Попенджой ли он?
Глава XVIII. Лорд Джордж приезжает в Лондон.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава XVIII. Лорд Джордж приезжает в Лондон. (старая орфография)

Глава XVIII.
Лорд Джордж приезжает в Лондон.

Когда лорд Джордж вернулся в Лондон, ему не совсем было приятно, что его жена ездила в Институт. Ей показалось, что он находился в таком расположении духа, что ему не могло нравиться ничего. Мысли его были разстроены приездом брата и недоумением, что следует сделать что-нибудь, хотя он не знал что. К тому же в нем преобладало чувство, что в настоящих непредвиденных обстоятельствах он должен наблюдать за своими собственными поступками, а главное за поступками своей жены. Леди Сара получила безыменное письмо, подписанное "Друг семейства" и в этом письме говорилось, что маркиз Бротертонский породнился с самой знатной итальянской кровью, взяв жену из такой фамилии, которая была благородна, прежде чем существовало английское дворянство, между тем как его брат женился на внучке содержателя конюшен и фабриканта сальных свечей. Разумеется, это письмо было показано лорду Джорджу; и хотя он и его сестры думали, что это письмо писала их неприятельница, новая маркиза, она все-таки заставила их понять, что если на нее нападут, то и она готова нападать. Лорд Джордж был очень доволен своей женой. Она была изящна, кротка, хороша собой, с прекрасным обращением и ласкова с ним. Но её деды были содержатель конюшен и фабрикант сальных свечей, следовательно, ее необходимо было удалять от вредного влияния. Леди Селина Протест и тетушка Джу, которые были обе хорошого происхождения, могли позволять себе вольности, но жена его не могла.

- Я не нахожу, чтобы там было приятно быть, Мери.

- Совсем неприятно, но очень забавно. Я никогда не видала такой пошлой женщины как баронесса, она кидалась во все стороны и вытирала себе лицо.

- Зачем тебе было ездить смотреть на пошлую женщину, которая кидается во все стороны и вытирает себе лицо?

- Зачем же все ездят смотреть? Хочется же видеть что происходит. Пошлость этой женщины не может мне повредить, Джордж.

- И пользы не может сделать.

- Там была леди Селина Протест, а я ездила с мис Мильдмей.

- Две старые девы, которые помешались на женских правах, потому что никто на них не женился. Это для меня отвратительно, и я надеюсь, что ты больше там не будешь.

- Конечно, не буду, потому что там очень скучно, сказала Мери.

- Надеюсь также, что независимо от этого, моей просьбы было бы достаточно.

- Конечно, Джордж; но я не знаю зачем ты такой со мной сердитый.

- Я совсем не сердит, но я растревожен, очень растревожен. Есть причины, заставляющия меня очень тревожиться о тебе, и которые должны заставить тебя остерегаться больше чем других.

- Какие причины?

Она с изумлением посмотрела на него. Он не приготовился ответить на этот вопрос и пробормотал несколько слов о их затруднительном положении. Потом поцеловал ее и ушел, сказав жене, что все будет хорошо если она будет осторожна.

Если она будет осторожна! Почему же она должна быть осторожнее чем другия? Она знала, что все это относится к той неприятной женщине и неприятному ребенку, которых везут в Англию; но никак не могла понять как это может относиться к её поведению. Она огорчалась зачем её муж так тревожится обо всем этом. Ее огорчало также и то, что её отца это тревожит. Относительно же её самой, ей казалось, что если Провидению угодно сделать ее маркизой, то следует предоставить это Провидению без всякого вмешательства с её стороны. Но для нея будет двойным огорчением, если ей скажут, что она не должна делать того или другого, потому что может быть ей случится занять высокое место, которое теперь занимает другая. Потом она сознавалась, что её муж сделал ей выговор. Дамы в Манор-Кроссе делали ей выговор, но он никогда. Она переносила эти выговоры, потому что ей предстояла возможность избавиться от них. Но очень будет неприятно, если муж вздумает делать ей выговоры. Тут ей пришло в голову, что если Джек Де-Барон женится, то он никогда не будет выговаривать своей жене.

Декан еще не уехал, и Мери прибегла к нему. Она не имела намерения жаловаться на мужа отцу. Приди к ней такая мысль, она непременно прогнала бы ее, зная, что это было бы и нечестно и неблагоразумно. Но отец был с ней так хорош, с ним так легко было говорить, он так легко понимал ее, между тем как муж почти всегда был угрюм и выражался так таинственно.

- Папа, спросила она: - что такое Джордж хотел сказать, когда говорил, что я должна держать себя осторожнее чем другия?

- Разве он это сказал?

- Мне кажется ты не так поняла его.

- Нет, я его поняла, папа.

- Стало быть он или устал от дороги или у него желудок был разстроен. Не тревожься о подобных вещах, и что бы ты не делала, старайся сделать угодное твоему мужу.

- Но как мне знать куда я могу ехать, куда не могу? Мне надо спрашивать его прежде?

- Не поступай ни в чем как ребенок. Ты скоро узнаешь, что ему нравится и что нет, а если сумеешь вести себя, так ему будет нравиться все. Несмотря на свое обращение у него сердце доброе и любящее.

- Я это знаю, папа.,

- Если он скажет иногда сердитое слово, оставь без внимания. Ты не должна предполагать, что в словах, всегда подразумевается то, что они выражают. Я знал человека, который безпрестанно говорил своей жене, что он желает, чтобы она умерла.

- Господи Боже мой, папа!

- Когда он скажет это, она сейчас подмешает магнезии в его пиво, и все пойдет прекрасно. Никогда не преувеличивай ничего, даже самой себе. Я не думаю, чтобы лорду Джорджу нужна была теперь магнезия, но ты понимаешь, что я хочу сказать.

Она отвечала утвердительно, но в сущности еще не совсем поняла преподаваемого урока, а отец не мог еще учить ее яснее.

В этот же самый день лорд Джордж навестил мистрис Гаутон. В это время вся родня Джерменов и все, хоть сколько-нибудь находившиеся под влиянием этой фамилии, волновались при известии о браке лорда Бротертона. Газеты уже объявляли о его возвращении с новой маркизой и новым лордом Попенджоем. По этому случаю рассказывались подробности о Джерменской фамилии, и делались намеки на женитьбу лорда Джорджа. Намекали даже на родство декана, на завещание покойного Талловакса и вообще на талловакское имение. Сообщали, что маркиза Луиджи, настоящая маркиза Бротертонская родилась в Орсини, а в другой газете сообщали, что она была в разводе с покойным мужем. Это уже опровергнул Нокс, получивший телеграмму из Флоренции, в которой ему предписывали опровергнуть это. Поэтому можно себе представить, что Джермены в эту минуту служили предлогом к большим разговорам и совершенно понятно, что мистрис Гаутон, считавшая себя в коротких отношениях с лордом Джорджем, сочла себя в праве сделать несколько вопросов и выразить свое сочувствие.

- Как милой маркизе нравится новый дом? спросила она.

- Он довольно удобен.

- Этот Прайс прелесть что такое, лорд Джордж; я его знаю давно. И ведь это дом собственность вдовствующей маркизы.

- Матушку разстроила неожиданность перемены.

- Разумеется; и притом все это должно быть не по вкусу ей. Вы переносите эту неприятность как ангел.

- Собственно для себя я не вижу никакой неприятности.

- Но все это ужасно. Вас и вашу милую жену матушка ваша обожает - как и следует - все графство уважает вас, вы именно такой человек, какого мы желаем видеть во главе такой фамилии.

- Не говорите таким образом мистрис Гаутон.

- Я знаю, что это случится еще не скоро, но все-таки я настолько вам близкая родня, что имею полное право и гордиться и стыдиться. Что же оне пойдут к ней?

ней. А потом он приведет свою жену в Кросс-Голл.

- Я очень рада, что все решено; это гораздо лучше. Знаете ли, лорд Джордж, - я говорю вам это как родному брату, потому что уважаю вас как брата - я никогда не поверю, чтобы эта женщина была его жена.

Лорд Джордж сильно нахмурился, но не сказал ничего.

- И никогда не поверю, чтобы этот ребенок был действительно лорд Попенджой.

Лорд Джордж тоже в глубине сердца не верил, чтобы эта итальянка была настоящая маркиза, и чтобы этот ребенок был настоящий лорд Попенджой; но он признавался себе, что не имеет достаточной причины для этого убеждения, и сознавал, что должен держать свое мнение при себе. Декан откровенно высказался ему, и ему казалось, что эта откровенность предписывает молчание ему. Своей матери он даже не намекнул на свое подозрение, с сестрами он молчал, хотя знал, что по-крайней-мере, леди Сара имеет подозрения. Но теперь открыто выраженное обвинение от такого дорогого друга, как мистрис Гаутон - от Аделаиды Де-Барон, которую он так нежно любил - принесло ему удовольствие и почти побудило к откровенности. Сначала он нахмурился, потому что его фамилия казалас ему так священна, что он не мог не хмуриться, когда кто-нибудь осмеливался говорить о ней. Даже коронованные особы принуждены смягчаться иногда, и лорд Джордж Джермен почувствовал раз в жизни желание говорить о своих братьях и сестрах, как о простых смертных.

- Очень трудно узнать, что думать, сказал он.

Мистрис Гаутон тотчас увидала, что поле для нея открыто. Она осмелилась на многое, и зная человека, с которым имела дело, чувствовала и опасность своего поступка; но она теперь знала, что может сказать почти все.

- Но ведь вы обязаны же думать. Не чувствуете ли вы этого? Вы должны действовать за всю фамилию.

- Что же я могу сделать? Я не могу отыскивать доказательства.

- Но нанятый агент может. Подумайте о Мери. Подумайте о сыне Мери - если у нея будет сын.

Говоря это, она тревожно посмотрела ему в лицо, желая получить ответ на вопрос, который не смела предложить.

- Это уж разумеется, сказал он, не ответив на вопрос.

- Я его помню чуть-чуть, хотя папа знал его очень хорошо. Он, кажется, жил за-границей так долго, что перестал и думать и чувствовать как англичанин. Поверит ли кто-нибудь, что маркиз Бротертонский женился уже так давно, что у него есть годовой ребенок, а он не сказал ни слова об этом своему брату или матери? Я этому не верю.

- Я не знаю, право, чему верить, сказал лорд Джордж.

- А потом, как же можно писать таким образом насчет дома! Разумеется, я слышу многое от тех, кто не хочет говорить при вас; но вам следует это знать.

- Что же говорят?

- Все думают; что был какой-то обман. Старуха мистрис Монтакют-Джонс - я не знаю, кто лучше её знает все - говорит, что вы обязаны изследовать это дело. "Наверно он предпочитает не делать ничего, сказала она: - но он должен". Я чувствую, что это справедливо! Потом мистер Мильдмей, человек очень спокойный, говорит, что будет процесс. Папа просто расхохотался над тем, что этот мальчик лорд Попенджой, хотя он всегда находился в хороших отношениях с вашим братом. Мистер Гаутон говорит, что никто не будет называть ребенка таким образом. Разумеется, он не очень блестящого ума, но в таких вещах он знает, что говорит. Когда я слышу все это, мне делается так вас жаль, лорд Джордж.

- Я знаю, какой вы друг.

- Это правда. Я очень часто думаю, чем я могла бы быть, но возможности не имела; и хотя я не завидую счастию и почету другой, я забочусь о вашем счастии и о вашем почете.

Он сидел возле нея, на кресле против камина, а она откинулась на спинку дивана. Он пристально смотрел на горячие уголья, польщенный, и в некоторой степеци обрадованный, но очень растревоженный. Прежнее чувство возвращалось к нему. Она была не так хороша собой, как его жена - но она казалась ему привлекательнее, умела лучше говорить, более походила на замужнюю женщину. Она могла вникнуть в его сердце и понять его чувства, между тем, как Мери не сочувствовала ему нисколько в этих важных семейных неприятностях. Но, разумеется, Мери была его жена, а эта женщина была женой другого. Он был бы последним человеком на свете - так он сказал бы себе, если бы мог говорить сам с собою об этом - способным навлечь безславие на себя и несчастие на других, признавшись в любви к чужой жене. Он был последним человеком на свете, способным оскорбить женщину, которая сделалась его женой. Но ему нравилось находиться в присутствии предмета своей прежней любви, и хотелось сказать ей несколько слов, переходивших за границы обыкновенной дружелюбной нежности. Однако, в эту минуту он не мог придумать приличных слов. В такия минуты приличные слова часто не приходят на ум.

- Как я могу сердиться?

- Я никак не могу себе представить, чтобы такая дружба, какая существовала между вами и мной, могла пройти и исчезнуть без ссоры. Вы ведь не поссоритесь со мной?

- Я не ссорился с вами никогда!

- И вы прежде меня любили? По-крайней-мере она умела придумывать нежные слова, приличные для её цели.

- Я действительно вас любил.

- Это продолжалось не очень долго, не так ли, лорд Джордж?

- Это ведь вы... вы... вы остановили мою любовь.

- Да, я остановила. Может быть я увидала, что ее... остановить... было легче, чем я ожидала. Но все случилось к лучшему. Эта любовь должна была остановиться. Чем могла быть наша жизнь? Я недавно говорила одной моей приятельнице, что некоторые люди не могут дозволить себе иметь сердце. Если бы я ухватилась за ваше предложение - а была минута, когда я этого хотела...

- Была?

- Право, была, Джордж.

Слово "Джордж" не так много значило, как могло бы значить между другими, потому что они были родственники.

- Но если бы это случилось, то нам всем пришлось бы жить на ферме мистера Прайса.

- Это не ферма.

- Вы знаете, что я хочу сказать. Но я желаю заставить вас верить, что я думала о вас столько же, сколько и о себе - даже более, чем о себе. Предо мною по-крайней-мере были блестящия надежды. Я могла понять, что значит сделаться маркизой Бротертонской. Я могла бы много лет переносить многое при мысли, что когда-нибудь могу итти под руку с вами по лондонским гостиным, как ваша жена. Я имела честолюбие, которое теперь не может быть удовлетворено. Но я должна была решать за вас столько же, как за себя, и решила, что ни ваше благосостояние, ни ваша честь, ни ваше счастие, не позволяют вам жениться на женщине, которая не может помочь вам в свете.

Она наклонилась вперед и почти коснулась его руки.

- Я иногда думаю, что самые близкие люди не могут знать, сколько приходится переносить женщине, потому что она не эгоистка.

ему казалось, что в них был оттенок искренности - это мнение, вероятно, читатель не разделит с лордом Джорджем.

- Вы страдали? сказал он, взяв ее за руку.

- Страдала! воскликнула она, выдернув руку, выпрямившись и качая головой. - Разве вы считаете меня дурой? или предполагаете, что я глуха и слепа? Когда я сказала, что я принадлежу к числу тех, которые не могут позволить себе иметь сердце, неужели вы вообразили, что я способна совсем отделаться от этой вещи? Нет, оно еще тут - она приложила руку к левому боку. - Оно еще тут и очень безпокоит меня. Конечно, придет время, когда оно умрет. Говорят, что всякое растение завянет, если лишится света и небесного дождя.

- Ах, Боже мой! сказал он. - Я не знал, что вы чувствуете так глубоко.

но утешение не очень утешительно.

привлекательность дурного поступка, хотя, имея совесть, знал, что дурных поступков следует избегать.

- Я не имела никакого намерения говорить все это, воскликнула она, рыдая.

- Аделаида! сказал он.

- Вы любите меня? Вы можете любить меня без всякого дурного чувства.

- Я вас люблю.