Джон Брент.
Глава XX. Конь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джон Брент. Глава XX. Конь. (старая орфография)

ГЛАВА XX. 

КОНЬ.

Да, Джон Брент справедливо назвал Люггернельское ущелье чудом нашего материка.

Я хорошо припоминаю его, хотя и видел его только раз. Эти величественные сцены природы делают сильное нападение на душу, все равно хочет ли она этого, или нет, борются с положительным или отрицательным сопротивлением, и наконец одерживают верх и господствуют над воображением. Мне казалось в то время, что я не замечал ни страшных пропастей, ни поразительных разщелин, ни великолепных утесов Люггернельского ущелья. Я должен был не любоваться ими, но смотреть, как говорится, в оба и ехать по тяжелой дороге, - что, конечно, я и делал.

А между тем я припоминаю это ущелье и так ясно, как будто разсматривал его на каждом шагу; - вместе с воспоминанием об этой страшной разщелине соединяется и воспоминание о трех мужчинах с серьезными лицами - одно из них мертвенно-бледное и с окровавленной повязкой, - все трое ехали ровным галопом, с целью спасти и отмстить.

А страшная была езда по этому ущелью! Тут вы встречали мостовую из скользкой полированной скалы; обширные пространства из крупного в безпорядке разбросанного камня, - баррикады из валунов, из скал, отпавших от горы со времен незапамятных, когда не существовало еще расы, занимающейся прокладкою дорог; трещины, куда легко могла попасть неосторожная нога, - широкия пропасти, куда могла ввалиться робкая лошадь или куда мог бы втащить ее не менее робкий наездник. Да, - страшная езда! Это была дорога, по которой спокойный путешественник потянулся бы шаг за шагом и благодарил бы судьбу, если бы каждый час подвигал его благополучно на милю вперед.

Ужасная езда! Надо быть сумасшедшими, чтобы ехать так, как ехали мы! С каждым моментом нужно было ждать, что человек или лошадь разобьются в дребезги. Но человек и лошадь только тогда узнают, что в состоянии сделать они, когда решатся это сделать и сделают. Мы продолжали скакать с прежним сумасшествием, которое становилось еще сильнее. Сердце обливалось кровью на каждом шагу.

Ни хлыст, ни шпоры не употреблялись в дело. Наши лошади составляли часть нас самих. Пока мы могли ехать, могли и оне. После водопоя оне как будто ожили. В тенистом ущелье вечер, повидимому, начался ранее обыкновенного. Знойный полуденный воздух освежался ветерком, дувшим сквозь ущелье. Лошади и их наездники чувствовали себя бодрее и веселее выполняли свой труд; - при такой езде, как эта, и человек и лошадь должны были думать вместе и двигаться вместе, - глаз и рука наездника должны были выбирать место и направление, также смело и решительно, как смело и решительно должен был конь исполнять его приказания. Над головами нашими разстилалось голубое небо, - на вершинах утесов, высившихся по бокам, отражались багровые лучи заходящого солнца, впереди открылось синеватое отверстие, - выход из ущелья. Становилось уже поздно; это были последния минуты. Но все-таки мы должны были спасти несчастную девушку.

- Да, - откликались нам наши сердца: - мы должны снасти ее.

К концу ущелья потянулось изсякшее русло источника. Оно направлялось по прихоти воды, не прямо, но сильная струя воды, как кокетливая женщина, обгибала представлявшееся ей неприятное препятствие, заставляла угрюмо смотреть на себя обойденную скалу и шумно и дико зигзагами вырывалась на простор долины. Этот извилистый путь приводил нас в смущение, а главное отнимал драгоценное время; мы должны были перескакивать через преграды, пересекавшия нам дорогу. Теперь каждая секунда была дороже столетия. Мы видели свежие следы лошадей. Мы не хотели тянуться по ним. Мы должны были скакать через встречные каменья.

Бедный Помпс!

Как благородно он вез своего господина! Оставалось еще несколько миль! Как прекрасно держался он в этой погоне! нельзя было не восхищаться им перед порогом смерти.

Брент приподнял его на прыжок через русло.

Его задния ноги поскользнули по граниту, отшлифованному временем, и он упал. Он скатился фут на двенадцать вниз по грубым валунам. В момент падения Брент выскочил из седла и уже стоял перед ним, чтобы поднять его.

Но нет, ему не суждено было встать. Обе передния ноги его были переломлены в коленях. Он лежал опершись коленями в камни, на которые упал.

Брент простонал. Из широкой груди Помпса вырвался страшный, пронзительный визг и повторился высоко над нашими головами, в скалах, на которых покоились багровые лучи заходящого солнца.

Тяжело поднять руку и в каком нибудь крайнем случае убить храброго и верного коня, служившого для любящого господина половиною его собственного самого себя, но еще тяжелее слышать его вопль в подобном бедствии. Брент вытащил пистолет, чтобы положить конец страданиям несчастного Помпса.

В этот момент Армстронг спрыгнул и схватил Брента за руку.

- Остановитесь! сказал он своим хриплым шопотом.

Армстронг, как и уже сказал, не произнес ни слова во все время погони. Мои нервы были до такой степени напряжены, что этот чисто замогильный шопот прозвучал для меня, как шипящий визг самой смерти, как поражающее ужасом восклицание неумолимого и торжествующого мщения. Мне казалось, что я слышал его отголоски, которые поднимались кверху, образовали из себя поток грубого рева и разливались по расщелинам высившихся скал.

- Остановитесь! прошептал Армстронг. - Не стреляйте! Нас услышат. Возьмите мой нож!

И он подал нож моему другу.

Брент не решился нанести удар. И в самом деле, мог ли он обагрить руку кровью своего верного слуги?

Помпс провизжал еще раз.

Армстронг выхватил нож и провел им по горлу безногого коня.

Несчастный Помпс! Помпс повалился без стона. Благородный мученик правого геройского подвига!

Я перенял нож и перерезал у Фулано подпругу. Тяжелое калифорнское седло с свертком одеял упало на землю. Кстати, я обрезал и шпоры. Они ни разу еще не дотронулись до боков Фулано, который стоял подле меня спокойно, но с нетерпением ждал минуты, когда ему прикажут тронуться с места.

- Теперь, Брент, прошептал я: - садись за мной! я прошептал потому, что кругом нас витало присутствие смерти.

Я вскочил на Фулано. Брент поместился сзади. Я был высок, но для езды довольно легок. Брент, хотя и имел формы атлета, но едва ли был тяжелее меня.

Наконец он помчался из ущелья.

Здесь-то он и показал весь запас своей силы, всю неутомимость своего духа; здесь его копыто ударяло верно и сильно, как громовая стрела, здесь обнаружилась судорожная агония, побуждавшая мчаться быстрее и быстрее, здесь выполнялось большое обещание, его сердце билось равномерно с моим, он жил для меня. Благородный Фулано!

Я ехал с трензелем, но держал его совершенно свободно. Я не натягивал его, не правил им. Фулано все это видел, все знал. Он все делал сам.

Мы сидели крепко, прильнув к Фулано, как могли, как было должно. Вихрем несся Фулано; стук его копыт ровно раздавался по бокам ущелья.

Армстронг скакал за нами; тощая белая лошадь его старалась соревновать своему вожатому. Вскоре, однако, мы оставили их позади в извилинах ущелья. Никакая лошадь не в состоянии была бы держаться за моим вороным в этом бешеном галопе.

Вся эта погоня показалась мне моментом, показалась - вечностью, когда Брент, под звук копыт Фулано, прошептал мне на ухо.

- Наконец мы на месте.

Утесы раздвинулись вправо и влево. Я увидел лесистую прогалину. Передо мной мелькнул блеск бежавшей воды.

Фулано несся неудержимо!

Только минута, как они прибыли.

Похищенная жертва была еще привязана к мулу, носившему тавро А. А.

Моркер слезал с коня.

Ларрап сидел еще и загонял других животных, которые, разбежались кормиться.

Обе мои руки были заняты уздой.

Брент одной рукой обхватил мою талию, - другой взялся за пистолет.

Моркер увидев нас первым. Он выхватил револьвер и выстрелил.

Брент сделал судорожное движение. Его рука, державшая пистолет, повисла.

Он был сбит с ног, разбит, придавлен к траве, - был задавлен, уничтожен.

Мы освободились от рукопашной схватки.

Но где же другой разбойник?

Подлый трус, не сделав даже выстрела, стремглав полетел на плосколобом коне Армстронга обратно в ущелье, из которого мы только что выбрались.

Фулано сделал несколько прыжков, остановился как вкопанный и задрожал. По что сделалось с этим человеком?

Копыто Фулано раздробило весь череп; кровь хлынула из рта; ребра были переломаны; все тело представляло исковерканный, обезображенный труп.

Потом лицо его приняло спокойный детский вид, - тот хорошо знакомый вид, которым изнеможенное тело выражает благодарность отсутствию мятежной души. Моркер был убит.

На нем, а не на нас, осталось кровавое пятно.