Попенджой ли он?
Глава XXXIV. Ужасное известіе.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава XXXIV. Ужасное известіе. (старая орфография)

Глава XXXIV.
Ужасное известие.

В голосе лорда Джорджа, когда он произнес эти слова, было что-то такое, так испугавшее его жену, что она побледнела. Ей показалось, по его физиономии, что это ужасное известие относится к ней. Если бы оно относилось к его родным, он не глядел бы на нее таким образом. А между тем, она никак не могла придумать в чем может состоять это известие.

- Не случилось ли чего-нибудь в Манор-Кроссе? спросила она?

- Это не касается Манор-Кросса.

- Или с твоим братом?

- Это не касается моего брата и никого из моих родных. Это касается тебя.

- Меня! О, Джордж, не смотри на меня таким образом. Что это такое?

Он, повидимому, не знал как начать.

- Ты знаешь мис Августу Мильдмей? спросил он.

Тогда она поняла все. Она могла бы сказать ему, что он может избавить себя от труда рассказывать ей, но только это не соответствовало бы её цели; поэтому она должна была выслушать всю историю, очень медленно рассказанную. Мис Августа Мильдмей пригласила его письменно к себе. Его очень удивила эта просьба, но он все-таки повиновался; и Августа Мильдмей уверила его, что его жена гнусными происками и кокетством разъединила ее с её женихом капитаном Де-Бароном. Мери терпеливо выслушала все и не говорила ни слова; но на лице её было суровое выражение, которого лорд Джордж никогда прежде не видал. Но он все-таки прибавил:

- Тебе безпрестанно повторяли эти вещи. Сюзанна жаловалась на это же. И это дошло до Бротертона. Он говорил мне об этом в страшно сильных выражениях. А теперь эта девица говорит мне, что ты помешала её счастию.

- Ну так что ж?

- Ты не можешь предположить, чтобы я мог спокойно слушать все это.

- Ты веришь этому?

- Я не знаю чему верить. Я схожу с ума.

- Если ты веришь этому Джордж - если ты веришь хоть одному слову, я уеду от тебя. Я вернусь к папаше. Я не хочу оставаться с тобою, если ты сомневаешься во мне.

- Это вздор.

- Нет, не вздор. Я не хочу, чтобы мой муж обвинял меня в кокетстве с другим человеком. Гадкая женщина! О, вот каковы женщины, и вот что оне могут наделать! Она никогда не была помолвлена с капитаном Де-Бароном.

- Что до этого тебе и мне?

- Ничего, если бы ты мне не сказал, что я ей помешала.

- Ни её помолвка, ни её надежды, неосновательные или основательные, ни его измена ей должны занимать тебя или меня, Мери; но то, что она пригласила меня и сказала мне прямо в лицо, что ты причина её несчастия. Зачем ей нападать на тебя?

- Почему Сюзанна сочла себя обязанной предостерегать меня на счет этого капитана Де-Барона? Она причины не имела. Она не зла.

- Не знаю.

- И зачем моему брату говорить мне, что все на свете толкуют о твоем поведении с этим самым человеком?

- Затем, что брат самый отъявленный твой враг.

- И зачем, когда я возвращаюсь домой, со всей тяжестью на сердце, я нахожу, что этот самый человек сидит заперевшись с тобой.

- Заперевшись со мной!

- Ты была с ним одна.

- С ним одна! Разумеется, я всегда одна со всяким гостем. Неужели ты хочешь, чтобы я приказала слуге не принимать капитана Де-Барона, так чтобы всем сделалось известно, что ты ревнив?

- Его следует не принимать.

- Так распорядись об этом сам. Но на это не будет надобности. Так как ты веришь всему этому, я разскажу моему отцу все и возвращусь к нему. Я не буду жить здесь, Джордж, когда слугам скажут, что мне не позволяют видеть одного человека.

- Нет; ты поедешь в деревню со мной.

- Я не останусь в одном доме с тобою, сказала она, вскочив с места: - если ты не скажешь мне, что ты не подозреваешь меня ни в чем - даже в неприличии. Ты можешь держать меня взаперти, но не можешь помешать мне написать моему отцу.

- Надеюсь, что ты не сделаешь ничего подобного.

- Не говорить ему! Кто же будет моим другом, если ты идешь против меня? Неужели я должна оставаться одна среди людей, которые думают дурно обо мне?

- Я должен быть твоим другом.

- Но ты дурно думаешь обо мне?

- Я не говорил этого, Мери.

- Так скажи тотчас, что ты не думаешь обо мне дурно и не грози увезти меня в деревню для защиты. И рассказывая мне о дерзкой гнусности этой молодой женщины, говори о ней с тем отвращением, которого она заслуживает; скажи, что твоя сестра Сюзанна подозрительна и наклонна к злости; назови твоего брата злым клеветником, если он сказал слово против чести твоей жены. Тогда я буду знать, что ты не думаешь дурно обо мне, и что я могу положиться на тебя как на истинного друга.

Из глаз её сверкал огонь, и пылкость и гнев, которых он вовсе не ожидал, заставили его умолкнуть на минуту. Он не был расположен уступать ей и уверять ее в своем убеждении, что те, о которых она говорила, все были не правы и что права она одна; но все-таки он начал желать спокойствия. Он был убежден, что капитан Де-Барон был человек вредный, занимавшийся только тем, чтобы навлекать несчастие на других; и он боялся также, что его жена позволила себе вступить в непозволительную короткость с этим губителем женских репутаций. Потом в груди его сильно кипело чувство о жене Цезаря, которое, может быть он мог бы объяснить своей жене гораздо подробнее, если бы не существовало этого несчастного письма от мистрис Гаутон. Но по его мнению, всякая такая вина с его стороны не могла сравниться с виною его жены. Когда он ее уверил, что равнодушен к мистрис Гаутон, то ей не было ни какой причины огорчаться этим. Но каково будет ему, если все будут говорить о неприличных отношениях его жены к другому? что она не совсем погибшая женщина, это не спасет его от постоянной тоски, которая будет для него нестерпима.

- Мне кажется, сказал он, после некоторого молчания: - мы должны согласиться, что тебе лучше оставить знакомство с этим господином?

- Ни с чем не соглашусь, Джордж. Я не соглашусь ни с чем, что может навлечь малейшее пятно на мое имя и на твою честь. Капитан Де-Барон друг мой. Он мне очень нравится. Многие знают, как мы с ним коротки. Никогда не дам им повода предположить, чтобы в этой короткости было что-нибудь дурное. Я ничем не покажу, что я этой короткости стыжусь. Разумеется, ты можешь увезти меня в деревню; разумеется, ты можешь меня запереть; разумеется, ты можешь рассказывать всем твоим друзьям, что я вела себя неприлично; можешь слушать, как все на меня клевещут; но если ты это сделаешь, у меня есть друг, который защитит меня, и я разскажу папаше обо всем.

Она пошла к двери, чтобы выйти из комнаты.

Она остановилась, держась за ручку, и как бы намереваясь остаться только пока он скажет несколько слов. Его очень удивили её сила и решимость, и он сам не знал, что ему говорить теперь. Он не мог просить у нея прощения за свое подозрение; он не мог сказать ей, что она права; и между тем находил невозможным уверять будто она неправа.

- Не думаю, чтобы гнев мог принести какую-нибудь пользу, сказал он.

- Я не знаю, что может принести пользу. Я знаю только что чувствую.

- Польза будет, если ты позволишь мне подать тебе совет.

- В чем же он состоит?

- Поехать в деревню, как можно скорее, и избегать, на сколько возможно, видеться с капитаном Де-Бароном до отъезда.

- Это значило бы бежать от капитана Де-Барона. Я должна встретиться с ним на бале мистрис Монтакют-Джонс.

- Напиши к мистрис Монтакют-Джонс, что ты не будешь.

- Можешь это сделать сам, Джордж, если хочешь, а я не сделаю. Если ты мне говоришь, что я не должна встречаться с этим человеком, разумеется, я буду тебе повиноваться, но буду считать себя оскорбленной - оскорбленной тобой.

Когда она сказала это, его лоб сделался очень мрачен.

- Да, тобой. Ты должен защищать меня от тех людей, которые выдумывают на меня ложь, а не обвинять меня самому. Я не могу и не хочу жить с тобою, если ты думаешь дурно обо мне.

Тут она отворила дверь и медленно вышла из комнаты. Он сказал бы еще что-нибудь, если бы знал что. Но слова вырывались у нея свободнее чем у него, и смелость с какою она говорила, лишила его языка; а между тем он был убежден больше прежнего, что обязан спасти ее от дурной репутации, которую она заслужит, если продолжится её короткость с этим капитаном. Он, разумеется, мог завтра же увезти ее в деревню, если бы захотел, но не мог помешать ей написать к декану, не мог отнять у нея перья и чернила, да и, конечно, не мог запретить видеться с отцом.

Разумеется, если она будет жаловаться декану, то разскажет ему все, а когда муж присвоивает себе превосходство над женой, то его собственные руки должны быть совершенно чисты. А руки лорда Джорджа были не совсем чисты. Конечно, он мог уверять себя, что это не его вина; но все-таки письмо от мистрис Гаутон существовало. Если декан спросит его об этом, он не мог солгать. Он был в таком смущении, что боялся довести свою жену до возмездия; а между тем он должен исполнять свою обязанность. Его и её честь должны быть первым соображением. Если она только обещает ему не видеться с капитаном Де-Бароном, то он позволит ей остаться в Лондоне до назначенного срока; но если она этого не сделает, то он должен вынести и борьбу с деканом и все эти ужасы.

против клеветы оскорбивших ее. Она будет вести войну на поясах против маркиза, леди Сюзанны и Августы Мильдмей, и обратится к отцу за помощью в этой войне; но не унизит себя намеком на обстоятельство, которое она простила, и на счет которого в глубине своего сердца думала, что если муж её был не совсем невинен, то и не очень виновен. Она слишком презирала Аделаиду Гаутон, для того чтобы думать будто её муж истинно любил эту женщину, и была слишком уверена в самой себе, для того чтобы сомневаться к его любви. Она могла возненавидеть Аделаиду Гаутон за попытку, и между тем думать, что эта попытка была безполезна.

Однако, когда осталась одна, она много думала о письме мистрис Гаутон. Во гремя разговора с мужем она думала об этом письме, но решилась с самого начала не упрекать его за это. Она не хотела поступать невеликодушно. Но не странно ли, что он упрекает ее за такое поведение, в котором не было ничего дурного, зная и чувствуя, что каждое слово этого письма осталось в её памяти! Он, во всяком случае, скрывал эту гнусную переписку. Он был ужасно слаб, чтобы не сказать более, допустив подобную переписку. "Пожалуста скажите мне, что вы любите меня!" вот что, только несколько дней тому назад, писала к нему замужняя женщина, которой он сам прежде делал предложение, а между тем он хочет затоптать ее ногами, как будто его супружеское превосходство отличается снежной белизной! Это положительное тиранство. Но жалуясь отцу на его тиранство, она ничего не скажет об Аделаиде Гаутон. Об обвинениях против нея самой, она конечно скажет отцу, если только её муж не возьмет их назад. Целый час после разговора с мужем, гнев все еще кипел в ней. Это ли её награда за все её старания сделаться любящей женой?

Они были приглашены в этот день обедать к мистрис Патмор-Грин, которая была рожденная Джермен и двоюродная сестра покойного маркиза. Мери пришла в гостиную одетая к обеду, и нашла там мужа также одетым. Она принудила себя не показывать ни гнева, ни сожаления, и войдя в комнату сказала несколько незначительных слов об экипаже. Лорд Джордж был еще мрачен, как туча, но позвонил и спросил слугу подана ли коляска. Коляска была подана и они поехали к мистрис Патмор-Грин, Мери сказала несколько слов дорогою, но муж едва ответил ей. Она знала, что он не будет отвечать. Ей было известно, что он не в состоянии преодолеть своих чувств. Но она употребила все силы показать ему, что не намерена обнаружить дурное расположение духа в доме мистрис Патмор-Грин.

Гам были леди Брабазон, сестра которой вышла за Джермена, полковник Энсли, племянник леди Бротертон, так что все общество состояло почти из Джерменов. Все эти люди последнее время много занимались важным попенджоевским вопросом. Так велика сила знатности, что маркиз, по приезде в Лондон, был приглашен ко всем Джерменам, не смотря на свои грехи, и посещаем с родственной любовью и уважением - разве он не был главою всех? Но он не весьма любезно принимал эти приглашения и теперь все Джермены возстали против него. О приличном поведении лорда Джорджа с самого его рождения не было ни малейшого сомнения, и Грины, Брабазоны и Энсли постепенно пришли к убеждению, что он поступал справедливо наводя справки о маленьком Попенджое. Все были ласковы к Мери, хотя начинали думать, что она слишком легкомысленна, слишком пристрастна к удовольствиям, для лорда Джорджа. Мистрис Патмор-Грин, жена очень богатого человека и мать очень большой семьи, женщина очень достойная, почти тотчас начала шептаться с Мери.

- Ну, душа моя, какие известия из Италии?

- А между тем, декан с таким нетерпением их ждет, леди Джордж!

- Я не позволяю папаше говорить со мною об этом. Пусть лорд Бротертон живет благополучно с своей женой и сыном - только я желаю, чтобы он сюда не приезжал.

- Мне кажется, мы все этого желаем, душа моя.

чем попенджоевский вопрос. Он не мог ни на минуту отвязаться от этой новой неприятности. Он думал о ней в то время, когда делались разспросы о Попенджое. Какая ему была нужда до этого дела, если все счастие его жизни должно разрушиться от этой ужасной домашней неприятности?

- А ее я никогда не видала любезнее, сказала мистрис Патмор-Грин. - Она кажется нисколько не заботится об этом.

Муж и жена не сказали ни слова друг другу, когда возвращались домой. Мери исполнила свою обязанность, не подала и вида в публике, но не желала заставить его думать, будто простила ему жестокость его подозрений.