Попенджой ли он?
Глава XLIV. Что говорили о в этом бротертонские духовные сановники.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава XLIV. Что говорили о в этом бротертонские духовные сановники. (старая орфография)

Глава XLIV.
Что говорили о в этом бротертонские духовные сановники.

Если бы Джек постучался в дверь и спросил леди Джордж, его, конечно, не приняли бы. Она выносила в эту минуту, почти с безмолвным упорством, свирепый гнев приведенного в негодование мужа.

"Она была убеждена, говорила она: "что для нея не годится ехать теперь в Кросс-Голл, или куда бы то ни было к Джерменам, пока о ней говорят такия вещи, какие сказал маркиз." Если бы лорд Джордж мог уверять, что маркиз был на ножах с своими родными, как несколько недель тому назад, этот аргумент не имел бы никакого основания. Но он не мог уверить в этом, и могло показаться, что поехав в Кросс-Голл, она берет сторону против отца. Она ссылалась, главное на это, а так как лорд Джордж был не мастер убеждать, то, разумеется, она одержала верх, ссылаясь безпрестанно на обещания мужа отвезти ее к отцу. Он опирался только на власть мужа - власть неограниченную, законную и неоспоримую.

- Но если ты велишь мне поссориться с моим отцом? спросила она.

- Я не велел тебе ничего подобного.

- Но если?

- Тогда ты должна поссориться с ним.

- Я не могла бы и не захотела бы, ответила она.

На следующее утро она не поехала, да муж даже и не заезжал за ней, убежденный в её упорстве. Но уходя, он сказал, что если она разстанется с ним теперь, то эта разлука может сделаться вечною. Её отец, однако, предвидя эту угрозу, разуверил дочь.

- Он человек упрямый, сказал декан: - но добрый и добросовестный и любит тебя.

- Надеюсь, что он любит меня.

- Я уверен в этом. Он не ветренник. Теперь он отдал себя в руки брата, и мы должны ждать, пока ветер подует в другую сторону. Он постепенно увидит, как был несправедлив.

Итак, лорд Джордж уехал в Кросс-Голл утром, а Мери отправилась с отцом в Бротертон. Декан разсудил, что ему лучше, как можно скорее встретиться с своими клерикальными врагами. Он уже получил дружелюбное письмо от епископа, который спрашивал его, не пожелает ли он объяснить членам собора происшествие, случившееся в Скумбергской гостинице. Он ответил, что не желает объяснять ничего, но что, вернувшись в Бротертон, готов рассказать епископу всю историю, если епископ пожелает выслушать ее. Он видел руку Грошюта даже между вежливыми фразами епископа.

"В таком деле", говорил он в своем ответе: "я подлежу закону страны, а никакой другой власти".

Потом он прибавил, что по своему собственному желанию охотно разскажет все епископу.

История эта, конечно, произвела в Бротертоне большой скандал. Паунтнеру и Гольденофу сделалось стыдно за их воинственного декана. В драках, даже между мирянами есть что-то неблагородное, пошлое, грубое, что, разумеется, увеличивается, когда нападающий пастор. А эти каноники, хотя находились в приятных отношениях с деканом, были не прочь воспользоваться таким прекрасным оружием просив человека, который хотя был ниже их по происхождению, однако нисколько не был расположен им уступать. Но эти оба каноника были джентльмены, и хотя им хотелось несколько унизить декана, они, однако, не хотели сделать ему вред. Для них было достаточно лукавых намеков и полускрываемого торжества. Но по мнению Грошюта декан сделался негоден для своего места, которое для интересов церкви должен был занять такой человек, как сам Грошют, пастор богобоязливый, не сделавшийся известен своим наездничеством и сильными кулаками. В бротертонской Церковной газете появилась статья, в которой выражалась надежда, что будет дано какое-нибудь объяснение тех невероятных известий, которые к несчастию дошли до Бротертона. Потом, Грошют сказал кстати словцо епископу. Разумеется, он сказал, что это не может быть справедливо; но не лучше ли пригласить декана рассказать об этом самому? В статье слово "невероятных" употребил Грошют. Грошют, говоря с епископом, сказал, что это известие должно быть несправедливо. А между тем, он верил и радовался каждому слову. Он был человек благочестивый, а не сознавал, что употребляет все силы, чтобы оскорбить врага за спиной. Он ненавидел декана, но думал, что любит его.

- Мне кажется, ваше преосвященство, должны дать ему возможность оправдаться, сказал Грошют.

Епископ тоже был человек строгий; но его строгость главное относилась к нему самому. Он был строг в своих правилах. Но, зная свет лучше своего капеллана, он знал, что ему необходимо иметь большую снисходительность в сношениях с людьми. И в глубине сердца он любил декана. Когда случалась ссора, декан мог и принять удар и отплатить ударом, и потом не думать более об этом. Это было добродетелью в глазах епископа, но не Грошюта, который терпеть не мог, чтобы наносили удары ему и желал думать, что его собственные удары смертельны. Разсуждая об этом с епископом, Грошют выразил мнение, что если к несчастию эта история окажется справедлива, то декан должен оставить это место. Он думал, что деан должен видеть это сам.

- Мне говорили, что он положительно сидел в полиции, сказал Грошют.

Епископ разсердился на своего капеллана, но все-таки написал письмо.

Декан как только приехал в Бротертон, в тот же день отправился к епископу.

- Ну, милорд, сказал декан: - слышали вы эту чепуху?

- Я слышал кое-что, отвечал епископ.

Это был старик, очень высокий и очень худощавый, смотревший так как будто подавил в себе все наклонности к суетам этого нечестивого мира, но чрезвычайно вежливый в обращении, и отличавшийся старомодной учтивостью. Он улыбнулся, приглашая декана сесть, а потом выразил надежду, что никому не было сделано большого вреда.

- Здесь говорили о вреде очень сериозном, но я хорошо знаю, как слухи бывают преувеличены.

Лицо епископа приняло выражение огорчения и удивления.

- Когда этот негодяй был в моих руках, я не измеривал силы моего негодования. Он сказал мне, отцу, что моя дочь...

Он встал со стула, когда произнес гадкое слово, и прямо смотрел епископу в глаза.

- Если на земле есть чистота, нежная женская скромность, безхитростная веселость, положительное отсутствие всякой порочности, то их можно найти в моей дочери.

- Да, да; я уверен в этом.

- Она мое сокровище земное. У меня нет другого. Я не желаю другого. Я оскорбил этого человека некоторыми поступками относительно его семейства; и чтобы отплатить мне оскорблением, он не посовестился назвать этим словом свою невестку, мою дочь. Было ли время соображать имеет ли право духовное лицо пустить в ход свою физическую силу? Нет, милорд. Хотя вы старик, и вы попытались бы сделать тоже самое. Я схватил его и не моя вина если он не сделался калекой на всю жизнь.

Епископ смотрел на него молча, но чувствовал, что не в силах сделать выговор своему собрату.

- Теперь, милорд, продолжал декан: - вы слышали всю историю. Я рассказал ее вам, и не разскажу никому другому. Я рассказал ее вам не потому, что вы епископ этой епархии, а я декан этого собора - и следовательно не подчинен власти вашего преосвященства в подобном деле, но потому, что уважаю вас больше всех моих ближних, и желаю, чтобы истина была известна кому-нибудь.

Он замолчал, не прося молчать и не выражая желания, чтобы эта история была правильно передана другим.

- Он должно быть жестокий человек, сказал епископ.

- Нет, милорд; он вовсе не человек, а низкий скот, к несчастию стоящий выше карательных мер по своему богатству и званию. С радостью думаю, что он наконец получил некоторое наказание, хотя желал бы, чтобы бич попал в другия руки, а не в мои.

Тут он простился с епископом, который был очень к нему любезен.

- Я почти готов думать, что он прав, сказать епископ Грошюту,

- Прав, милорд! декан, ударивший маркиза Бротертонского, а потом попавший в полицию!

- О полиции я ничего не знаю.

- Могу я спросить, ваше сиятельство, как он это рассказал?

- Не могу передать этого вам, а просто говорю, что нахожу его правым.

Главные факты этой истории дошли до сведения каноников, хотя я сомневаюсь рассказал ли епископ все, что было передано ему. Отзывались очень сурово. Каноник Паунтнер сделал замечание при декане о воинственном духе, на что декан ответил намеком на возлияния Вакха, что каноник пропустил мимо ушей. Гольденоф спросил декана не было ли у него каких неприятностей с его благородным шурином.

На это декан ответил, что мистер Гольденоф должен бы научить своего благородного шурина лучшему обращению. Но вообще декан выдержал все очень хорошо, и был провожаем к своему месту как будто не было сцены в Скумбергской гостинице.

Одно время, без сомнения, Грошют и его приверженцы надеялись на вмешательство полиции, или на судебное следствие. Но ничего не было. Маркиз молча переносил боль в своей спине. Но в Бротертон пришло известие, что его сиятельство не будет более в Манор-Кроссе в этот год. Уезжая, он сказал, что вернется в конце осени. Но к начале июля сделалось известно, что по выезде из Скумберской гостиницы, он поедет за границу. В половине июля, сделалось известно, что вдовствующая маркиза с своими дочерьми и лордом Джорджем возвращаются в старый дом.

Между тем леди Джордж жила у отца, а лорд Джордж в Кросс-Голле; для света муж был разлучен с женой. Он был очень разсержен, особенно на отца своей жены. Мысль, что жена ослушалась его два, даже три раза, терзала его душу. Он запретил ей вальсировать, а она вальсировала, по мнению лорда Джорджа, с самым негодным человеком в Лондоне. Он приказал ей потом оставит отца и прилепиться к нему, а она прилепилась к отцу и бросила его. Что может сделать муж как не оттолкнуть жену при подобных обстоятельствах? Он был угрюм, мрачен, безмолвен, никогда не говорил о жене, не ездил в Бротертон, чтобы случайно не увидать ее; но все думал о ней и все желал быть с нею.

- Папа, могу я написать к нему? спросила она.

Но отец думал, что ей не следует делать первого шага, по-крайней-мере до отъезда маркиза. Обижена была она и первые шаги должна была сделать другая сторона. Потом наконец тихим шопотом, закрыв лицо, она сказала отцу важную тайну, прибавив несколько громче:

- Теперь папа я должна написать к нему.

- Да, душечка, это конечно, ты должна сказать ему.

Тогда декан пошел погулять по саду, вокруг собора и Ограды, уверяя себя, что скоро лордом Попенджоем будет его родной внук.