Джон Брент.
Глава II. Ферма Герриана.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джон Брент. Глава II. Ферма Герриана. (старая орфография)

ГЛАВА II. 

ФЕРМА ГЕРРИАНА.

Случилось так, что в раннюю пору того же лета, милях в двадцати от моего прииска, я наткнулся на пути на табун лошадей, которые паслись на степном лугу. Оне рысью бросились от меня в то время, как я спускался с откоса, и на разстоянии, недосягаемом для аркана, остановились разсмотреть меня. Надо заметить, что животные всегда находят особенное удовольствие наблюдать человека. Может статься, они нуждаются в соображениях о том времени, когда им придется вступить в человеческую сферу, и о том, как бы не показаться им неловкими и не внести в общество двуногих таких привычек, которые свойственны одним четвероногим.

Масса этого табуна смотрела на меня и осматривала меня довольно безсмысленно. Человек для нея казался какой-то необыкновенной силой и больше ничем, - казался машиной, набрасывающей аркан, - машиной, которая замундштучивала их лошадиные морды, взбиралась на лошадиные спины и заставляла лошадиные ноги скакать до тех пор, пока оне не окоченеют. Поэтому в человеке было что-то особенное, чем нужно было восхищаться и чего следовало избегать, - по крайней мере так думали эти лошади; и если бы оне знали, как думает человек о своем собрате человеке, то может статься, их бы мнение подтвердилось.

Как бы то ни было, один скакун из целого табуна обладал большею храбростию, большим любопытством, или большим доверием. Он отделился от смешанной и скученной в одну груду толпы - надменный аристократ! и начал приближаться ко мне, делая круги, - как будто он находился под влиянием какой-то центробежной силы, как будто он считал себя существом более высшим пред своими столпившимися товарищами, - существом близким к человеку и готовым предложить ему свою дружбу. Внимание табуна разделялось между им и мною. Казалось, он был не предводителем табуна, а скорее конем, который пренебрегал всяким предводительством. Facile princeps! Он держал себя выше всех из благороднейших в табуне и вовсе не думал о своем усыпленном, не возбуждающем никаких ощущений обществе.

Я тихонько сполз с моего маленького мексиканского кабалдо, приарканил его к ближайшему кусту и стал любоваться грациозными движениями свободного степного коня.

Это был американский конь, - так в Калифорнии называют лошадей, приведенных из старых штатов, - превосходный молодой жеребец, совершенно черный, без отметин. Чудесно было смотреть на него в то время, как он делал около меня круги, видеть огонь в его глазах, гордость в ноздрях, силу и грацию от ушей до задних копыт. Без его согласия никто не осмелился бы сесть на него и прокатиться. Он сознавал свое представительное положение и продолжал показывать красивый свой бег. Мне кажется, показывать грацию вменено всем прекрасным существам в непременную обязанность.

Представьте себе следующую сцену. Небольшая котловина в степи, образующая настоящий амфитеатр; потравленная желтая трава и дикий овес; на склоне оврага табун лошадей, с изумлением смотревших на меня; я сам, как берейтор в центре цирка, и этот удивительный жеребец, бегавший по воле. Он - то бежал сильной рысью, то грациозно галопировал, то, пускаясь во весь карьер, становился на дыбы передо мной, как будто приветствуя меня, вскидывал задними ногами, показывая свою способность отражать неприятеля, перескакивал через воображаемые барьеры, прыгал и делал курбеты, как хорошенькая игрушка какой нибудь девушки; наконец, когда, вдоволь нарезвившись и доставив мне полное удовольствие, он подбежал ко мне на такое разстояние, что я почти мог коснуться его, стал нюхать и фыркать.

Лошадь узнает друга по инстинкту. То же самое можно сказать и о человеке. Но человек тщеславное существо! - не доверяет инстинкту, а полагается на разсудок, и таким образом уклоняется от попытки проверить свои первые впечатления, которые, если только он здоров, всегда бывают непогрешительны.

Вороной жеребец, инстинктивно узнав во мне друга, приблизился ко мне и произнес, какую умел, приветственную речь: он громко проржал и больше ничего. Потом, вероятно разочарованный, что не в состоянии выразить комплимента мелодичнее или грациознее, сделал шаг вперед, и с застенчивостью и пугливостью, на которые я не обратил ни малейшого внимания, полизал мою руку, положил на плечо голову, позволил потрепать свою шею и вообще щедро расточал все признаки полного своего доверия ко мне. Мы быстро становились друзьями, как вдруг я услышал звук приближавшихся лошадиных копыт. Вороной конь фыркнул, повернулся и помчал, увлекая за собой весь табун. В погоню за ним летел мексиканский вакеро. Я окликнул его.

- А quien es ese caballo - el negrito?

- А quel diablo! es del Senor Gerrian.

И он поскакал.

Я знал Герриана. Это был пайк лучшого разряда. Он пробрался в Калифорнию, купил так называемую миссионерскую ферму и сам сделался фермером. Его табуны лошадей, стада коров и овец покрывали откосы косогоров. Его имя напомнило мне древняго великана Гериона. Если бы я был безсовестным Геркулесом, имел бы право грабить что ни попало и образ своих действий называть покровительством, я конечно угнал бы к себе все стада Герриана, лишь бы завлечь с ними и этого вороного жеребца. Так думал я, глядя на удалявшийся табун.

Случилось так, что, когда я приготовлялся к возвращению на родину, мои дела принудили меня побывать в местечке, находившемся в одной миле от фермы Герриана. Я вспомнил при этом свидание мое с черным жеребцом, и мне сейчас же пришло на мысль отправиться на ферму и попросить фермера продать мне жеребца для моего путешествия.

Я застал Герриана, тощого, вытянутого, как проволока, мужчину, загорелого под лучами мексиканского солнца, так что по цвету лица его можно было принять за природного мексиканца; он отдыхал в тени своей мазанки. В нескольких словах я передал ему, в чем дело.

- No bueno, чужеземец! сказал он.

- Почему же нет? Разве вы хотите беречь и держать при себе эту лошадь?

- Нет; особенной надобности я в этом не вижу. Правда, это такой жеребец, какого в здешней стороне не найти, но я с ним ровно ничего не могу поделать, как ничего не поделаете вы с пароходом, капитан которого приказывает ему идти вперед, да и только. Это просто черный дьявол, если только дьявол когда нибудь бывал в лошадиной шкуре. Когда он был жеребенком, то находились еще люди, которые пытались было объездить его, а теперь никто не подходи к нему близко.

- Продайте его мне; я попробую, не сделает ли чего нибудь ласка.

- Нет, чужеземец. Ты мне понравился после того, как спас китайца, которого пайки хотели повесить за края;у осла, которого он вовсе не украл. Я, так сказать, полюбил тебя и вовсе не хочу, чтобы ты из-за меня сломал себе шею. Этот черный бес так прихлопнет тебе шейный твой шалнер, что никогда больше не придется увидеть макушки дерева. Положим даже, что твоя спина крепче воловьей, ты не усидишь на этом четвероногом, если тебя не привяжут к нему дикие индийцы, и вместо того, чтобы разстрелять, пустят тебя, привязанного, на все четыре стороны.

- Моя спина, слава Богу, крепка, сказал я: - а шеей буду рисковать.

- Наши табунщики - мастера ездить, и ужь тебе за ними не угнаться, а все-таки из них не найдется ни одного, который бы решился перекинуть ногу через этот огонь, не решится ни за что, даже если бы ты отмерял ему шесть квадратных миль в старом райском саду и в добавок пригнал бы туда несколько стад самого лучшого рогатого скота.

- Нет, чужеземец, я вижу, тебе крепко полюбился этот конь; а если человеку что нибудь больно приглянется, то не скоро отведешь его глаз от этого предмета.

- Действительная правда. Я все-таки скажу - продайте, и я куплю.

- Если ты не потребуешь гроба в придачу, то, может статься, мы ударим по рукам. Много ли места арендуешь ты на рудниках Фулано?

Я забыл называть свой, рудник настоящим его именем. Этими рудниками владел некогда один пайк, по прозванию Пегрум, полковник Пегрум, надменный Пайк, из Пайкского округа Миссури. Испанцы, находя, что слово Пегрум звучит довольно грубо, дали полковнику, как могли бы дать и всякому другому чужеземцу, название Дон-Фулано, все равно, как и у нас ничего не значит прозвать кого нибудь Джоном Смитом. Название это постепенно обратилось в прозвание, и наконец Пегрум, присвоив себе донство, как почетный титул, достал законный акт, формально именовавший его Доном Фулано Пегрум. Он был известен под этим титулом, подвергался насмешкам, сделался общественным человеком и по всей вероятности надеялся быть демократическим губернатором Калифорнии. Наша кварцевая пещера носила его же имя.

Я сказал Герриану, что нанимаю четверть приисков Дона Фулано.

- В таком случае, ты ровно на четверть становишься богаче, чем нанимая половину приисков, и ровно на три четверти богаче, еслиб нанимал всю его землю.

- Вы правы, сказал я. - Я узнал это по горькому опыту.

- Ну, хорошо, чужеземец; посмотрим, не сторгуемся ли мы. У меня есть лошадь, которая убьет хоть кого. Не так ли?

- Совершенно так.

- У тебя есть прииск, который раззорит тоже хоть кого, будь у него толстый карман или тощий. Ведь это тоже так?

- Без всякого сомнения.

ударов копытом. Идет, что ли, конь за прииски... говори: герб или надпись!

- Давайте коня! сказал я. - Я не знаю, до какой степени он дурен, но знаю, что хуже моего прииска ничего быть не может.

- Слушай же, чужеземец! Ты едешь домой через разные места. Тебе нужен конь. А я остаюсь здесь. Для меня ничего не значит поставить на карту за прииски Фулано сотню, другую волов. Тебе же во всем здешнем крае не найти человека, который бы решился купить твое имущество, состоящее из груды камней и ямы, откуда они вынуты. Чтобы продать это все, тебе нужно поехать в Сан-Франциско и ждать, не явится ли там какой нибудь колпак, который бы променял свое золото на твой кварц. Подожди же, я намерен предложить тебе выгодную сделку.

- Хорошо, - предлагайте.

- Будем меняться без всякой придачи. У меня лошадь, а у тебя прииски.

- Как не идти! Это такая менка, в которой обе стороны останутся довольны. У тебя идут прииски, с которыми я ничего не поделаю, а у меня идет конь, который так и наровит, чтобы сломить тебе шею. Ха! ха!

И Герриан засмеялся над своей шуткой смехом пайка. Это был смех, захиревший в молодости от лихорадок и после того на всю жизнь оставшийся хриплым, безсердечным.

- Велите поймать вороного, сказал я: - и мы ударим по рукам.

В недальнем разстоянии бродил вакеро. Герриан подозвал его.

Это, извольте видеть, испанский язык Пайков! Если мексиканцы умеют понимать его, то зачем же Пайкам изучать кастильское произношение? Нам, однакоже, следует зорко смотреть за новыми словами, которые заходят к нам из Калифорнии, иначе наш новый язык наполнится найденышами, отыскать происхождение которых будет невозможно. Мы должны остерегаться накопления задач для лексикографов двадцатого столетия: им надо дать свободу для разработки универсального языка Америки, - полу-тевтонского, полу-римского, с небольшим оттенком Мандинго и Мандано!

сняв сначала с гвоздя на дворе аркан.

- Пойдем в комнату, чужеземец, сказал Герриан: - перед дорогой выпьем немного монастырского вина. Посмотрим, каково оно пьется? продолжал он, наливая золотистую влагу в надбитый стакан.

Это была настоящая эссенция калифорнского солнца, - херес с такой бархатистостью, какой не имел еще ни один херес. Это был какой-то огненный напиток, но без всякой жгучести. Время улучшило бы его, как улучшает произведения молодого гения, но ведь и молодость обладает каким-то особенным свойством, с которым мы неохотно разстаемся.

- Иным оно нравится, сказал Герриан: - но на мой вкус оно не так хорошо, как старое Арджи. - Мне ничего так не нравится в вине, как вкус желтого зерна. Я нахожу, что из здешняго винограда можно выделать такое вино, от которого все пойдет кругом. Это вино - изделие монахов. А что можно ожидать от наших монахов? Они ведь только в половину люди. Я намерен развести свой виноградник, и когда ты снова приедешь для покупки розсыпей, у меня будет такой стрихнин, которому позавидует вся Бурбония в такой же степени, в какой нашему чудесному луку завидуют старые Пайки, разводящие свой отвратительный вонючий чеснок.