Борьба миров.
Книга II. Земля под владычеством марсиан.
VIII. Вымерший Лондон.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Борьба миров. Книга II. Земля под владычеством марсиан. VIII. Вымерший Лондон. (старая орфография)

VIII.
Вымерший Лондон.

Разставшись с артиллеристом я спустился с холма и пошел по Гайстрит к Ламбету. Мост на пути и вся дорога густо заросли красной травой, но листья её уже побелели местами от жестокой болезни, которая вскоре затем безследно уничтожила это чужеядное растение.

На углу улицы, ведущей к станция Путни-бридж, на земле лежал человек, весь черный, как сажа, от черной пыли, живой, но мертвецки пьяный. Я попробовал растолкать его, но ничего не добился, кроме проклятий и брани. Вероятно, я все-таки остался бы и подождал, пока он проспится, но лицо у него было такое разбойничье, что я предпочел продолжать путь.

Вся дорога от моста была покрыта черной пылью; в Фульгаме она лежала на земле густым слоем. Городок был необычайно спокоен. В одной будочной я нашел себе пищу - хлеб был кислый, черствый и заплесневший, но все же годный для еды. Под Вальгем-грином пыли на улицах не было, зато пылали дома. Шум и треск пламени положительно был приятен после этой жуткой тишины. Поближе в Бромптону опять все стало тихо.

Здесь я опять наткнулся на черную пыль и трупы. На коротенькой Фульгемской дороге валялось более дюжины мертвых тел, уже разлагавшихся. Я поспешил пройти мимо. Черная пыль покрыла их саваном, смягчив очертания. Два-три были изгрызены собаками.

Те кварталы, где пыли не было, ужасно походили на Сити в воскресенье; все дома на запоре, в лавках заперты ставни, в домах спущены шторы, всюду тишина и безлюдье. Кой-где видимо побывали воры, но грабили только винные лавки и мясные. В одном ювелирном магазине было выбито окно, но вору должно быть помешали, и он спешно бежал, растеряв по дороге золотые часы и цепочки, Я даже не наклонился поднять их. У одной двери сидела, скорчившись женщина в лохмотьях; одна рука её, свесившаяся на колено, была порезана и кровь тонкой струйкой капала за темное платье. На мостовой возле стояла лужа от пролитого шампанского. Женщина казалась спящей, но на самом деле была мертва.

Чем ближе к центру Лондона, тем глубже становилась тишина. Но это не было безмолвие смерти, скорей затишье, полное тревожного ожидания. Губительный луч, уничтоживший северные окраины столицы, каждую минуту мог коснуться этих домов и превратить их в дымящияся развалины. Это был город, покинутый жителями и обреченный на гибель...

В южном Кенсингтоне на улицах не было ни пыли, ни трупов. Здесь я впервые услыхал вой марсианина, Я не сразу даже сообразил, что это такое. В воздухе монотонно звенели, безпрестанно повторяясь, две жалобных ноты: "Ул-ла, ул-ла, ул-ла!" Здания по пути то заглушали его, то вновь открывали ему свободный доступ к моему слуху. Чем дальше на север, тем слышнее становился крик и на Эгзибишён-род превратился уже в настоящий вопль, Я остановился, не понимая, откуда идут ити странные звуки. Казалось, эта огромная пустыня, покинутых зданий и улиц внезапно обрела голос, чтобы жаловаться на свои страх и одиночество.

"Улла, улла, улла!" - неслись нечеловеческие звуки, плыли волной над широкой, залитой солнцем дорогой, разливались между высокими зданиями. Я напрасно оглядывался вокруг: ни в кенсингтонских садах, ни за железными воротами Гайд-парка не видно было треножника. Я хотел было проникнуть в естественно-исторический музей и взобраться на башню обсерватории, чтобы осмотреть парк, во потом решил остаться на улице, где легче спрятаться, и пошел по Эгзибишён-род. Высокие дома по обеим сторонам улицы были мрачны и пусты; шаги мои гулко отдавались в тишине, повторяемые каменными стенами. У ворот парка я увидал странное зрелище: опрокинутый омнибус и рядом обглоданный да чиста остов лошади. На минуту я задумался над этим, потом пошел дальше, по мосту через Серпентайн. Неведомый голос звучал все слышнее, хотя над вершинами домов на север от парка не видно было ничего, кроме, синеватого дыма.

"Улла, улла, улла, улла!" Мне казалось, что звуки несутся со стороны Риджент-парка. Этот унылый, жалобный вопль действовал на меня угнетающим образом. Вся моя бодрость духа куда-то исчезла и вместо того, напала на меня страшная тоска. Я вдруг почувствовал страшную усталость, боль в ногах, мучительный голод и жажду.

Было уже после двенадцати. Меня мучили горькия мысли. К чему я брожу здесь один в этом городе мертвых? Зачем я один живу, когда весь Лондон лежит за смертном одре, закутанный в черный саван. На душе у меня было страшно тоскливо, одиночество давило нестерпимо. Вспоминались друзья, молодости, давно позабытые. Воображение рисовало яды в банках на полках аптекарских складов, ликеры и водки в винных погребах; хотелось вечного покоя или, по крайней мере, забвения...

Через Мраморную арку я вышел в Оксфорд-стрит; здесь опять была, черная пыль и трупы; из решетчатых окон подвалов неслось тяжелое зловоние. Меня мучила жажда; ноги горели, и ныли от долгой ходьбы. С величайшим трудом мне удалось высадит дверь ближайшого трактира и войти в дом, где я нашел питье и пищу. Подкрепившись я тут же и уснул на кожанном диванчике, в комнатке за буфетом.

Проснувшись, я услышал все тот же жалобный вой: "Улла, улла, улла, улла!" Уже совсем смерклось; я запасся в буфете сыром и сухарями, было и мясо, но все покрытое белыми червями, я снова пустился в путь. По каким улицам я шел, теперь так и не помню; знаю только, что вышел около Риджент-парка и увидел вдали, под деревьями, на фоне заката, шлем гиганта-марсианина. Он-то и издавал эти жалобные звуки. Я не испугался, напротив, пошел прямо на него, как будто так и следовало. Несколько времени я наблюдал за ним; он не шевелился, стоял на одном месте и выл, - почему, я не знал и, конечно, догадаться не мог.

Я пытался составить план действия, но монотонное "улла! улла! улла!" разбивало мои мысли. Быть может, я слишком устал, чтобы особенно испугаться. Как бы там ни было, я испытывал скорее желание узнать причину этого воя, чем страх. Я повернул назад, обогнул парк под прикрытием террасс, и вышел к Сент-Джонс-вуду. Марсианин по-прежнему стоял на месте и выл. Пройдя шагов двести, я услышал другие звуки; прямо на меня бежала собака с куском гнилого мяса в зубах; за ней гналась целая стая дворняшек. Завидев меня, собака описала большой круг, словно боясь, как бы и я не польстился на её добычу. Дай замер вдали, тогда жалобное: "улла, улла, улла!" раздалось снова.

На полдороге к станции я наткнулся на испорченную многоручную машину. Сначала я принял ее за обвалившийся дом. Только пробираясь между обломками, я разсмотрел рухнувшого гиганта, с поломанными и погнутыми стальными руками. Передняя часть его была разбита в куски. Должно быть машина наскочила с разбега на дом и рухнула вместе с ним. По как могло это случиться? Или при ней не было управляющого ею марсианина? Я не мог осмотреть всех обломков; к тому же темнота мешала мне разсмотреть кровь на сиденьи и объеденные собаками останки марсианина.

Все больше удивляясь виденному, я пошел дальше, к Примроз-гиллю. Вдали, в просвете между деревьями, виднелась фигура другого марсианина, стоявшого в парке возле Зоологического сада и такого же неподвижного, как первый, с тою разницею, что этот молчал. За обломками разбитой машины опять пошла красная трава; Регентов канал превратился в сплошное болото, покрытое губчатыми темно-красными кочками.

Лишь только я перешел через мост, крик "улла! улла! улла!" вдруг сразу прекратился, словно оборвался. Удар грома не мог бы больше поразить меня, чем эта неожиданно наступившая тишина.

Смутно рисовались в сумерках темные очертания ближних домов; деревья в парке казались совсем черными.

Красная трава обступила меня со всех сторон; надвигалась ночь, чреватая страхом и тайной. Пока звучал голос, еще можно было сносить это тоскливое одиночество: Лондон казался еще живым и это сознание близости жизни поддерживало во мне бодрость. И вдруг что-то изменилось, что-то пролетело - не знаю что - и наступила жуткая осязаемая тишина, зловещее безмолвие.

отваги. Какая-то темная масса, лежавшая поперек дороги, загородила мне путь. Я не мог заставить себя подойти в ней. Я повернул и, как безумный бросился бежать к Кильбурну, спасаясь от этой невыносимой тишины, но уйти от нея мне удалось только после полуночи, когда я спрятался в барак, устроенный для извощиков на Хароу-роде. Когда стало светать, мужество вернулось во мне и я снова пошел в Риджент-парку. Звезды побледнели, но еще не скрылись. Я заблудился и, дойдя до конца какой-то длинной улицы, увидал перед собой контуры Примроз-гилля. На вершине его, казалось касаясь головой звезд, стоял третий марсианин, такой-же неподвижный и безмолвный, как и первые два.

В уме моем сложилось дикое решение. Надо умереть, надо кончить эту муку. Пусть он меня убьет, по крайней мере я избавлю себя от этого труда. Я пошел прямо на гиганта - и подойдя ближе - в сером свете занимающагося утра увидал множество серых птиц кружившихся над треножником. Сердце мое забилось сильнее; я уж не шел, а бежал.

Красная трава загораживала мне путь; вся Сент-Эдскунская терасса заросла ею; в одном месте мне пришлось перейти по грудь в воде через новообразовившийся поток. Тем не менее еще до восхода солнца я добрался до гребня холма, окруженного высоким валом. Это было последнее и самое обширное укрепление марсиан; из за вала подымался вверху тонкой струйкой дымок. На горизонте показался силуэт бегущей собаки и скрылся. Догадка, блеснувшая в моем уме, превращалась в уверенность. Я не испытывал страха; весь дрожа от какого-то дикого восторга, я бегом взбежал на вершину холма, где неподвижно стояло чудовище. Из под шлема его свешивались длинные, темные лоскуты, которые клевали и рвали голодные птицы.

Через минуту я вскарабкался на земляной вал и, стоя на гребне его, мог обозреть всю внутренность редута. Это была обширная яма, там и сям стояли гигантския машины и странного вида навесы; грудами навалены были материалы и отдельные части механизма. И повсюду иные в опрокинутых треножниках, другие в неподвижных многоручных машинах, большинство просто на земле, валялись мертвые марсиане - мертвые! справиться с ними.

Все это я и многие другие моглибы предвидеть, еслибы страх и неожиданность обрушившагося на нас бедствия не помрачили нашего разума. Микроскопическия существа, носящия в себе зародыши болезни, от начала мира ведут борьбу с человеком и еще до создания человека они вели борьбу с его предками. Путем естественного подбора наш организм выработал себе силу сопротивления; мы никаким микробам не поддаемся без борьбы, а для многих - например для тех, которые вызывают гниение в мертвых телах - организм наш при жизни совершенно недоступен. Но на Марсе нет бактерий, и как только пришельцы спустились на землю, с первым же глотком воздуха, с первой же каплей человеческой крови, попавшей в их жилы, наши микроскопические союзники начали свою работу. Уже в тот день, как я впервые видел их, они были безповоротно обречены, умирали медленной смертью и гнили внутри на ходу. Гибель их была неизбежна. Биллионами жертв человек купил себе право первородства на земле и никто этого права у него не отымет, будь марсиане еще в десять раз могущественнее, чем они есть, ибо люди живут и умирают не даром.

Перед моими глазами лежало их больше пятидесяти, застигнутых врасплох неожиданной и непонятной им смертью. В то время она была не понятна и для меня. Я видел только, что грозные пришельцы, еще недавно наводившие на людей панический ужас, были мертвы.

сложные машины причудливых форм, не имевшия в себе ничего земного, высились, величавые и странные, словно тянулись из мрака к свету. На дне ямы слышно было злобное ворчанье: должно быть собаки дрались из-за трупов. По ту сторону, на краю, лежала большая, плоская, невиданных очертаний летательная машина, с которой марсиане делали опыты в нашей более плотной атмосфере, пока болезнь и смерть не прервали их работы. Смерть пришла как раз во время. Над головой моей раздалось карканье, Я поднял глаза и снова увидал на вершине Примроз-Гилля неподвижный треножник и висящие из под шлема красные клочья мяса.

Я повернулся; у подножия холма стояли еще двое марсиан, виденных мною ночью, в тех самых позах, в каких застигла их смерть. Обоих, кругом обсели птицы. Один из них умер, напрасно взывая о помощи к своим собратьям; а может быть он умер еще раньше, и кричала только сирена, заведенная им, пока не перестала действовать пружина. Теперь это были просто напросто безобидные трехногия башни, из блестящого металла, весело сверкавшия в лучах солнца...

и безмолвия...

И с удвоенной силой в душе, моей проснулась тоска по жене по нашей безмятежной и дружной жизни, тоска о загубленном счастье, которое не вернется уж никогда!..