Джон Брент.
Глава IX. Сиззум и его последователи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джон Брент. Глава IX. Сиззум и его последователи. (старая орфография)

ГЛАВА IX. 

СИЗЗУМ И ЕГО ПОСЛЕДОВАТЕЛИ.

Лишь только кочующий город расположился на ночлег и успокоился, как под открытым амфитеатром собрался городской митинг.

- Теперь, братия, сказал Шамберлэн, обращаясь к нам: - если вы хотите слышать увещания как следует, не отрываясь, то прислушайтесь к апостолу, посланному к язычникам. Может статься, - и при этом Джек выразительно мигнул: - ваши сердца будут тронуты и вы захотите присоединиться, а может быть и нет. Если вы кротки и послушны, то тронетесь, а если дики и упрямы, как быки Башана, то ничего не будет.

- Но, Джек, каким образом ты сам обратился в мормона? спросил Брент. - Ты никогда еще не рассказывал мне.

- Каким образом? - А вот видите: - я от природы человек религиозный, и испробовал все религии; но долго не встречал такой, которая бы творила истинные чудеса. Однажды я увидел человека, немого от рождения, которого пророк Джозеф излечил; - он заглянул немому в рот и велел его языку говорить - и язык заговорил, но что-то ужь черезчур необыкновенно. Заговорил на каких-то неведомых языках, - такая тарабарщина, что ничего не разберешь; но Джозеф сказал, что во времена апостолов языки точно также звучали, пока не последовало их разделения. Перед этим чудом я спустил флаг. Когда я был в итальянском монастыре, я видел кое что в подобном роде, но против такого чуда и на четверть не было. Может статься, я грубо выражаюсь, - но брат Брент знает, что я говорю честно и не лгу.

Джек провел нас вперед и поставил на почетные места впереди слушателей.

Вскоре явился и Сиззум. Он имел достаточно времени сбросить с себя вид пионера и явиться чистым пастором; и надобно дать ему справедливость, он явился довольно представительной особой. Он был гладко выбрит. Его длинные черные волосы, становившиеся жесткими от грязной кожи, были гладко зачесаны за уши. Большой белый галстух пышно красовался под его лоснившимся мясистым подбородком; черный фрак носил на себе следы недавней упаковки. За исключением того обстоятельства, что его панталоны были засунуты в сапоги с именем мастера (Абель Кушинг, из Линна, в Массачузетсе), золотыми буквами оттиснутом на красных сафьянных отворотах, его костюм во всех отношениях соответствовал митингу.

Сиззум занял свое место и начал осыпать собрание громом и молниями. Его манеры были грубы, надменны и даже повелительны. Это был огромный, сильный мужчина, без малейшого атома тонкости, нежности или деликатности, - человек, который, взяв цветок или нежное сердце в свою могучую руку, не выпустил бы из нея ни того, ни другого, пока не уничтожил бы их каким-то зверским инстинктом. Создание с таким безобразным совиным носом, с такими толстыми мясистыми губами и такой громадной пастью, никогда не могло бы открыть тонкого аромата в нежном цветке. Грубые наслаждения одни были доступны для такого организма; грубые движения души, удовольствие, находимое в силе и господстве, были единственными и притом не полными движениями этой неразвитой души.

В голосе Сиззума столько же было отталкивающого элемента, сколько в его жестах, выражении лица и манерах. Дурно сформированный нос отправлял во время ораторства немаловажную обязанность. Чрез него он окликал своих слушателей, предлагая им открыть сердца, - как лодочник, тянущийся по каналу, окликает шлюзы чрез трубу фаготного тона. Но от времени до времени, когда оратор желал быть убедительным, фразы выходили из гортани, и толстые губы выделывали, округляли и выбрасывали слова как какие нибудь жирные куски. Я с каким-то отвращением припоминаю этого человека! Не смотря на то, он обладал какою-то гибельно-чарующей силой, которая принуждала нас слушать его. Я без труда понимал, каким образом он мог порабощать слабые умы и располагать к себе те, которые любили лесть. Он имел некоторое образование. Путешествия отполировали его низкий металл настолько, что блеском своим он мог обманывать людей простых, мало развитых или легковерных. Он редко позволял себе грубо отзываться о своей собратии, проповедующей в церквах.

Не заставить ли его самого говорить за себя? Не пожелает ли кто послушать вдохновений новейшей веры, которую человечество приняло для своего руководства?

Нет. Подобное искажение религии - весьма грустная комедия, весьма трагический фарс. Слушать этот жаргон, это вульгарное красноречие и безсмысленный набор текстов и догм - было отвратительно, - повторять - было бы невыразимой скукой.

Проповедь Сиззума соответствовала его смешанному характеру. Он представлял собою Аарона и Иисуса Навина, первосвященника и военачальника. Вечером он читал проповедь, утром отдавал приказания. Он много говорил о гибельных последствиях неповиновения. Распространялся о радостях и привилегиях праведников Судного Дня на земле и в небесах, и осыпал язычников страшными проклятиями. Он давал понять своим слушателям, что у него хранятся ключи от царства небесного; что если ему будут безусловно покоряться, то обретут покой и радости в жизни земной и жизни вечной, если будут роптать, то низвергнутся в бездну кромешную. Страшно было видеть деспотизм этого человека над своими прозелитами. Громкие возгласы "аминь" одинаково завершали в толпе каждую угрозу и каждое обещание.

Проповедь Сиззума продолжалась с полчаса. Он распустил слушателей с наставлением держаться завтра на походе как можно ближе к каравану и не отдаляться в сторону на поиски кузнечиков, несмотря на то, что они больше и красивее ланкаширской породы.

- Вот тебе одна из религий девятнадцатого столетия, сказал Брент, когда митинг разошелся и мы отправились осматривать лагерь: - и подобный человек служит её представителем и проповедником!

- Надо отнести к стыду нашего времени, что оно не приготовило людей, которые должны предотвращать подобного рода заблуждения.

Так Брент и я разсуждали о ереси Сиззума и её пропагандисте. Мы осуждали эту систему, и с отвращением говорили о её основателе, как искусителе и плуте. При всем том мы не были особенно расположены принимать участие в тех людях, которых он вводил в заблуждение. Они повидимому были слишком невежественны или слишком недальняго ума, чтобы нуждаться в более чистой духовной пище.

Пока мужчины слушали поучения Сиззума, женщины приготовляли для них телесную пищу. Аромат печеного хлеба наполнял воздух. Тысячи ломтиков жирной ветчины поджаривались и шипели на двух стах сковородах, - в двух стах кофейниках или чайниках кипела вода. Наши праведники, как видно, не могли существовать исключительно одними проповедями.

Брент и я бродили по лагерю. Мы останавливались там, где находили более общительных эмигрантов, и вступали с ними в разговоры. Все они нетерпеливо желали знать, скоро ли будет конец их путешествию.

- Некоторые из нас начинают убеждаться, говорила ветхая старуха с безчисленным множеством морщин: - что нам, подобно древним израильтянам, суждено пространствовать в пустыне сорок лет. Я бы не поехала, Самвел, если бы знала, куда ты везешь меня.

- У нас много таких, которые бы тоже не поехали, мать, возразил Самвел, смиренный мужчина, с озабоченным видом: - и мы бы не поехали, если бы зараньше знали то, что узнали только теперь.

как будто узнала от гремучей змеи, что хлеб испечен, ветчина изжарена, и ужин не будет ждать окончания разговора.

Все эмигранты были англичане. Их акцент и диалект обличали в них ланкаширцев, и Ланкашир, как они объявили нам, был их домом в старой мачихе отчизне.

Действительно, Англия для этих детей была мачихой! Не удивительно, что они находили жизнь свою дома невыносимою! Это был беднейший класс жителей больших мануфактурных городов, дешевые ремесленники, занимающиеся по домам мастеровые, потерявшие места фабричные, - скопище самых жалких, изнуренных созданий; если слово "сила" сообщает идею о мужчине, а "красота" - идею о женщине, то, можно сказать, что здесь не было ни мужчин, ни женщин. Их лица говорили о долгих годах, проведенных в тесных мастерских с спертым, испорченным воздухом, в таких же душных, пропитанных маслянистой атмосферой фабриках. Вечная работа без всяких развлечений была их историей. Ни праздников, ни зеленой муравы, ни полевых цветов, ни сельского воздуха, - ничего не знали они, ничего кроме тяжелого, дурно оплачиваемого труда, кроме голода, стоявшого над их работой и понуждавшого их работать и работать до истощения сил. Тут были и дети, но уже взрослые и морщинистые, ветхия, как старуха-мать Самвела; в них не было ни малейших признаков детской веселости. Бедняжки! они тоже в течение долгих лет работали по двенадцати, четырнадцати, шестнадцати часов на удушливых фабриках в то время, когда бы им следовало валяться по свежему сену, гоняться за бабочками, распускаться и разцветать на открытом воздухе, под благотворными лучами солнца.

- Во всем караване, сказал Брент: - мы не видели ни одного веселого Джон-Буля, ни одной румяной Бетси-Буль.

- Они смотрят так, как будто вместо мяса и пива, пищей и питьем им служили мякина и помои.

- Мясо и пиво принадлежит тем, у кого румяные щеки и из груди которых безпрестанно вырывается громкий задушевный смех, а ужь ни под каким видом не этим тощим, бледным, жалким созданиям.

- Одежда этих праведников повидимому также плачевна, как и их лица, сказал я. - Я думаю, ни один караульный на вершинах их Сиона не воскликнет, завидев их издали: кто это идет сюда в лучезарном одеянии!

- В течение такого длинного летняго путешествия по этим пыльным степям они могли пообноситься.

- А вот идет группа в более веселом наряде. Посмотри: воланы на платьях, зонтики!

Мимо нас прошло несколько молоденьких женщин легкого поведения в совершенно неуместных, покрытых множеством пятен, полинялых шелковых платьях. Казалось, оне делали вечерние визиты и прикрывали свои загорелые лица от октябрьского солнца изношенными, с кружевными обшивками зонтиками. Их костюм производил забавный эффект в лагере мормонского каравана у форта Бриджер. Оне были в веселом расположении духа, и пришли в небольшой панический испуг, заметив Брента в индийском наряде; но сейчас же оправились, когда увидели, что воображаемый пауниец был красивый, молодой белолицый человек.

- Быть может, мы напрасно сожалеем об этих людях, сказал Брент. - Разве нельзя допустить, что здесь им будет гораздо лучше, и что они по всей вероятности будут гораздо счастливее и спокойнее в земле Утах, нежели в грязных и душных захолустьях Манчестера?

- Труд меняется на труд, рабство на рабство; как ни пустынна страна Соленого Озера, как ни грубы здешние пионеры, я однако не сомневаюсь, что они будут счастливы. Но опять - религия!

- Я ее не защищаю; но скажи, что сделала для них Англия в этом отношении, что она сделала, чтобы заставить их сожалеть о ней? Какую пользу приносили этим несчастным пролетариям кафедральные соборы, скромные сельския церкви или тихия обители Оксфорда и Кембриджа? Я нисколько не удивляюсь, что они легко перешли на сторону мормонства, - этой энергической, безсовестной пропаганды, предлагающей избавиться от нищеты и общественного гнета, предоставляющей в полное распоряжение акры земли, за одни только хлопоты принять ее, обещающей высокие троны на небе и даже на земле, если только праведники соберутся вместе, отправятся назад и завладеют их старинными землями в Иллинойсе и Миссури.

В это время мы приблизились к вершине эллипса. Сиззум, как опытный квартермистр, исполнял свою обязанность превосходно. Большие синие береговые ковчеги, покрытые по обручам белой парусиной, находились в отличном состоянии во всех отношениях.

В этих передвижных коттэджах господствовал порядок или хаос, смотря по характеру обитателей. Есть люди, которые, повидимому, знают цену одного только мусора и дорожат им. Они берегут старые башмаки, старые шляпы, битые кувшины, смятую жестяную посуду, как предметы величайшей редкости. Некоторые из повозок были наполнены подобной дрянью. Некоторые пообчистились от нея, побросав ее по дороге, и сделались чистенькими и уютненькими гнездами, но все-таки число крысьих гнезд преобладало над птичьими.

Небольшая, чистенькая повозка стояла вблизи головы каравана. Мы было только взглянули на нее и прошли мимо, как это делали, проходя по всей линии; но по мере приближения к ней, наше внимание было отвлечено Ларрапом и Моркером. Они в небольшом разстоянии от этой повозки пристально в нее всматривались, - но завидев нас, в ту же минуту повернули назад и скрылись.

- Что эти гадины делают тут? сказал Брент.

- Выбирают, быть может, какую нибудь последовательницу мормонства, чтобы ночью увезти ее, или замышляют грабеж.

омерзение каждый раз, как я вижу их.

- Я думал, что после того, как ты взял за шиворот Ларрапа, мы покончили с ними.

- Ты помнишь мои предчувствия в ту ночь, когда они пристали к нам? Я боюсь, что они еще отомстят нам какой нибудь пакостной штукой. Их "лексикон", как выразился Шамберлэн, лексикон мошенничества и подлостей, принадлежит к числу самых полных изданий этого рода.

- Подобным гадинам не следовало бы позволять приближаться к такой хорошенькой клетке.

эта повозка служит доказательством.

- Хорошенькая клетка имеет свою птичку, и тоже быть может хорошенькую. Посмотри! позади повозки сделана занавеска из женского платка.

- Эта птичка верно разгадала, что за звери Ларрап и Моркер, и вероятно спряталась.

- Однако довольно, и то долго простояли, - пойдем дальше.