сердца, я нахожу, что у нея такое же сердце как у вас и у меня.

- Как у вас - как у вас.

- Очень хорошо. Разумеется, вы находите удовольствие бранить меня. Но она знала, что может сделать и чего не может. А каждый год, по мере того, как будет становиться старше, она будет более наслаждаться своими удобствами. Гаутон очень к ней добр, она может тратить кучу денег. Если это безсердечие, то многое можно сказать в пользу этого.

Тут он тихо высвободился из её объятий и посадил ее на диван.

- Право я так думаю.

Она стукнула рукою по дивану в знак своего гнева.

- Разумеется, мы всегда будем друзьями?

- Никогда, вскрикнула она.

- Мне все равно, что будут говорить. Если узнают правду, никто не захочет с вами говорить.

- Прощайте, Гусс.

Она покачала головой.

- Скажите же хоть слово.

Тут он постоял с минуту, смотря на нее, но она не шевелилась.

- Прощайте, Гусс, сказал он опять, и вышел из комнаты.

Когда вышел на улицу, он поздравлял себя. Много выдержал он прежде подобных сцен, но ни одна не приблизила так дело к концу. Он гордился своим поведением, находя, что был и нежен и благоразумен. Он нисколько не поддался, а между тем уверил ее в своей любви. Он чувствовал теперь, что отправится завтра на охоту без всякого желания сломать себе шею. Конечно, теперь все это прекратилось навсегда! Потом он подумал, что бы он чувствовал в эту минуту, если бы мимолетная слабость побудила его сказать ей, что он женится на ней. Но он был тверд и мог теперь итти с облегченным сердцем.

А она, как только он оставил ее, встала и, схватив подушку с дивана, швырнула ее на дальний конец комнаты. Облегчив себя таким образом, она ушла в свою спальню.