Война в воздухе.
Глава вторая. Как Берт Смолуэйс попал в затруднительное положение.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Война в воздухе. Глава вторая. Как Берт Смолуэйс попал в затруднительное положение. (старая орфография)

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Как Берт Смолуэйс попал в затруднительное положение.

I.

Ни Тому, ни даже Берту Смолуэйсам и в голову не приходило, чтобы памятное воздушное представление мистера Беттериджа могло так или иначе повлиять на их личную жизнь и выделить их из миллионов сограждан. Полюбовавшись с Бен-Хильской возвышенности, как исполинская "оса" Беттериджа, крылья которой в лучах заходящого солнца казались сотканными из золотистого тумана, красиво юркнула в широко раскрытые ворота галлереи Хрустального дворца, они, по дороге домой, углубились в обсуждение одного дела.

Дело это заключалось в том, что Берт, желавший поддержать Греба, финансы которого пришли в полное разстройство, благодаря тому, что суд приговорил его к уплате сравнительно большой суммы соседу Штейнбергу, которому он своим неудачным опытом летания нанес большой ущерб, - уговаривал брата помочь ему вступить с Гребом в компанию. Но как ни разрисовывал ему Берт все выгоды и прелести этого коммерческого предприятия, Том не сдавался, и младший брат в этот день делал на него последний, решительный натиск, ужасаясь про себя его "неразвитости".

Берт был настойчив, упорен и мастер говорить. Видя, что никакия, даже самые витиеватые, разсуждения в "прогрессивном" духе на Тома не действуют, он закинул удочку братской любви, родственной солидарности и тому подобных прекрасных чувств; сердце старшого брата растаяло, результатом чего оказалось несколько фунтов стерлингов в кармане у младшого. С этим капиталом на другой же день и создалась торговая фирма "Греб и Смолуэйс", бывшая "Греб".

Гребу особенно не повезло в последние годы. Впрочем, его фирма и раньше влачила довольно жалкое существование в маленьком невзрачном помещении, на главной улице Бен-Хиля. Это помещение было наполнено всевозможными велоспедными принадлежностями, объявлениями и пестрыми рекламами, имевшими отношение к колесному спорту, а на окнах и на двери красовались куски картона с следующими заманчивыми надписями: "Здесь дают напрокат велосипеды". "Починка велосипедов и моторов". "Накачивание шин". "Продажа бензина, ацетилена и карбида". Греб брал и на комиссию велосипеды сомнительных фабрик, держал дешевые граммофоны и тому подобные игрушки. Но главным источником его доходов была отдача велосипедов напрокат. Эта операция производилась им очень своеобразно. Все его машины были самого плохого качества, и он снабжал ими только легкомысленных, неопытных, черезчур увлекающихся и доверчивых юнцов. За первый час пользования велосипедом он взимал шиллинг, а за каждый последующий - пятьдесят пенсов. Впрочем, эта плата изменялась сообразно обстоятельствам: некоторые особенно настойчивые юноши могли насладиться катанием на колесе и сопряженной с этим опасностью и за двадцать пять пенсов в час. Но это случилось лишь тогда, когда ему были очень нужны деньги. Таким клиэнтам он привинчивал седло и руль с особенной небрежностью и вдобавок требовал с них обезпечения, которое, в случае повреждения машины, оставлял у себя. А так как его самокаты отличались свойством обнаруживать на ходу массу самых непредвиденных "случайностей", то катастрофы с ними были постоянным правилом. Когда же наниматель, весь красный от возбуждения, возвращался пешком, ведя разбитого стального коня, Греб спокойно, не слушая ни жалоб, ни брани, осматривал машину, затем безапелляционно изрекал:

- Всему виною ваше неумение обращаться с велосипедом. Нельзя же от него требовать, чтобы он носил вас, как нянька на руках. Нужно помнить, что это не разумное существо, а безсмысленная машина, и ею следует управлять своим разумом.

Очень часто дело доходило и до суда; Гребу приходилось расплачиваться за свое легкомыслие кошельком. Но это его нисколько не обезкураживало, и он попрежнему продолжал надеяться на... Впрочем, он и сам хорошенько не знал, на что именно надеется. У него, как и у Берта, в голове было больше фантазии, чем практической сметки.

Однажды, глядя на бугристую мостовую перед своей торговлей (кстати сказать, нигде, кажется, нет таких неровных улиц, как в английских городах, что и придает им такой живописный вид), Греб вдруг проникся блестящей мыслью.

- Нужно будет завести побольше кур, - сказал он Берту.

- Кур?! - удивился тот. - Зачем? Да с ними страшная возня: прокорм чудовищно дорог, а яиц оне либо нанесут либо нет...

- Ах, дело совсем не в яйцах! - возразил Греб. - Я хочу завести кур для того, чтобы их давили вон эти шаркуны, - и он указал на пролетавший в это время мимо них мотор. - За это можно будет сдирать с них хорошия деньги. Побоятся суда.

Берт понял его мысль.

- Нет, - сказал он, - кур заводить не стоит. А вот, если бы какой-нибудь автомобиль заехал к нам в окно, это было бы очень хорошо. За повреждение зеркального стекла можно потребовать сразу столько, сколько никогда не получишь за целую тысячу перерезанных кур. Рано или поздно это непременно должно случиться, уверяю вас. Непременно нужно вставить зеркальные стекла. А пока вот еще что. Давайте, заведем собак. Если их передавят, это тоже будет недурно.

Зеркальные стекла в окнах торгового дома "Греб и Смолуэйс" были вставлены на средства Берта, выуженные им у брата и внесенные компаньону.

Мысль о собаках Греб тоже одобрил, и Берт приобрел целых трех. Он все разыскивал слепых и глухих, чем очень удивлял торговцев этими животными.

- Помилуйте, - говорили ему, - таких собак мы не держим: ведь оне ни на что негодны. Оне слепнут и глохнут только в старости. А на что же нужна старая, слепая и глухая собака?

- А мне вот нужна, и именно старая, слепая и в особенности глухая. Я, знаете ли, торгую граммофонами и всегда держу собаку, потому что люблю этих животных и не могу без них быть. Но как только заведешь граммофон, собака начинает волноваться и выть, а это, знаете, мешает покупателю слушать и портить мне все дело. Вот мне и нужно обязательно глухую.

Ослепшия и оглохшия от дряхлости собаки, однако, нашлись, Берт приобрел их, как мы уже сказали, целую тройку, но его проект потерпел полную неудачу: первая собака на другой же день безследно пропала; вторая, действительно, попала под автомобиль и была раздавлена насмерть, но быстроходная машина исчезла раньше, чем Берт успел заметить её владельца, а третья была сильно помята волосипедистом, которого Берт, хотя и задержал, однако тут же принужден был выпустить безо всякого осязательного результата: велосипедист оказался бедным актером без ангажемента, ездившим на чужом самокате, и с него нечего было взять.

Со стеклами тоже не повезло. Правда, одно из них вскоре же было разбито налетевшим мотором, но он унесся безследно. А так как на новое стекло у компаньонов лишних денег не оказалось, то его пришлось просто-напросто залепить полосками бумаги, что выглядывало не особенно красиво.

"Греб и Смолуэйс" с каждым днем шли все хуже и хуже. Покупатели, наниматели самокатов и работодатели все убывали, и даже "прогрессивный" Берт не в состоянии был надолго подпереть собою шатавшуюся фирму.

Крах надвинулся даже скорее, чем ожидали компаньоны.

II.

"Бедное сердце, не знающее никакой радости", говорит английская поговорка. Воспользовавшись тем, что много самокатов было взято напрокат на Троицын день, Берт и Греб решились на этот день закрыть свое заведение и использовать праздник в свое удовольствие. В понедельник можно было с новыми силами продолжать тяжелую борьбу за существование. Недавно судьба столкнула их с двумя молодыми девушками, мисс Флосси Брайт и мисс Эдною Бенторн, служившими в Клепгеме и не отказавшимися познакомиться с молодыми людьми. Берт разыскал этих мисс на местах их службы и уговорился с ними устроить в Троицын день вчетвером пикник где-нибудь за городом, между Эмфордом и Медстоном, а ехать туда - на велосипедах. Впрочем, таково было первоначальное предположение Берта. Когда же он узнал, что только мисс Флосси Брайт умеет ездить на самокате, а мисс Эдна Бенторн, к которой он питал особенную симпатию, этим умением не обладает, то решил прицепить для нея к своему самокату легкую плетеную колясочку, на что девушка с радостью согласилась. Мисс, же Брайт был предложен один из рекламных велосипедов фирмы "Греб и Смолуэйс", более других надежный.

Было всего девять часов утра, когда маленькое общество понеслось за город, в южном направлении, но шоссе уже кишмя кишело празднично разодетым людом, спешившим в зелень, куда всех манила чудная погода. Между множеством велосипедов, моторов, автомобилей и гироскопических двухколесок, бежавших прямо по земле, трехколесок и старых беговых моторов с огромными колесами попадались и конные экипажи, хотя и в очень ограниченном количестве. Вид этого "допотопного" способа передвижения вызывал град веселых насмешек со стороны "прогрессивных" поклонников механических самокатов. Нашелся даже всадник на черной лошади, и его преследовали таким шумным гиканьем, что он должен был свернуть на первую попавшуюся боковую тропинку, оказавшуюся пустою.

Берт был в восторге. Эдна Брайт, в изящном летнем наряде и новой коричневой шляпе с пучком яркокрасного мака, была очаровательна и сидела в своей колясочке, прицепленной к мотору, в позе принцессы. Мотор, несмотря на свои восемь лет, бежал великолепно. Все будничные заботы были на время забыты. Молодого человека не смущали даже повсюду расклеенные газетные афиши с крупною надписью, указывающей заглавие статей последняго номера:

"Германия выступает против доктрины Монроэ". "Двусмысленное поведение Японии". "Что предпримет Англия? Будет ли война?"

По будням, в свободные часы после обеда, когда наступало затишье в магазине, Берт еще мог интересоваться вопросами внешней и внутренней политики, но не в праздник и в особенности, когда молодой человек спешил на веселый пикник, имея за собой прекрасную спутницу. Поэтому ни он да и вообще никто из молодых людей, всей душой отдавшихся праздничному настроению, не обратили внимания и на проявлявшиеся в некоторых местах признаки особенно оживленной военной деятельности. Возле Медстона наткнулись на целый ряд каких-то орудий своеобразной конструкции, выстроенных вдоль дороги и окруженных отрядом озабоченно выглядевших саперов, наблюдавших в полевые бинокли какое-то земляное укрепление в дюнах. Берт и в этом не увидел ничего особенного и на вопрос Эдны: "Что тут такое делается?" - равнодушно ответил: "Пустяки - маневры. Дело обыкновенное".

- Да? А я думала, что маневры бывают только раз в году, ранней весною, около Пасхи, - заметила мисс Бенторн и заговорила о другом.

День прошел очень весело. Молодые люди были счастливы и довольны. Глаза у всех сияли радостью. Греб острил и потешал свою, даму разными комическими выходками. Берт отваживался даже на эпиграммы. Отдаленные сигнальные звуки самокатов, долетавшие с окутанной пыльною мглою дороги в лес, где происходил пикник, напоминали поэтически настроенным девушкам рыцарские романы и волшебные сказки. Все смеялись, болтали всякий веселый вздор, рвали цветы и слегка флиртовали. Девушки со звонким хохотом курили тоненькия папироски, поднесенные им Бертом, забавлялись пусканием сизых колечек дыма. В конце-концов устроили настоящую возню с беганьем вперегонки, принимались даже бороться, с соблюдением, впрочем, всех приличий. Во время отдыха после возни говорили и о воздухоплавании и выразили надежду, что лет этак через десять они опять вчетвером соберутся на пикник уже в летательной машине, которую к тому времени изобретет Берт. Вообще этот день представлялся молодежи полным всяких приятных возможностей. Около семи часов вечера, в настроении, еще более радужном, чем утром, отправились в обратный путь, не предчувствуя, что на высоте, между Розгемом и Кингсдауном, их ожидает крайне неприятное приключение.

Наступали уже сумерки, когда молодые люди стали подниматься на высоту. Берт желал проехать как можно дальше, не зажигая своего фонаря, потому что плохо надеялся на успех этого предприятия: фонарь был с "норовом". Мотор его несся с изумительной добросовестностью, обгоняя множество других самокатов. В одном месте он вихрем промчался мимо захромавшого автомобиля "старого" типа. Рожок Берта запылился, отчего издаваемые ими звуки были очень странные: не то мяукала кошка, не то визжал поросенок, не то пищал ребенок. Ради забавы и в порывах шалости, Берт то и дело извлекал из рожка эти звуки, к величайшему удовольствию своей спутницы, хохотавшей до слез при каждом новом тоне, издаваемом рожком.

Маленькая компания катилась бешеною волною неподдельного веселья, вызывавшого со стороны остальной публики на дороге самые разнохарактерные замечания, соответственно темпераменту и настроению каждого отдельного лица. Вдруг Эдна заметила облачко синеватого, зловонного дыма, поднимавшееся между педалей мотора её спутника, но не придала этому явлению особого значения; девушка думала, что это явление, хотя и неприятное, но вполне естественное в моторах. Но немного спустя из этого облачка показался небольшой острый желтоватый огненный язычок.

- Берт, у вас в моторе что-то не в порядке! - крикнула она, инстинктивно почуяв опасность.

Молодой человек так быстро затормозил мотор, что Эдна чуть было не вылетела из коляски.

- Ах, чорт возьми! - пробурчал он сквозь зубы, соскочив с велосипеда и взглянув на резервуар с бензином.

В течение нескольких зловещих секунд Берт тупо смотрел, как бензин вытекал по каплям из своего помещения, а огонь, с веселым треском, все возрастал и распространялся по мотору. Первою мыслью молодого человека была та, что он напрасно не продал, года два тому назад, этот велосипед, за который ему тогда давали хорошую цену. К сожалению, это позднее раскаяние не могло в данном случае принести никакой пользы. Точно сознавая это, молодой человек крикнул отбежавшей в сторону Эдне, чтобы она поискала мокрого песку, а сам свел машину с дороги, опрокинул ее на земле и, в свою очередь, принялся искать песок. Между тем огонь не замедлил воспользоваться данною ему возможностью продолжать свое разрушительное дело и разгорался все ярче и ярче, по мере того, как темнота вокруг все больше и больше сгущалась. Дорога пролегала по твердой как камень меловой почве и песку на ней было мало даже сухого.

Эдна обратилась к маленькому, толстенькому велосипедисту, поравнявшемуся с нею.

- Наш мотор загорелся! - крикнула она. - Нам нужен мокрый песок. Ради Бога, помогите нам поискать.

Толстяк машинально остановил своего стального коня, слез с него и несколько времени соображал, что именно от него требуется. Наконец он понял и, испустив сочувственное восклицание, усердно принялся рыться в дорожной пыли. Берт и Эдна последовали его доброму примеру. Через несколько минут на месте происшествия сгруппировалась целая толпа других катальщиков. Все останавливались и глазели. Освещенные огнем лица выражали любопытство, злорадство и удовольствие, доставляемое безплатным зрелищем.

- Мокрого песку нужно! Мокрого песку! - сопел толстяк, усердно копаясь в сухой пыли и собирая ее целыми горстями.

Ему стал помогать другой. Собираемая в поте лица меловая пыль бросалась в огонь, который с пылкою восторженностью принимал эту новую пищу.

Но вот, наконец, прибыл и отставший с своей спутницей Греб.

- Только воды не лейте, господа! Слышите? - кричал он, продираясь вперед к горевшему мотору.

- Воды не лейте! Воды не лейте! - как попугаи повторяли за ним другие, хотя её ни у кого не было.

- Как это никто не догадается заглушить огонь! - продолжал Греб и тут же, подавая пример, выхватил из коляски шерстяное одеяло, принадлежавшее Берту, и принялся колотить этим одеялом по пылавшему мотору.

Несмотря на то, что при таком способе тушения огненные брызги дождем разсыпались по дороге, угрожая зажечь все, на что попадали, этому способу стали подражать. Берт схватил подушку, лежавшую в той же коляске, и также начал хлопать ею по огню. Двое других схватили вторую подушку и большую пикниковую скатерть и, в свою очередь, пустили их вход для борьбы с огнем. Один молодой герой даже снял с себя куртку и с её помощью принял участие в борьбе с коварной стихией. Несколько времени почти не было слышно говора. Раздавалось одно тяжелое дыхание и усердное хлопанье. Только одна Флосси отчаянно рыдала и вопила: "Горим!.. Помогите!.."

Приплелся и хромавший автомобиль с несколькими пассажирами и тоже остановился. Управлявший им рослый пожилой господин в очках, с обликом ученого, спросил, как-то особенно резко выговаривая слова:

- Не можем ли и мы помочь?

Одеяло, подушки, скатерть и куртка, воевавшие с огнем, все гуще и гуще покрывались огненными языками горящого бензина. Подушка, которою манипулировал Берт, испускала из себя душу: кружившияся по воздуху облака мелких перьев и пуха давали иллюзию снежной мятели. Берт был весь в поту и пыли. Усердию его, казалось, не было границ.

Когда у него в руках осталась одна пустая тлеющая оболочка бывшей подушки, он заскрежетал зубами: ему представлялось, что он лишился оружия как раз в решительный момент победы. Огонь злобно извивался по земле, подобно издыхающей змее. При каждом новом ударе пламя судорожно вспыхивало, точно в муках предсмертной агонии. Греб оттащил загоревшееся одеяло в сторону и топтал его ногами. Остальные тоже отступали. Тот, у которого была в руках вторая подушка, бросил ее куда попало и возвратился к своему автомобилю.

- Да что ж это такое?! - кричал Берт. - Еще немного и огонь был бы потушен, а тут все бросают дело и улепетывают!

Он со злостью отшвырнул от себя быстро тлевшую тряпку, сорвал с себя куртку и, с диким выкриком прыгнув прямо в огонь, стал проделывать в нем нечто в роде пляски австралийских огнепоклонников, яростно размахивая курткою. Пламя жадно лизало его сапоги, выказывая явное намерение пробраться выше.

Эдне казалось, что она видит в этом озаренном красным огнем юноше настоящого героя древних легенд, и её сердце переполнилось благоговейной нежностью к нему.

Вдруг одному из зрителей попала в лицо раскаленная медная монета, выскочившая из кармана куртки, которою продолжал размахивать Берт. Услыхав болезненное восклицание зрителя, молодой человек вспомнил, что в карманах его куртки были и бумажные деньги. Желая их спасти, если было еще возможно, он поспешил выбраться из огня и принялся тушить пылавшую куртку. Он чувствовал себя побежденным, разбитым, униженным и совершенно обезкураженным.

Эдне бросилась в глаза благожелательная наружность одного зрителя средних лет, в цилиндре и приличной одежде.

- Как можете вы так равнодушно смотреть на чужое несчастье, не пытаясь ничем помочь? - укоризненно обратилась она к нему. - Помогите же этому бедному молодому человеку, если у вас не каменное сердце!

- Хорошо бы кожаный фартук! - крикнул кто-то.

Рядом с автомобилем вдруг вынырнул из темноты очень серьезного вида джентльмен, в светло-сером велосипедном костюме, и спросил господина в очках, нет ли у него кожаного фартука.

- Есть, - ответил очконосец.

- Так давайте его скорее! - повелительно сказал светлосерый.

Очконосец покорно, хотя и вяло, точно в состоянии гипнотизма, достал из внутренности своего самоката большой кожаный фартук, который тотчас же был подхвачен светло-серым и переброшен Гребу, предупрежденному соответствующим восклицанием.

Все поняли, что дело идет о новом методе тушения. Целый десяток рук ухватилось за кожаный фартук и, разостлав его балдахином над огнем, сразу опустили и крепко прижали к земле. Зрители одобрительно гудели.

Наступил момент торжества. Огненные языки исчезли. Кто только мог, нажимал руками и ногами на кожу. Берт усердствовал больше всех.

Раздувшись посередине, фартук словно подавлял торжествующую улыбку.

Но вдруг его самосознание прорвалось; улыбка сделалась ярко-сияющей.

Казалось, в самой его середине действительно раскрывается пылающий красный рот. Струи ликующого пламенного смеха отразились в очках ученого. Публика инстинктивно отхлынула назад.

- Спасайте коляску! - послышался чей-то звонкий голос.

Бросились отцеплять коляску, но спасти ее не удалось: легкое соломенное плетение успело уже загореться. Кверху взвилась яркая вспышка, и скоро от верха коляски не осталось и следа.

Среди публики вдруг водворилась полная тишина. Все молча смотрели, как догорал на земле бензин. Фартук пылал и коробился. Толпа вновь загудела. Центр её составляли главные действующия лица. Простые зрители расположились полукругом и обменивались критическими замечаниями. Какой-то молодой человек, обладавший, очевидно, небольшими техническими познаниями и большою самоуверенностью, назойливо старался доказать Берту, что "вся эта история вовсе не должна бы случиться, если бы"... Но Берт не дослушал и огрызнулся на него.

Обиженный "техник" пробрался в задний ряд к благожелательному на вид джентльмену в цилиндре и принялся внушать ему убеждение, что у людей, не умеющих обращаться с моторами, всегда возможны подобные катастрофы.

Джентльмен в цилиндре терпеливо выслушал его, потом с обязательною улыбкою ответил:

- Извините, я немного... туг на ухо. Да, вы правы, погода сегодня восхитительная.

Окончательно обезкураженный "техник", потерпев и тут неудачу, поспешил покинуть и благожелательного джентльмена.

В толпе вертелся еще один молодой человек, розоволицый, красивый, в широкополой соломенной шляпе. - Я спас переднее колесо! - говорил он, захлебываясь от радости. - Шина тоже загорелась бы, если бы я все время не вертел колесо.

Действительно, переднее колесо осталось невредимо и, по инерции, продолжало медленно вращаться среди покоробленных а почерневших других частей злополучной машины Берта.

- Колесо стоит, по меньшей мере, двадцать шиллингов, - продолжал розоволицый молодой человек и самодовольно прибавил, обращаясь к Берту: - Без моей помощи оно тоже сгорело бы... Я все время вертел его, вот и...

- Ах, убирайтесь вы к чорту! - обрезал его Берт.

Розоволицый юноша еще больше покраснел и со смущенным видом отошел к галдевшей толпе.

Между тем к месту катастрофы прибывали все новые и новые любопытные и с одним и тем же вопросом: "что такое здесь случилось?" Обращались преимущественно к Берту, ближе всех стоявшему около своей погибшей машины. Молодой человек свирепо огрызался и вообще имел такой вид, точно готов был съесть всю публику.

Но вот мало-по-малу число зрителей стало редеть. Осталось только несколько самых любопытных, или тех, которым некуда было спешить. В числе их оказался и собственник автомобиля.

- Кажется, мой фартук порядочно пострадал? - спросил он, ни к кому не обращаясь.

Берт с злобной иронией крикнул ему в ответ:

- Разве? - протянул очконосец и тут же добродушно прибавил: - Не могу ли я быть еще чем-нибудь полезен?

- Нет, - резко проговорил Греб, но, взглянув на стоявшую рядом с собою Эдну, добавил более мягким, даже просящим тоном: - Если уж хотите оказать еще услугу, то не захватите ли с собою вот эту даму? Ей нужно в Клепгэм. Не по пути ли это вам?

- С удовольствием, - проговорил владелец автомобиля. - Крюк небольшой, а я все равно уже опоздал к обеду. Садитесь, пожалуйста, - предложил он девушке.

Эдна поблагодарила и, обернувшись к Берту, спросила:

- А вы, Берт, разве не поедете?

- К сожалению, я не могу никого взять еще - не хватит места, - сказал очконосец, помогая девушке взобраться на машину.

- Не безпокойтесь обо мне, Эдна, - ответил молодой человек. - Я еще посмотрю, что осталось от моего несчастного мотора, а потом как-нибудь доберусь до города. До свидания. Желаю вам счастливого пути.

Девушка, уже сидя на автомобиле, еще раз бросила взгляд на молодого человека, и сердце её сжалось от жалости. Каким героем казался он ей недавно и каким жалким представился теперь, без куртки, грязным, закопченным и в самой унылой позе, перед остатками своего мотора.

Эдна поспешно смахнула навернувшияся на глаза слезинки и, желая ободрить убитого несчастным приключением молодого человека, крикнула ему веселым тоном:

- Ну, до приятного свидания, Берт!.. До завтра.

- До завтра! - машинально повторил молодой человек, не предчувствуя, что ему не скоро суждено вновь увидеть свою "симпатию".

Когда автомобиль скрылся во мраке надвигавшейся ночи, Берт с помощью спичек и свечного огарка, данных ему одним из зрителей, принялся отыскивать золотую монету, вывалившуюся из прожженного кармана его куртки, но не мог найти её. Лицо молодого "прогрессиста" было бледно и грустно.

- Ах, какое ужасное несчастье! - говорила спутница Греба, усаживаясь вслед за ним на свой велосипед. - Не унывайте только, Берт... Сделанного не поправишь унынием. До свидания! - добавила она и укатила вместе со своим провожатым.

Берт остался почти один. До этой минуты он все еще утешал себя надеждою, что отыщет хоть золотую монету, последнее свое достояние, наймет в соседнем селении какую-нибудь повозку и свезет на ней печальные остатки своего самоката в мастерскую, где понемногу возстановит его. Но теперь и эта надежда улетучилась вместе с монетой. Бумажные деньги сгорели, и он остался буквально без гроша.

Берт схватил покрытый копотью, но успевший уже остыть руль и сделал попытку поднять остов машины. Заднее колесо, лишенное шины, было сильно попорчено; вести мотор было очень затруднительно, а нести - не по силам. С минуту он простоял неподвижно, с выражением полного отчаяния на лице и во взорах. Потом вдруг встрепенулся, понатужился поднял искалеченный велосипед и с силою швырнул его в ближайшую канаву. После этого, бросив последний злобный взгляд на злополучную машину, он с решительным видом зашагал по направлению к городу.

- Ну, с этим удовольствием пока покончено! - пробормотал он дорогою сквозь крепко стиснутые зубы. - Годика два-три придется поработать, пока удастся завести новый мотор... Ах, какой я был осел, когда не продал его тому дураку покупателю, который давал за него такую хорошую цену!.. Ведь на те деньги я мог бы приобрести себе другой, более надежный...

С такими грустными мыслями он добрался до дому и, совершенно разбитый телесно и душевно, повалился не раздеваясь на постель.

III.

Следующее утро застало учредителей фирмы "Греб и Смолуэйс" в состоянии полной угнетенности. Ни одного из компаньонов не могли заинтересовать огромные афиши, красовавшияся в окнах табачной и газетной торговли, находившейся напротив; между тем эти афиши сообщали следующия сенсационные новости:

"Опубликование американского ультиматума. - Англия вынуждается на войну. - Наше ослепленное военное министерство все еще упорно отказывается войти в соглашение с мистером Беттериджем. - Грандиозная железнодорожная катастрофа в Тимбукту".

"Война - вопрос лишь нескольких часов. - В Нью-Норке пока спокойно. - Берлин в тревоге".

"Вашингтон все еще молчит. - Что предпримет Париж? - На бирже паника. - Мистер Беттеридж вносит новое предложение. - Отчет о последнем состязании в Тегеране".

"Решится ли Америка на войну? - Антигерманское возмущение в Багдаде. - Скандал в дамасском муниципалитете. - Мистер Беттеридж предлагает свое изобретение Америке".

Афиши эти появлялись одна за другою, по мере получения телеграфных и телефонных сообщений.

С глубоко задумчивым видом стоял перед окном в своем магазине Берт и, хотя смотрел на видневшияся на, против афиши, но, очевидно, не замечал их. Вид молодого человека был очень неказист. Закопченный и перепачканный жилет, одетый поверх грязной фланелевой рубашки, разорванные в нескольких местах и. тоже запачканные панталоны и полупрожженные сапоги делали молодого "прогрессиста" похожим на кузнеца в рабочей одежде. Магазин выглядывал также очень мрачно и безотрадно, а стоявшие около стен на подставках убогие самокаты, казалось, смотрели на Берта с какою-то особенно злою насмешкою.

Греб тоже находился в магазине. Костюм его был гораздо приличнее, но сам он имел такой же невеселый вид, как и его товарищ,

Берт с ужасом думал о тех бурных сценах, которые ожидали их, когда вернутся наемщики велосипедов; думал о домохозяине, которому скоро нужно будет вносить плату за помещение, а денег не было; думал и о многих других неприятностях. В первый еще раз жизнь представилась ему безнадежною борьбой со злою судьбою.

- Знаешь что, дружище, - вдруг обратился он к Гребу, с которым давно уже был на "ты", - мне страшно надоела вся эта наша... нескладеха.

- Мне тоже, - мрачно ответил Греб.

- Так опротивела, - продолжал Берт, - что хоть бросай все и беги, куда глаза глядят. Сколько нам предстоит разных платежей и других неприятностей, - страшно даже делается...

- Да, и, кроме того, придется еще платить за коляску, которую ты сжег вместе с мотором,--не без ехидства подхватил Греб.

- Это уж одно к одному. Чорт с ней, с этой несчастной коляской! - со злостью воскликнул Берт, - Нам все равно нечем платить долгов, не заплатим и за коляску... Да, Греб, в самом деле, я сейчас окончательно решил, что здесь, в этом старом гнезде, мы ничего путного но добьемся... Дела с каждым днем все хуже и хуже, а денег выходит пропасть... Потом эта вечная канитель с покупателями, нанимателями и давальцами, чорт бы их всех побрал!

- Ну, а что же нам предпринять, по-твоему? - полюбопытствовал Греб.

- По-моему, распродать все, что находится в этой противной лавчонке, потом бросить ее и заняться чем-нибудь другим, если и не особенно... складным, зато более выгодным. Нам давно пора бы сделать это. Нет никакого смысла цепляться за корабль, который тонет. Целый капитал просадили на эту глупую...

- Ну, твой-то капитал был не особенно велик, - перебил Греб пренебрежительным тоном.

- Какой бы он ни был, а ухнул. Так не ждать же, пока мы и сами ухнем в какое-нибудь... теплое местечко за неплатеж долгов или за что-либо еще. Вот почему я и говорю, что необходимо утекать отсюда, пока еще есть возможность... Впрочем, если тебе так нравится здесь, то оставайся себе на здоровье. Что же касается меня, то я безповоротно решил...

- Бросить меня одного! Хорош друг!

- Что ж делать, когда ты не желаешь разстаться с этой подлой лавчонкой и своим глупым делом?

Греб обвел глазами свой магазин и глубоко вздохнул Когда-то это небольшое помещение отличалось сравнительной чистотою, новыми предметами торговли, свежим почином и надеждою, даже уверенностью в успехе, а теперь - увы! - все это поблекло и исчезло... Да, Берт прав: кроме неприятностей, теперь уж нечего ожидать. Помимо разных кредиторов и жалобщиков, того и гляди заявится сам домовладелец, этот неотесанный толстосум-свиноторговец, не знающий и счета деньгам, и начнет приставать, почему не вставлено новое стекло в окне и кстати напомнит о наступающем сроке платежа за помещение. А там еще пропасть разных неприятностей... Да, Берт прав: действительно нужно скорее избавиться от всего этого и приняться за что-либо другое.

- Что же ты намерен предпринять, Берт, когда покинешь меня? - спросил он товарища.

- Я уже придумал кое-что, - произнес тот с торжествующим видом. - Я не спал почти всю эту ночь, и мне пришла в голову одна мысль...

- Какая же, Берт? - с живостью спросил заинтересованный компаньон.

- А если я найду твою мысль недурною и сам последую за тобою?

- Ну, тогда я скажу... Но, пожалуй, ты не согласишься?

- А ты говори толком. Может-быть, и соглашусь.

- Но какое же это имеет отношение...

- Погоди! А я заставил их чуть не реветь своими жалобными элегиями...

- Помню и это, но все-таки не могу понять, что все это имеет общого с твоей мыслью?

- А вот именно на этом-то она и основана.

- Ну, да! Неужели ты все еще не понимаешь, Греб?

- Не понимаю... Впрочем, погоди, уж не хочешь ли ты завести шарманку и таскаться по дворам? - спросил Греб и громко расхохотался.

- Вовсе нет! - с неудовольствием проговорил Берт. - Мы почище оденемся и будем ездить по каким-нибудь курортам, в роде, например, морских купаний, в качестве... ну хоть артистов-любителей хорошого тона. У тебя очень порядочный голос, да и мой, говорят, недурен. Ты будешь распевать свои веселые куплеты, а я - слезливые элегии... Станем устраивать концерты, тем более, что я умею даже немного бренчать на цитре, да и ты, кажется, играешь на чем-то... Программу составим поинтереснее. Посмотри, какой у нас будет успех. Твои слушатели будут лопаться от смеха, а мои - изливаться в слезах. Идет, что ли, дружище, а?

Греб еще раз окинул тоскливым взором свой неказистый, угрюмый магазин, и ему снова представилась, во всей своей неприглядности, перспектива ожидающих их неприятностей. Вместе с тем вдруг ему показалось, что издали доносится мелодичная музыка и слышится нежный голос плывущей к берегу морской сирены. Греб как бы чувствовал ласковые лучи солнца на белом морском песке, видел целые массы купальщиков и слышал их восторженный шопот: "Это настоящие артисты. Нужно их поддержать". Слышал даже приятный звон серебряных и золотых монет, которыми осыпают его и Берта признательные слушатели. Весь этот сбор будет доходом без всяких хлопот, забот и неприятностей.

- Берт, и я с тобою! - воскликнул он, с трудом оторвавшись от представившейся ему радужной перспективы.

- Ну, вот, и отлично! - весело проговорил его товарищ. - Только смотри, Греб, не откладывай дела б долгий ящик. Чем скорее мы выберемся из этой трущобы, тем будет лучше.

- Ну, конечно, засиживаться здесь теперь не будем... И знаешь что, Берт, мы ведь не останемся без гроша, если поумнее поведем дело. Захватим с собою те из велосипедов, которые еще сносны, и где-нибудь продадим их. Кое-что за них все-таки получим, если даже спустим их и по дешевой цене... Только нужно будет вывести их отсюда пораньше утром, когда все еще спят, чтобы никто по возможности не заметил.

"Магазин заперт по случаю ремонта". Ха, ха, ха...

- Да, это будет очень забавно, Берт! - с веселым смехом вскричал Греб. - Непременно сделаем так. Кроме того, налепим на самом видном месте еще одно объявление о том, чтобы публика за справками по делам фирмы "Греб и Смолуйзс" обращалась к тому же свинятнику... Вот будет потеха-то, понимаешь?

назвать себя "Голубыми мистерами О.", в подражание группе известных гимнастов, именовавшейся "Красными мистерами E." Берт во что бы то ни стало желал иметь светло-голубого цвета тужурку, обшитую золотым позументом. Греб также не прочь был нарядиться в нее. Но при дальнейшем обсуждении эту затею пришлось оставить: она была не по карману да, кроме того, пришлось бы слишком долго ждать, пока будут изготовлены тужурки. Решили выбрать костюмы подешевле и лучше всего готовые.

Остановившись на этом решении, они в дополнение к обыкновенному костюму придумали нечто более оригинальное и даже практичное для предохранения его от солнца, дождя и пыля: одеть поверх всего подобие мешка из простой, небеленой ткани, с отверстиями для головы и рук, голову обвернуть полотенцем, а ноги обуть в сандалии и, в довершение всего этого, прилепить бороды из пакли. В таком преображенном виде назвать себя "дервишами пустыни". Главными номерами их музыкально-вокальной программы будут две уличных песенки: "Тандем" и "Что стоит головная шпилька". Начать свое артистическое турнэ они предполагали с небольших побережных местечек, где бывают купальщики средней руки, а затем, по мере успехов, перейти и к более значительным морским курортам.

Занятые своими личными делами, будущие артисты не обращали никакого внимания на то, что делалось в мире, половина которого готовилась к небывалому кровопролитию. После полудня в окнах табачного торговца появилась новая афиша с грозными словами: "Военные тучи скапливаются".

- Пусть их пустобрешничают, а мы займемся своими делами.

IV.

Тишина Даймчерчского побережья вдруг была поражена необычным явлением. Даймчерч был одним из тех немногих английских берегов, до которого только что начал достигать рельсовый путь, и его обширное побережье ко дню нашего повествования все еще оставалось тихим и приятным местечком для непритязательных посетителей. Сюда забирались только те, которые избегали шума и дорогих модных морских курортов, чтобы в тишине и спокойствии отдохнуть, покупаться, погулять и поболтать друг с другом. Поэтому "дервиши пустыни" появились здесь совсем некстати.

Белые фигуры на ярко-красных велосипедах внезапно вынырнули из бесконечной дали побережья со стороны Литльстона и налетели с раздирающими уши ревом автомобильных рожков, дикими криками и гиканьем, как настоящие дикари.

Возгласы недоумения и испуга пронеслись среди пораженной публики.

"артисты" одновременно круто остановили своих стальных коней перед публикою, спрыгнули на землю, стали рядом и громогласно провозгласили:

- Многоуважаемые леди и досточтимые джентльмены! Честь имеем представиться: дервиши пустыни.

Затем отвесили во все стороны по низкому поклону.

Немногочисленная публика, разделенная на группы, не трогаясь с места, молча смотрела на прибывших с удивлением, отвращением и некоторым испугом. Только несколько подростков да маленькие ребятишки, движимые любопытством, подошли к ним поближе.

- Нигде ни одного полисмена, - шепнул Берт товарищу. - Можно начать.

"Дервиши пустыни" с комической суетливостью, доставившей большое удовольствие подросткам и ребятишкам, составили свои самокаты, прислонив их один к другому, потом забрали побольше воздуху в свои легкия и громко запели: "Что стоит головная шпилька?" при чем Греб был запевалой, а Берт подхватывал. В конце каждого куплета "артисты", подобрав полы своих мешков, слегка подплясывали.

Пока самозванные "дервиши пустыни" давали свое представление, доставлявшее такое удовольствие ребятишкам и заставлявшее недоумевать взрослых, что означает появление этих сумасшедших, внимание всех было привлечено другим, таким же необычным в этих местах явлением.

V.

Лишь только "артисты", покончив с куплетами о шпильке, сделали небольшую передышку, чтобы затем начать новую песню, вокруг раздались крики: "Шар! воздушный шар!" Берт и Греб подняли глаза кверху и увидели быстро приближавшийся с северо-запада огромный золотисто-коричневый воздушный шар.

- Ну, вот, только этого недоставало! - с досадою прошептал Греб. - Еще бы немного - и это дурачье клюнуло бы нашу приманку, а тут этот дурацкий шар... Ну, Берт, я затяну, а ты подхватывай.

"Артисты" снова заголосили. Между тем шар то опускался, то поднимался и вдруг исчез ("Слава Богу"! - сказал про себя Греб), но потом опять появился и больше уже не исчезал; напротив, стал опускаться к земле, с каждою секундою увеличиваясь в объеме.

"Жарь во всю, Берт, не жалей горла. Нужно отвлечь этих любопытных дураков от шара".

Но сделать этого им не удалось: среди "дураков" вновь раздались крики: "Смотрите, смотрите, что делается с шаром!"

"Артисты" перестали петь и тоже невольно взглянули вверх.

И в самом деле шар делал какие-то странные прыжки, в то же время продолжая медленно приближаться к земле, но почти коснувшись её, снова вдруг поднимался футов на 50 вверх. К полному недоумению зрителей, он проделал эти манипуляции несколько раз. Наконец шар ударился о группу деревьев, и выделявшаяся в его корзине черная фигура, тщетно боровшаяся с канатами, на мгновение скрылась там, - очевидно упала на дно корзины. Через минуту шар очутился совсем близко от того места, где стояли "артисты". Казалось, целый дом скользил сверху вниз. За шаром тащился, касаясь земли, длинный канат. Сидевшая в корзине черная фигура испускала отчаянные крики, которых никто не мог понять, но все заметили, что эта фигура как будто раздевается. Вслед за тем из корзины высунулась голова мужчины и послышался ясный крик: "Держите канат!"

по земле, точно змея, вокруг них собралась целая толпа. Все принялись охотиться за недававшимся в руки канатом. Берту первому удалось наступить на канат ногою, а затем, опустившись на колени, он крепко схватил его и обеими руками. Вслед за ним за канат ухватилось еще несколько рук. Все принялись подтягивать к себе шар, который почему-то упорно не желал поддаться соединенным усилиям нескольких человек.

- Тяните сильнее! как можно сильнее! - поощрял их громким голосом воздухоплаватель.

Но шар, под напором ветра и по собственному упрямству, продолжал увлекать вцепившийся в канат живой якорь к морю. Вдруг шар, коснувшись слегка поверхности воды, отскочил от нея, как отдергивается рука, коснувшаяся чего-нибудь горячого.

- Тяните к берегу!.. к берегу! - умолял из корзины воздухоплаватель. - Она в обмороке!

Пока все старались подтащить упорный шар к берегу, человек, сидевший в корзине, возился там с чем-то невидимым. Берт находился ближе других к шару и суетился больше всех. Усердствуя изо всех сил, он все время спотыкался о шлейф своего маскарадного костюма. До этой минуты молодой искатель приключений не имел ясного представления о действительной величине воздушного шара, потому что видел эти шары только издали. Теперь же, находясь в непосредственной близости, он был поражен его грандиозными размерами. Берт с любопытством разсматривал как самый шар, так и его принадлежности. Подвешенная к шару корзина, сплетенная из толстой коричневого цвета соломы, была сравнительно не велика. Длинный канат, который теперь волочился по земле и за который ухватилось несколько десятков рук, был прикреплен к массивному железному кольцу, висевшему футов на пять над корзиною. Весь шар покрывала сеть из тонких крепких бечевок.

все ближе и ближе к берегу. Между тем из корзины несся, точно рев разъяренного зверя, хриплый голос: "Она в обмороке!.. У нея разрыв сердца!.. Ради Бога, скорее тяните!"

Наконец шар повис над землею, а корзина коснулась самой земли. Берт выпустил канат, бросился к корзине и схватился за нее обеими руками.

- Держите крепче!.. как можно крепче! - хрипел воздухоплаватель, и его лицо очутилось возле лица Берта.

Лицо это, с сердито насупленными щетинистыми бровями, толстым носом и огромными черными усами, показалось молодому человеку знакомым, и он старался припомнить, где видел его, но не мог сразу вспомнить. Воздухоплаватель был без сюртука и жилета, - вероятно, он сбросил их, в ожидании, что ему придется спасаться на берег вплавь; огромная голова его, с целым лесом черных взлохмаченных волос, не была ничем покрыта.

- Держитесь крепче за корзину!.. как можно крепче, - повторил он более спокойным голосом. - Моя спутница в глубоком обмороке... или, быть-может, уж и умерла от разрыва сердца... не могу еще точно определить... Мое имя - Беттеридж... Слышите? - Беттеридж! Я собственник этого шара... Держите же крепче корзину... вот так! Я доверился было этому допотопному сооружению, но, клянусь, что в последний раз!.. Разрывающая веревка за что-то зацепилась, клапан и вентиля перестали действовать. Если мне когда-нибудь попадется тот мошенник, который всучил... Он вдруг перегнулся через край корзины и крикнул повелительным голосом: "Принесите мне коньяку... только хорошого! Живо!"

Между тем на дне корзины, в заученной позе, на чем-то мягком и удобном, неподвижно лежала увесистая белокурая дама в меховой ротонде; голова дамы, в большой, украшенной цветами, шляпе, безпомощно опиралась на угол корзины с мягкой обивкой. Глаза дамы были закрыты, рот полуоткрыт, и она старалась дышать как можно неслышнее.

- Дорогая, мы спасены! - крикнул над самым её ухом Беттеридж.

Дама не шевелилась. Беттеридж повторил свой крик таким голосом, который мог бы разбудить мертвого. Дама незаметно вздрогнула, но оставалась безучастною. Беттеридж сжал кулаки и, грозя ими шару, рявкнул так, что всех присутствовавших мороз подрал по коже:

- Если она умерла, я раздеру на клочья и тебя и самое небо вместе с тобою!.. Ее необходимо удалить отсюда!.. Я не могу допустить, чтобы она умерла в этой дурацкой корзинке, устроенной, очевидно, для котят или щенков, а совсем не для людей!.. Она создана для трона и должна умереть в несчастной кошачьей корзине!.. Есть среди вас сильный человек, который мог бы принять ее от меня с рук на руки? - обратился он к публике, с трудом поднимая со дна корзины и держа на руках неподвижную массивную фигуру. - Но смотрите, чтобы шар не поднялся. Налягте хорошенько на корзину. Дама эта довольно... полная, и как только корзина освободится от нея, то окажется без значительного балласта.

и стали ее придерживать.

- Готово? - спросил Беттеридж и, приподняв повыше находившуюся у него на руках довольно значительную даже для него тяжесть, перекинул одну ногу через край корзины и уселся на нем верхом. - Ну, берите же ее! - снова крикнул он, с огромным трудом удерживая равновесие на своем неудобном сиденьи и с такою тяжестью на руках.

Но в этот момент случилось нечто совершенно неожиданное как для самого Беттериджа, так и для всех окружающих. Дама вдруг проявила признаки жизни. Испустив громкий визг: "Альфред, спаси меня!" она обеими руками обхватила шею Беттериджа.

Берт почувствовал, как заколебалась и подпрыгнула кверху корзина. В то же время он заметил, как изящные меховые сапожки дамы и огромные кожаные сапоги Беттериджа описали в воздухе широкую дугу и куда-то исчезли, а сам он, Берт, очутился на дне корзины, уткнувшись носом во что-то похожее на мешок с песком, при чем часть искусственной бороды из пакли оказалась у него во рту. Вскоре последовало еще несколько сильных толчков, затем корзина, повидимому, остановилась.

на ноги, схватился руками за канаты, на которых висела корзина, выглянул через её край и ахнул.

В страшной глубине под ним переливались ярко-синия волны канала. Блестящее белое побережье с безпорядочно разбросанными группами домиков, казавшихся игрушечными, постепенно уменьшаясь и точно скользя по отвесной плоскости, исчезало из глаз. Кучка людей, от которой он так неожиданно был оторван, казалась кукольною. Его товарищ, подобрав полы своего балахона, метался по берегу, отчаянно размахивая руками по направлению к уносившемуся шару. Беттеридж, стоя зачем-то по колени в воде, тоже размахивал руками и, повидимому, что-то кричал. Дама его одиноко сидела прямо на песке, держа на коленях свою огромную шляпу. Все больше и больше сбегалось живых кукол; все оне размахивали руками и с живейшим интересом следили глазами за шаром, который, освободившись от двойной тяжести Беттериджа и его дамы, со скоростью бегового мотора, поднимался все выше и выше к голубому небу.

- Вот так штука! - вскричал невольный воздухоплаватель, следя глазами за раскинуи лейся под ним картиною. - Значит я лечу?..

Он выпустил из рук веревки, отвернулся от края корзины и принялся осматривать свое новое воздушное помещение. Окинув его поверхностным взглядом и убедившись, что, повидимому, непосредственной опасности пока не предвидится, он опустился на мягкий тюфяк, разостланный на полу корзины, и стал обдумывать свое положение.

- Вот уж никак не ожидал, что вскоре же попаду так высоко, - проговорил он вслух. - Что же мне предпринять теперь? Ведь я не бельмеса не смыслю в воздушных шарах и совершенно не умею управлять ими; это не мотор... Н-да, положение, если и не очень скверное, то, во всяком случае, чрезвычайно... странное.

на окутанные туманною пеленою города с перепутанными лентами улиц; на реки, озера, гавани с безчисленными судами; на раскидывающееся все шире и шире море; на всю эту пеструю картину земной поверхности, - смотрел до тех пор, пока она, эта картина, не превратилась в одно безразличное серое пятно.