Попенджой ли он?
Глава XIX. Довольно шумно.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава XIX. Довольно шумно. (старая орфография)

Глава XIX.
Довольно шумно.

- А все-таки он очень скучен!

Так сказала себе Аделаида Гаутон, как только лорд Джордж оставил ее.

Конечно, весь труд этого свидания пал на её плечи. Наконец, она заставила-таки его сказать, что он ее любит, но он тотчас убежал, испугавшись необыкновенной важности и трагического значения своих собственных слов.

- А все-таки он очень скучен.

Мистрис Гаутон нуждалась в сильных ощущениях. Лорд Джордж, вероятно, нравился ей не хуже других. Она конечно, вышла бы за него замуж, если бы он был в состоянии содержать ее как она желала; но так как он не мог, то она вышла за Гаутона, не сделав даже попытки, чтобы полюбить его. Когда она сказала, что не может дозволить себе иметь сердце - она говорила это разным друзьям и знакомым - ей казалось, что обстоятельства были к ней жестоки, что она положительно была принуждена выйти за глупого старика, и что поэтому некоторая свобода должна служить ей вознаграждением. Джордж Джермен был лорд и мог современем сделаться маркизом. Он был красавец, и влюблен прежде, чем женился на этой богатой девченке Мери Ловелес. Аделаида Гаутон была неспособна к сильным страстям, но чувствовала, что обязана отмстить Мери Ловелес. Эта цель, казалась ей, достаточно привлекательна, для того чтобы заставить ее продолжать, а все-таки он был очень скучен.

Таковы были чувства Аделаиды, когда она осталась одна; но лорд Джордж ушел в сильнейшем волнении после этого свидания. Для него это было так важно, что он не мог ни вернуться домой, ни отправиться даже в свой клуб. Разнообразные чувства так волновали его, что он мог только прохаживаться по Парку и соображать. Для нея эти объятия значили очень мало. Что они значили? Он обнял ее и поцеловал в лоб. Он мог бы поцеловать и в губы. Но для него это значило очень много. В этом было какое-то наслаждение, которое почти опьяняло его, какой-то ужас, который почти поразил его. Мысль, что Аделаида любит его, не могла не очаровывать его. В нем не было той силы, которая вооружает человека против льстецов - не было той опытности, которая придает мужчине силу против женского кокетства. Все это было для него очень сериозно и очень торжественно. Может быть она преувеличила описание своих чувств; но в том уже не могло быть сомнения, что он держал ее в своих объятиях и что она была чужая жена.

Его поражала более дурная сторона всего этого, чем очаровывало очарование. Для него ужасно было думать, что он сделал поступок, которого должен стыдиться; если бы об этом услыхала его жена. Сознание, что он должен будет признаться в своем проступке пред нею, истерзало бы его.

Властвовать над нею было необходимо для его счастия, а каким же образом мужчина может властвовать над женщиной, когда ему придется признаваться в своей вине пред нею и просить её прощения? Тогда жена тотчас станет выше мужа, и муж будет так унижен, что ни он, ни жена никогда не забудут этого унижения. И хотя может быть эта ужасная страсть всегда останется скрыта от его жены, все-таки для него прискорбно и безславно, что он должен от нея скрывать. Это было в его собственных глазах пятном на его благородстве, пятном на его гербе, пятном на его честности, а потом также и грехом! Это уже и теперь тяготило его совесть. Между тем, как она уже едва помнила поцелуй, запечатленный на её лбу его губами, горевшими лихорадочным жаром. Не решиться ли ему тотчас никогда, никогда не видаться с ней более? Не написать ли ему к ней трогательное, трагическое письмо - не любовное - и сказать, что между ними должна быть пропасть, за которую никто из них не должен переступать, пока лета не смягчат их страсть.

Прохаживаясь по Парку, он придумывал приличные слова для такого письма, и почти решил, что он его напишет. Не обязан ли он прежде всего думать о своей жене, и для нея решиться на этот шаг? Потом ему пришло в голову, что может быть Аделаида не так поймет его письмо. Он думал, как он будет смешон, если Аделаида скажет ему, что он все преувеличил, потом, может быть, это письмо будет показано другим. Он любил Аделаиду. С горестью, стыдом и убитой совестью признавался он себе, что любит ее. Но он не мог иметь к ней полного доверия, и поэтому решил не писать письма и не бывать более без жены у Аделаиды Гаутон.

Вдруг он увидал свою жену, прогуливавшуюся с капитаном Де-Бароном и его тотчас поразила мысль, что его жене не следует гулять в Кенсингтонском саду с капитаном Де-Бароном. Мысль эта так сильно поразила его, что на минуту заставила его совсем забыть о мистрис Гаутон. Он был несчастлив от сознания, что дурно поступал с своей женой, но теперь он еще более огорчился, оттого что ему показалось, что его жена дурно поступает с ним. Он оставил ее несколько часов тому назад - теперь ему казалось, что прошло не более нескольких минут - и почти последния слова его ей были, что она особенно обязана, более обязана чем другия женщины, быть осторожна в своих поступках, и вдруг она расхаживает по Кенсингтонскому саду, с человеком, которого все фамильярно называли Джек Де-Барон.

Когда лорд Джордж подошел к ней, лоб его был нахмурен, и жена его приметила это. Она не могла не опасаться, что её спутник тоже увидит это. Лорд Джордж думал, как ему обратиться к ней, и уже решил подхватить жену под руку и увести ее, как вдруг увидал несколько позади декана с Аделаидой Гаутон. Хотя он более часу расхаживал по Парку, он никак не мог понять, что женщина, которую он оставил в её доме так недавно, и повидимому в таком сильном волнении, вдруг очутилась здесь в нарядной шляпке и совершенно спокойная. Он не мог тотчас придумать что ему сказать, но она была говорлива по обыкновению.

- Не странно ли это? сказала она. - Не более десяти минут тому назад вы оставили меня на Беркелейском сквере. Желала бы я знать зачем вы явились сюда?

- А вы зачем?

- Джек привел меня сюда. Если бы не Джек, я была бы неспособна ни итти пешком, ни ехать верхом, ни делать что бы то ни было, разве только глупо сидеть в коляске. А у ворот сада мы встретили декана и леди Джордж.

Все это было очень просто и откровенно. Нельзя было сомневаться в правдивости всего этого. Леди Джордж вышла гулять с отцом, и все произошло как следует. Лорд Джордж не видел никакого повода сердиться. А все-таки он был разстроен. Его жена смеялась, когда он увидал ее, Джек разговаривал с нею, и они оба казались очень счастливы. Конечно тут был декан. Но все-таки оставалось то обстоятельство, что Джек хохотал и разговаривал с его женой. Он почти сомневался следует ли его жене хохотать в Кенсингтонском саду, и потом декан был так неосторожен! Разумеется, он, лорд Джордж, не мог запретить своей жене гулять с отцом; но декан не имел ни малейшого понятия о том, чтобы за кем-нибудь следовало присматривать. Лорд Джордж тотчас подал руку своей жене, но она чрез две минуты оставила его. Они стояли на ступенях Альбертова монумента и может быть поступок её был естествен. Но он не отходил от нея, когда они разсматривали фигуры и был растревожен.

- Я нахожу, что это самая красивая вещь в Лондоне, сказал декан: - и одна из самых красивейших вещей в целом свете.

- Вы не находите, чтобы было очень холодно, сказал лорд Джордж, который в настоящую минуту не очень интересовался изящными искуствами.

- Мы скоро шли, сказала мистрис Гаутон: - и нам было тепло.

Декан и другие обошли за угол и мистрис Гаутон продолжала:

- Мы случайно пошли в одну сторону, сказал лорд Джордж, который все думал о своей жене.

- Да; должно быть так. Но разве это не странная случайность? Я была так взволнована, что рада была выбраться на свежий воздух. Когда я увижу вас опять?

Он не мог решиться сказать никогда. В этом слове был бы насмешливо-трагический элемент, что чувствовал он. А между тем здесь на ступенях монумента, ему не кстати было объяснять подробно, что им необходимо разстаться.

- Вы, ведь, желаете видеть меня? спросила она.

- Право не знаю что сказать.

- Но вы, ведь, любите меня?

Она стояла возле него, а вблизи не было никого. Она приставала к нему, а ему было стыдно. Но он любил ее. Ему казалось, что она никогда не была так хороша, как в настоящую минуту.

- Скажите, что вы любите меня, продолжала она почти повелительно топнув ногой.

- Вы это знаете, но...

- Что такое?

- Я лучше к вам приду и скажу вам все.

Как только он произнес эти слова, он вспомнил, что решился не бывать у нея более. Но все-таки, после того что случилось, что-нибудь следовало сделать. Он также решился не писать, на это он решился твердо. Писанные слова остаются. Может быть ему лучше пойти к ней и сказать все.

- Разумеется, вы придете, сказала она: - что это с вами? Вы несчастливы, потому что она здесь с моим кузеном Джеком.

Для него была нестерпима мысль, что кто-нибудь может подозревать его в ревности.

- Джек имеет привычку сходиться коротко со всеми, но это не значит ничего.

Для него был ужасен намек на возможность значения чего-нибудь с его женой.

Именно в эту минуту послышался голос Джека из-за угла, а также и дочери декана. Капитан Де-Барон объяснял фигуры, представленные на подножии монумента, и делал это по своему, так что это забавляло не только леди Джордж, но и её отца.

- Вас следовало бы назначить проводником к монументу, сказал декан.

- Если леди Джордж даст мне аттестат, то конечно я могу получить это место, декан, сказал Де-Барон.

- Мне кажется мы сами ничего не знаете, сказала леди Джордж. - Я уверена, что вы две фигуры, объяснили мне совсем не так. Вы менее всех на свете способны быть проводником к чему бы то ни было.

- Не угодно ли вам занять мое место, а я смахну для вас пыль со ступеней.

играет как ребенок, да еще с таким товарищем. Он сомневался должна ли его жена позволять себе шутливую короткость с кем бы то ни было. Брак был для него очень сериозным делом. Разве он не был готов отказаться от истинной страсти, оттого что женился на этой женщине?

Когда он обдумывал все это, мысли его были не очень логичны, но он чувствовал, что имеет право требовать особенно строгого поведения от своей жены, потому что собирается заставить мистрис Гаутон понять, что хотя они любят друг друга, но должны разстаться. Если он может столь многим пожертвовать своей жене, конечно она может пожертвовать чем-нибудь для него.

Они вернулись вместе к Гайдпаркскому уголку, а там разстались. Джек отправился на Беркелейский сквер с своей кузиной. Декан взял кеб и поехал в свой клуб; а лорд Джордж пошел пешком домой с своей женой. Он чувствовал, что ему необходимо сказать что-нибудь своей жене, но в тоже время особенно заботился о том, чтобы не подать ей причины подозревать его в ревности. Он и не ревновал в обыкновенном значении этого слова. Он ни минуты не предполагал, чтобы его жена была влюблена в Джека Де-Барона, или Джек в его жену. Но ему казалось, что она мало говорит с своим мужем и очень много с Джеком. Он чувствовал также некоторое неприличие в таких удовольствиях с её стороны. Она должна была прилично поддерживать положение и достоинство леди Джордж Джермен и будущей маркизы Бротертонской. Она не должна иметь товарищей. Если она действительно желала узнать имена всех этих художников на подножии монумента, то, конечно, это значило что-нибудь. Знатная дама должна знать имена таких людей, но она позволила этому Джеку шутить над всем этим и находила удовольствие в его шутках. А декан хохотал так громко, что это было гораздо приличнее сыну содержателя конюшен, чем декану. Лорд Джордж более сердился на декана, чем на жену. Декан в Бротертоне поддерживал некоторое достоинство; но в Лондоне он только старался "провести хорошо время" как школьник на вакациях.

- Не слишком ли громко говорила ты, когда стояла на ступенях памятника, сказал он.

- Надеюсь, что не слишком громко, Джордж.

- Дама никогда не должна говорить громко, да и джентльмен также, если умеет держать себя.

- Я право не знаю, что по твоему значит громко, Джордж. Мы разговаривали, и разумеется, хотели слышать друг друга. Я полагаю, что у некоторых громко, значит - пошло. Я надеюсь, что ты не это хотел сказать.

Он, конечно, не хотел сказать своей жене, что она держала себя пошло.

- Есть майера разговора, сказал он: - которая заставляет людей выражаться несколько... шумно.

- Шумно, Джордж? неужели я шумела?

Она покраснела под своей вуалью, когда ответила ему:

- Разумеется, все что ты говоришь обо мне, я постараюсь исполнить; но папа знает сам как держат себя. Я не нахожу, что его следует осуждать за то, что он любит приятно проводить время.

- И этот капитан Де-Барон говорил очень громко, сказал лорд Джордж, сознавая, что если он должен быть осторожен относительно декана, зато может говорить что хочет о Джеке Де-Бароне.

- Молодые люди любят хохотать и болтать, Джордж.

для тебя.

- Джордж, сказала она, опять помолчав с минуту: - не желаешь ли ты сказать, что я дурно себя держала? Если так, скажи сейчас.

- Милая моя, это глупый вопрос. Я ничего не говорил о дурном поведении, и во всяком случае, тебе следовало подождать пока я это скажу. Мне было бы очень жаль употребить такое слово, и я не думаю, чтобы мне это пришлось сделать когда-нибудь. Но ты наверно согласишься, что есть ухватки, обращение, обычаи, о которых я имею право говорить с тобой. Я старше тебя.

- Мужья всегда старше своих жен, но жены всегда знают не хуже своих мужей как держать себя.

- Мери, ты совсем не так понимаешь то, что я говорю. Ты занимаешь в свете особенное место, такое место, к которому тебя не приготовила твоя прежняя жизнь.

но она неприлична для высокого звания.

- И все это оттого, что я засмеялась, когда капитан Де-Барон не так произнес имена. Я не вижу ничего особенного в моем положении. Послушать тебя, так подумаешь, что я сделаюсь какой-нибудь архиерейшей или буду председательствовать как мис Мильдмей. Разумеется, я смеюсь, когда говорят смешные вещи. А капитана Де-Барона я нахожу очень милым. Он нравится папаше, постоянно бывает у Гаутонов, и я не могу согласиться, чтобы он выражался громко, или пошло, или шумно, только потому, что отпустил несколько невинных шуточек в Кенсингтонском саду.

Он приметил теперь в первый раз, что у нея есть свой собственный характер, который может быть ему будет несколько трудно обуздать. Она довольно кротко перенесла его первые намеки о ней самой, но вспылила тотчас, как только он стал говорить неуважительно об её отце. В эту минуту он ничего более не мог сказать. Он употребил все красноречие, все слова, какие мог придумать, и молча шел домой. Но голова его была полна мыслями об этом; и хотя ни в этот день, ни в последующие дни он не делал никаких намеков на этот разговор, или на поведение своей жены в Парке, но постоянно думал о том. Он должен быть властелином, а для этого декан должен бывать как можно реже в его доме. И короткость с Джеком Де-Бароном надо прекратить, хотя бы только для того, чтобы показать жене, что он намерен властвовать над ней.

Прошло два или три дня, и в это время он не был на Беркелейском сквере.