Борьба миров.
Книга II. Земля под владычеством марсиан.
IX. Обломки крушения.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Борьба миров. Книга II. Земля под владычеством марсиан. IX. Обломки крушения. (старая орфография)

IX.
Обломки крушения.

Теперь пойдет самое странное во всей моей истории. А впрочем, может быть, это и не так уж странно. Я помню, ясно и живо помвю все, что я делал в этот день вплоть до того момента, как я стоял, плача и благодаря Бога, на вершине Примроз-хилля. Но дальше ничего уж не помню.

Прошло три дня; как я провел их - не знаю. Потом я узнал, что не я первый открыл гибель марсиан, что такие же бездомные скитальцы, как я, набрели на трупы их еще накануне ночью. Первому, кто узнал об этом, удалось дать знать по телеграфу в Париж. Оттуда радостная весть облетела весь мир. Тысячи городов, со страхом и трепетом ожидавших решения своей участи, с радости устроили у себя блестящую иллюминацию; в Дублине, Эдинбурге, Манчестере, Бирмингаме уже знали обо всем и ликовали, в то время как я стоял над ямой. Люди плакали от радости, бросали работу, чтобы обнять и поздравить соседей; со всех сторон спешили в Лондон битком набитые поезда. Во всех церквах звонили в колокола. По дорогам и тропинкам катили люди на велосипедах, запыленные, с вытянувшимися, измученными лицами, возвещая освобождение другим скорбным путникам, дошедшим до полного отчаяния. По Ламаншу, Ирландскому морю, Атлантическому океану, к нам спешили суда, нагруженные зерном, хлебом и мясом. Казалось, флоты всего мира направились в Лондону.

Но я лично всего этого не помню. Я на время лишился разсудка. Очнулся я в доме добрых людей, которые нашли меня на третий день бродящим, с громким плачем и причитаньями, по улицам Сент-Джонс куда. Потом они говорили мне, что я распевал на разные лады какую то чепуху, вроде: "Последний человек, оставшийся в живых, ура! Последний человек, оставшийся в живых!" Люди, случайно нашедшие меня, - не могу привести здесь их имени, как мне ни хотелось бы выразить им мою благодарность, - взяли меня с собой, приютили и следили за тем, чтоб я не причинил себе вреда.

Вероятно, из моего бреда они поняли, что случилось со мной, потому что, когда я пришел в себя, они очень деликатно и ласково рассказали мне о судьбе, постигшей Лезерхэд. Два дня спустя после того как я нечаянно угодил в тюрьму, он был разрушен марсианином, говорят, без всякого повода со стороны людей, просто ради потехи, как мальчишки разоряют муравейники. Жители погибли все до одного: никто не спасся.

Приютившая меня семья была очень добра ко мне. Мой угрюмый и печальный вид не раздражал моих хозяев; они старались утешить меня. Я провел у них четыре дня, не считая тех, что был в бреду. Все это время я испытывал смутное, с каждым днем усиливавшееся желание еще раз взглянуть на свой дом, где я жил так спокойно и счастливо. Это была какая-то болезненная потребность насладиться моим несчастьем. Меня отговаривали, делали все возможное для того, чтобы отвратить меня от этого намерения, но я не мог долее противиться ему. Простившись с моими новыми друзьями, признаюсь, не без слез, - и дав слово вернуться к ним, я снова пустился в путь.

Улицы, еще недавно мрачные и пустынные, теперь кишели народом. Лавки были открыты; из фонтанов била вода.

Помню, день был необычайно яркий и солнечный; это казалось мне насмешкой над моим горем. Пульсы жизни так мощно бились вокруг; повсюду царило такое оживление, - даже не верилось, что мы потеряли такое множество людей. Однако, немного погодя, я стал замечать, что у всех встречавшихся мне были изможденные, желтые лица, всклокоченные волосы, расширенные, блестящие глаза, что большинство были одеты в грязные лохмотья. Все лица выражали одно из двух - ликование и энергию, или же мрачную решимость. Еслиб не это выражение. Лондон мог бы показаться царством бродяг. Большинство шли пешком, лошадей встречалось мало, и те исхудалые, с торчавшими наружу ребрами. На папертях церквей раздавали хлеб, присланный французским правительством. По углам улиц стояли специальные констэбли, с белыми кокардами на шляпах. Пока я видел мало следов нашествия марсиан, но Веллинггонова улица уже заросла красной травой, обвивавшей быки Ватерлоосского моста.

На мосту я наткнулся на одно из курьезных явлений, обычных в эту эпоху, богатую контрастами: на толстом стебле красной травы развевался лист бумаги, приколотый гвоздиком. Это было объявление "Daily Mail", - первой газеты, возобновившей свою деятельность после гибели марсиан.

чтоб заводить случайные знакомства. Я взял отдельное купе и сидел, скрестив руки на груди, мрачно глядя на залитую солнцем картину опустошения. Одно время поезд шел, трясясь и подпрыгивая, но временным рельсам, между обуглившимися развалинами домов. Вплоть до Блангэмской станции Лондон был весь черный от пыли, осевшей после черного дыма; даже двухдневный проливной дождь не мог смыть её. За Клангэмом дорога оказалась попорченной; сотни клерков и приказчиков не у дел работали на полотне бок о бок с землекопами по профессии. Здесь опять были положены временные соединительные рельсы.

Не доезжая Уокинга, сообщение опять прерывалось. Я вышел в Байфлите и пошел пешком в Мэйбери, мимо того места где мы с артиллеристом повстречали гусар, и того, где я впервые видел, при блеске молнии, марсианина за треножнике. Движимый любопытством, я свернул в сторону и скоро нашел опрокинутую и поломанную тележку и обглоданный остов лошади, той самой, на которой я ехал. Долго я стоял, глядя за эти обломки крушения...

Я пошел домой через сосновую рощу, местами по шею в красной траве, но трупа хозяина "Пестрой собаки" уже не нашел; его должно быть похоронили. У открытой двери ближайшого к опушке коттэджа стоял человек; он поздоровался со мной, назвав меня по имени, когда я проходил мимо.

При виде моего дома в душе моей, как молния, блеснул луч надежды и тотчас же погас. Дверь была выломана и едва держалась на петлях; когда я толкнул ее, она медленно отворилась и снова захлопнулась.

В кабинете окно, из которого мы с артиллеристом наблюдали за марсианами, так и осталось открытым; занавеси развевались по ветру. Помятые кусты внизу имели совершенно такой же вид, как месяц тому назад. Шаги мои гулко отдавались в передней, дом был совершенно пуст. Ковер на лестнице сбился в кучу и вылинял в том месте, где на него текла вода с моего платья, намокшого во время грозы. На ступеньках еще сохранились грязные следы наших ног.

Я понял, какое безумие было с моей стороны, питать какие-либо надежды. Но тут произошло нечто странное. Чей-то голос произнес: "Это безполезно. Дом пуст. В него уже недели две никто не входил. Оставаться здесь только мучить себя. Пойдем отсюда".

За окном, испуганные и удивленные не меньше меня стояли мой двоюродный брат и жена моя, - бледная, выплакавшая все свои слезы. Увидав меня, она слабо вскрикнула:

-- Я пришла. Я знала... Знала...

Она поднесла руку к горлу - пошатнулась... Я шагнул вперед и принял ее в свои объятия.