Борьба миров.
Книга II. Земля под владычеством марсиан.
III. Дни заключения.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Борьба миров. Книга II. Земля под владычеством марсиан. III. Дни заключения. (старая орфография)

III.
Дни заключения.

Появление второго треножника заставило нас опрометью броситься в кладовую; мы боялись, как бы марсианин, с своей возвышенной позиции, не увидал нас. Позже мы перестали этого бояться, потому что снаружи, да еще в солнечвый день, наше отверстие должно было казаться темной дырой, в которой нельзя различить никаких подробностей; но вначале стоило марсианину подойти хоть на шаг ближе, и мы с замиранием сердца устремлялись в кладовую. Однако же, искушение поглядеть в щелочку было слишком сильно и скоро преодолевало страх. Странно вспомнить: в эти тяжелые дни, под гнетом такой опасности, - ведь мы были между двумя смертями, голодной смертью и другой, еще более ужасной, - мы ухитрялись даже ссориться из-за очереди. Мы наперегонки бежали в отверстию, стараясь при этом не делать шума, - что должно было казаться со стороны очень комично, - отталкивали друг друга, доходили даже до драки.

Дело в том, что наши характеры, привычки и взгляды были совершенно несовместимы, и насильственное уединение вдвоем еще более подчеркивало эту разницу. Еще в Галифорде мне опротивели его тупое упрямство и безсильные жалобы. Его вечное бормотанье себе под нос заставляло меня терять нить мыслей, не давало сосредоточиться, придумать какой-нибудь выход из нашего положения, доводило иногда до безумия. Он совершенно не умел сдерживаться: то капризничал, как женщина, то плакал по целым часам, как балованное дитя, воображая, что эти безпомощные слезы и причитанья могут избавить его от опасности. К тому же он ел больше меня, и я напрасно доказывал ему, что нам необходимо беречь пищу, так как наш единственный шанс на спасение - продержаться в разрушенном доме до тех пор, пока марсиане не уйдут из ямы. Он продолжал есть по-прежнему и спал очень мало.

День за днем его безпечность и пренебрежение к моим просьбам усугубляли опасность и тягость нашего положения; пришлось прибегнуть в угрозам и даже, - как это ни было противно для меня, - к кулакам. На время он образумился, потом опять пошло то же. Он был из тех слабых натур, которые вечно хитрят, виляют, лгут не только Богу и людям, но даже самим себе, - трусливая, анемичная, мелко-ненавистническая душонка. Мне неприятно вспоминать и тем более писать об этом, но в своем рассказе я не должен пропускать ничего. Кто никогда не заглядывал в мрачные глубины жизни, кто черпал лишь из прописей понятия о добре и зле, тот осудит меня за жестокость, в особенности за последний порыв ярости во время финала нашей трагедии. Но кто сам был на волосок от смерти, кто, подвергаясь ежеминутной опасности, поневоле должен был вернуться к первобытному состоянию, тот будет снисходительнее.

Пока мы шепотом бранились в темноте и дрались за питье и пищу, снаружи, под знойными лучами яркого июньского солнца, изо дня в день шла непривычная и странная для нас, но крайне деятельная жизнь марсиан. Возвращаюсь в рассказу о моих наблюдениях.

Когда, после долгого выжидания, я решился, наконец, снова заглянуть в отверстие, оказалось, что в пришельцам присоединились еще три марсианина на треножниках, принесшие с собой запас новых машин и приспособлений. Вторая многоручная машина была теперь совершенно готова и хлопотала возле одного из принесенных приборов. Прибор состоял из металлического цилиндра, похожого на кружку для молока; над цилиндром висел грушеобразный приемник; из цилиндра сыпался непрерывной струей белый порошок в подставленный внизу круглый бассейн.

Многоручная машина одной рукой сообщала приемнику маховое движение; двумя другими, лопатовидными, копала глину со дна ямы и бросала ее в приемник; четвертой от времени до времени отворяла дверку цилиндра и вытаскивала нечто вроде пережженого шлака. Пятая стальная рука направляла порошок из резервуара по желобу, в какой то невидимый для меня другой приемник, скрытый за кучей голубоватой пыли. Из этого невидимого приемника поднималась вертикально кверху тоненькая струйка зеленого дыма. На моих глазах многоручная машина, мелодически звякнув, выдвинула вперед новую руку, которая миг назад представляла собой лишь тупую выпуклость, как выдвигают трубку из телескопа. Еще миг, - и новая стальная рука вытащила из-за кучи глины только что отлитую, ослепительно блестящую полосу белого аллюминия, сверкнула ею в воздухе и опустила на груду таких же полос, прислоненных к одной стороне ямы. От заката солнца до восхода звезд машина выковала более сотни таких полос, а куча голубой пыли выросла до такой степени, что даже выдвинулась из ямы.

Резкий контраст представляла быстрая и сложная работа машин с неподвижностью или неуклюжими движениями их повелителей; просто не верилось, что из двух живые существа не первые, а вторые.

В то время, как в яму в первый раз притащили людей, у отверстия находился священник. Я сидел на полу, скорчившись, и напрягая слух изо всех сил. Вдруг он отшатнулся; я чуть не умер от ужаса, вообразив, что мы открыты. Он безшумно соскользнул вниз и скорчился возле меня, молча жестикулируя. С минуту я не шевелился, напуганный не меньше его, но потом сообразил, что он уступает мне свое место, и любопытство пересилило страх. Я встал, перешагнул через него и полез на кучу щебня, в отверстию.

зеленого пламени, по яме бродили колеблющияся, черные тени; все вместе представляло странную картину, крайне утомительную для глаз. Над ямой, привлеченные светом, носились летучия мыши. Марсиан совсем не было видно за огромной кучей синевато-зеленой пыли; в одном углу стоял треножник, с подогнутыми ножками. Среди лязга и звона металла мне послышались было человеческие голоса, но вначале я не поверил своим ушам.

Скорчившись, я принялся наблюдать за треножником и заметил, что в клобуке его сидит марсианин. Вспышки зеленого пламени освещали его блестящие глаза и лоснящуюся вожу. Вдруг кто то вскрикнул, и стальная рука протянулась через плечо машины к небольшой клетке, висевшей у нея за спиной, - протянулась, чтобы извлечь оттуда что то темное и отчаянно сопротивлявшееся. Затем темный предмет опустился, блеснул свет, и я увидал - человека. Несколько секунд я отчетливо видел его. Это был плотный рыжеватый господин средних лет, хорошо одетый; дня три тому назад он, он, вероятно, представлял собой особу, пользовался в своем кругу почетом и уважением. Я как сейчас вижу его выкатившиеся от ужаса глаза, игру света на его цепочке и запонках. Он исчез за кучей пыли, и на минуту все стихло. Затем послышался радостный писк марсиан...

Я кубарем скатился с кучи щебня, зажал руками уши и кинулся в кладовую. Священник, до тех пор молча раскачивавшийся на месте, обхватив руками голову, заметив мое бегство, чуть не громко разрыдался и побежал вслед за мной...

на другой день мне удалась вполне осмыслить наше положение. Посоветоваться было не с кем: священник, под влиянием постоянного страха, совершенно потерял способность разсуждать и сдерживать свои порывы; в сущности, это был уж не человек, а животное. Но я, как говорится, обеими руками цеплялся за ускользающий разум. Обдумав все хорошенько, я понял, что, как ни ужасно наше положение, отчаиваться пока было нечего. Возможно, что марсиане лишь временно расположились в яме; - это был наш главный шанс на спасение. Или же, если они и останутся в яме, то не будут особенно тщательно стеречь ее, и нам, может быть, удастся бежать. Не попытаться ли прорыть подземный ход под ямой и через него выбраться наружу? Я тщательно взвесил все шансы за и против. Нет, это слишком рискованно: мы легко можем наткнуться на караульщика марсианина. Притом же мне пришлось бы копать одному. Священника не убедишь помогать.

На третий день, если не ошибаюсь, в яме снова был убит человек. Это был единственный раз, что я видел своими глазами, как питаются марсиане... После этого я долго ее мог подойти к отверстию. Я пошел в кладовую и в продолжение нескольких часов копал топором, стараясь делать это по возможности безшумно; но едва я успел выкопать ход фута в два глубины, как верхняя стенка его обрушилась, и я не смел продолжать. Я совсем упал духом и долго лежал на полу кладовой, не имея силы даже пошевелиться. После этого у меня пропала надежда спастись через подкоп.

Было за полночь, луна светила ярко. Аппаратик для выгребания земли куда то убрали; кроме треножника на дальнем конце ямы и многоручной машины работавшей как раз под моим окошечком и потому невидимой для меня, в яме никого не было. Мрачная глубина её освещалась лишь слабым блеском, исходившим от многоручной машины, да полосами лунного света; кроме звяканья металлических рук не было слышно ни звука. Ночь была чудная, удивительно теплая и тихая; на небе безраздельно царила луна. Где то завыла собака; я невольно стал прислушиваться к знакомому звуку. Вдруг вдали глухо грянул пушечный залп. Я насчитал шесть выстрелов, затем после долгого промежутка, еще шесть. И снова все стихло.