Попенджой ли он?
Глава LXIII. Попенджой родился и окрещен.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Попенджой ли он? Глава LXIII. Попенджой родился и окрещен. (старая орфография)

Глава LXIII.
Попенджой родился и окрещен.

Наконец во всей славе и роскоши Манор-Кросса, родился новый Попенджой. Судьба, так долго не благоприятствовавшая Бротертонскому дому, теперь улыбнулась. У Джерменов был новый наследник, настоящий Попенджой, и старая маркиза, когда ей показали ребенка, на время забыла свои горести, и торжествовала вместе со всеми.

Безпокойство декана было так велико, что он захотел непременно остаться в Манор-Кроссе. Нашли невозможным отказать в такой просьбе в такое время. Теперь, наконец, манор-кросския дамы постепенно простили декану. Старой маркизе о нем не упоминали, и она, вероятно, забыла об его существовании; но маркиз, повидимому, находился с ним в полной дружбе, а сестры покорились обстоятельствам и говорили с ним, как с отцом маркизы.

Двое суток до рождения ребенка и двое суток после этого, все в Манор-Кроссе находились в таком волнении, как будто это был первый ребенок, явившийся на свет в каком-нибудь новом золотом веке. Было так важно, что после всех недавних неприятностей, Попенджой - настоящий Понепджой - родился в Манор-Кроссе от английских родителей - маленький лорд, как назвала его мистрис Тоф.

- Ангельчик! сказала бабушка. - Я знаю, что он выростет затем, чтобы прибавить новый почет к нашей фамилии, и сделает для нея столько же, сколько сделал прадед.

Этот прадед был граф, и пожалован маркизом по ходатайству Питта.

- Джордж, продолжала старушка: - надеюсь, что будут трезвонить и зажгут потешные огни и арендаторам позволят на него взглянуть.

Трезвон и потешные огни были, но в нынешнее время арендаторы более заняты, чем были прежде, и не так дорожат наследниками поместьев, как их отцы.

Радость декана, хотя не так восторженно выражалась, была так же сильна и горделива, как маркизы. Когда его впустили на минуту к дочери, слезы потекли по его лицу, когда он молитвой испрашивал благословение неба на нее и ребенка. Леди Сара, находившаяся при этом, начала сомневаться, верно ли она поняла характер этого человека. В нем была неизъяснимая нежность, тихий мелодический голос, какая-то приятная торжественность, с которой набожность смешивалась с любовью и счастием! Что он был любящий отец известно было всегда, но теперь нельзя было не сознаться, что он как будто происходил от какой-нибудь благородной фамилии, или был сыном и внуком архиепископов. Как он поступил бы, если бы дочь его вышла за викария в Погсти, как она сама заметила однажды, леди Сара не стала допрашивать себя, она находила благоразумным, что Попенджоя встречают с большей нежностью чем рождение обыкновенного ребенка.

- Вам пришлось много перенести, Бротертон, сказал декан, взяв за руку своего знатного зятя: - но мне кажется, что это вознаградит вас за все.

На глазах его были слезы непритворной радости. Он дожил до счастливого дня и мог теперь умереть спокойно. Но он умирать не желал. Мечта о юном Попенджое, блестящем как звезда, прекрасном как Аполлон, со всей славою аристократических почестей, стоящем в Нижней Палате и говорящем с скромным, но твердым красноречием, между тем, как он, декан, занимает уголок в галерее, еще находилась пред его глазами.

Кто мог назвать этого человека эгоистом? Он не для себя желал почета. Хотя был богат, он не желал первенствовать в Ограде. Привычки его были просты. Счастие его жизни состояло в том, чтобы сделать счастливою свою дочь. Но он был подвержен одной слабости, портившей его другия достоинства, которые иначе были бы велики. Ему следовало гордиться своим низким происхождением и знать, что лучшим достоинством было то, что, родившись в низком звании, он сам себя возвысил. А он не переставал стыдиться конюшни, и думал, что эту грязь может смыть только величие его дочери и благородство её детей. Ему может быть посчастливилось более, чем он заслуживал. Он мог продать ее какому-нибудь лорду, который пренебрегал бы ею и презирал бы ее. Но на зятя своего, маркиза, он мог положиться вполне.

Всех скромнее отнесся к рождению Попенджоя отец. Когда декан поздравил его, он просто улыбнулся и выразил надежду, что Мери перенесет все хорошо.

- Отчего ей не перенести хорошо, сказал декан: - она прекрасного здоровья и ничего дурного не случилось с нею.

- Мы все-таки должны быт осторожны, сказал маркиз.

Он ни разу не назвал своего сына Попенджоем и долго не называл. Он был рад рождению наследника, но последнее время имя Попенджой не было приятно для его слуха.

Ничего дурного не случилось. Мать и сын были здоровы. Наступили крестины, а вместе с тем и хлопоты для маркиза. Завещание покойного маркиза навлекло много хлопот.

Наличных денег не было совсем. Даже постель, на которой лежала мать с ребенком, принадлежала Джеку Де-Барону. Они положительно пили портвейн Джека Де-Барона и делали масло из молока его коров. Джек, который теперь должен был иметь своего поверенного, изъявил желание не подвергать семейство маркиза никаким неудобствам, и уверял, что всякое предложение маркиза будет для него законом. Но было необходимо привести в ценность все, или купить самим, или продать тем, кто захочет купить. Как бы то ни было, а денег не было, и маркизу, который терпеть не мог занимать, сказали, что он должен обратиться к заимодавцам. Тогда декан предложил вместе с мис Талловакс дать необходимую сумму. Маркиз покачал головою и не сказал ничего. Это предложение было для него очень неприятно.

Потом было сделано другое предложение. Но прежде следует объяснить, что на важный вопрос о крестном отце и крестной матери было обращено большое внимание. Его королевское высочество герцог Виндзорский заявил, чрез молодого лорда Брабазона, что он будет крестным отцом. Декану очень хотелось быть крестным отцом своего внука, но он не вызывался, чувствуя, что если ему откажут, то это произведет холодность, которой он сам не будет в состоянии преодолеть. Он был бы в восторге, если бы мог в своем соборе крестить маленького Попенджоя; но он не выразил этого желания и скоро услыхал, что герцог Донстебль, дальний родственник, будет товарищем его королевского высочества. Он улыбнулся и ничего не сказал о себе, но подумал, что его щедрость могла быть лучше вознаграждена.

В это время мис Талловакс приехала к декану и на следующее утро декан приехал в Манор-Кросс с предложением от старушки. Она тотчас даст для Попенджоя двадцать тысяч фунтов в руки его отца, с условием, чтобы ей позволили быть крестной матерью.

- Мы не можем согласиться принять эти деньги, очень сериозно сказал маркиз.

- Почему же? Мери её ближайшая родственница. Она, разумеется, откажет свои деньги Мери или её детям, если ее не оскорбят. Старые люди, когда они щедры, любят при жизни раздавать деньги, которые скоро должны остаться после них. Женщины более щедрой как моя старая тетка, на свете нет.

- Она очень щедра; но я боюсь, что мы не можем принять.

- Для себя я не просил этой чести, но право думаю, что старушке вы можете сделать это удовольствие. Двадцать тысяч фунтов сумма важная, и была бы так полезна, именно теперь!

Это была правда, но отец отказался. Декан, однако, знавший своего зятя, решил, что эти деньги терять не надо, и обратился к Ноксу. Нокс приехал в Манор-Кросс и имел продолжительное совещание, при котором присутствовали декан и леди Сара.

- Положим, сказал декан: - что эта просьба сумасбродная, но имеете ли вы право отказываться от двадцати тысяч фунтов, предлагаемых Попенджою?

- Это не подкуп, леди Сара, заметил Нокс: - нет ничего безразсудного в том, что мис Талловакс дарит деньги своему внуку; и нет ничего безразсудного в том, что она желает этой чести, так как она двоюродная бабушка ребенка.

После сильного сопротивления, щедрое предложение мис Талловакс было принято. Двадцать тысяч фунтов были очень нужны, а крестная мать не могла же, сделать вред ребенку. Потом узнали, что это предложение соединено еще с другим условием. Мальчика надо назвать Талловаксом!

Против этого были и отец, и мать, и сестры, пока не узнали, что старушка не требовала Талловакса как первое имя, или даже как второе. Достаточно, чтобы Талловакс было включено между другими именами. Наконец решили, что мальчика назовут Фредерик-Августус-Талловакс.

Крестины были не очень пышны, оба герцога не присутствовали лично, декан заменял одного, а каноник Гольденоф другого.

Мери в это время уже вышла из спальни и приставала к мужу, чтобы он отвез ее в Лондон. Не была ли она очень послушна и исполняла все, что предписывали ей? Не видят ли все, что она может даже поехать в Петербург и вернуться оттуда, если бы это путешествие оказалось необходимо? Муж уверял ее, что она не доехала бы до половины пути.

- Но Лондон в десять раз ближе, доказывала Мери с женской логикой.

Вот некоторые из поздравительных писем полученных ею во время выздоровления.

Гросвенорская площадь.

"Любезная маркиза, разумеется, я имела о вас известие время от времени, и разумеется, была в восторге. Во-первых, никто из нас не мог очень сожалеть о вашем несчастном девере. Право гораздо лучше для всех, что лорд Джордж получил титул и имение, не говоря уже о тех выгодах, которые свет ожидает от молодой и очаровательной леди Бротертон. Мне сказали, что у дома на Сент-Джемском сквере стоят леса. Я проезжала там намедни и думала скоро ли удостоюсь честью получить билет с извещением, что маркиза Бротертонская в такие-то дни бывает дома.

"Но, разумеется, малютка самый важный предмет. Пожалуста скажите мне в каком он роде, я знаю, что у него две руки и две ноги, потому что даже молодому лорду Попенджою не позволяется иметь больше; но об его особенных прелестях вы должны мне прислать реестр, если уже вам позволено держать в руках перо. Я могу себе представить какому кроткому тиранству подвергается он от ваших уважаемых сестриц, и лорд Джордж - прошу у него извинения, маркиз - вероятно, тоже очень заботится о нем. Не находите ли вы перемену в вашем имени очень неприятной относительно белья? Все ваше приданое так скоро не годится никуда.

"А теперь я могу сообщить вам секрет, есть надежда на появление маленького Джиблета, разумеется, об этом не следует говорить так рано, но почему маленький Джиблет не может точно так родиться как Попенджой? Только он не будет Джиблетом пока милый старичок лорд Гослинг не пустит подагры в свой желудок. Говорят, что разсердившись на женитьбу сына, он отказался от шампанского, и ограничивается двумя бутылками бордосского каждый день. Но Джиблет, самый счастливый муж из моих знакомых, говорит, что его жена стоит всего.

"Итак наш приятель капитан сделался миллионером! Какое странное завещание! Я с одной стороны рада, потому что люблю капитана и сама отказала бы ему что-нибудь, если бы у меня что-нибудь было. Мне кажется, что ему следует жениться на своей прежней возлюбленной. Я люблю справедливость, а это было бы справедливо. Он завтра женится, если вы велите ему. А мне пришлось бы целый месяц усиленно стараться. Сколько он получит? Я слышала о разных суммах - от сотни тысяч до нескольких сотен. А все-таки это завещание доказывает, что маркиз был помешан - как я говорила всегда.

"Вы верно приедете в Мюнстер-Корт, пока дом на сквере не будет отделан. Или наймете какой-нибудь меблированный дом месяца на два. Дом в Мюнстер-Корте мал, но очень хорошенький, и я желала бы увидеть erо опять.

"Поцелуйте за меня маленького Попенджоя и считайте меня, любезная леди Бротертон, вашим преданным старым другом

Другое письмо было от их приятеля капитана.

"Любезная леди Бротертон, - падеюсь, что ничего нет дурного с моей стороны поздравить вас с рождением вашего сына. Поздравляю вас от всего сердца. Надеюсь, что когда-нибудь, на старости лет, я с ним познакомлюсь и напомню ему, что когда-то знал его мать. Я был намедни в Манор-Кроссе, по, разумеется, не мог видеть вас. Меня пригласили по поводу этого странного завещания, но для меня было гораздо страннее то, что я так скоро очутился в вашем доме. Случай был не очень веселый.

"Желал бы я знать, кого более удивило завещание - вас или меня?"

"Насколько мне известно, он вовсе меня не знал до встречи в Рудгаме. Я не нуждался в его деньгах, хотя был довольно беден. Не знаю, что буду делать теперь; но в Перим я не поеду.

"Мистрис Джонс говорит, что вы скоро будете в Лондоне. Надеюсь, что вы позволите мне приехать к вам. Всегда искренно вам преданный

Оба эти письма доставили Мери удовольствие, и на оба ответила она. На шутки своей старой приятельницы она ответила также шутками, говорила, что нисколько не намерена торопить работников на Сент-Джемском сквере и до окончания работ будет жить в Мюнстер-Корте. Относительно того, что их молодой приятель сделает с деньгами, она не могла сказать ничего. Поручений она не принимала - хотя может быть это было бы лучше - и так далее.

"очень, очень рада", что он получил в наследство деньги покойного маркиза.

это. Письмо было от Аделаиды Гаутон, и когда Мери распечатала его, в глазах её сверкнул гнев, которого её друзья может быть никогда не видали. Письмо заключалось в следующем:

"Любезная леди Бротертон - неужели вы, наконец, не забудете прошлого? Что еще может сделать бедная женщина, как не просить прощения и обещать никогда более не провиниться? Стоит ли нам обеим, так давно знающим друг друга, ссориться о том, что в сущности не значило ничего. Это был глупенький роман, отголосок прошлого чувства - сумасбродство, если вы хотите, но невинное. Я признаюсь в своей вине, посыпаю голову пеплом; и наверно после этого вы дадите мне разрешение в грехах?

"А теперь, принеся извинение, которое, я надеюсь, будет принято, я прошу у вас позволения поздравить вас со всем вашим счастием. Смерти вашего деверя, разумеется, все мы ожидали. Мистер Гаутон уже за месяц слышал, что он не может остаться жив. Разумеется, все мы чувствуем, что имение перешло в гораздо лучшия руки. Я так рада, что у вас сын. Милый Попенджой! Пожалуста, пожалуста простите мне, чтобы я имела возможность расцеловать его. Остаюсь вашим преданным старым другом

что может унижаться до такого фальшивого и раболепного извинения. Вот как Мери приняла письмо своей корреспондентни. Какая женщина простит другой любовные письма к её мужу? А эта отвратительная женщина - для Мери она была положительно отвратительна - пыталась отнять от нея сердце её мужа! Было много улик против мужа, но об этом Мери совсем забыла. Она нисколько не думала, чтобы Аделаида была предпочтена ей. У её мужа были глаза, сердце, здравый смысл. Он мог видеть, чувствовать и распознавать. За мужа она нисколько не боялась, но ничто на свете не могло заставить ее простить мистрис Гаутон. Она подумала, стоит ли показывать письмо мужу, а потом разорвала его на клочки и бросила.