Попенджой ли он?
Глава LIII. Бедный Попенджой.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава LIII. Бедный Попенджой. (старая орфография)

Глава LIII.
Бедный Попенджой.

На следующее утро рудгамское общество собралось к первому завтраку в одиннадцатом часу. Всем было известно, что маркиз уехал - или уезжает. Мильдмеи были еще тут и баронесса, и Гаутоны, и черное наводнение соборного города. Накануне приехало несколько новых гостей. Грошют, сидевший за завтраком возле каноника Гольденофа, выразил свое мнение, что маркиз Бротертонский очень любезный господин.

- Он довольно вежлив с теми кто делает то, чего желает он, сказал каноник.

- Человек в его звании и положении, конечно, ожидает уважения от других.

- Человек в его звании и положении должен быть очень внимателен к правам других, мистер Грошют.

- Я боюсь, что его брат наделал ему неприятностей. Вы его родственник, каноник, и разумеется, должны знать все.

- Я решительно ничего не знаю об этом, мистер Грошют.

- Но надо сознаться однако, что декан поступил очень дурно. Позволить себе насилие пастору с знатным человеком!

- Вам, вероятно, неизвестно, что происходило в той комнате. Мне неизвестно. Но я скорее оправдаю декана чем маркиза.

- Но, как же ведь он пастор?

- Конечно, но он и отец. Если бы он был виноват, мы узнали бы об этом от полиции.

- Я не могу извинить пастора, употребляющого личное насилие, очень величественно сказал Грошют. - Он должен быль перенести скорее все, чем унизить свое священное звание.

Грошют надеялся вырвать от каноника какое-нибудь выражение враждебное декану, и потом уверить самого себя, что он завербовал нового союзника.

- Бедняжечка! говорила тетушка Джу мистрис Гольденоф.

Разумеется, она говорила о Попенджое.

- И вы никогда не видали его?

- Не видала.

- Мне говорили, что он бил миленький ребенок.

- Очень смуглый, кажется.

- А все эти... эти сомнения? Они теперь прекратились?

- Я никогда не знала многого о них, мис Мильдмей, и никогда не узнавала. Сама я всегда принимала за верное, что он Попенджой. Мне кажется эти вещи все принимают за верное, пока кто-нибудь не докажет противного.

накануне, а теперь ей сказали, что он уехал.

Леди Брабазон недели две была вполне убеждена, что Попенджой был не Попенджой, находясь в то время под влиянием очень сериозного письма от леди Сары. Но с тех пор распространилось мнение, что декан был не совсем в своем уме, и леди Брабазон стала верить законности Попенджоя. Она даже заезжала в Скумбергскую гостиницу и оставила коробочку конфет.

- Надеюсь, мистрис Гаутон, надеюсь; ссоры так ужасны между родными. Может быть Бротертон не совсем таков каким ему следовало бы быть.

- Он человек впрочем не дурной.

- Конечно, мистрис Гаутон, и совершенно приличной наружности. Я всегда находила, что Джордж очень сумасброден.

- Лорд Джордж бывает сумасброден иногда.

- Он такой упрямый, знаете. А со стороны декана я считаю это очень неприличным вмешательством, очень неприличным. Не скажу, чтобы я сама любила иностранцев. Мне было бы очень жаль, если бы мой сын женился на иностранке. Но если он вздумает жениться, я не вижу зачем говорить ему, что его наследник незаконный. Говорят, она очень достойная женщина и предана мужу.

В эту минуту вошел дворецкий и что то шепнул Де-Барону, который немедленно встал.

- Так мой племянник еще не уехал, сказала леди Брабазон. - Это он прислал за мистером Де-Бароном, я слышала его имя.

Слух не обманул ее. Маркиз точно прислал за Де-Бароном, который тотчас пошел наверх и нашел лорда Бротертона сидящого в шлафроке с чашкой шеколада и с бумагою в руке. Он не сказал ни слова, но подал эту бумагу, которая была телеграмма, Де-Барону. Телеграмма была на итальянском языке, а Де-Барон этого языка не знал.

- А! вы не понимаете, сказал маркиз. - Дайте. Маленький Попенджой скончался.

- Умер! вскричал Де-Барон.

- Да. Избавился от всех неприятностей - счастливчик! Ему не придется думать, что делать с собой. Мне еще до его отъезда сказали, что так должно быть.

- Я очень о вас сожалею, Бротертон.

- Какая в этом польза, старый дружище. Мне жаль, что я надоедаю вам, но я думал, что все-таки лучше вам сказать. Я не понимаю того, что люди называют огорчением. Не могу сказать, чтобы я особенно любил его, или что буду без него скучать. Его почти ко мне не приносили, а когда приносили, то он мне надоедал. А все-таки это меня кольнуло - это меня кольнуло.

- Разумеется.

- Для декана и Джорджа это будет торжеством. Это всего хуже. Но они еще не добились своего. Будь я самым жалким псом на свете, я буду поддерживать свою жизнь на сколько могу. У меня еще будет другой сын. Будет еще у них хлопот довольно, прежде чем они поселятся в Манор-Кроссе.

- Декан давно будет в могиле к тому времени, да также и я, сказал Де-Барон.

- Бедненький мальчик! Вы никогда его не видели? Его к вам не приносили, когда вы были в Манор-Кроссе?

- Нет; я его не видал.

- Его не очень гордились показывать! Нечем было любоваться. Честное слово я не знаю, законный был он или нет по английским обычаям.

Де-Барон вытаращил глаза.

- У них было на что опереться, но они принялись за это так грязно! Теперь все равно, но знаете, вам не надо повторять всего этого!

- И для хорошей борьбы было много оснований. Я не знаю, была она замужем или нет. Я никогда не мог этого узнать.

Опять Де-Барон вытаращил глаза.

- Теперь все кончено.

- Но если у вас будет другой сын?

- О! мы теперь обвенчаны! Мы венчались два раза. Я думаю, что декан знает об этом столько же как и я - а по всей вероятности и больше. Сколько шуму подняли из-за больного мальчика, который был приговорен к смерти.

- Могу я сообщить это моим гостям?

- Да; вы можете им сообщить. Подождите, пока я уеду. Если об этом не сообщить, то пожалуй скажут, что я это скрыл, а писать я не буду. Теперь Попенджоя нет. Если у этой молодой женщины родится сын, он не может быть Попенджоем, пока я жив. А я буду заботиться о себе. Ей Богу, буду! Представьте себе, если бы декан убил меня, он сделал бы свою дочь маркизой.

- Но он был бы повешен.

- Так я жалею зачем он не убил меня. Желал бы я знать как бы это было. Никто при этом не был, никто не видал, никто не слыхал. Ну, кажется, я теперь поеду. Поезд идет в два часа. Вы позволите мне взять у вас экипаж?

- Непременно.

- Проведите меня задним ходом и не говорите ни слова пока я не уеду. Я не хочу, чтобы обо мне соболезновали вслух и радовались изподтишка. Скажите Гольденофу, или моей сестре. Этого будет достаточно. Прощайте. Если пожелаете увидеть меня, то вам надо приехать в Комо.

Тут Де-Барон простился и маркиз стал приготовляться к отъезду.

Когда он садился в карету у боковой двери, к нему подошел Грошют.

- Итак ваше сиятельство оставляете нас! сказал капеллан.

Маркиз посмотрел на него, пробормотал что-то, и ворча сел в карету.

- Я жалею, что мы так скоро лишаемся вашего сиятельства.

Опять послышалось ворчанье.

- Я желаю вам сказать несколько слов.

- Мне! Что вы можете сказать мне?

- Если когда-нибудь я могу сделать что-нибудь для вашего сиятельства в Бротертоне...

- Вы не можете сделать ничего. Ступай!

Последния слова относились к кучеру, и карета покатилась оставив Грошюта на дороге.

все чувствовали, что леди Джордж сделалась гораздо важнее сегодня, чем была вчера. Чувствовали также, что и декан сделался важен, маркиз был очень любезен с дамами, и довольно вежлив с мужчинами кроме Грошюта. Но ведь не проживет же он до восьмидесяти лет. Он был женат, но все полагали, что он разошелся с своей женой. Может быть все они увидят леди Джордж маркизой Бротертонской, а её сына лордом Попенджоем.

- Умер! сказала леди Брабазон, когда леди Алиса с грустным лицом шепнула ей роковое известие.

- Он сегодня получил телеграмму из Италии. Бедный мальчик!

- Что же теперь будет делать маркиз?

- Полагаю поедет к своей жене, отвечала леди Алиса.

- Очень он был огорчен?

- Я не видала его. Он просто прислал мне сказать с мистером Де-Бароном.

Мистер Де-Барон после уверил леди Брабазон, что бедный отец был очень огорчен. Все общество выражало большое сожаление, каждый из присутствующих был бы теперь чрезвычайно вежлив к бедной Мери.

Маркиз с своими цветами, фруктами и французским ромом возвращался в Лондон, и если он был огорчен, то держал свое огорчение при себе. Вскоре после его приезда в Скумбергскую гостиницу, где должны были принять его, потому что он все еще платил за свою комнату, он дал знать, что поедет в Италию дня чрез два. В эту ночь и в следующую он не выезжал и ничем не привел в негодование мистрис Вокер. Лондон был пуст и никто не приезжал к маркизу. Два дня он не выходил из своей комнаты, той самой, где декан чуть не убил его, и не принимал никого кроме портного и парикмахера. Я думаю, что он по своему жалел об умершем ребенке, который если бы был жив, сделался бы наследником его титула и имения. Теперь все перейдет к его врагам! Жить одному в Скумбергской гостинице было не весьма приятно. Даже выезжать в своем экипаже по ночам было для него не очень приятно. Он мог делать что хотел в Комо, и никто там не ворчал, но что даже в Комо было ему приятно? Красивое местоположение ему надоело, и в нем уже не было на столько энергии, чтобы развлекать себя разнообразием. Целью его жизни было жить без контроля, и теперь в сорок-четыре года он находил, что выбранная им жизнь не имела никакой привлекательности. Он совершенно искренно сожалел, что не занялся обязанностями английского помещика. Хотя угрызений он не чувствовал и не верил, ничему хорошему, а все-таки сознавал, что если бы делал то, что другие называют хорошим, он устроил бы себя лучше. Нечто в роде зависти шевелилось в нем, когда он читал о вельможе, политическая жизнь которого не давала ему ни одной свободной минуты, для его частных дел; что-то в роде зависти, когда он слышал о другом джентльмене, у которого скот считался лучшим в Англии. Он был в родстве с лордом Грассангренсом и всегда презирал этого известного скотовода; но он мог теперь понять, что лорд Грассангренс желал жить, между тем, как для него жизнь была пестернима. У лорда Грассаигренса вероятно был хороший аппетит.

В последнее утро своего пребывания в Скумбергской гостинице, он получил три письма. Первое, распечатанное им, было от его старой матери, которая уже несколько лет не писала никаких писем. Оно заключалось в следующем:

"Дорогой Бротертон, - я слышала о бедном Попенджое, и так огорчена! Милый малютка! Мы все здесь очень несчастны, и я выплакала все глаза. Надеюсь, что ты не уедешь, не повидавшись со мною. Если ты позволишь мне, я приеду в Лондон, хотя я не была там, Бог знает как давно. Но может быть ты приедешь сюда в твой собственный дом. Я так этого желаю. Любящая тебя мать,

"PS. Пожалуста не выгоняй Джорджа в конце месяца".

На это он не разсердился, считая это весьма естественным, но бросил письмо как совершенно безполезное. Разумеется, он не будет отвечать. Они все знали, что он никогда не отвечает на их письма. Второе письмо было от лорда Джорджа:

"Любезный Бротертон, - не могу не выразить моего сочувствия к известию, которое я сейчас узнал. Я очень жалею, что ты лишился своего сына. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я говорю правду. Всегда твой

- Не верю ни одному слову, громко сказал маркиз.

По его мнению, брат его не мог говорить правду. Зачем, ему жалеть, когда он употребил все силы, чтобы доказать, что Попенджой не был Попенджой? Он скомкал письмо и бросил его. Разумеется, он не будет отвечать.

Третье письмо было от нового корреспондента:

"Любезнейший лорд-маркиз, прошу вас верить, что если бы я знал, в каком великом огорчении уезжали вы из Рудгамского Парка, я не позволил-бы себе безпокоить вас. Прошу вас верить также, когда я скажу, что я слышал о вашей великой потере с искренним сочувствием и соболезную о вас из глубины моего сердца. Пожалуста припомните, любезный лорд, что если вы обратитесь к кому следует за утешением, то, конечно, обратитесь не напрасно.

"Позвольте мне прибавить, хотя теперь не время для подобного уверения, что и его преосвященство епископ, и я пришли в великое негодование, когда услыхали об оскорблении, нанесенном вам в гостинице. Я не скрываю моего мнения, что декана бротертонского следовало лишить места.

"Имею честь быть, милорд-маркиз, с чувствами непритворного уважения, покорнейшим слугою вашего сиятельства