Джон Брент.
Глава V. Через степи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джон Брент. Глава V. Через степи. (старая орфография)

ГЛАВА V. 

ЧЕРЕЗ СТЕПИ.

Я привел моего друга к корралю.

- У тебя славный конь этот темно-серый, сказал я.

- Да, отличный - крепок и верен! Он будет идти, пока не издохнет.

- В добавок, он у тебя в хорошем теле. Как его имя?

- Помпс {Pumps - помпы.}.

- К чему же помпы? Почему не поршни? почему не коромысло или балансир? почему вообще не какая нибудь часть машины, действующей по прямому направлению?

- Неужели ты не догадываешься? Я назвал его в честь нашего старого танцмейстера. Помпс-конь имеет какую-то грациозную иноходь, как две капли воды похожую на эластическую походку, которую Помпс-танцор поставлял нам в образец - какую-то мелкую рысь, которая сначала мне не нравилась, до тех пор, пока я не узнал его размашистого шага в то время, когда в нем оказывалась надобность.

- А вот и мой вороной джентльмен. Что ты о нем думаешь?

Дон-Фулано подбежал ко мне и подобрал с моих рук пригоршню овса. Мера овса стоила тогда четыре доллара. Доходы с моего прииска не дозволяли подобной роскоши. Но старый Герриан подарил мне целый мешок.

Фулано съел овес, Фыркнул, в знак благодарности, и потом, взглянув на незнакомого человека, понюхал сначала вопросительно, а вслед затем одобрительно.

- Буцефал душой и телом, сказал Брент. - Четвероногое, которое смело может называться конем.

- Не правда ли? сказал я с каким-то трепетным удовольствием.

- Один вид такого красавца - просто роман. В жизнь свою не видывал я ничего прекраснее.

- Без всяких исключений?

- Без единого.

- А женщина! очаровательная женщина! вскричал я с сильным одушевлением.

- Если бы я встретился с женщиной, которую, говоря относительно, можно было бы сравнить с этой лошадью, меня бы здесь не было.

- Где же бы ты был?

- Там, где и она. Жил бы для нея и за нее бы умер. Я бы берег ее, как сокровище; я бы вырвал ее из челюстей смерти.

- Постой, постой! Ты говоришь с таким увлечением, как будто видишь перед собою живую сцену.

гнусных негодяев, нам непременно бы следовало иметь таких коней, как Дон-Фулано, чтобы казнить этих негодяев.

- Этот конь стоил мне двухлетняго труда, продолжал я. - Как ты думаешь, это дорого? стоит он того?

- Всякая вещь всегда стоит того, что за нее заплачено. Иногда случается, что вещь и цена её находятся между собою в обратном отношении. Ведь уже доказано фактом, что цена всей жизни есть смерть. Иаков служил семь лет за безобразную жену, - почему же другому не прослужить двух лет за прекрасную лошадь?

- Однако Иаков получил впоследствии хорошенькую жену, когда он выказал неудовольствие.

- Быть может, получишь и ты. Если бы Звезда гарема Султана Бригама увидела тебя гарцующим на этом коне, она вскочила бы к тебе на седло и произвела бы мрак в том месте, где она светила.

- Я не намерен развивать вкус мормонских дев.

- Я думаю. Ведь это общество второй руки. Но разве нельзя представить себе несчастную девушку с безтолковым отцом; какой нибудь старикашка, который отжил у себя в доме все надежды, забрав себе в голову, что в его лице соединяется и Мельхиседек, и Моисей, и Авраам, отправился в Утах, управляемый каким нибудь безпутным старшиной, которому захотелось иметь эту девушку тринадцатой женой. Вот превосходный случай отличиться для тебя и для Дон-Фулано. Я обещаю тебе свою помощь и помощь Помпса, если ты вздумаешь увезти чью нибудь жену из Нового Иерусалима во время нашего проезда.

- Я полагаю, нам не надо терять времени, если желаем добраться до Миссури до зимы.

- Правда. Мы двинемся, как скоро ты будешь готов.

- Завтра утром, если хочешь.

- Идет.

* * *

Итак, решено было отправиться завтра. Имея товарища, мне не было надобности дожидаться почтальонов. И слава Богу, что я не дожидался их. Они прибыли спустя три дня после нашего отъезда. На реке Гумбольдт их встретили индийцы, и принудили их разстаться с маковками, в знак уважения к индийской цивилизации.

Мы тронулись с места в составе двух человек и семи животных. Как я, так и мой товарищ имели по одному вьючному ослу, по одному дорожному пони, с одним таким же запасным, на случай несчастия, могущого встретиться с которым либо из братии.

Помпс и Фулано, такие же добрые друзья, как и их господа, шли порожнем. Мы садились на них редко, и то только для того, чтобы напоминать им о седле, и чтобы они не боялись висящих по бедрам их ног. Их необходимо нужно было беречь, на тот конец, если бы нам пришлось бежать от какой нибудь опасности. А это могло случиться; индийцы могли позавидовать нашим маковкам. Другия лошади не в состоянии были бы этого вынести. Так Помпс, с своей фантастической иноходью, от которой бы не пострадал даже кузнечик, и Фулано более величественный, более гордый и только одному мне покорный, шли в ожидании, когда для них наступит время действия.

Я пропускаю первую тысячу миль нашего путешествия не по недостатку в нем возбуждений, но потому, что он был очень обыкновенен. Такия путешествия сделаны тысячами людей. Это старая история. Быть может, я мог бы сделать из этого и новую историю; но я спешу на то именно место, где нашей драме суждено было разыграться. Представление на время приостанавливается, а пока передвигается сцена.

Для меня этот пропуск или прыжок в тысячу миль пополняется одним существом. Я вижу Брента каждую минуту, на каждом шагу. Это был образцовый товарищ.

Только в лагерной походной жизни человек узнается вполне. Общий труд, лишения, опасности, безсменная походная ветчина, пресные лепешки, и кофе без всяких приправ, ежедневно служат пробным камнем для испытания ровности характера. Двум собеседникам весьма не трудно быть любезными, сидя в клубе за столом, накрытым белой скатертью. Если им скучно, обеденная карта доставит им развлечение, если они не в духе, они могут побранить буфетчика, если угрюмы, то их может развеселить вино, если они надоели друг другу окончательно и безнадежно, то могут обменяться сигарами и разстаться навсегда, оставаясь все-таки друзьями; поддельное товарищество изчезает, когда carte du jour ничего в себе не содержит, кроме porc frit au naturel, damper à discretion и café à rien, т. e. вечно одно и то же в простые дни и в праздники, всегда на разостланном одеяле и всегда на земле.

умственных способностей, то всегда казалось, как будто Брент посвятил всю свою жизнь на доскональное изучение каждого из этих предметов. Бывало выскочит из-под своего одеяла после ночлега под открытым небом, пропоет импровизованный хвалебный гимн восходящему солнцу, набросит эскизы утренней природы с гористой и туманной далью, выстрелит по серому волку, вложит в гербарий новое растение, пришпилит новую букашку и уже потом, склонясь на мураву безлюдной пустыни, весело начнет разговаривать за нашим завтраком, который он сам же приготовит не хуже всякого Сойера, разнообразя нашу беседу описанием Эдема, Сибариса, жертвоприношений Ахиллеса, столовых Лукулла, механических столов знаменитого отеля Oeil de Boeuf и маленьких уютных кабинетиков не менее знаменитого отеля Frères Provenèaux, цивилизованных обедов, где ум и остроумие сходятся, чтобы блеснуть ради всего прекрасного, так что наша скудная провизия превращалась во что-то вкусное и роскошное; кусочки поджаренной ветчины становились павлиньми языками, каждый кусочек вязкой лепешки обращался в vol au vent, а кофе, который никогда не видел ни молока, ни сахару, принимал вкус такого божественного напитка, какого никогда и никто из богов не вкушал на солнечных вершинах Олимпа. Подобный чародей неоценен. Всякий предмет, подвергавшийся его анализу, сейчас же показывал свою блестящую сторону. Затруднения прятались от него. Опасность трепетала под его взглядом.

Ничто не могло охладить его энтузиазма. Ничто не могло потушить его пылкости. Ничто не могло утопить его энергии. Он никогда не ворчал, никогда не дулся, никогда не придирался, никогда ни от чего не отступал. Морозные ночи на вершинах Сиерры Невады старались вогнать в него ломоту; утренние туманы в долинах истощали все свои силы для его охлаждения; проливные дожди промачивали его насквозь, когда он сидел на седле, или обращали его в болотистый остров среди грязного озера, когда он завертывался в одеяло на наших бивуаках. Стихии! ваши усилия напрасны; Брент для вас был недоступен. Он смеется прямо в безобразное лицо всяких трудностей.

Я не знавал еще человека, который был бы так близок к природе, как Брент. Но не в смысле артиста. Артист с трудом иногда может избегнуть некоторой техничности. Он смотрит на природу сквозь очки избранного им жанра. Он любит мглу и ненавидит свет; он стремится к ручейку и бежит от мрачных девственных лесов; он восхищается дугами и скирдами сена, и страшится безпредельных степей и господствующого над ними снежного пика. Даже величайшие артисты впадают в ошибку, которой избегают только великие из величайших, приспособляя природу к себе, а не себя к природе. Брент перед природой походил на юношу перед своей обожаемой девой. Она была постоянно предметом его любви, в каком бы настроении ни находилась; в каком бы ни была она наряде, облеченная ли туманом или солнечным блеском, она была неизменно прекрасна; и слезы её и улыбки - одинаково очаровательны; она прекрасна в своем величии, в своей нежности, в своей простоте; небрежна в своем одеянии и чрез это самое еще прелестнее, чем в изысканном и искусственном наряде; грубо могущественна и впечатлительна, - будто какая нибудь дикая царица.

Страну, разстилающуюся между приисками Фулано и Большим Соляным озером, нельзя назвать очаровательной. Большие пространства её состоят из пыльных степей, из унылых равнин, поросших диким шалфеем, самым жалким растением тамошней флоры, из диких утесистых гор. Мрачная, безлюдная, безпредельная пустыня. Здесь нет веселых, привлекательных пейзажей, вас окружает невозмутимое, ненарушимое, торжественное безмолвие. Здесь вы не составите себе идеи о сельской жизни, о кроткой, её;этой, покорной цивилизации, которая бродит перед вашими окнами, по вашим уютным садам и лелеет ваши мелкия удовольствия. Эта страна возбуждает невольное движение вперед и вперед, так что истый лондонский житель, в жизнь свою не видавший ничего, кроме каменных зданий, и тот бы не устоял против требований здешней природы. Здесь она не предписывает человеку низойти на уровень хлебопашца. Хлебопашцы могут оставаться в скучных безпредельных возделанных полях средней

резкие контуры ближайших гор, звезды, освещающия наш бивуак, луна, затемняющая блеск этих звезд - все это имело свое величие, тем большее, что каждое явление представлялось просто и отдельно и вызывало созерцание и любовь с такою силою, какой не в состоянии возбудить роскошь и великолепие других ландшафтов.

В это время я научился любить Джона Брента возмужалого, как я любил его мальчиком, - как зрелый мужчина может полюбить мужчину. Я никогда не знавал более совершенного союза сердец, кроме этой дружбы. В моей переменчивой любви к женщинам ничего не было столько нежного. Наши мысли были одинаковы, но взгляды на вещи различны, - и мы никогда из-за этого не ссорились. Такая дружба возвышает жизнь.

И так я перевожу наш маленький отряд через первую половину его путешествия. Я не хочу останавливаться над описанием Утаха ни даже ради его арбузов, хотя это трехцветное лакомство как нельзя более услаждало наши засохшия гортани во время переезда долины от Бокс Элдер, самой северной колонии, до города Большого Соленого Озера.

Во время отдыха, продолжавшагося несколько дней, мы изучили досконально цивилизацию Мормонов, и в один великолепный день в начале октября, лошади и люди с свежими силами и с веселым духом выехали из Мекки новейшого времени.