Джон Брент.
Глава XI. Отец и дочь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джон Брент. Глава XI. Отец и дочь. (старая орфография)

ГЛАВА XI. 

ОТЕЦ И ДОЧЬ.

- Пожалуйте, джентльмены, сказал отец веселым тоном. - Мы все люди походные. Присядьте и выпейти с нами чашку чаю. Без церемонии. А la guerre, comme à la guerre. Я не могу подать вам севрского фарфора. Боюсь даже, что мой обыкновенный фаянс немного побит; но мы будем воображать, что он цел и разрисован розами. Побольше чаю, милая Эллен. Такие гости весьма редки и мы должны принять их с самым полным радушием. Да к тому же, я жду брата Сиззума, когда он кончит свои лагерные хлопоты.

Такое гостеприимство было невыразимо грустно. Ясно было видно, что в сердце старого джентльмена господствовало разочарование и уныние. Его веселость была притворная - это была тщетная попытка обмануть себя, что он мог быть счастливым хотя на минуту. В его голосе, даже во время шуток, отзывалась печаль. В его манерах была какая-то суетливость, - видно было, что он находился под влиянием полунадежды, полубоязни, - как будто он боялся, что вот сейчас придет кто нибудь и объявит ему о каком нибудь страшном несчастий, или воображал, что на него вдруг обрушится неожиданное счастие, и он должен весь обратиться во внимание, чтобы это счастие не перешло к другому. В нем не было заметно тревожного состояния человека, сделавшого преступление, человека, который в шорохе кузнечика или в полете пчелы слышал погоню; нет, - в нем было безпокойство человека, который бежал от самого себя с надеждой, что какой нибудь счастливый случай остановит его и подарит ему минуту забвения.

Само собою разумеется, мы приняли радушное приглашение. Цивилизация была для нас новинкой: чай в присутствии джентльмена и хорошенькой девушки - совершенно неслыханная привилегии. Мы оба с полною готовностию посвятили бы себя женщине, далеко не такой очаровательной, как наша хозяйка. Но все-таки перед нами были два существа, - хорошенькая дочь и отец, сбившийся с пути, о которых мы должны узнать что нибудь побольше. Начиная принимать живейшее участие в их положении, я перебирал в голове различные планы узнать их историю, и если окажется возможным, вывести отца из его заблуждения.

- Прошу, джентльмены, присесть на одеяла, сказал наш новый знакомец, с кроткой любезностью разыгрывая роль радушного хозяина. - Я не могу предложить вам роскошных кресел, как бывало в старушке Англии, - и как надеюсь, будет в моем доме в пустыне. Однако мы упустили из виду нечто весьма важное. Мы не отрекомендовались друг другу. Скажите пожалуйста! как это случилось? Позвольте, джентльмены, представить во первых себя, - мистер Гюг Клитро, из поместья Клитро в Ланкашире, - как видите фамилия довольно старинная. А это мои дочь, - мисс Эллен Клитро. Эти джентльмены, моя милая, примут на себя смелость отрекомендоваться тебе сами.

- Мистер Ричард Уэйд, из Калифорнии; - мистер Джон Брент, странствующий янки. Позвольте, мисс Клитро, помочь вам.

Брент взял из её рук кипяток и налил чайник. Такого рода маленькая домашняя услуга открыла путь к другим любезным услугам.

Это имело сходство с маскарадной сценой. Мой прекрасный друг и элегантная молоденькая лэди наклонились над четырьмя надбитыми чайными чашками и таким же числом блюдечек из самой простой глины, поставленными на разостланную по сухой траве шаль. Цепь повозок, группы праведников вокруг вечерних костров, рогатый скот и в отдалении форт представляли какой-то странный, резкий фон для женщины, настоящим местом которой на открытом воздухе должна быть старинная аллея в прапрадедовском парке, или терраса, на которой ей следовало бы принимать группы блестящих гостей, возвращавшихся с прогулки. Но человек стоит выше обстоятельств, так и самообладание мисс Клитро совершенно убивало окружавшую ее сцену. Её место, где бы она ни находилась, становилось надлежащим её местом. Степь, повозки и грубые аксессуары усиливали её прелесть.

Мистер Клитро смотрел на молодую пару с задумчивым удовольствием.

- Совершенно патриархально, не правда ли? сказал он мне. - Я могу воображать себя Лаваном, а мою дочь Рахилью. В её наружности есть что-то восточное. Не достает только верблюдов, и настоящая сцена была бы достойна времен восточных патриархов, а равнина - равнин Палестины. Мы, праведники Судного Дня, часто думаем об этом; чаще, я полагаю, нежели вы, светские люди.

При этом старый джентльмен посмотрел на меня с каким-то безпокойством, как будто он страшился услышать от меня возражение, которое должно разрушить всю его иллюзию или даже надсмеяться над его верованиями.

- Здешния места часто напоминают мне виды Палестины, сказал я: - и пустынные безплодные страны Востока. Ваши друзья в Утахе тоже освежают воспоминания, давая местностям библейския названия.

- Да, мы любим вспоминать те ранние дни, когда Иегова был вблизи своего народа, который, подобно нам, страдал из-за веры. Действительно, наша новая вера и наше новое откровение ни более ни менее, как оживление и продолжение старых. Наш основатель и его пророки передают нам учение самой ранней церкви, в более ярком свете и с большею уверенностию.

обнаруживало слабость его убеждений. - Замолчав, он снова посмотрел на меня, надеясь, как мне показалось, что я начну диспут и дам ему повод начать борьбу с опровержениями, - с врагом менее спосным, чем сомнение. Я не сделал никакого замечания, и он, как человек, не любивший последовательности, сейчас же перешел на другой предмет.

- Вы не охотники ли? сказал он, обращаясь к Бренту. - Я удивляюсь, что большая часть вас, американских джентльменов, не занимаетесь этим промыслом. Мы иногда посылаем к вам из Англии хороших стрелков.

- Да, сказал Брент. - Я провел нынешнее лето в горах с отличным стрелком и отличным товарищем. Это ваш соотечественник, некто сэр Байрон Бидолф. Бедный! он был страшно разстроен, когда мы отправились странствовать. Свежий воздух и отважная жизнь совершенно поправили его. Месяц в степях в погоне за буйволами и две недели на скалах за оленями вложат душу под ребра самой смерти. Бидолф простился со мной, собираясь ехать домой, совершенно другим человеком. Впоследствии я узнал, что он оставался в Утахе - вероятно еще поохотиться.

Брент стоял у ног мисс Клитро, держа в руках чашку, в которую она наливала чай для себя. Говоря эти слова, он повернулся к её отцу. При имени Бидолфа, я заметил, что её щеки зарумянились.

"Гм! подумал я: не здесь ли, быть может, роман истории баронета. Не удивительно, что Англия показалась для него слишком тесною, если эта женщина не хотела ему улыбнуться! Быть может, он остался в Утахе собственно за тем, чтобы возобновить искательства, или предложить свои услуги. Странная драма! с совершенно новыми элементами интереса".

Она заметила мой пристальный взгляд, в чем-то извинилась и удалилась в повозку.

- Бидолф! сказал отец. - Эллен, моя милая, - мистер Брент знает нашего старинного соседа, Байрона Бидолфа. О, - она спряталась, - вероятно с какой нибудь "гостеприимной целью". Приятно будет, очень приятно встретить в пустыне старого друга. Мы были с ним в близких отношениях в лучшие дни, - нет, - впрочем, в те дни, которые я в каком-то ослеплении считал лучшими, пока лучезарный свет новой веры не озарил меня, и я очами надежды не узрел нового Иерусалима.

Мисс Клитро снова присоединилась к нам. Она отлучалась на минуту, но, сколько я заметил, этого времени было совершенно достаточно для подавления слез. Мне тем более становилось жаль ее, - хотя она, при твердости своего характера, не требовала сожаления, не просила ничего, кроме сочувствия.

Для перемены разговора, она снова заняла Брента хозяйством. Я смотрел на своего друга с некоторым безпокойством. Он с особенным усердием держал чашки и раздавал черствый хлеб. К чему, мой друг, столько усердия, горячности и ревности? Мне казалось, что я видел перед собой кавалеров, которые с таким же усердием оказывали услуги красавицам на ковре в роскошной гостиной, за севрским фарфором и серебром. Я видел это и думал: - о кавалер! о красавица! берегитесь, или не берегитесь, как находите за лучшее, но знайте, что тут есть опасность! Любовь может из чайных паров импровизировать огромный и внезапный роман, подобно Африту, в арабских сказках, который вырос и вылез из ларчика, найденного на морском берегу.

с своими valets de chambre и filles de chambre, И потому не могли представлять вполне героев и героинь. Обретающийся в живых Диаз, при всей своей очаровательности, преимущественно держится вблизи цветников, куда не заглядывают ни грабли, ни метлы. Орас Верне тоже не годится, потому что эта воинственная личность не иначе изображает пустыню, как представив на первом плане кров, дым, широкие красные штаны и mon général'я на белом коне, подающого орден почетного легиона безногому солдату. Лучше я подожду другого артиста с игривостию Ватто, утонченностию Диаза и воинственной силой Верне, который съумеет оценить поэзию американской караванной жизни. Пусть он напишет героиню нашего пикника у форта Бриджер. Искусство поступает неблагоразумно, пренебрегая материалами в подобных сценах.

Мистер Клитро, по мере ознакомления с нами, становился сообщительнее и веселее. Он хвалил безоблачное небо с вечно сияющим солнцем и прелесть климата. Англия ничего подобного не имеет, утверждал он. Атмосфера Англии разрушает тела, - нравственная атмосфера подавляет свободу мысли и действий.

- Да, джентльмены, - говорил он: наконец-то я попал в страну, куда так давным давно стремился. В этой обетованной земле я надеюсь возобновить мою юность, - снова начать жить своею жизнию, с запасом мудрости, собранной в её течении.

Он с увлечением рассказывал о путевых приключениях, - это было впечатлительное существо, как дитя легко воспринимавшее все цвета и оттенки минуты. По его словам, он любил путешествовать; в путешествии было драматическое представление, с переменою декораций, по без трагедия или всепоглощающого интереса драматической завязки. Он любил, чтобы факты доходили до него без всяких трудностей, - а это только и возможно в путешествии. Глаз, без малейшого утомления, воспринимал все картины и явления природы, и к концу дня путешественник чувствовал себя с свежими силами с свежим запасом сведений. Во всем этом была особенная прелесть; пожилой человек снова учится с таким же удовольствием, с каким учится ребенок, и усвоивает свои уроки, играя. Ему нравился этот роман, - эта жизнь, полная приключений.

- Подумайте только о том, сэр, продолжал он: - я видел настоящих индийцев, славных молодцов, в их воинственных украшениях, точь в точь тех самых, о которых я с таким увлечением читал в рассказах вашего мистера Фенимора. А эти степи, - мне кажется, я уже путешествовал по ним с вашим очаровательным мистером Ирвингом, - приятный писатель, очень приятный, - напоминает собою наших лучших эссеистов, хотя он тоже американской закваски.Мистер Ирвинг, я полагаю, дальше этих мест не бывал. Эта страна никогда и никем еще не была описана с поэтической точки зрения. На моих собратах по церкви Судного Дни лежат обязанности строгого апостольства; они не могут свернуть в сторону ни вправо, ни влево. Но когда праведники водворятся на месте, тогда они начнут осматривать артистическия черты своей страны. Виндриверския горы, - прекрасное название, мимоходом сказать, - которые я видел из южного ущелья, представляются мне идеальной Сиеррой. Их синия окраины и блестящие снежные пики были нашими спутниками довольно долгое время. Мы, то есть я и дочь, чрезвычайно любим ландшафты; - после Англии, массивность, ширь и даль здешней природы производит глубокое впечатление. Англия, вам известно, сэр, скромный, уютный уголок на земном шаре и в тоже время совершенная тюрьма для людей, любящих свободу. Ланкашир, моя родина, очень хорошенькое местечко, но в нем нет ничего величественного; совершенно напротив. Мне страшным образом наскучила зеленая трава, в порядке содержимые луга, выстриженный, выбритый, изнеженный вид моей родины. Здесь, в этой грубой природе, вы видите что-то мужественное. Она напоминает собой девственное состояние вселенной. Я люблю быть в присутствий могучих сил. Кроме того, в Ланкашире особенно мы вовсе не видим солнца; мы видим дым; дышем дымом; дым заглушает аромат и омрачает цвет всей нашей жизни. Я ненавижу фабричные дымовые трубы, я видел, как чрез них вылетали громадные богатства. Я мог бы передать вам кое что из моей собственной опытности, припоминая одну высокую трубу милях во ста от Клитри, которая обратила в дым перешедшие от предков акры земли, фамильны о портреты и великолепный загородный дом. Но вы чужой человек, и для вас вовсе не интересно слушать болтовню старика. При всем том, что значит потеря домов и земель, когда в замен их человек обретает драгоценный перл, венец пророка и трон праведника?

Я молчал под влиянием невыразимого сожаления.

В это время подошла его дочь и с слезой на глазах улыбнулась отцу.

- Милый папа, я давно не видела вас в таком одушевлении, сказала она. - Должно быть мистер Уэйд приводит вас в восторг.

Если я был молчалив, за то Брент не замолкал ни на минуту. В то время, как словоохотливый старик быстрым потоком сообщал мне свои путевые впечатления и отрывки из своей истории, я прислушивался к тихому, мелодическому голосу моего друга, который беседовал с мисс Клитро. Это был превосходнейший артист в науке сочувствия. Его собственные ранния страдания сделали его безпредельно нежным и чувствительным к страданиям других. Надобно иметь необыкновенную силу воли, чтобы, испытав все самое худшее и самое горькое в человеческой жизни, не позволить своему сердцу зачерстветь. Ни один страдалец не в состоянии воспротивиться тонкому магнетизму разумного и ненавязчивого сожаления. Он также усладителен и успокоителен, как музыка ночью для одержимого лихорадочной безсонницей.

Серьезность, служившая для мисс Клитро защитительной броней, была тотчас же отброшена. Она увидела, что ей вовсе не нужна была эта защита против человека, который был братом для всякого страждущого, - до такой степени были тонки в нем понимания потребностей женской натуры. Как отец, так и дочь, убедясь, что мы готовы быть их друзьями, оказывали нам искреннее расположение. Это не трудно было заметить; бедненькие! они давно не встречали людей, которые могли бы составить для них приятное общество, людей, которые бы своим сочувствием хотя несколько порадовали их печальную жизнь. Они с наслаждением впивали в себя аромат благовоспитанного общества.