| Автор: | Уаймен С. Д., год: 1893 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
ГЛАВА IV
'Женщина располагает...'
Едва нога конюха коснулась верхней ступеньки лестницы, я выскочил ему навстречу.
- Послушайте, где ваша хозяйка? - спросил я его. - Где мадемуазель де ля Вир? Живей! Скажите мне, что вы сделали с нею?
На лице его изобразилось недоумение.
- Где она? - повторил он голосом, в котором слышалось изумление, смешанное с тревогой. - Да она, должно быть, здесь. Я оставил ее менее часа тому назад. Господи! Да разве ее уже нет здесь?
Его испуг удесятерил мою тревогу.
- Нет! Она ушла. Но вы! Какая нелегкая дернула вас оставить ее здесь одну, без всякой защиты? Говорите же, черт вас побери!
Он облокотился на перила, даже не пытаясь возражать или оправдываться. В эту минуту он менее всего походил на проворного, смелого парня, который несколько минут тому назад поднимался по лестнице.
- Ах я дурак! - простонал он. - Я видел здесь вашего слугу Симона, и еще Фаншетта, которая не уступит любому мужчине, была со своей госпожой. Я пошел отвести лошадей в стойла... Я не подозревал ничего дурного. Теперь же... О, Господи! - воскликнул он, выпрямляясь во весь рост, и лицо его приняло скорбное выражение. - Я пропал! Мой господин никогда не простит мне.
- Вы пришли прямо сюда? - спросил я, рассудив, что, он, похоже, был виноват не более, чем я незадолго до него.
- Мы прошли прямо в квартиру господина Рони и там нашли ваше письмо с приглашением прибыть сюда. Мы немедленно и отправились прямо сюда.
- Возможно, что мадемуазель уже вернулась, и они где-нибудь поблизости. Оставайтесь здесь и глядите в оба, а я сейчас пойду и посмотрю. Позвольте одному из ваших людей пойти со мной.
Он кивнул головой в знак согласия. Будучи от природы человеком, равно готовым как давать приказания, так и получать их, он успокоился. Я же стремглав сбежал по лестнице в сопровождении его слуги и минуту спустя был на улице Сен-Дени. День клонился к вечеру. На узких улицах было уже почти темно. В жителях, которые бродили по улицам, или стояли у своих дверей, сплетничая с городскими кумушками, замечалось то же оживление, что и утром. Как ни был расстроен, я не мог не обратить внимания на печаль, написанную на всех лицах, вероятно, по случаю близкого отъезда короля. Минут через пять мы дошли до квартиры господина Рони. Я постучал в дверь, признаться, довольно нетерпеливо и с весьма малой надеждой на успех. Однако не прошло и минуты, как дверь отворилась, и я увидел перед собой Симона Флейкса!
Узнав меня, он попятился назад с искаженным от страха лицом и отступил к самой стене, подняв руку, вооруженную пистолетом.
- А, вот наконец ты, негодяй! - воскликнул я, едва сдерживаясь. - Сию же минуту говори мне, где мадемуазель? Иначе, клянусь Богом, я забуду, чем обязана тебе моя мать, и тебе придется плохо!
В первое мгновенье он злобно взглянул на меня, оскалив зубы, и как будто хотел ответить отказом, но затем одумался и угрюмо указал рукой вверх.
- Ступай вперед и постучи в дверь! - сказал я, касаясь рукоятки моей шпаги.
Испуганный моей решимостью, он повел нас в ту самую комнату, где в первый раз застал нас Рамбулье. Остановившись перед дверью, он тихонько постучал. В ответ послышался резкий голос, приглашавший нас войти. Я отворил задвижку, вошел в комнату и запер дверь изнутри.
Мадемуазель, все еще одетая в свою амазонку, сидела на стуле перед очагом, в котором весело трещал недавно зажженный огонь. Она сидела спиной ко мне и не повернулась, когда я вошел, но продолжала с рассеянным видом играть завязками маски, лежавшей у нее на коленях. Фаншетта стояла позади, вытянувшись во весь рост и сложив руки с таким видом, что я сразу догадался, в чем дело: она не одобрила последней прихоти своей госпожи, в особенности же неосторожности, с которой она решилась вторично, в сопровождении столь незначительной охраны, как Симон, отправиться туда, где ей пришлось уже столько выстрадать. Я еще более утвердился в своем предположении, увидя, как прояснилось угрюмое лицо служанки при виде меня, хотя она встретила меня таким небрежным кивком головы, который можно было принять за все что угодно, только не за знак благосклонности. Она слегка тронула за плечо свою госпожу и сказала:
- Здесь господин де Марсак.
- Добрый вечер! - промолвила она.
Это приветствие показалось мне таким кратким и пошлым после всего испытанного нами, не говоря уже о двусмысленном прощании нашем, что приготовленная речь замерла на моих губах: я только глядел на нее в замешательстве и смущенно молчал. Все лицо ее было бледно, за исключением губ. Глаза, окаймленные темными бровями, глядели строго и, вместе с тем, утомленно. И снова, при взгляде на нее, у меня не только словно отнялся язык, но и весь мой гнев внезапно пропал. Хотя я только что стремглав взбежал сюда с намерением разнести всех и вся, но едва очутившись перед лицом девушки, забыл и про свое новое платье и меч, и про звание, которое уже носил при дворе: меня внезапно охватило то сознание моего ничтожества, которое я каждый раз испытывал в присутствии ля Вир.
- Добрый вечер, мадемуазель, - вот и все, что я мог сказать ей.
Заметив, без сомнения, производимое на меня действие, она несколько минут не прерывала молчания, еще более усиливая мое замешательство. Наконец она сказала равнодушно:
- Фаншетта! Быть может, господин де Марсак хочет сесть? Подайте ему стул. Боюсь, что после его успехов при дворе наш прием покажется ему слишком холодным. Но, - прибавила она, окидывая меня исподлобья язвительным взглядом, - мы ведь люди простые, деревенщина.
Я сухо поблагодарил ее, сказав, что не сяду, так как не могу оставаться здесь долее.
- Боюсь, - продолжал я, стараясь придать своему голосу бесстрастный тон, - что Симон причинил вам напрасное беспокойство, приведя сюда, вместо того чтобы предупредить вас, что я приготовил вам помещение в моем доме.
- Симон тут ни при чем! - ответила она сухо. - Я предпочитаю эти комнаты. Здесь мне удобнее.
- Может быть, и удобнее, - возразил я почтительно. - Но, как вам известно, я обязан заботиться о вашей безопасности. Дома у меня есть надежный сторож, который может отвечать мне за вашу неприкосновенность.
- Вы можете прислать сюда вашего сторожа, - ответила она с царственно-величественным видом.
- Но, мадемуазель...
- Разве вам не довольно того, что я предпочитаю эти комнаты? - резко ответила она, бросив на колени свою маску и оглядывая меня взором, в котором читалась нескрываемая досада. - Или вы глухой, милостивый государь? Позвольте вам сказать, что я вовсе не настроена объясняться с вами. Я устала от езды. Мне больше нравятся эти комнаты, и этого достаточно.
Твердая решимость, с которой мадемуазель произнесла эти слова, могла равняться разве только просвечивавшей сквозь притворное равнодушие злобной радости от мысли, что рушатся все мои надежды. Тут мною уже овладела неудержимая жажда мщения. С другой стороны, ее ребяческое сопротивление подавило странную робость, которую я испытывал в ее присутствии, и напомнило мне о моих обязанностях.
- Мадемуазель! - воскликнул я, пристально глядя на нее. - Простите, если я буду говорить откровенно. Теперь не время играть в игрушки. Люди, от которых вам удалось раз убежать, в настоящее время пришли в отчаяние, и решимость их удвоилась. Они, наверно, уже знают о вашем прибытии. Поэтому прошу, убеждаю, наконец, умоляю вас: послушайтесь меня. Или на этот раз при всем моем желании у меня уже не будет ни средств, ни сил спасти вас.
Не обращая никакого внимания на мои слова, она с язвительной усмешкой взглянула мне прямо в лицо и сказала:
- А знаете, ведь у вас значительно улучшились манеры с тех пор, как я видела вас в последний раз.
- Что вы хотите этим сказать, мадемуазель? - возразил я в замешательстве.
- Только то, что сказала, - резко ответила она. - Впрочем, этого и следовало ожидать.
- Стыдитесь! - воскликнул я, окончательно выведенный из терпения ее неуместной насмешливостью. - Неужели же вы не можете быть серьезны, чтобы не погубить окончательно и себя, и нас? Повторяю, вам небезопасно оставаться в этом доме. Я не могу привести сюда своих людей, так как здесь нет места для них. Если у вас есть хоть капля уважения, благодарности...
- Благодарности! - воскликнула она, судорожно теребя подвязки от маски и глядя на меня с таким видом, будто мое волнение весьма занимало ее. - Благодарности! Это очень хорошее слово и значит действительно очень много. Но это годится для тех, кто нам верно служит, господин де Марсак, а не для других. Вы, как я слышала, пользуетесь таким успехом, такими милостями при дворе, что с моей стороны было бы несправедливо присваивать себе монополию на ваши услуги.
- Но, мадемуазель... - тихо начал я и остановился, не смея продолжать.
- Вы говорили о наградах и милостях, - с усилием продолжал я. - Раз, один только раз получил я награду из рук одной дамы: это было в Рони, из ваших рук...
- Из моих рук! - воскликнула она с выражением холодного недоумения.
- Да, мадемуазель.
- Вы ошибаетесь, сударь, - ответила она, встав со своего места и глядя на меня равнодушным взглядом. - Я никогда не давала вам никакой награды.
Я покорно наклонил голову:
- Раз вы говорите, что не давали, этого достаточно.
- Нет... Но не заставляйте же меня быть несправедливой к вам, господин де Марсак! - возразила мадемуазель на этот раз быстро изменившимся тоном. - Если вы покажете мне подарок или награду, которую я дала вам, то, конечно, я поверю. Ведь видеть - значит верить, - добавила она с нервным смешком, между тем как весь вид ее выражал некоторую тревогу и даже робость.
Если мне когда приходилось сожалеть о своем беспамятстве (забыть о потере банта!), так именно в эту минуту. Я молча взглянул ей в лицо, на котором появилось было выражение какого-то чувства, даже как будто стыда, но миг спустя оно уже снова приняло суровое выражение.
- Ну-с, сударь? - нетерпеливо повторила мадемуазель. - Ведь доказать это так нетрудно.
- Его взяли у меня: думаю, это - дело господина Рони, - робко ответил я, недоумевая, какая нелегкая побудила ее предложить этот вопрос, да еще так настаивать на нем.
- Его взяли у вас! - воскликнула она, внезапно вскакивая с своего места и подступая ко мне. - Его взяли у вас! - повторила она, и голос и все тело ее дрожали от злобы и презрения, глаза сверкали, она судорожно рвала и мяла свою маску, превратившуюся уже в безобразный комок. - В таком случае, благодарю вас. Я предпочитаю свое толкование; ваше же невозможно... Позвольте сказать, что если мадемуазель де ля Вир делает подарок, то лишь человеку, у которого хватит ума и силы уберечь его даже от де Рони!..
Ее гнев опечалил, но не рассердил меня. Я чувствовал, что отчасти заслужил его, и рассердился больше на себя самого, чем на нее. Но, сознавая прежде всего необходимость спасти девушку, я заставил свое непосредственное чувство смириться перед требованиями минуты и решил прибегнуть к доводу, который, кажется, уж без сомнения должен был иметь вес.
- Не будем говорить обо мне, мадемуазель, - сказал я более официальным тоном. - Здесь есть одно соображение, которого вы не можете не принять во внимание - король...
- Король! - воскликнула она, резко перебивая меня, с гневным выражением лица, с видом какого-то непоколебимого упорства во всей фигуре. - Я не хочу видеть короля! Да, не хочу!.. Довольно я была игрушкой и орудием в руках других! Больше я не желаю служить только их целям. Я приняла свое решение. Не пытайтесь уговаривать меня, сударь: этим вы ничего не достигнете. О, как я была бы благодарна Небу, - добавила она с выражением горечи и печали, - если бы осталась в Шизэ и никогда не видала бы этого места!
- Но, мадемуазель, вы не подумали...
быть куклой. Можете силой увезти меня в замок, если вам угодно, но вы не сможете заставить меня говорить.
Я глядел на нее с удивлением, даже с робостью, не в силах понять, как женщина, которая перенесла так много, подверглась таким опасностям, проехала столько верст для известной цели, теперь, когда пришло время осуществиться ее планам, отказывается от них? Я начал убеждать ее всевозможными доводами, полагая, что она только и ждала того, чтобы ее уговаривали. Но все мои просьбы, убеждения, даже угрозы остались тщетными, а дальше этого я не мог идти. Те, кому приходилось очутиться лицом к лицу с женщиной в настоящем смысле этого слова, - с женщиной, самая слабость и беззащитность которой являлись могучим ее оплотом, поймут и затруднения, с которыми мне приходилось бороться, и то решение, к которому я пришел. До сих пор мне еще никогда не приходилось встречать подобного упорства. Как мадемуазель вполне справедливо сказала, я мог силой повести ее ко двору, но не мог заставить ее говорить. А Фаншетта смотрела на всю эту сцену с каким-то деревянным, тупым выражением лица, не оказывая содействия мне, но и не выражая своего одобрения моей противнице. Наконец (сознаюсь, к своему стыду и огорчению) я как бы забыл на минуту о чувстве долга: вместо того чтобы радеть о безопасности барышни даже вопреки ее собственному желанию, я с досадой вышел, не сказав никому ни слова о необходимости увести ее. Едва я дошел до лестницы, как Фаншетта догнала меня, и шепотом просила остановиться. В руках у нее был зажженный факел. Она поднесла его к моему лицу и улыбнулась при виде тревоги и замешательства, которые, без сомнения, прочла на нем.
- Вы говорите, что в этом доме небезопасно? - сказала она отрывисто, снова опуская факел.
- Вы ведь уже испробовали один дом в Блуа? - возразил я с прежней резкостью.
- В таком случае, ее необходимо увезти отсюда, - продолжала Фаншетта, покачивая головой с лукавым видом. - Я берусь уговорить ее. Посылайте за вашими людьми и будьте здесь через полчаса.
более понижая голос. - Если она согласится явиться к королю, хотя бы только на 10 минут, и сказать ему то, что она знает, я дам вам...
- Пятьдесят крон, - ответил я, назвав в отчаянии сумму, которая должна была показаться целым состоянием для женщины в ее положении. - Пятьдесят крон, немедленно после того, как свидание состоится.
- И вы думали, что за эти деньги я соглашусь продать вам ее? - воскликнула Фаншетта с внезапным порывом страсти, который поразил меня, как удар грома. - Стыдитесь, сударь! Вы уже уговорили ее оставить свой дом, своих друзей и страну, где все ее знали, а теперь хотите, чтобы я продала вам ее? Стыдитесь, господин де Марсак! Ступайте! - вдруг презрительно сказала она. - Ступайте и зовите ваших людей! Король, говорите вы, король! Повторяю вам, я не пожертвую даже пальчиком ее руки, чтобы спасти всех ваших королей!
С этими словами она вышла из комнаты. Я также удалился, совершенно подавленный, размышляя о той преданности, которою Провидение, без сомнения для блага знатного дворянства, а пожалуй, и для общего блага, наделило простолюдинов. Увидев Симона, с которым у меня едва хватило духу разговаривать, я отправил его к Мэньяну с приказанием прибыть ко мне с его людьми; а до их прибытия я решил сам сторожить дом. Взойдя наверх, я увидел, что Фаншетта действительно сдержала слово. Мадемуазель, хотя и с гневной гримаской на лице и с красными пятнами на обеих щеках, согласилась сойти вниз. В сопровождении меня и двух человек с факелами, заготовленными Мэньяном, она благополучно дошла до моей квартиры, где я отвел ее в заранее приготовленные комнаты, непосредственно под моими. У самых дверей она обернулась и кивнула мне, причем раскрасневшееся лицо ее было освещено светом факелов, а грудь порывисто вздымалась.