| Автор: | Уаймен С. Д., год: 1893 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
ГЛАВА III
Две женщины
Чтобы доказать маркизу Рамбулье мою искреннюю благодарность, я проводил его до дому, причем нашел, что и он был настолько же доволен собой, а следовательно, и мной.
С некоторого времени я почти полюбил его. Право, это был человек, преисполненный высоких патриотических чувств; и не легко было подыскать ему равного по уму и нравственным качествам. Ему недоставало только той природной способности возбуждать к себе сочувствие, которая придавала такое обаяние де Рони и королю, моему повелителю.
Дома меня ожидала неожиданность в виде записки, при этом никто не знал, каким образом она ко мне попала. Зато содержание записки было достаточно ясно. Она гласила:
'Милостивый государь! Если Вы согласитесь встретить меня сегодня, в 3 ч. пополудни, в садике, что перед домом Сестриц, то этим окажете услугу и Вам самим, и нижеподписавшейся Марии де Брюль'.
Вот и вся записка, набросанная женским почерком. Но этого было достаточно, чтобы привести меня в крайнее смущение. Симон, проявивший живейшую радость по поводу моего спасения, убеждал меня поступить с этой запиской так же, как с приглашением на паперть собора, то есть не обращать на нее никакого внимания. Но я держался другого мнения, главным образом по трем причинам: просьба была очень пряма и определенна; время было назначено не позднее; наконец, место для свидания было выбрано не столь отдаленное, чтобы можно было опасаться какого-либо насилия, хотя в то же время оно как раз годилось для свидания, при котором нежелательно присутствие многочисленного общества. К тому же этот садик находился всего на расстоянии выстрела из лука от моей квартиры, хотя и был расположен в дальнем конце улицы Сен-Дени. Можно было найти еще много причин, по которым госпоже Брюль желательно было видеть меня, и некоторые из них близко касались меня самого. Словом, я не обратил внимания на увещевания Симона и в назначенный час отправился на место свидания - чистенькую, вымощенную площадь недалеко от улицы Сен-Дени. Вышел я на площадь узким переулком, идущим как раз от этой улицы. Место это, с возвышающимся над ним зданием Сестриц, как нельзя более подходило для созерцания; и мне пришло в голову, что моя госпожа должна была поджидать меня именно у Сестриц, так как, когда я вошел на площадь, она была еще пуста. Спустя минуту она уже стояла передо мной, хотя с улицы не проходил никто. Она была в маске; вся фигура ее была закутана в длинный плащ. Ее чудные волосы и прекрасное сложение, поразившее при нашей первой встрече в ее доме, были скрыты от меня; но я все-таки настолько ясно мог разглядеть очертания ее фигуры, чтобы безошибочно сказать, что это была именно госпожа Брюль, и никто другой. Она обратилась ко мне тоном, в котором слышались горечь и раздражение, чего я и ожидал.
- Итак, сударь, я надеюсь, вы довольны вашей работой?
- Не знаю, сударыня, в чем бы я мог упрекнуть себя. Как бы то ни было, полагаю, что вы пригласили меня не для того, чтобы упрекать за чужую вину, хотя эта вина и открылась благодаря мне.
- Сударыня! - терпеливо возразил я ей; в эту минуту я искренно жалел ее. - Вспомните хоть на одно мгновение о том, сколько зла причинил мне ваш супруг и как мелок, незначителен в сравнении с этим злом, мой поступок с вашим мужем.
- С моим мужем! - воскликнула она с таким ожесточением и страстностью, что я остолбенел. - Вы МНЕ насолили! Да, мне! Что я вам сделала, чтобы выставлять меня на посмешище, предавать меня злобе и ярости людей, не знающих ни жалости, ни сострадания? Что такого я вам сделала, сударь?
- Согласен, сударыня, - отвечал я, печально покачав головой. - Я действительно обязан дать вам удовлетворение и сделаю это, насколько будет в моей власти. Но я скажу более, - продолжал я, так как ее слова глубоко тронули меня. - По одному пункту я должен возбудить обвинение против вашего супруга. Я глубоко убежден, что он похитил женщину, находившуюся на моем попечении, не из любви к ней, но из политических расчетов, действуя в качестве поверенного другого лица.
Ее точно обухом пришибло.
Я повиновался, но едва успел произнести слово, как она сорвала с себя маску и взглянула мне прямо в лицо пристально: рот ее был полуоткрыт; весь вид был какой-то напряженный. Только теперь я заметил, как сильно она переменилась за эти несколько дней. Щеки ее заметно побледнели и осунулись, под глазами были темные круги.
- Можете ли вы поклясться мне в этом? - сказала она мне наконец с худо сдерживаемым раздражением, дотронувшись своей трепещущей рукой до моего плеча.
- Это правда, - ответил я поспешно.
Она захлопала в ладоши и с выражением горячей мольбы подняла глаза к небу. В то же время на лицо ее снова возвратился прежний румянец и оно приняло то выражение здоровья и бодрости, которыми я так восхищался сначала: казалось, она действительно преобразилась в одно мгновение. Ее губы дрожали, голубые глаза увлажнились слезами. Никогда мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь представлял такое сходство с Мадонной, которую чтут католики. Впрочем, перемена эта была столь же мимолетна, как внезапна и удивительна. Вдруг она, казалось, впала в изнеможение. Она закрыла лицо руками, застонала: и видно было, как из-под ее пальцев капали слезы, которые она тщетно старалась удержать.
то любит теперь. Слишком поздно!
Она казалась в таком изнеможении, что я принужден был помочь ей дойти до скамейки у стены, в нескольких шагах от нашего места. Здесь я должен сознаться, что не без труда и не без горьких упреков самому себе удалось мне ограничиться теми благоразумными услугами, которых в данном случае от меня требовали мой долг и ее положение. Успокоить ее относительно супруга оказалось невозможным, а утешить презрением к нему мне не позволяли ни моя скромность, ни чувство чести, хотя последнее и подвергалось сильному искушению. Впрочем, она быстро пришла в себя, снова надела маску и, обратясь ко мне, торопливо промолвила, что ей нужно сказать мне еще несколько слов.
- Вы честно поступили со мной. И, хотя у меня есть достаточно поводов ненавидеть вас, скажу вам: берегитесь! Вам удалось спастись прошлой ночью... Я знаю все: я сама и сделала тот бархатный бантик, думая переслать вам его, чтобы устроить настоящее свидание, а он воспользовался им как приманкой... Но у него есть еще средства. Итак, повторяю, берегитесь!
Я вспомнил о нашем условии с ним на завтрашний день, но ограничился тем, что сказал, наклоняясь к руке, которую она протянула мне на прощание:
- Сударыня! Очень благодарен и признателен и за ваш совет, и за ваше прощение.
два человека и наблюдали за нами. Один из них был Симон Флейкс, другой - замаскированная женщина, ниже среднего роста, одетая в амазонку, - словом, мадемуазель де ля Вир!..
Я узнал ее тотчас же. Но чувство облегчения, которое я испытывал, видя ее невредимой и в Блуа, было смешано с чувством тревоги и досады на Симона, который был так неосторожен, что заставлял ее без всякой нужды показываться на улице. Да и сам я был немного смущен, не зная, как долго она и ее спутник следили за мной. Чувство это еще более усилилось, когда, обернувшись, чтобы окончательно откланяться госпоже Брюль, я взглянул еще раз на переулок и увидел, что девушка и ее спутник уже ушли. Как меня ни мучило нетерпение, все же я не мог так вдруг, грубо покинуть женщину, не выказав ей сочувствия, после того как она поведала мне свое горе: я продолжал стоять с непокрытой головой до тех пор, пока она не исчезла в доме Сестриц. Затем я поспешил домой, рассчитывая, что мне удастся нагнать мадемуазель раньше, чем она придет. Но мне суждено было встретить новое, очень серьезное препятствие. При повороте с улицы Сен-Дени в мой переулок я услышал голос, зовущий меня по имени. Я оглянулся и увидел, что за мной бежал Бертрам, конюх маркиза Рамбулье - его доверенное лицо. Он принес мне от своего хозяина в высшей степени важное, по его словам, известие.
- Маркиз не решился довериться письму, - сказал он, отведя меня в уединенный угол. - Он заставил меня выучить сообщение наизусть. 'Передай де Марсаку, что то дело, для которого он оставлен в Блуа, должно быть сделано быстро или же его вовсе не стоит делать. В том лагере что-то замышляется; я еще только не знаю наверное. Но теперь пришло время вбивать гвозди. Я знаю его усердие и полагаюсь на него'.
Часом ранее я выслушал бы подобное известие с большим сомнением и недоумением. Теперь же, узнав о прибытии мадемуазель, я ответил маркизу в том же духе и, распрощавшись самым любезным образом с Бертрамом, которого глубоко уважал, поспешил домой. Я трепетал от радости, что наконец-то наступило желанное время - явилась ожидаемая мною женщина; теперь-то я мог, с честью для себя и с пользой для других, выполнить поручение, возложенное на меня господином де Рони. Не буду отрицать, что к этому чувству примешивалось и некоторое возбуждение, вызываемое мыслью о том, что я скоро снова увижу мадемуазель. Поднимаясь по лестнице, я старался представить себе ее лицо таким, каким видел его в последний раз в окне в Рони. Мне казалось, что теперь у меня уже будет путеводная звезда на будущее время, и мне уже не так легко будет попасться в сети какой-нибудь ловкой кокетки. Но и теперь, как тогда, я никак не мог прийти к удовлетворительному или разумному выводу и только снова испытывал ту же тревогу, какую чувствовал после потери бархатного бантика, который она дала мне тогда. Я постучал в дверь, ведущую в комнаты, которые приготовил для нее этажом ниже моей квартиры. Но ответа не было. Полагая, что Симон увел ее наверх, я быстро поднялся. Каково же было мое удивление и разочарование, когда оказалось, что и в этой комнате не было никого, кроме лакея, которого Рамбулье предоставил в мое распоряжение.
- Где они? - спросил я у него отрывисто, держась за ручку двери.
- Да, да! - вскричал я нетерпеливо, со страхом в сердце.
- Она вышла с Симоном Флейксом тотчас же по прибытии, и до сих пор они не возвращались.
Едва он успел произнести эти слова, как я услышал, как несколько человек вошли в нижнюю комнату и стали подниматься по лестнице. Я уже не сомневался, что мадемуазель и паренек отправились домой другой дорогой и что их что-нибудь задержало: я обернулся со вздохом облегчения, чтобы встретить их. До когда гости вошли, оказалось что это были конюх господина Рони, такой же толстый, неуклюжий, с такими же выпуклыми блестящими глазами, как всегда, да двое вооруженных слуг.