Попенджой ли он?
Глава XXXI. Маркиз переезжает в Лондон.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава XXXI. Маркиз переезжает в Лондон. (старая орфография)

Глава XXXI.
Маркиз переезжает в Лондон.

Вскоре после отъезда Стокса, в Манор-Кроссе было большое волнение. Маркиз со всей своей семьей переезжал в Лондон. Первое известие дошло до Кросс-Голла чрез мистрис Тоф, которая все поддерживала дружелюбное отношение с английской прислугой в большом доме. Маркиз и жена его с лордом Попенджоем и прислугой не могли переехать в Лондон без того, чтобы об этом не узнал весь Бротертон, да и не было никакой причины предполагать, чтобы это желали сохранить в тайне. А все-таки, мистрис Тоф придавала большую важность этому известию, и прежде всего сказала о нем леди Саре, потому что мистрис Тоф вполне понимала, что старая маркиза была не на их стороне.

- Да, миледи, это совершенно справедливо, говорила мистрис Тоф леди Саре. - Лошади наняты к будущей пятнице.

Это было сказано в суботу, так что оставалось еще довольно времени для разъяснения этой тайны.

- Все вещи уже укладываются и её сиятельство - то-есть, если ее следует так называть - берет все платья и все тряпки, которые она привезла с собой.

- Куда же они едут, Тоф? Не на Кевендишский сквер?

У маркиза Бротертонского был старый фамильный дом на Кевендишском сквере, который, впрочем, был заперт уже лет пятнадцать.

- Нет, миледи. Я слышала от прислуги, что они едут в Скумбергскую гостиницу в Альбемарльской улице.

Тогда леди Сара рассказала об этом своей матери. Бедная старушка почувствовала, что с нею поступают дурно. Она была верна своему старшему сыну, всегда принимала его сторону во время его отсутствия, бранила дочерей, когда оне неблагоприятно отзывались о семействе в Манор-Кроссе, и обожала сына, когда он приезжал к ней по воскресеньям. А теперь он едет в Лондон, ни слова не сказав матери о своем путешествии.

- Я не верю, чтобы Тоф знала что-нибудь об этом, сказала она. - Тоф гадкая, противная сплетница и я жалею, зачем мы взяли ее сюда.

Справиться с маркизой при этих обстоятельствах было очень трудно, но леди Сара никогда не поддавалась затруднению. Она знала, что в свете жить не легко. Она по прежнему не выпускала из рук своей иголки, и работая, старалась утешать мать. В это время маркиза почти поссорилась с своим младшим сыном, и отзывалась очень сурово о нем и о декане. Она не раз говорила, что "Мери противная хитрая штучка" и выражала большое сожаление, зачем сын женился на ней. Все это, разумеется, шло от маркиза, и об этом знали её дочери; а между тем маркизе еще не показывали ни её невестки, ни Попенджоя.

На следующий день сын приехал к ней, когда три сестры были в церкви. Он всегда оставался у нея с четверть часа, и почти все время бранил декана и лорда Джорджа. Но в этот день мать не могла удержаться, чтобы не сделать сыну вопрос.

- Ты едешь в Лондон, Бротертон?

- Отчего вы спрашиваете?

- Оттого, что мне так сказали, Сара говорит, что об этом говорят слуги.

- Саре следовало бы заняться чем-нибудь получше, а не слушать слуг!

- Но ты уезжаешь?

- Если вы желаете знать, мы думаем поехать в Лондон на несколько дней. Попенджоя надо показать дантисту, а мне сделать кое-что. За коим чортом не могу я ехать в Лондон, ведь другие ездят же.

- Разумеется, если ты желаешь.

- Сказать вам по правде, я желаю только одного, как можно скорее выбраться опять из этой проклятой страны.

- Не говори этого, Бротертон. Ты англичанин.

- Я этого стыжусь. Желал бы от всего сердца родиться китайцем или краснокожим индийцем.

- Что должен я думать о той стране, где на меня нападают все мои родные, только потому, что я желаю жить по своему, а не так, как живут они?

- Я на тебя не нападала.

- Оттого, что вам было выгоднее находиться со мною в хороших отношениях, чем в дурных; и им было, бы выгоднее, если бы они только знали. Я отплачу мастеру Джорджу; отплачу и этому пастору, от которого еще пахнет конюшней. Я заставлю его проплясать такой танец, от которого ему не поздоровится. А что касается его дочери...

- Не я устроила этот брак, Бротертон.

- Мне все равно, кто бы ни устроил. Но я также могу наводить справки. Я шпионов не люблю; но если другие употребляют шпионов, могу употребить и я. Эта молодая женщина не отличается добродетелью. Декан наверно это знает; но он узнает, что и я знаю это. А мастер Джордж узнает, что я думаю об этом. И если должна быть война, то он узнает, что значит вести воину. У ней уже есть любовник, и об этом говорят все.

- О, Бротертон!

- И она стоит за женския права! Джордж прекрасно устроил себя. Он живет на деньги декана, так что даже свою душу не смеет называть своей. А у него еще достает глупости, посылать ко мне поверенного, говорить, что моя жена...

Он употребил очень крепкое словцо, так что бедная старушка пришла в такой ужас, что просто онемела. Когда он сказал это слово, в глазах его сверкнула ярость. Он стоял спиною к камину, который топился, хотя погода была теплая, засунув руки в карманы. Он обыкновенно был спокоен и выражал свой гнев скорее сарказмами, чем сильными выражениями; но теперь он был так взволнован, что не мог не дать воли своим чувствам. Когда маркиза взглянула на него, дрожа от страха, в её растроенной голове промелькнула смутная мысль о Каине и Авеле, хотя, если бы она привела в порядок свои мысли, она конечно, не сказала бы себе, что её старший сын Каин.

- Он думает, продолжал маркиз: - что если я живу за-границей, то не стану обращать внимания на такия вещи. Желал бы я знать, что он почувствует, когда я скажу ему правду об его жене? Я намерен это сделать; и что подумает декан, когда я ясно выражусь об его дочери? Я намерен сделать и это. Я не стану деликатничать. Вы, вероятно, слышали о капитане Де-Бароне, матушка?

Маркиза к несчастию слышала о капитане Де-Бароне. Леди Сюзанна привезла известия в Кросс-Голл. Если бы леди Сюзанна действительно верила, что её невестка имеет любовника, то она не стала бы и намекать на такой ужасный предмет. Она сообщила бы эту тайну леди Саре наедине и лорду Джорджу было бы сделано какое-нибудь торжественное предостережение, чтобы он, не теряя времени, удалил эту несчастную молодую женщину от пагубного влияния. Но леди Сюзанна таких опасений не имела. Мери была молода, сумасбродна, и пристрастна к удовольстиям. Как ни сурово и не неприятно было обращение леди Сюзанны, однако она могла до некоторой степени сочувствовать молодой жене. Она конечно, относилась очень невыгодно о капитане Де-Бароне, но не представляла его опасным. Она говорила также о баронессе Банман и о безразсудной поездке Мери в Институт, старая маркиза слышала обо всем этом и теперь почти поверила всему, что сын ей насказал.

- Не будь суров к бедному Джорджу, сын мой.

- Я даю, что беру, матушка. Я не из тех, кто платит добром за зло. Если бы он оставил меня в покое, я тоже сделал бы с ним. Теперь же мне кажется, что я буду суров к бедному Джорджу. Неужели вы думаете, что по всему Бротертону не разнеслось всего, что делают они - что каждый мужчина и каждая женщина в графстве не знают, что мой родной брат оспаривает законность моего родного сына? А вы меня просите не быть суровым.

- Этр сделала не я, Бротертон.

- Но в этом участвовали эти три девицы. Это то оне называют христианской любовью! За этим то оне ходят в церковь!

Бедная старая маркиза совсем занемогла от всего этого. Сын еще не ушел, а она уже почти лишилась чувств, а между тем он до конца не щадил ее. Но, уходя, он сказал одно слово, в котором, повидимому, было намерение успокоить ее.

Прежде еще он дал обещание, что ребенка привезут, чтобы сделать удовольствие бабушке. Теперь же она была приведена в такой ужас разговором своего сына, что и не думала повторять свою просьбу; но когда он возобновил предложение, разумеется, она согласилась.

Визит Попенджоя в Кросс-Голл был устроен очень парадно и происходил в следующий вторник. В понедельник прислали сказать, что ребенка привезут на следующий день в двенадцать часов. Маркиз сам не будет, и ребенка, разумеется, могут осмотреть все дамы. В двенадцать часов все собрались в гостиной; но их заставили ждать полчаса, и в это время маркиза повторяла безпрестанно свое убеждение, что теперь, в последнюю минуту, она будет лишена исполнения величайшого желания её сердца.

- Он не пустит его сюда, потому что он так сердит на Джорджа, сказала она, рыдая.

- Он не прислал бы сказать вчера, матушка, сказала леди Амелия: - если бы не имел намерения прислать его.

Но в половине первого явился поезд. Ребенка привезли в колясочке, которую везла помощница няни, итальянка, и провожала главная няня, которая, разумеется, также была итальянка. С ними был прислан слуга англичанин показывать дорогу. Может быть с этими обеими женщинами поступили нехорошо, не объяснив им разстояние; и хотя они теперь жили в Манор-Кроссе несколько недель, оне никогда не отходили так далеко от дома. Разумеется, колясочку скоро передали везти лакею; но обе няни, которые были принуждены итти пешком целую милю, думали, что оне не дойдут никогда. Когда пришли, оне разразились жалобами, которых, конечно, никто не мог понять. Но Попенджоя наконец внесли в переднюю.

- Моя милочка, сказала маркиза, протянув обе руки.

- Лучше позвольте внести его в комнату, мама, сказала леди Сюзанна.

- Боже, какой он черный! сказала леди Сюзанна.

Маркиза в сильном гневе накинулась на дочь.

- Все Джермены брюнеты, сказала она. - Ты сама брюнетка - и точно так же черна, как и он. Моя милочка!

Она сделала новую попытку взять мальчика; но няня с большим красноречием принялась что-то объяснять, чего, конечно, никто не мог понять. Суть её речи заключалась в том: что "Таво" как она безцеремонно называла ребенка, которого никто из Джерменов не подумал бы назвать иначе, как Попенджоем, не пойдет к "иностранцам". Няня подняла его к верху минуты на две, между тем как он все кричал, а потом опять стала закутывать.

- Как сердца некоторых людей, сказала маркиза с энергией, к которой дочери не считали ее способной.

Это, однако, три сестры перенесли без ропота.

В пятницу вся семья, включая всю итальянскую прислугу, переселилась в Лондон, и действительно маркиза взяла с собою все свои платья и все привезенное ею. Тоф была совершенно права в этом отношении. А когда младшия дамы в Кросс-Голле узнали, что Тоф была права, оне вывели из этого, что брат их что-то скрывал, когда говорил, что намерен ехать в Лондон только на несколько дней. Было три экипажа, и Тоф была почти убеждена, что маркиза увезла более, чем привезла, так велика была поклажа. Скоро Тоф явилась с донесением, что в доме недостает очень много вещей.

- Два позолоченных сливочника пропали, сказала она леди Саре: - и ваза с жемчугом из желтой гостиной!

- Она их взяла без ведома милорда, миледи, возразила Тоф, качая головой. - Теперь я могла только мельком осмотреть; но после наверно окажется, что взято гораздо более, миледи.

Маркиз выразил такое горячее отвращение ко всему английскому дому, всем известно, что его итальянская жена ненавидела это место, что все были убеждены, что они уже не вернутся. Зачем им возвращаться? Что они выиграют, живя здесь? Маркиза не выходила из дома и десяти раз, и только два раза выезжала за ворота парка. Маркиз не принимал участия ни в каких деревенских занятиях. Сам не бывал нигде и гостей не принимал. Он не хотел видеть арендаторов, когда они к нему приходили, и не заплатил визита даже Де-Барону. Зачем же он приезжал? Этот вопрос все бротертонцы задавали друг другу, но никто не мог ответить на него. Прайс уверял, что это просто чертовщина - для того, чтобы наделать неприятностей всем. Мистрис Тоф думала, что маркиза так захотела для того, чтобы украсть серебряные кружки, миниатюры и тому подобные драгоценности. Бадди, приходский викарий говорил, что это "испытание" вероятно, предполагая в душе, что маркизу прислало провидение в виде драгоценного пластыря, который очистит всех окружающих посредством внутренняго раздражения. Старая маркиза думала, что это было сделано для того, чтобы бабушка могла восхититься присутствием своего внука. Паунтнер называл это наглостью. Но декан держался такого мнения, что это был умышленный план, для того, чтобы передать незаконному ребенку имение и титул. Декан, впрочем, держал это мнение при себе.

Разумеется, известия о переезде были сообщены в Мюнстер-Корт. Леди Сара написала брату, а декан написал дочери.

- Что ты будешь делать, Джордж? Поедешь к нему?

- А мне надо ехать?

- Конечно, нет. Ты можешь только ехать к ней, а она даже не видала моей матери и сестер. Когда я был у него, он не хотел представить меня ей, хотя послал за ребенком. Я думаю, что мне лучше ехать! Я не хочу с ним ссориться.

- Ты предлагал действовать вместе с ним, если бы он только согласился.

- Я должен сказать, что твой отец принудил меня к тому, на что Бротертон непременно должен сердиться.

- Может быть. Но иногда бывает очень трудно отделить чувство долга от чувства собственных интересов. Но это очень меня огорчает.

- Нет; не твоя. Но для меня неприятнее всего чувство раздора с моими родными, Бротертон поступил дурно со мной.

- Очень дурно.

если бы он знал все.

Разумеется, лорд Джордж вовсе не знал, как брат к нему расположен. В каждом разговоре с поверенными - Бетлем и Стоксом - он всегда выражал желание доказать законность рождения мальчика. И если Стокс повторит его брату, что он говорил, то конечно, брат не мог сердиться на него!

Во всяком случае лорд Джордж не хотел показать, что боится брата и отправился в гостиницу. Его заставили ждать в передней около десяти минут, а потом итальянец-курьер пришел к нему. Маркиз теперь был не одет, а лорду Джорджу было неприятно ждать. Угодно лорду Джорджу зайти в три часа на следующий день? Лорд Джордж сказал, что зайдет, и действительно пришел в Скумбергскую гостиницу в три часа на следующий день.