Джон Брент.
Глава III. Дон Фулано.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джон Брент. Глава III. Дон Фулано. (старая орфография)

ГЛАВА III. 

ДОН ФУЛАНО.

Гектор Трои, Гектор Гомера, был моим первым героем в литературе. Не потому, что он любил свою жену, а она любила его, как, мне кажется, должны любить друг друга благородные мужья и жены в дни испытания, но потому, что он был отличный наездник, который умел господствовать над лошадью.

Как скоро познакомился я с Гектором, я начал соревновать ему. Мои ребяческие опыты производились над ослами и были неудачны. - Я не мог, как поется в одной английской песне, - бить их. О, нет, нет! - Вот в этом-то и состояло мое затруднение. О, если бы мне пришлось встретить невинного и послушного осла в его молодые годы! Но, увы! мне всегда попадались ослы испорченной нравственности, упрямые, неисправимые. Я был слишком гуманен, чтобы колотить их палкой, и поэтому не я брал верх над ними, а они надо мной.

Я научился управлять лошадьми с помощию закона любви. Всякия затруднения устраняются с той минуты, когда между человеком и лошадью образуются дружеския отношения. Тогда из них создается центавр. Воля человека указывает направление; лошадь, по воле своей лучшей половины, стремится по данному указанию. Я весьма рано сделался наездником, прибегая для этого не к силе, а к ласке. Все создания низшого класса. - за исключением адских, - не зараженные коварством, ищут сближения с высшими, как человек по природе любит Бога. Лошади сделают для человека все, что съумеют, если только человек позволит им. Оне нуждаются лишь в легком намеке, чтобы помочь их слабому разумению; оне с горячностью примутся за дело; понесут вас по миле в минуту или по двадцати миль в час, готовы перепрыгнуть через какой угодно овраг, готовы тащить какую угодно тяжесть. К желанию понравиться и оказать покорность своему властелину оне прилагают столько безстрашия и самоотвержения, что ему самому необходимо нужно быть храбрым, чтобы носиться с ними повсюду.

Чем превосходнее лошадь, тем сильнее магнетизм между нею и человеком. Рыцарь и конь имеют какое-то влечение друг к другу, Я живо представлял себе, что вороной жеребец Герриана, после нашей дружеской встречи в степи, после нашего взаимного понимания, полюбил бы меня еще более по мере увеличения нашей приязни.

После неоднократного чоканья надбитыми стаканами монастырского вина, Герриан и я сели на коней и поехали к табунам.

Во все стороны в широких ложбинах паслись безчисленные стада фермера. Сцена эта носила на себе отпечаток патриархальности. Местный патриарх в малиновой фланелевой рубашке, принявшей от дождя и солнца пурпуровый цвет, в старых лосинных штанах, с обшмыганными краями, от которых в случае надобности отрезывались ремешки, в сапогах, на красных отворотах которых красовалась вытесненная золотыми буквами фамилия их мастера: Абель Кушит, из Линна, в Массачузете; - в таком костюме местный патриарх далеко не напоминал собою древних пайков, Авраама и его Исаака, в тюрбанах и белых облачениях. Но все же он представлял тот же период истории модернизованной и тот же тип человека американизованного, так что я нисколько не сомневаюсь, что его поколение будет лучше поколения Авраама, и что оно с пренебрежением станет смотреть на мелочную торговлю разнощика, все равно, будут ли предметами торговли билеты австрийского займа, или "старое платье".

Стада разбегались от нас в сторону, когда мы подъезжали к ним, и казались такими же дикими, как буйволы на равнинах Ла-Платы. При подъеме на вершину одного пригорка, мы увидели тысячи молодых буйных быков, из них одни в побеге своем как будто катились широкими полосами волнующагося ковра, другие стояли небольшими группами, как полевые офицеры на параде, следя за движением колонн, когда оне одна за другой приходили на сцену и уходили с нея; некоторые представляли собою посредников и зрителей, окружавших двух бойцов - быков, бодавшихся и ревущих точно в каком нибудь амфитеатре среди скатов и подъемов волнистого пастбища.

- Вот что я скажу тебе, чужеземец, заметил Герриан, окидывая взорами местность с видом гордости и самодовольства: - я не променял бы своего места на место генерала Прайса в губернаторском доме.

- Я думаю, сказал: - быки по моему составляют более приятное общество, нежели искатели мест и должностей.

Это была простая, но величественная сцена. Вся местность на севере и юге совершенно открыта и тянется на недосягаемое для человеческого глаза разстояние. На востоке высится гордая синеватая стена Сиерры, где местами виднелись поля, откосы, снежные вершины, которые сообщили горам имя Невады. Ландшафт, производивший более сильное впечатление, чем всякий другой в Старых Штатах, на этой вышедшей из дикого состояния стороне здешняго континента. Эти суровые горные контуры на близком горизонте совершенно уничтожают лесистые возвышенности, носящия название Аллеганских, Зеленых и Белых гор. Раса, возросшая в виду такой величественной природы, должна по необходимости быть возвышеннее всякой другой расы в здешнем краю. Поставьте более простые типы человечества под влияние подобного величия, и они падут духом; но типы с энергической душой непременно будут требовать для себя более широкого кругозора. Снежный пик, подобный Орегонскому Такомасу, - есть в своем роде грозный наставник для страны, но с тем вместе это милостивый владыка, высокопоставленное лицо, спокойное торжественное и не лишенное величия, возбуждающого отраду и удовольствие. Цепь резких остроконечных гор, таких, как Сиерра Невада, постоянно увлекают мысль с лежащих у их подножия равнин, где люди пресмыкаются из-за куска насущного хлеба, и возносят эту мысль до крайних вершин, куда во все века стремились пророки, чтобы приблизиться к тайне божества, к самому Богу.

Были последние дни августа. Высокия травы, дикий овес и ячмень по холмам, ложбинам и равнинам были желты и от зрелости уже начинали буреть, - это был золотой покров над золотой почвой. В простой и обширной картине этой замечалось только два цвета, прозрачный, глубокий, искрящийся голубой в небе, - и тускло-голубой в горах, - а вся остальная земля представляла собою волнующееся золотистое море.

- Как хотите, - а эта страна все таки лучше мне нравится, чем страна старых Пайков или Миссури, сказал Герриан, дав шпоры своей лошади: - я предпочел бы оставаться здесь, даже еслибы эти кривляки-пайки жили здесь, а не там, и круглый год обедали по два раза в день.

Продолжая ехать в шелестящей траве, которая до половины закрывала наших лошадей, до нас вместе с ветерком долетал топот лошадиных копыт - потрясающий звук! В этом звуке отзывалось что-то свободное и сильное, чего никогда не услышишь в несущемся в аттаку кавалерийском эскадроне.

- Вот он! вскричал Герриан: - на такой полк стоит посмотреть. В старых штатах ничего подобного не увидишь.

- Куда им! Самая лучшая картина в роде стампедо, которую можно увидеть там, - это, когда лошадь начнет бить задом, сбросит с козел кучера, расшибет стенку кареты, вышвырнет оттуда груз женщин и ребят, опрометью понесется к шоссейной заставе и там, в заключение своей каррьеры, получит аттестат: "продана извощикам".

Мы остановились полюбоваться несущимся отрядом коней без седоков.

Вот они! Целый отряд лошадей Герриана летел мимо нас во весь карьер! Сначала внезапно показались головы над вершиной холма; потом оне ринулись как пена и брызги темной бурной волны, несомой порывом сильного ветра, и бешено промчали мимо нас, с развивающимися по ветру хвостами и гривами.

- Да! можно сказать, что ура! сказал Герриан.

Табун несся одной массой по направлению к корралю {Corral, двор или огороженное место, куда загоняются табуны лошадей и стада рогатого скота.}.

Вслед за табуном, в стороне от стремительного бега своих менее благородных собратий, бежал вороной жеребец, моя покупка, мой старый друг.

- Если тебе удастся оседлать и прокатиться на этом коне, сказал Герриан: - я тогда съем шестиствольный револьвер, с зарядами и капсюлями.

- В таком случае советую вам - сначала поточить зубы на вашем одноствольном деррингере, возразил я. - Что я на нем поеду - вы будете тому свидетель.

При виде этого коня, который так превосходно понимал и уважал себя, нельзя было не восхищаться, тем более при виде такого коня, который хотел показать себя перед целым светом первейшим главою своей расы, который так гордился своим происхождением. Какой повелительный имел он взгляд! какая величественная осанка и поступь! Табун бешено несся вперед, между тем как он пренебрегал присоединиться к его галопу. - Он бежал рысью, футах во ста от задней шеренги, делая большие, размашистые шаги. Но даже и при этом полубеге он безпрестанно нагонял своих менее быстрых товарищей и от времени до времени останавливался, делал прыжки, мотал головой, выкидывал ноги и потом снова пускался в рысь, досадуя на стеснение его воли.

Не было на нем ни одного белого пятнышка, за исключением тех мест на боку, куда упало несколько клочков пены из его негодующих ноздрей. Это был чистокровный конь, с совершеннейшим хвостом и шелковистой гривой благородной расы. Его шерсть блистала, как будто лучший в Англии грум только что покончил над ним его туалет для поездки в Роттен-Роу. Но было бы грешно сравнить этого вольного сына степей со всяким другим менее кровным собратом, который не может обойтись без грума и скребницы.

Вслед за табуном, на быстром мустанге, мчался вакеро Хозе. Он свободно размахивал своим арканом.

Вороной жеребец продолжал бежать рысью и останавливаться, чтоб сделать несколько курбетов и прыжков, повертывал голову назад и с презрением посматривал на своего преследователя: - мексиканцы могут преследовать своих лошаденок и своим зверством покорить их своей власти; но оскорбить американского коня, это все равно, как если бы мексиканец оскорбил американца. Ну что же! накидывай! - Полно играть своим арканом! Я вызываю тебя! Я предоставляю тебе такой прекрасный шанс, какого лучше нельзя пожелать.

Так повидимому говорил вороной жеребец своим бросаемым назад взглядом, полным презрения и сопровождаемым легким ржаньем.

Хозе понял этот намек. Он вонзил шпоры в свою лошадь. Мустанг ринулся вперед. Вороной жеребец в свою очередь сделал прыжок и ускорил свой бег, но все еще предоставлял себя воле своего преследователя.

В это время преследующий и преследуемый поровнялись с нами, опрометью несясь по склону ложбины, когда вакеро моментально махнул своей кистью и метнул аркан как стрелу прямо к голове жеребца.

Я слышал, как ременный аркан прогудел в неподвижном воздухе.

Поймает ли он! Кто будет победителем: - человек или конь?

Петля аркана развернулась кольцом. На одно мгновение она повисла на воздухе в нескольких футах перед головою лошади, колеблясь в воздухе и сохраняя свою круглизну, в ожидании момента, когда вакеро дернет аркан, который должен был стянуть эту гордую шею и эти широкия плечи.

Ура!

Вороной жеребец проскочил в кольцо!

- Ура! вскричал я.

- Можно сказать, что ура! прокричал Герриан.

Хозе подтянул к себе аркан.

собой и вскоре изчез с своей свитой в углублениях степи.

е и, вовсе не подозревая, что своим калифорнско-испанским наречием толковал Гамлета. Ему бы следовало загнать их прямо в корраль. Но не знаю, уступлю ли я еще моего жеребца, после такой его проделки. Ведь это точно как в цирке, только ни в каком цирке ничего подобного не увидишь! Тебе не ездить на нем, хотя и поймаешь его, как не ездить тебе на аллигаторе.

Между тем, продолжая пут, мы подъехали к корралю. Здесь, к крайнему нашему удивлению, мы увидели, что весь табун добровольно вошел в корраль. Некоторые лошади, склонив головы друг к другу, как будто советовались, другия, собравшись в небольшие группы, как будто любезничали и цаловались, но какой нибудь невежливый или ревнивый собрат ударом копыт нарушал их приятную беседу. По всей вероятности они разсуждали о геройском подвиге жеребца, точно так, как люди после балета разсуждают о лучшем entrechat первой танцовщицы.

Мы подъехали и привязали наших лошадей. Вороной жеребец тоже находился в коррале; он нетерпеливо бил землю, ржал и храпел. Его товарищи держались от него в почтительном разстоянии.

- Не впускайте туда Хозе, сказал я Герриану. - Пусть он только отгонит лошадей, чтобы оне меня не зашибли, и я один попытаю счастья над вороным жеребцом.

è! продолжал Фермер: - fwarer toethose! Deyher bel diabolo!

Хозе выгнал из корраля весь табун. Вороной жеребец не обнаружил особенного расположения следовать за табуном. Он свободно бегал по всем направлениям, обнюхивая колья и жерди забора.

Я вошел в корраль один. Жеребец не замедлил повторить сцену нашего первого свидания в степи. Прошло несколько минут, как мы уже сделались добрыми друзьями. Он принимал мои ласки, позволял класть руку на шею, и все это продолжалось в течение часа. Наконец, после доброго часового труда, мне удалось надеть ему на шею недоуздок. Потом с помощию самых нежных ласк я убедил его сдвинуться с места и отправиться со мной.

Герриан и мексиканец смотрели на все это с величайшим изумлением.

- Может статься, так оно и следует, сказал патриарх новейших времен: - лишь бы хватило терпения. Послушай, чужеземец, - должно быть ты опасный человек для женщин?

- Ну так со временем будешь опасным. Судя по тому, как ты наложил руку на коня, я нахожу, что ты давно не новичок в женском кругу; это такия неукротимые создания, каких я не видывал.

* * *

Я сделал все распоряжения, чтобы отправиться в путь около первого сентября с почтальонами из Сакраменто, двумя добрыми отважными молодцами; они, не смотря на опасности, которым подвергали свои черепа, ежемесячно делали поездку к Соленому Озеру. Это было за долго до введения почтовых карет, когда об экстра-почте никому не снилось даже во сне. Переезд через степи, без конвоя или каравана, все еще имел некоторые элементы героизма, хотя в настоящее время их не существует.

Между тем один из моих энергических партнеров прибыл из Сан-Франциско занять мое место.

- Мне кажется, этот кварц вовсе не имеет того золотистого вида, который представляется издали, сказал он.

индианского банка. Но я верю в счастье, - а счастье всегда несется на меня, понурив голову и зажмурив глаза. Я буду заваливать эту яму быками или ценою быков, до тех пор, пока она не станет приносить мне дохода.

И в самом деле с помощию капитала Герриана и с усовершенствованными новейшими машинами, после долгой борьбы, прииски Фулано стали приносить скромный, ровный доход.

Ухаживанье за вороным жеребцом отнимало у меня все свободное время в течение моих последних весьма немногих дней. Около нас ежедневно собирался кружок Пайков полюбоваться моим обхождением с лошадью. Я полагал, что они брали от меня уроки в науке кроткого обращения. Вороной жеребец был хорошо известен во всем околодке, а моя сделка с Геррианом получила широкую гласность.

Жеребец не подпускал к себе никого, кроме меня. Между нами возникло такого рода сближение, какое может только существовать между человеком и животным. Игривым протестом он дал мне понять, что он только по своему доброму расположению позволял мне садиться на себя и выносил седло и узду; что же касается шпор или хлыста, об этом не приходило даже на ум ни тому, ни другому. Он не покорялся, - а соглашался. Я не обнаруживал ни малейшей над ним власти. Мы понимали друг друга. Из нас двоих образовался центавр. Я любил этого коня, как не любил еще до сих пор никого, кроме тех лиц, с которыми и для которых он разыгрывал свою роль в этом рассказе.

Я назвал его только голые, изрытые приисками, откосы гор и безобразные шалаши искателей золота, таких же суровых, как сама природа, их окружавшая.

Дон-Фулано, - конь, на которого не находилось покупателя, служил единственным вознаграждением за самый тяжелый и самый грубый труд моей жизни. Я, глядя на него и глядя на прииск, на эту груду красивеньких камешков, на эти глыбы воображаемого золота, не сожалел о моей покупке. Никогда не сожалел о ней и впоследствии. "Коня, коня! - все царство за коня!" слова Шекспира, и я все свои владения отдал за этого коня.

Но неужели же в этом коне, на которого не было покупателя, заключалось все мое достояние, все, что я мог приобресть в течение двухлетняго тяжелого труда? Все, - если я не стану вычислять невычислимого, если не стану придавать цены тем нравственным результатам, которые дались мне в руку и которые я умел удержать за собой, если не решусь оценивать терпения, цели и духа долларами и сентами. Но я довольно уже сказал о себе и моем участии в подготовке этого рассказа.

Ричард Уэйд сходит со сцены и на ней является действительный герой настоящого рассказа.