Пища богов.
Книга третья.
Старое и новое

Книга третья

СТАРОЕ И НОВОЕ

1

Перемена совершалась постепенно в течение двадцати лет. Она, конечно, замечалась, но для большинства не была внезапной и не могла ошеломить. Только одному человеку результаты двадцатилетнего влияния "Пищи богов" на мир открылись сразу, внезапно, в один день. Нам очень полезно будет пережить вместе с ним этот день и увидеть то, что он видел.

Этот человек был преступник, присужденный к пожизненному тюремному заключению (за какое преступление - это нас не касается), но получивший прощение по прошествии двадцати лет. В одно прекрасное летнее утро этот несчастный, ушедший из общества двадцатитрехлетним молодым человеком, вновь перешел от дисциплины сурового и однообразного труда к ослепляющей суете свободы. На него надели платье, от которого он давно уже успел отвыкнуть, обрили отросшую за время заключения бороду и выпустили на свет как новорожденного ребенка, крайне беспомощного и совершенно не знакомого с окружающим миром. К счастью, у него нашелся родной брат, оставленный когда-то бедным мальчиком, а теперь выросший в представительного, бородатого и зажиточного джентльмена. Также к счастью, брат этот не только не отвернулся от него, но даже сам явился за ним в тюрьму и дружески, от всего сердца, обнял его во имя общих воспоминаний о родительском доме. Оба приехали в Дувр и рука об руку шли теперь по улицам этого города, мало разговаривая от избытка ощущений.

На то время, которое оставалось до лондонского поезда, они зашли посидеть в ресторан и там наконец заговорили о прошлом.

Вернувшийся к свободной жизни расспрашивал своего брата о судьбе родственников и знакомых, строил планы на будущее, - одним словом, разговор шел о таких вещах, которые нас совсем не касаются, так как мы хотим только взглянуть на перемены, совершившиеся в мире за двадцать лет, глазами человека, который увидел их сразу...

Только проехав Факстон, оказался он способным позабыть на время свои личные переживания и обратить внимание на то, что его окружало. Высунувшись из окна, он грелся на солнышке, беспрестанно повторяя:

- Ах, как хорошо! Давно не было такой хорошей погоды.

Вот тут-то впервые ему и бросилось в глаза, что не все в природе сохранило свои размеры.

- Вот те на! - воскликнул он, садясь и впервые проявляя веселое оживление. - Посмотрите-ка, какой лопух растет вон на том холмике вместе с дроком! Прежде, кажется, такого не бывало. Или я позабыл?

Но это был действительно лопух, только гигантский, и рос он не среди кустов дрока, а просто в гигантской траве, в которой, между прочим, как раз в эту минуту копошилась рота английских солдат в красных мундирах, производя ученье по уставу, пересмотренному после войны с бурами. В гигантской траве солдаты эти производили впечатление букашек кошенили, во множестве бегающих между колосьями пшеницы.

Только зрители успели заметить эту сцену, как поезд въехал в туннель, и стало темно. Затем он подошел к Сандлингской соединительной станции, совершенно заросшей гигантскими рододендронами, пробравшимися сюда из соседней долины и достигшими невообразимой величины. Их, должно быть, начали вырубать, так как на запасном пути станции стоял целый поезд платформ, нагруженный рододендроновыми бревнами. Только сейчас возвращенный миру гражданин впервые услышал о "Пище богов".

Следуя далее по стране, сохранившейся в прежнем виде, братья были заняты оживленным разговором. Один из них забрасывал другого вопросами, на которые последнему трудно было отвечать, так как он никогда не думал о вторжении в обыденную жизнь гигантизма как о едином процессе, а смотрел на него как на ряд отдельных уродливых фактов, даже переставших возбуждать особенный интерес.

- Это от "Пищи богов", - сказал он, - или от "Пищи для рекламы", от "Жирной Пищи", как ее называют. Разве ты ничего о ней не слыхал! "Жирная Пища"! Ну, как же! О ней и на выборах спорят. Такая ученая штука. Разве тебе никто не говорил?

Ему показалось, что брат, должно быть, страшно одичал в тюрьме, если даже этого не знает.

Продолжая разговаривать, они ехали далее и по временам смотрели в окна. Сначала наш обновленный гражданин интересовался Пищей, так сказать, анекдотически. Его забавляла мысль о том, что сказал бы такой-то, если бы узнал о ней, или что вышло бы из этого, если бы накормить ею такого-то, и так далее. Но Пища все-таки ни на минуту не выходила у него из ума, как это всегда бывает с людьми, на которых некоторый новый и странный факт произвел впечатление сразу, неожиданно.

Между тем все это происходило в переходное время, когда гигантизм был распространен по лицу земли пятнами. Были места, в которые Пища еще не заносилась, а были и такие, в которых вся почва и воздух оказывались уже все пропитанными ею. Первые за двадцать лет почти нисколько не изменились, а последних узнать было нельзя.

На пути от Дувра до Лондона таких контрастов встречалось много. Некоторое время собеседники ехали среди обычного сельского ландшафта Англии, известного обновленному гражданину с детства: маленькие продолговатые полосы пашни, огороженные плохонькой изгородью, узенькие дороги, обсаженные дубами, вязами или тополями, маленькие кустики ивы по берегам ручьев, маленькие копны сена, которые, казалось, свободно можно было запихнуть в карман; кукольные коттеджи с бельем, вывешенным для сушки на оградах, кривые деревенские улицы, кирпичные двухэтажные домики с занавесками на окнах, покрытые травою склоны железнодорожных выемок, заросшие цветами маленькие станции, - одним словом, девятнадцатое столетие, еще не успевшее погибнуть в борьбе с гигантизмом. Разбросанные кое-где кусты гигантского чертополоха или лопуха, уцелевшие от вырубки, но высушенные солнцем и истрепанные ветром, обломки огромного дождевика или ряд обгорелых стеблей гигантской травы, которую пробовали выжигать, одни только напоминали о нашествии нового бедствия.

Больше двадцати миль, таким образом, поезд шел по местности, продолжавшей жить прежней жизнью, хотя тут же, почти рядом за холмами, лежала Чизинг-Айбрайтская долина, сплошь завоеванная гигантским будущим. Но вскоре гигантизм опять начал проявляться. Первым таким проявлением был новый мост в Тенбридже, перекинутый через широкое болото, образовавшееся вследствие того, что река была запружена гигантской растительностью, с которой никак не могли справиться. Затем опять пошло девятнадцатое столетие, а когда вдали, в тумане, показался Лондон, то следы гигантизма стали попадаться на каждом шагу.

В этом юго-восточном углу столицы, где жил Коссар со своими детьми, гигантизм пробивался в тысяче мест и тысячами способов, так что к нему уже стали привыкать. Благодаря медленности и постепенности его нашествия маленькая жизнь успевала приспособиться к соседству с гигантской, и обе друг другу не мешали. Но возвращенный к жизни гражданин был поражен, впервые и сразу увидав результаты этого нашествия: непривычные для его взгляда здания и приспособления; огромные, огороженные и дурно пахнущие склады каких-то невиданных бревен и сучьев, служивших топливом для гигантских машин на гигантских фабриках и верфях, около которых кучами стояли лондонские уличные мальчишки, глазея на работу гигантских колес и рычагов, особые дороги, проложенные для гигантских моторов и экипажей, дороги, мощеные толстой тканью из волокон гигантской конопли, высокие башни с паровыми сиренами, служившими для того, чтобы предупреждать жителей о появлении гигантских животных разного рода (такие же сирены стояли иногда и на колокольнях старых церквей), маленькие выкрашенные в красный цвет бараки для солдат, со стрельбищами в триста ярдов, на которых стрелки ежедневно практиковались в стрельбе из ружей, причем целью служили чучела гигантских крыс.

Со времен Скиннера эти крысы уже шесть раз появлялись из городских стоков юго-восточной части Лондона и сделались там столь же обычными гостями, как тигр в окрестностях Калькутты.

Брат обновленного гражданина купил в Сандлинге пачку газет, которую они просматривали по дороге. Новичку в жизни XX столетия пришлось убедиться, что газет теперь стало больше, чем прежде, но по размерам они сделались меньше, да и напечатаны совсем не тем шрифтом. А больше всего его удивило бесконечное количество рисунков, изображавших странные и никогда им не виданные вещи, притом и заглавия большинства статей звучали совсем для него не знакомо, точно были написаны на иностранном языке: "Новые законы по поводу "Пищи для рекламы", ""Жирная Пища" как общественное зло", "Новая речь Катергама".

- Бравый малый, - отвечал брат.

- Политик, должно быть, какой-нибудь? А?

- Хочет перевернуть министерство. Задал он им всем жару!..

- Так, так, - сказал новичок, - должно быть, те, которых я знал - Чемберлен, Розберри и прочие - все уже... Господи боже мой. Что это такое?! - воскликнул он вдруг, глядя в окно и схватив брата за рукав.

- Это молодые Коссары.

- Господи! - воскликнул опять новоявленный гражданин, выронив из рук газеты и глядя в каком-то беспомощном изумлении на сцену, открывшуюся перед глазами.

Сквозь деревья виднелась гигантская человеческая фигура, по крайней мере, сорока футов ростом, стоявшая в свободной и красивой позе, широко расставив ноги и закинув назад правую руку, в которой держала большой мяч, очевидно, готовая его бросить. Фигура была одета в костюм, сделанный из плотной и тонкой металлической ткани, вроде кольчуги, и подпоясана широкой стальной портупеей или поясом, похожим на странного вида панцирь. На поясе висел большой мешок. Облитая солнечным светом, фигура блестела, как серебряная статуя гладиатора. Но рассмотреть ее подробнее никому не удалось, так как поезд шел быстро. Через несколько секунд из окна вагона можно было уже видеть в отдалении другую такую же фигуру, приготовившуюся ловить мяч. Огромное пространство за деревьями, к северу от Севенокса, очевидно, отведено было для жизни гигантов.

На одном из холмов, окаймляющих это пространство, виднелась высокая массивная стена, за которой стоял чудовищной величины дом в тяжелом египетском стиле, построенный Коссаром для своих детей, когда гигантская детская сослужила свою службу.

За домом находился такой же громадный и мрачный каменный сарай, из которого доносились сквозь окна необычной величины титанические удары молотом по раскаленному железу.

Не успели братья полюбоваться этой удивительной картиной, как внимание их было отвлечено полетом мяча, величиною с бочку, причем мяч этот попал прямо в руки второго гиганта.

- Поймал! - воскликнул новоявленный гражданин, едва переводя дух от удивления.

Зрители могли любоваться этой сценой всего в течение нескольких секунд, так как поезд нырнул в Чизельгертский туннель.

- Что же это такое! - воскликнул новичок, когда тьма охватила пассажиров вагона. - Да что же это такое? Ведь они выше любого дома!..

- Ну вот, они и есть молодые Коссары, - сказал его брат, - из-за них-то весь сыр-бор и разгорелся.

Выехав из туннеля, пассажиры увидели еще больше башен, еще больше красных бараков, а затем пошли уже загородные виллы, на решетках которых, на заборах, на столбах, вообще на всех видных местах запестрели всеми красками радуги знакомые уже новому гражданину афиши и различные объявления. Только на этих афишах чаще всего теперь попадались воззвания, касавшиеся гигантизма, и карикатуры на его проявления. Слова "Катергам", "Жирная Пища", "Пища для рекламы", "Джек - убийца гигантов" так и мозолили глаза проезжающим.

2

Младший из братьев, тот, который находился на свободе, придумал было великолепную вещь: отпраздновать освобождение своего брата обедом в хорошем ресторане, с музыкой и со всеми приманками большого света, а затем сводить его в театр, с тем чтобы вытравить из его памяти всякое воспоминание о тюрьме. Но именно с последней целью план этот был изменен. Пообедать пообедали, но вместо театра признано было более подходящим удовлетворить любопытство новоявленного гражданина относительно "Пищи богов" и переворота, произведенного ею в общественной жизни.

- Она у меня из ума нейдет, - говорил он, - не дает мне ни о чем думать.

- Ну, что ж, как хочешь, - отвечал брат, - это твой день, старина, можешь им распоряжаться. Пойдем, пожалуй, на массовый митинг в Народном Дворце.

В силу такого решения новоявленный гражданин очутился в давно не виданной им толпе, перед маленькой, ярко освещенной платформой, под которой на хорах стоял орган.

Орган этот заиграл что-то, и ропот толпы сделался мерным и торжественным, потом замолк.

Только братья успели поссориться с соседом, невежливо толкнувшим одного из них в грудь, как на платформе появился Катергам. Маленькая, черненькая фигурка его, с красным комочком вместо лица и с орлиным носом (в профиль) , вдруг появилась из тени в самой середине платформы. Какие крики! Какие приветствия!! "Ура-а-а! Ура-а-а!" - начал кто-то подле самой платформы, а затем это "ура" разлилось по всему залу и долго не прекращалось, потрясая стены здания.

Но никто не кричал так громко, как новоявленный гражданин. Даже слезы выступили на его глазах от крика, хотя он и не знал, чему радуется. Еще бы! Посидите-ка лет двадцать в тюрьме, тогда и сами поймете или начнете понимать, что значит возможность упражнять свои легкие с целой толпой и без всяких препятствий!

Затем последовала пауза: Катергам должен был подождать, пока какие-то маленькие человечки - члены бюро - проделают какие-то ненужные формальности. А толпа тем временем шумела как улей: "ва-ва-ва-ва-ва", и на фоне этого шума изредка слышались возгласы:

- Чего они там возятся?

- Что такое бормочет этот седой?

- Да они так никогда не кончат!

- Скоро ли мы услышим Катергама? И прочее, и прочее.

Наконец, Катергам стал у отдельного столика, и все могли свободно изучать маленькую фигуру великого человека. Собственно говоря, фигурка эта давно всем глаза намозолила, так как ею можно было любоваться и в иллюстрированных изданиях, и в бесчисленном множестве карикатур, и на медалях, выбитых в честь борьбы с гигантизмом, на антигигантических флагах и даже на коробках конфет и на подкладке "катергамовских" шляп. Его изображали и в виде матроса, стоящего с фитилем в руках на берегу моря (житейского, вероятно), около пушки, тогда как по морю плыл чудовище "Гигантизм", а на фитиле красовалась надпись: "Антигигантические законы", и в виде с головы до ног вооруженного рыцаря с Георгием Победоносцем на щите, поражающим дракона, - тогда как титанический Калибан, сидящий у входа в мрачную пещеру, старается уклониться от удара его копья, на котором написано: "Новые постановления относительно "Пищи для рекламы"", и в виде летящего Персея, который выхватывает скованную красавицу Андромеду (с четкой надписью на поясе: "Цивилизация") из когтей чудовища, на различных частях тела которого написано: "Атеизм", "Эгоизм", "Механичность", "Уродство". Но чаще всего народное воображение представляло Катергама в виде "Джека - убийцы гигантов", причем его рисовали в настоящем виде (немножко, может быть, повыше ростом и пошире в плечах). В этом виде он и предстал очарованному взору новоявленного гражданина.

"Ва-ва-ва-ва-ва" сразу прекратилось, как только Катергам встал, но зато вновь начались приветственные крики. Катергам сначала раскланялся, а потом махнул рукой, после чего шум почти сразу смолк, и настала такая тишина, которая бывает только в многолюдных собраниях после большого крика. Когда один человек находится в пустыне, то около него, конечно, тихо, но он все-таки слышит свои собственные шаги, свое дыхание да и еще, пожалуй, многое: шум ветра, шелест травы и прочее. А здесь, в этом зале Народного Дворца, настала такая тишина, что до начала речи Катергама никто ничего не слыхал; когда же Катергам начал говорить, то один только его голос - ясный, резкий - наполнил пространство, достигая самых отдаленных слушателей, ничем не ослабленный, раздающийся как бы совсем рядом.

На новоявленного гражданина маленькая, черноватая фигура, резко освещенная и говорящая резким голосом среди громадной толпы, производила большое впечатление. За оратором, теряясь в тени, сидели его сторонники, а перед ним виднелись ряды спин, затылков и профилей.

Катергам говорил о прежних порядках. "Слушайте! Слушайте!" - пронесся по толпе одобрительный шепот. "Слушайте! Слушайте!" - от всего сердца повторил новоявленный гражданин, на самом деле не особенно старательно вслушивавшийся в слова Катергама, а более увлекающийся обстановкой митинга. Катергам говорил о мудрости наших предков, о медленном росте созданных ими почтенных учреждениях, о нравственных и социальных традициях, создавших английский народ таким, каков он есть. ("Слушайте, слушайте!" - произнес опять новоявленный гражданин со слезами сочувствия на глазах). "А вот теперь, - продолжал Катергам, - вся эта мудрость, все эти учреждения и традиции лежат в обломках. Да, в обломках! Неужели из-за того, что три сумасброда двадцать лет назад вздумали намешать чего-то такого в бутылочку, придется пропадать и порядку и всему тому, что свято для большинства из нас? (Крики: "Нет, нет, не допустим!") А если так, то пора же перестать колебаться, пора начать действовать (одобрительные крики), пора бросить полумеры".

- Вы слышали, джентльмены, - кричал Катергам, - о том, как простая крапива превратилась в гигантскую. Сначала она была такой же, какой бывает всякая крапива весной. Детская ручка могла вырвать ее с корнем. Но попробуйте запустить это растение, с виду невинное, дайте ему вырасти, тогда вам потребуются топоры и веревки, вы должны будете рисковать жизнью, чтобы от него избавиться. Вам нужно будет поработать и пострадать из-за этого; многие из ваших ближних погибнут...

Сильное и продолжительное движение помешало новоявленному гражданину слушать далее, а когда шум улегся, то Катергам уже заканчивал свою речь следующими словами:

- Учитесь бороться с гигантизмом на этом наглядном примере... Выдерните крапиву сразу же - потом будет поздно!..

Он остановился и выпил глоток воды из стоявшего перед ним стакана.

- Это ясно! Ясно как день! - крикнул кто-то в толпе, и затем опять начался невообразимый шум: все спорили, кричали, разговаривали.

Новоявленный гражданин вышел с митинга весь в поту, но страстно возбужденный. По выражению его лица можно было думать, что он удостоился слышать глас с небес. Теперь он знает! Теперь он все понимает! Он вышел из тюрьмы как раз в минуту кризиса, в минуту окончательного решения весьма сложных и запутанных социальных вопросов. В великой предстоящей борьбе он сыграет свою роль достойного свободы и понимающего свою ответственность человека. А что касается положения дел, то оно вполне ясно: с одной стороны - те чудовищные, одетые в кольчугу великаны (теперь он знает, что о них думать...), а с другой - вот этот маленький, черненький человек, с проникающим в душу голосом и искусством убеждать - этот пигмей, этот "Джек - убийца гигантов". Все должны соединиться для того, чтобы "выдернуть крапиву, пока не поздно".

3

Самыми высокими, сильными и заметными из гигантов были три сына Коссара. Квадратная миля пространства, отведенная для их игр около Севенокса, была до такой степени изрыта, до такой степени усеяна всевозможными громадными моделями игрушечных построек и приспособлениями для игр, что не походила ни на какое другое место на свете. Да и давно уже она стала слишком мала для троих юношей. Старший из них оказался весьма способным техником-изобретателем и сам построил гигантский велосипед, на котором можно было достигнуть скорости двести пятьдесят миль в час. Но понятное дело, что для такого велосипеда ни дорог, ни мостов еще не существовало, а потому и стоял он совершенно бесполезно, прислоненный к стене, за исключением тех случаев, когда кто-нибудь из гигантов вскакивал на него и два-три раза объезжал свои владения. Задуман он был еще маленьким (сравнительно, разумеется) мальчиком для путешествия вокруг света, но юноше пришлось убедиться, что такое путешествие немыслимо.

- Тебе, сынок, пришлось бы сначала проложить дорогу для твоего велосипеда. Обязательно! - сказал ему старик Коссар.

И вот, в одно прекрасное утро, встав спозаранку, все три молодых гиганта и принялись строить такую дорогу. Обладая настойчивостью в преодолении препятствий, они горячо принялись за дело. Внешний мир открыл их работу уже в нескольких милях от Севенокса, по направлению к Английскому каналу. Прекрасно выровненная и плотно укатанная дорога шла прямо, как стрела. Возбужденная толпа людей всякого сорта - землевладельцев, арендаторов, агентов, местных властей, адвокатов, полицейских, даже солдат - остановила их как раз в полдень, спустя, кажется, неделю после начала работ.

- Да мы дорогу строим, - отвечал старший из юношей.

- Видим, что вы строите дорогу, - сказал кто-то из местных властей, - но потрудитесь же уважать чужое достояние. Вы уже нарушили права двадцати семи частных собственников, девяти приходских советов, двух газовых заводов и железнодорожной компании, не говоря уже о специальных привилегиях города.

- Вот те на! - воскликнул старший из Коссаров.

- Потрудитесь прекратить вашу работу.

- Я не говорю, чтобы она была не нужна, но все-таки...

- Не нужно ее строить? - спросил старший Коссар, ударив лопатой о землю.

- По крайней мере, не таким способом, - отвечало должностное лицо.

- А каким же?

Ответ должностного лица не отличался ни краткостью, ни ясностью, ни определенностью.

Старый Коссар, придя взглянуть на работу своих детей, на вред, который они причинили, сделал им строгий выговор, но хохотал отчаянно и казался очень довольным.

- Придется вам, ребята, подождать немножко заниматься такими делами, - сказал он им.

- Тут говорили, что следовало бы сначала составить проект и смету, - заметил один из молодых Коссаров, - а потом просить разрешения... и еще что-то. На это ушло бы несколько лет.

- Не бойся, не опоздаем, - отвечал отец, - и смету составим и разрешение получим. А пока вы бы лучше ограничились моделями того, что хотите строить.

В качестве почтительных сыновей они так и поступили, но все-таки не могли не пороптать немного.

большими и сильными, чтобы кружиться на нашей площадке, не смея сделать большую прогулку или войти в город (тогда и действительно это было запрещено), - надоело же ничего не делать. Нельзя ли придумать что-нибудь такое, что нужно этим маленьким человечкам, но чего они сами сделать не могут? Вот бы хорошо было!

- Многим из них негде жить, - сказал второй мальчик. - Возьмем и построим им дом около Лондона. Большой и хороший дом, так чтобы там могла разместиться со всеми удобствами целая куча народа. А потом проведем от дома хорошую дорогу, куда им потребуется. Мы ведь это может так хорошо и скоро сделать, что они потом сами увидят, как глупо было жить в таких норах, в каких живут теперь. Надо будет провести им воду для питья и ванн. Ведь они никогда не моются: почти ни в одной норе нет ванны. А у кого есть ванна, тот, вместо помощи неимущим, презирает их, смеется над ними и называет неумытыми рылами. На что это похоже! Надо будет все изменить. Проведем им электричество для освещения и отопления. На нем же и кушанья будут готовить, а то, подумайте, у них женщины, даже готовящиеся быть матерями, таскают дрова и уголь. Мы все это устраним. Выкопаем вон там, в холмах, резервуар для воды, а тут, у себя, поставим электрические машины. Все это очень просто. А потом и еще, может быть, на что-нибудь пригодимся. Не так ли?

- Конечно, - отвечал старший брат. - Мы все отлично устроим.

- Так почему же не начать сейчас же?

- И то правда, - согласился старший брат.

неудобным, фасад дома некрасив и нарушает принятую в здешних краях норму и строительные законы, новые водопроводы и электросети нарушат интересы старых компаний и прочее. В результате весь округ вооружился против несчастных Коссаров: местные землевладельцы восстали против них, как один человек; забегали адвокаты, засуетились канцелярии, народные ораторы громили попытку испортить прекрасный вид и заслонить бедные хижины от солнца. Одним словом, великолепный дом, затеянный Коссарами, подействовал на местное население подобно палке, воткнутой в муравейник.

- Знал бы, не начинал! - сказал старший брат.

- Да, придется все дело бросить, - поддержал второй брат.

- Скоты они, я вам скажу, - заключил третий, - не стоит для них ничего делать.

- Они точно для того только и существуют, чтобы подставлять друг дружке ножку, - сказал старший брат. - Права, законы, постановления - везде, одна и та же игра в прятки. Ну, что ж... пусть их живут пока в своих грязных норах. Мы им, очевидно, помочь не можем.

личинки разного рода, попали семена растений, занесло откуда-то "Пищу богов" (может быть сами же Коссары в том виноваты), и началась обыкновенная история: появилась гигантская растительность, гигантские комары, разлетевшиеся по всей округе, и кончилось дело тем, что Коссары, рассердившись на комаров (от которых сами пострадали) и выбрав ночку потемнее, когда закон и право спали, выкопали канаву и спустили воду в ручей. Но гигантская растительность, комары и другие водяные животные остались, передавая свой гигантизм по наследству грядущим поколениям.

4

Все это, впрочем, происходило тогда, когда сыновья Коссара были подростками, а теперь они уже почти зрелые люди. По мере того как они росли, жить им становилось все теснее и теснее, а проявления гигантизма на поверхности земного шара становились чаще. Сначала мелкое человечество смотрело на это проявление как на безобидный курьез, а теперь оно начинало уже страдать от них. Гигантизм в разных видах незаметно подкрался к самым порогам тех нор, в которых жили пигмеи, и стал мешать их жизни: видоизменял то-то, не допустил того-то, породил новые профессии и роды труда, прекратил старые, оторвал тысячи людей от старой работы и не успел дать им новой, перепутал границы и стоимость владений, превратил систематическую торговлю в ряд случайностей и катаклизмов. Не мудрено, что люди стали его ненавидеть.

детей более, чем гигантских животных. Боязнь гигантской крапивы, гигантских ос и тигрообразных крыс консолидировалось в ненависть к гигантским особям рода человеческого. Эта ненависть стала главной действующей силой в политике. Старые политические партии постепенно ушли, освободив место двум новым: партии терпимости, которая стремилась только к тому, чтобы регулировать гигантизм и управлять им, и партии непримиримых, или радикалов, во главе которых стоял Катергам.

Речи его с каждым разом становились все более и более резкими, а фразы, которыми он заканчивал и резюмировал их, - все более выразительными. Сначала он рекомендовал только "обстригать шипы у терновника", потом предложил "лечить слоновую проказу" и наконец посоветовал "с корнем выполоть крапиву".

Однажды дети Коссара, теперь уже взрослые молодые люди, сидели среди развалин своих детских затей и вели между собой, что называется, задушевный разговор. Весь день они проработали над устройством весьма сложной подземной траншеи, которую отец зачем-то просил их провести, а теперь, перед заходом солнца, усталые, сидели в садике перед домом и ждали ужина.

железным ломом, которым действовал как щепочкой, другой лежал, упершись на локти, а третий строгал складным ножом сосновое бревно, с удовольствием вдыхая его смолистый запах. Все они были одеты не в обыкновенный костюм, а в рубашки, сотканные из веревок, и в кольчуги из алюминиевой проволоки. На ногах у них были надеты кожаные сапоги, подбитые железом, а пояса, пуговицы и застежки были все сделаны из стали. Одноэтажный дом их, в египетском стиле, был наполовину высечен в известковой скале, наполовину сложен из массивных кубов известняка и в общем возвышался над почвой по фасаду на сто с лишним футов. При главном доме имелись различные службы соответствующих размеров: кузницы, мастерские, литейные, краны и прочее. Через круглые окна дома виднелись доменная печь, из нижнего отверстия которой по временам лились потоки расплавленного металла. Вся усадьба была обнесена массивной оградой из больших каменных кубов, сцепленных железными скобами. Как бы для того, чтобы еще более оттенить циклопичность окружающей обстановки, с того места, на котором теперь сидели гиганты, видна была железная дорога, и поезд из Севенокса как раз в это время входил в туннель, напоминая собою те детские игрушки, в которых маленькие уточки или кораблики выплывают из-за крепости и, проехавшись перед глазами зрителя, вновь за нею скрываются.

- Они, кажется, намерены совсем нас запереть, - сказал один из братьев. - Все подбираются к нашей границе - ближе и ближе.

- Как же им быть иначе? - сказал младший брат, помолчав немного. - Стараются угодить Катергаму.

- Ну, его это не удовлетворит, а нам все равно несладко приходится, - заметил младший.

- Теперь скоро и к Редвуду нельзя будет попасть. Последний раз, когда я к нему ходил, я едва мог пробраться по какому-то узенькому проулочку, а то все кругом красные надписи... Что происходит с Редвудом? - прибавил он, помолчав.

- Да он точно какой-то сонный. Даже не слушает, что ему говоришь. Все, кажется, о любви мечтает.

- Ха, ха, ха! - засмеялся средний брат, постукивая ломом по сапогу. - Редвуд всегда был мечтателем.

Все помолчали несколько времени, затем старший сказал:

- А мне эти запоры начинают надоедать. Скоро они, пожалуй, очертят круг около наших сапогов и запретят выходить из него.

- Если он этого достигнет, - заметил старший.

- Так и будет, - заявил младший.

Средний брат, откинув в сторону лом, поглядел кругом на ограду усадьбы и с заметным одушевлением воскликнул:

- Вот что, братцы: юность наша прошла, и нам бы следовало вспомнить старика Редвуда, который когда-то советовал не унывать и вести себя, как следует мужчинам, если на нашем пути встретятся какие-нибудь испытания.

Он тоже в свою очередь взглянул кругом, - на стены и холмы, на людишек, копошившихся за ними. Все братья почему-то вспомнили, как много этих людишек на свете, какие они злые, настойчивые, кровожадные.

- Малы они, - сказал младший брат, - но ведь их бесчисленное множество, больше, чем песку морского,

- А кроме того, у них есть оружие. Даже наши братья из Сондерленда делали его для них.

- Да ведь мы и драться не умеем. Кроме комаров да крыс, ни с кем не дрались.

С этими словами он с треском закрыл свой складной нож (длиною со взрослого человека) и встал, опираясь на выстроганную палку. Заходящее солнце облило его в эту минуту своими красными лучами, как кровью.

Когда юцый гигант встал, то увидел приближающуюся со стороны ворот маленькую черную фигурку, делавшую ему какие-то знаки, из которых можно было понять, что фигурка очень спешит.

- Го-го! - крикнул гигант, размахивая своей мачтообразной дубинкой, и поспешил двадцатифутовыми шагами навстречу отцу, сказав братьям мимоходом: - Что-то случилось.

5

В это самое время и почти на том же самом месте один молодой человек из пигмеев, оксфордский студент, ученый и благонамеренный, нашел повод излить свои чувства по отношению к гигантизму вообще и к сыновьям Коссара в особенности.

муравьев.

- Реакционеры! - воскликнул он, покончив это дело и увидев стену коссаровской усадьбы. - Хотел бы я знать, кто же теперь не сделается реакционером?

- Вот посмотрите на эту землю, которая когда-то была так прекрасна, а теперь лежит изрытая, оскверненная, испорченная. Понакопали на ней рвов, понастроили безобразные сараища, понаставили чудовищных машин! Взгляните на этих трех уродов, которые сидят там, задумывая какую-нибудь пакость! Посмотрите на все это и скажите, можно ли не быть теперь реакционером!

- Ну, вы, должно быть, наслушались Катергама, - отвечал его друг, слегка улыбаясь.

- Ничуть не наслушался, а просто посмотрел на все это внимательно. Подумайте о том мире и порядке, которых мы лишились благодаря этой Пище - последнему воплощению дьявола, стремящегося, как всегда, погубить нас и наши души. Подумайте о том, каков был мир, прежде чем мы родились, и каким он стал теперь! Подумайте о том, как красивы были эти склоны холмов, покрытые целым морем золотых колосьев, как мирно изгороди, обросшие цветами, отделяли владения одной семьи от владений другой, как разнообразили картину скромные фермы и как гармонично звучали колокола вон той церкви каждую субботу! А теперь с каждым годом все более и более теснит нас гигантская растительность, одолевают гигантские гады и насекомые, да еще вот те двуногие чудовища, которые ненавидят все тонкое, изящное, издавна для нас святое и дорогое... Не угодно ли взглянуть? - продолжал он, указывая своим длинным белым пальцем себе под ноги, - это следок одного из них. Полюбуйтесь! Он ведь больше чем на фут ушел в землю, несмотря на то, что почва тут довольно твердая. А что же будет в грязь? Из этих следов получатся трехфутовые ямы-ловушки для прохожих и проезжих. А кроме того, вот он затоптал куст шиповника, сколько травы помял и вырвал с корнями, продавил дренажную трубу, испортил тропинку. Что же это, как не разрушение? И вот они вносят его повсюду, везде нарушают порядок и благоустройство, внесенные человеком... А еще говорят - реакция! Да как же иначе?

- Как что? Остановить их, пока не поздно! - вскричал молодой человек.

- Но...

- Это вполне возможно. Нужны лишь план, система и твердая решимость. Мы очень церемонимся с ними, а гигантизм все растет. Даже вот и теперь...

Молодой человек умолк на минуту, товарищ его воспользовался паузой, чтобы сказать:

- Пусть так, - продолжал студент, - но даже и теперь мы еще можем победить, если точно определим, что нам нужно, с чем мы должны бороться. Массы за нас, и теперь гораздо более за нас, чем двадцать три года назад. Закон тоже за нас, конституция, общественный порядок, церковь, обычаи, традиции - все за нас и против гигантизма. Из-за чего мы его терпим? Зачем мы лжем самим себе? Мы не хотим его, мы его ненавидим, так из-за чего же мы его щадим? Что же, неужели терпеть до тех пор, пока гиганты нас не передавят?

Он круто остановился и указал вправо.

- Вот посмотрите на эти кусты гигантской крапивы. Там, в середине их, стоит ферма, теперь заброшенная. А когда-то в ней жили - и безбедно жили - скромные и честные люди! Теперь взгляните сюда, - продолжал он, повернувшись и указывая на молодых Коссаров. - Вот они сидят! Я знаю их отца - эту грубую скотину, последние тридцать лет бегавшую без намордника в нашем чересчур снисходительном обществе. Тоже... инженер! Все, что для нас свято, для него - пустяки! Совершенные пустяки! Величественные традиции нашей расы и страны, наши благородные учреждения, веками установленный порядок, медленный, но верный ход истории, сделавший Англию великой и свободной страной, - все это для него ничто. Все это он готов променять на бредни о будущем, на грубую, материальную, несбыточную мечту... Это человек, который способен провести трамвай через могилу своей родной матери, если найдет это выгодным... А вы говорите о терпимости, о компромиссах, которые дозволили бы нам жить своей жизнью, а гигантам - своей. Уверяю вас, что это немыслимо... Так же немыслимо, как заключать договоры с тиграми! Им хочется нас скушать, а мы хотим жить себе на доброе здоровье...

- Но что же делать, однако?

их размножение. Запретите Пищу. Рассадите по тюрьмам людей, которые ее делают. Мир принадлежит или им, или нам! Во что бы то ни стало изолируйте Коссара! Ведь подумайте, одного поколения, одного только поколения достаточно для того, чтобы избавить нас от всякого гигантизма. Одно поколение - и затем все эти гигантские пасти сомкнутся, следы их сотрутся, мы снимем сирены с наших старых колоколен, переломаем наши тяжелые ружья для крысиной охоты, сожжем всю гигантскую растительность и заживем опять по-прежнему, восстановим тот добрый старый порядок, для которого люди и были когда-то созданы.

- Но для этого потребуются громадные усилия.

- Да ведь такова же и цель!.. А если мы будем медлить, то знаете ли, что нас ожидает? Гиганты повсюду будут разносить и разбрасывать эту чертову Пищу. Поля наши зарастут гигантской травой, сады и огороды - гигантской крапивой и чертополохом, подполья наших домов и подземелья городов переполнятся гигантскими крысами, которые хуже тигров, воздух переполнится гигантскими насекомыми, наконец, даже в море заведутся гигантские рыбы, которые будут топить наши корабли! Дома, церкви, даже города наши зарастут и будут брошены, как та ферма, которую я вам показывал. Наконец, и нас самих гиганты передавят своими сапожищами, как червей. Род человеческий погибнет... и из-за чего?.. Из-за размеров! Будто это такая важная штука! Из-за размеров! Из-за бездушной горы мяса!.. И ведь это уже начинается. А мы ходим да говорим: "Как это неприятно!" Ропщем, а ничего не делаем... Нет!.. Так нельзя!..

- Пусть каждый выполнит свой долг! Я, по крайней мере, свой исполню. Я - за реакцию, за решительные и беспощадные меры... И в самом деле, что же нам иначе делать, если мы сами не собираемся потреблять Пищу? Мы слишком долго медлили, слишком много времени потратили даром. Я больше так поступать не намерен. Я за реакцию!.. О чем вы думаете? - прибавил он, взглянув на своего товарища и заметив рассеянность последнего.

- А?.. Сомнения!.. - сказал студент с горькой улыбкой. - Между тем среднего пути не имеется. Что-нибудь одно - съешь или будь съеденным. Как же иначе?