Война в воздухе.
Глава IV. Германский воздушный флот

Глава IV. Германский воздушный флот

1

Берт Смоллуэйс жил в том веке, когда, под влиянием империалистической международной политики, шовинизм сделался необыкновенно шумным, несносным и опасным. Их всех продуктов человеческого воображения той эпохи наиболее странным был этот патриотизм. В душе каждого человека живет привязанность к своей семье, к своей стране, к своему языку. Прежде, до наступления научной эры, эти чувства, составлявшие принадлежность едва ли не каждого человеческого существа, служили важным фактором в развитии человечества. Конечно, эти чувства и тогда уже вызывали враждебность к чужому народу и пренебрежительное отношение к чужой стране, но и то и другое большей частью были совершенно безвредны. Когда же произошли огромные перемены в путях, целях, материале, масштабе и возможности человеческой жизни, все прежние границы народов и стран были нарушены. Прежние, давно установившиеся привычки и традиции, столкнувшись с новыми условиями, должны были измениться. Но приспособиться к новым условиям человеческой жизни они не могли уже потому, что эти условия сами, в свою очередь, подвергались постоянным изменениям. Таким образом, все прежнее было либо уничтожено, либо изменилось до неузнаваемости.

Дед Берта Смоллуэйса, живший еще в те времена, когда Бен-Хилл был деревушкой, находившейся под властью родителей Питера Бона, великолепно знал это место. Он прекрасно понимал, перед кем ему нужно снимать шапку, и всегда выказывал снисходительное пренебрежение к тем, кого считал ниже себя. С такими взглядами он и прожил свою жизнь - от колыбели до могилы. Он был англичанин и вдобавок кентский уроженец, поэтому он считал, что нигде нет такого пива, такого красивого шиповника, такого чудесною хмеля и такого яркого солнца, как на его родине. Газеты и политика мало интересовали его. Потом наступила перемена. Первые главы рассказа дают некоторое понятие о том, что происходило в Бен-Хилле и как целый поток различных нововведений обрушился на эту мирную сельскую страну и совершенно видоизменил жизнь. Берт Смоллуэйс был только одним из числа тех бесчисленных миллионов людей в Европе, Америке и Азии, которые не могли пустить корни в родной почве, потому что бурный поток мировой борьбы сразу увлек их, и они вынуждены были с ним бороться, не вдумываясь хорошенько в его значение. Все, во что верили их отцы, изменилось, и многое приняло в высшей степени странные формы. Особенно большим изменениям и искажениям под влиянием новых форм подверглась идея патриотизма. Для дедушки Берта слово "офранцуженный" было выражением крайнего презрения. А в мозгу Берта уже гнездились всевозможные идеи относительно соперничества Германии, "желтой опасности", "черной опасности" и обязанностей белого человека, то есть нелепого права еще более запутывать и без того запутанную политику таких же маленьких человечков (только более темного цвета), которые курят папироски и разъезжают на велосипедах в Булавайо, Кингстоне (Ямайка) или Бомбее (Индия). Но это были по мнению Берта, "низшие расы", и Берт готов был умереть (впрочем, не сам лично, а уполномочив на это тех, кто запишется в ряды войск) только для того, чтобы поддержать это "право" английского господства. Мысль о том, что он может потерять это право, лишала его сна по ночам.

Между тем сущность политики в эпоху, когда жил Берт Смоллуэйс (и когда разразилась великая война в воздухе), была довольно проста, только никто не хотел взглянуть на вещи надлежащим образом. Колоссальное развитие науки и техники изменило человеческие отношения. Благодаря увеличивающимся скоростям механического передвижения нации приблизились друг к другу, люди стали ближе в экономическом, социальном и физическом отношениях, так что прежние разделения на нации и государства утратили свое значение. Новый, более широкий синтез человеческих отношений стал не просто необходимостью, а необходимостью неизбежной. Как некогда независимые герцогства Франции должны были слиться в единое государство, так теперь последние должны были стремиться к более широкому слиянию, должны были заботиться о том, чтобы сберечь то, что практично и ценно, и отбросить то, что вредно и уже устарело. Более разумный мир понял бы это стремление к слиянию государств, своевременно обсудил и осуществил бы это, в результате такого слияния возникла бы великая культура, и это было вполне возможно для выросшего человечества.

Но мир Берта Смоллуэйса не сделал ничего подобного. Правительства этого мира не только не шли навстречу такому слиянию, но, вследствие взаимного недоверия, опасались его. Великодушные порывы были им незнакомы. Они начали вести себя как плохо воспитанные люди в переполненном вагоне: толкать друг друга локтями, наступать друг другу на ноги. Тщетно было пытаться убедить их, что все они могут с удобствами устроиться в этом вагоне, если не будут так тесниться и толкаться. Историк начала XX века везде, во всем мире, отметит одни и те же явления. Старые понятия и старые предрассудки мешают установиться новым порядкам, новым общественным отношениям. Получается какое-то неискоренимое бестолковое смешение старого и нового, полная путаница понятий. Историческая арена стала слишком тесной, и вот государства забрасывают друг друга своими фабрикатами, раздражают друг друга тарифами и всякого рода коммерческими притеснениями и постоянно угрожают друг другу армиями и флотами, которые с каждым годом принимают все более и более чудовищные размеры...

Невозможно точно определить теперь, как много средств и сил было потрачено миром на военные приготовления и снаряжения, но ясно одно: затраты были колоссальные. Англия тратила на свою армию и флот так много денег, что, если бы все это было направлено ею в область подлинной культуры и воспитания, британцы стали бы аристократией мира. Если бы правители Англии заставляли подрастающее поколение учиться и воспитывали бы его вплоть до восемнадцатилетнего возраста, то каждый такой Берт Смоллуэйс на Британских островах был бы не только физически крепким, но и нравственно развитым, интеллигентным человеком. Для этого требовалось только, чтобы то, что тратилось на военные цели, расходовалось на образование. Вместо этого каждый мальчуган, еще не достигнув четырнадцатилетнего возраста, привыкал к виду развевающихся флагов, к воинственным кличам толпы, а затем, покинув школу, принимался за разные, более или менее сомнительного свойства, предприятия, с целью наживы или просто ради куска хлеба. Франция тоже допускала у себя подобные нелепости. В Германии, пожалуй, дела обстояли еще хуже. Россия, под давлением все усиливавшегося милитаризма, стремилась прямо навстречу банкротству и гибели. Европа только и занималась производством громадных пушек и бесчисленного множества маленьких Смоллуэйсов. Азиатские народы ради самозащиты вынуждены были использовать все возможности, предоставляемые новейшими научно-техническими изобретениями.

Накануне возникновения войны шесть великих держав мира и множество маленьких стояли вооруженные с головы до ног, напрягая все свои силы, стремясь опередить друг друга в смертоносной силе оружия и в военной готовности. К числу великих держав принадлежали и Соединенные Штаты. Это государство вынуждено было усиленно вооружаться благодаря не только попыткам Германии распространить свое господство на Южную Америку, но и естественным последствиям собственных действий, заключавшихся в присоединении земель у самой границы Японии. Поэтому Соединенным Штатам приходилось содержать два гигантских флота, на востоке и на западе, а внутри государства создался резкий конфликт между федеральным правительством и отдельными правительствами штатов в связи с вопросом о всеобщей воинской повинности. За Соединенными Штатами следовал великий Восточно-Азиатский Союз, - тесное объединение Китая и Японии; влияние этого союза в решении мировых вопросов все росло и становилось, пожалуй, даже преобладающим. Германия боролась изо всех сил за осуществление мечты о насаждении своего языка и о распространении своей власти на всю Европу, объединенную насильственным путем. Это были три наиболее рьяные и наиболее воинственные державы.

Британская империя была менее воинственной: ее владения были рассеяны по всему земному шару, защищать их было трудно; кроме того, внимание английского правительства было отвлечено революционным движением в Ирландии и в других местах. Великобритания научила закабаленные ею народы курить папиросы, носить большие шляпы, играть в крокет, устраивать бега, снабдила их дешевыми револьверами, керосином, системой промышленности, дешевыми газетами на английском и туземном языках, дала возможность получать ничего не стоящие университетские степени, ввела мотоциклы и электрические трамваи, развила целую литературу, выражающую презрение к подчиненным народам, и сделала эту литературу вполне доступной для них. Но английское правительство было убеждено, что все это не вызовет для него никаких дурных последствий, а все потому, что кто-то когда-то сказал: "Забывчивый восток..." и еще потому, что Киплинг вдохновенно произнес:

Восток - восток, а запад - запад,

И встрече близнецов не быть...

Между тем в Египте, Индии и других подвластных Великобритании странах выросли новые поколения; и в этих-то поколениях копились страстное негодование, громадная энергия и активность, не отстававшие от века. Правящие классы Великобритании очень медленно усваивали себе новый взгляд на подчиненные народы как на пробуждающиеся нации; усилия этих классов удержать империю от распада среди происходивших перемен подвергались постоянному риску. Опасность была в том легкомыслии, с которым миллионы таких, как Берт Смоллуэйс, подавали свои голоса на выборах; опасность была в том, что у британских подданных из цветных рас чувствовалось все меньше уважения к должностным лицам. "Дерзость" цветных джентльменов переходила всякие границы, она выражалась уже не только в выстрелах и бросании камней, но и в цитатах из Бернса и Дарвина и в забрасывании аргументами.

Более миролюбивыми, нежели британская империя, были Франция и ее союзники. Латинские державы, правда, были вооружены с головы до пят, но эти государства сражались неохотно, и во многих отношениях, как социально, так и политически, стояли во главе западной цивилизации. Россия была тоже мирной державой, правда, поневоле. Ее раздирали внутренние распри между революционерами и реакционерами; страна была почти парализована хроническими беспорядками и бесконечной политической борьбой. Маленькие государства, втиснутые между огромными мощными державами, постоянно угрожавшими им, также вынуждены были, дрожа за свою независимость, вооружаться с головы до ног, насколько допускали их ресурсы.

Все это привело к тому, что в каждой стране сотни энергичных людей все больше тратили свои силы и ум на совершенствование и изобретение разного рода оружия, и так должно было продолжаться до тех пор, пока напряжение не достигнет высшей точки и не разразится война. Каждая держава старалась окружать тайной свои приготовления, держала в запасе новое оружие и стремилась не только опередить своих соперников, но и проникнуть в тайны их приготовлений. Воображение правительства любой страны находилось под вечным страхом, что другое государство уже запаслось каким-либо новым открытием. То распространялся слух, что Великобритания обладает необыкновенной пушкой, превосходящей все остальные в мире, то - что Франция изобрела замечательное ружье, Япония - новый взрывчатый состав, а Америка - подводную лодку, которая в состоянии изгнать из морей все броненосцы.

В любой момент могла наступить паника и разразиться война.

Все силы государств, все помышления их были направлены в строну войны. Между тем основная масса граждан в этих воинственных государствах была совершенно неспособна к борьбе и в моральном, и в физическом отношениях. Пожалуй, можно было бы даже прибавить, что еще никогда до тех пор народные массы не были так непригодны к борьбе. Это был парадокс того времени - этого почти единственного периода в мировой истории! Аппараты войны, ее методы и искусство менялись чуть ли не каждые десять-двенадцать лет, все более и более совершенствуясь, но в то время, как все подготавливалось к войне, люди становились все менее воинственными, и войны не было...

И вот, наконец, она разразилась. Она явилась неожиданной для всего мира, потому что истинные причины ее были скрыты. Отношения между Германией и Соединенными Штатами были давно уже натянутыми вследствие крайне ожесточенной борьбы из-за таможенных тарифов и двусмысленного поведения Германии в вопросе и доктрине Монроэ; возникали также конфликты между Соединенными Штатами и Японией вследствие непрекращавшегося спора о правах японских граждан в Америке. Все это постоянно приводило к обострению отношений. Однако настоящим толчком, как это теперь известно, послужили усовершенствования, достигнутые Германией в машине Пфорцгейма, что дало возможность построить быстроходный и легко управляемый воздушный корабль. В это время Германия была наиболее деятельной державой в мире, лучше всех организованной для быстрых и секретных действий, лучше всех вооруженной достижениями современной науки и техники, обладавшей самыми вымуштрованными и воспитанными администраторами и чиновниками. Она это знала и настолько преувеличивала свое могущество, что относилась с презрением к тайнам своих соседей. Может быть, именно вследствие такого самомнения она менее тщательно шпионила за своими врагами. Кроме того, она по традиции не стеснялась в своих действиях никакими этическими соображениями и не соблюдала необходимой осторожности. Располагая мощными орудиями войны, Германия решила, что ее час наступил, и что она может теперь утвердить свое господство над всем миром. Казалось, действительно перевес был на ее стороне; она могла начать борьбу и победить, прежде чем другие добьются каких-нибудь существенных результатов в своих опытах в области воздухоплавания.

Прежде всего Германия должна была нанести решительный удар Америке; только Америка могла соперничать с ней в воздухоплавании. Было, известно, что Америка уже имеет в своем распоряжении летающую машину весьма практичного устройства, представляющую дальнейшее усовершенствование модели Райта. Однако никто не думал, что вашингтонское правительство воспользуется этим изобретением и сделает попытку создать воздушный флот. Конечно, надо было нанести удар, прежде чем Америка решится на это. Франция имела флот из тихоходных дирижаблей, из которых многие были построены еще в 1908 году. Разумеется, такой флот не мог соперничать с новым типом воздушных кораблей. Французские воздушные шары служили исключительно для рекогносцировки на восточной границе. Большей частью они были слишком малы, могли поднять не больше двенадцати-двадцати человек, и ни один из этих шаров не мог двигаться даже со скоростью шестидесяти километров в час. Англия же, в припадке скупости, спорила и торговалась с Беттериджем, предлагавшим свое удивительное изобретение. Следовательно, и она не могла идти в счет по крайней мере в течение некоторого времени. Азия же не подавала никаких признаков жизни. Остальных конкурентов не стоило принимать в расчет.

"Теперь или никогда! - сказало германское правительство. - Теперь или никогда мы должны завладеть воздухом, подобно тому, как прежде англичане завладели морем!

"

Быстро, систематически и тайно готовилась Германия к войне, и план ее был превосходен. Она могла опасаться только Америки, которая являлась ее главной соперницей р мировой торговле и строила различные препятствия ее империалистическим замыслам. Следовательно, прежде всего надо было сразить Америку. Германия пошлет в небеса над Атлантическим океаном свой гигантский воздушный флот, который и повергнет в прах ничего не подозревавшие и не подготовленные к такой войне Северо-Американские Штаты...

Во всяком случае, судя по тем сведениям, которые находились в руках германского правительства, такое предприятие имело все шансы на успех. Германия могла рассчитывать на то, что застигнет всех врасплох. Дело в том, что можно гораздо скорее создать воздушные корабли и летательные машины, нежели броненосцы, на постройку которых требуется, по крайней мере, два года. Если только есть достаточное количество рабочих рук и все необходимые принадлежности, то можно изготовить множество таких аппаратов за несколько недель. Можно наводнить небо летающими драконами и воздушными кораблями - были бы только оборудованные парки да мастерские. И точно, в известный момент корабли взлетели, "словно мухи, зародившиеся в навозе", - как едко выразился один французский писатель.

Нападение на Америку являлось, таким образом, первым ходом в чудовищной игре. Но тотчас же по выступлении этого флота воздухоплавательные парки должны были приняться за сооружение нового воздушного флота, способного произвести налеты на Лондон, Париж, Рим, Петербург, а также все другие места, где его появление будет признано необходимым, чтобы вызвать нужный эффект.

Такая внезапность должна была поразить мир и завоевать его. Можно лишь удивляться, как действительно близки были к осуществлению эти колоссальные планы, задуманные и выработанные предприимчивыми честолюбцами!

Роль Мольтке в этой изумительной войне в воздухе должен был играть фон Штернберг. Но император колебался, и только упрямый романтизм принца Карла-Альберта мог склонить его в пользу этого плана.

Принц был центральной фигурой в этой мировой драке. Он был душой империалистического движения в Германии и идеалом новой аристократии, - нового рыцарства, как их называли. Эта аристократия возникла благодаря внутренним раздорам и отсутствию дисциплины и явилась результатом сосредоточения богатств в руках немногих.

Услужливые льстецы сравнивали Карла-Альберта с Черным Принцем, с Алкивиадом, с молодым Цезарем. Многим он казался даже "сверхчеловеком" Ницше. Принц был белокурый, толстый, мужественного вида человек и отличался полным отсутствием нравственных устоев. Его первым великим актом, изумившим Европу и чуть не вызвавшим новую Троянскую войну, был отказ от принцессы Елены Норвежской и категорически заявленное нежелание жениться на ней. Затем последовал его брак с простой швейцарской девушкой, Гретхен Красс, несравненной красавицей, и его отважный поступок, чуть не стоивший ему жизни - спасение трех утопающих портных, лодка которых опрокинулась в море вблизи Гельголанда. За это и за победу над американской яхтой "Защитник" в одном состязании император простил принца и поручил ему контроль над новым воздушным флотом Германии.

Принц занялся этим с величайшей энергией и умением, объявив, что решил повергнуть к ногам Германии небо, землю и море. Обаяние принца распространялось не только на Германию. Во всем мире восхищались его непоколебимой и жестокой энергией, и он так же увлекал умы, как некогда увлекала их наполеоновская легенда. Англичане, недовольные медленными и сложными приемами своей политики, обращали взоры на мощную фигуру этого человека, не признававшего никаких компромиссов. Французы верили в него. В Америке слагали в его честь поэмы. А между тем именно он вызвал эту войну!

Население Германии неменьше остального мира удивлялось быстроте и энергии имперского правительства. Но, в сущности, многочисленная литература, помещавшая на своих страницах предсказания относительно военного будущего Германии, еще в 1906 году должна была подготовить умы немцев к победному акту: как раз тогда Рудольф Мартин выступил со своим блестящим сочинением, в котором произнес пророческие слова:

"Будущее Германии - в воздухе!"

2

Берт Смоллуэйс не имел никакого понятия об этих гигантских замыслах и мировых силах, в самом центре которых он вдруг очутился. Но его очень занимал вид воздушных кораблей, возлежавших точно огромное стадо чудовищ. Каждое из них казалось ему длиной с набережную, а шириной с Трафальгарскую площадь; некоторые были длиной не меньше, чем в треть мили. Никогда в жизни не случалось Берту видеть ничего похожего на этот огромный, правильной формы парк воздушных кораблей. В первый раз у него мелькнула мысль, что на свете существует множество чрезвычайно важных вещей, о которых ни он, ни его современники и не подозревали до сих пор. Он всегда воображал себе немцев толстыми, смешными людьми, которые курят фарфоровые трубки, питаются наукой, колбасой, кислой капустой и прочими несъедобными вещами.

Со своей высоты Берт успел взглянуть вниз только мельком: тотчас же после первого выстрела он согнулся в корзине, а вслед за тем шар начал быстро спускаться.

Мысли у Берта путались, и он не знал, на что ему решиться, как объяснить свое появление, и назваться ли ему Беттериджем или нет.

"Что делать?" - шептал он в тоске. Тут он взглянул на свои сандалии и внезапно почувствовал отвращение к самому себе.

-- Ведь они подумают, что я совершеннейший идиот! - воскликнул он и в отчаянии сбросил мешок с балластом, вызвав этим ответные выстрелы в шар.

В голове у Берта мелькнула даже мысль, не представиться ли ему сумасшедшим, чтобы избежать неприятных и затруднительных объяснений. Но затем ему показалось, что воздушные корабли поднялись, как будто желая взглянуть на него, и корзина его стукнулась о землю. Он полетел вниз головой...

Когда Берт очнулся, он был уже знаменит. Он услышал голос, кричавший:

-- Да, да! Это Беттеридж, герр Беттеридж! Он самый!

Берт лежал на маленькой зеленой лужайке, возле одной из главных дорог воздухоплавательного парка. Перед ним расстилалась громадная, уходившая вдаль перспектива воздушных кораблей. На тупом носу каждого из них красовался черный орел. По другой стороне дороги тянулся ряд газовых генераторов, а везде в промежутках по земле были раскинуты резиновые рукава. Тут же, поблизости, находился и съежившийся шар Берта. Корзина этого шара казалась необыкновенно миниатюрной, сломанной игрушкой в сравнении с гигантским корпусом возвышавшегося поблизости воздушного корабля. Этот корабль поднимаясь, как скала, заслонял проход, находившийся между ним и другими кораблями.

Берт догадался, что это по-немецки, потому что публика издавала мяукающие и придушенные звуки как котята. Только одну фразу повторяли они постоянно, и Берт мог разобрать в ней имя Беттериджа.

"Черт возьми! - подумал Берт. - Они узнали".

-- Хорошо! - сказал кто-то, и затем последовала быстрая речь по-немецки.

Возле себя Берт заметил полевой телефон; высокий офицер в голубом мундире что-то говорил про него в телефонную трубку. Другой офицер стоял рядом и держал в руках портфель с чертежами и фотографиями. И все вокруг смотрели на Берта.

-- Вы говорите по-немецки, герр Буттерайдж? - спросил его один из офицеров на ломаном английском языке.

Берт решил лучше прикинуться оглушенным от падения. Это ему удалось.

-- Где я? - спросил он.

Кругом слышался несмолкаемый говор. Несколько раз упоминали о "принце". Где-то далеко прозвучал рог, подхваченный другим горнистом, находившимся неподалеку.

Все пришло в волнение. С грохотом промчался вагон однорельсовой дороги. Телефон трещал не переставая, и высокий офицер, видимо, о чем-то горячо спорил. Наконец, он подошел к группе, окружавшей Берта, и Берт расслышал немецкое слово "принести с собой".

Истощенный человек, с очень серьезным лицом и белыми усами, обратился к Берту на ломаном английском языке.

-- Герр Буттерайдж, - сказал он, - мы должны отправиться.

Но Берт повторил:

-- Где я?

Кто-то схватил его за плечо и спросил:

-- Вы - герр Буттерайдж?

-- Герр Буттерайдж, мы должны отправляться, - повторил господин с белыми усами.

Офицер, говоривший по телефону, все еще бубнил свою фразу относительно "принца" и слова: "принести с собой".

Человек с белыми усами на мгновение призадумался, потом его как будто осенила какая-то мысль. Он стал громко отдавать какие-то приказания. Послышались вопросы и доктор, стоявший около Берта, ответил несколько раз: "Да, да!", а потом что-то сказал про "голову".

Затем, он торопливо поднял сопротивляющегося Берта с земли. Тотчас же два огромных солдата, в серых куртках, подошли к Берту и поддержали его.

-- Алло! - произнес Берт с изумлением. - Что же это такое?

-- Куда? - спросил Берт, но не получил ответа.

-- Возьмите их руками за шею... понимаете? За шею, - говорил доктор.

-- Да... Но куда? - повторил Берт.

-- Держитесь крепче!

Прежде чем Берт успел произнести еще хоть одно слово, два дюжих солдата подхватили его и понесли. Они взялись за руки, устроив таким образом сиденье для Берта, посадили его, а его руки положили себе на плечи. Раздалась команда: "Вперед!" Кто-то бежал впереди с портфелем в руке. Солдаты быстро понесли Берта по широкой дороге между газовыми генераторами и воздушными кораблями. Они несли, в общем, довольно осторожно и только два раза споткнулись о резиновые рукава генераторов, чуть не уронив свою ношу.

У Берта на голове была английская шапка Беттериджа, а на плечах его плащ. Он отвечал, когда его называли Беттериджем. Сандалии беспомощно шлепали у него на ногах. Все куда-то страшно торопились. Он смотрел, бесконечно удивляясь и не понимая, что происходит вокруг...

Систематический порядок, множество солдат, аккуратно стоженные груды материалов и бесчисленные линии однорельсовой дороги, а также гигантские кузова воздушных кораблей, - все это напоминало ему доки в Вульвиче, где он был очень давно - еще мальчиком. Но тут отражалась вся мощь современной науки, создавшей этот гигантский парк. Странное впечатление производил также электрический свет, исходивший откуда-то снизу, от самой земли. В сгустившихся сумерках все тени отбрасывались вверх, и Берт видел свою громадную смешную тень и тени солдат, несших его на руках. Тени сливались вместе, принимая вид фантастического гигантского чудовища, на коротких ногах, с огромным горбом, двигавшегося вдоль цепи воздушных кораблей. Освещение было устроено внизу, чтобы избежать установки столбов и стоек, которые могли бы помешать подъему воздушных кораблей.

Темнота сгущалась. Вечер был тихий, небо безоблачное. Все предметы, вследствие освещения снизу, бросали громадные тени, уходившие вверх и расплывавшиеся в неопределенные, полупрозрачные массы. Внутри кузовов кораблей горели лампочки, сверкая точно звезды сквозь облака. Все носило странный, удивительно призрачный характер. Названия кораблей были нанесены черными буквами на белом поле, по бокам корпуса, а на носу простирал свои крылья в темноте имперский орел. Раздавались звуки горна, мимо пробегали с шумом вагоны однорельсовой дороги, набитые солдатами. Каюты, устроенные внизу передней части воздушных кораблей, были освещены, и через открытые двери можно было видеть обложенные подушками проходы. Иногда раздавался чей-то голос, отдававший приказания невидимым рабочим.

Берта пронесли мимо часовых по ступеням, затем по длинному, узкому проходу, мимо сваленного в беспорядке багажа и, наконец, опустили на пол в дверях обширной каюты. Берт на глаз определил, что пол комнаты - около одного квадратного метра, а высота - более двух с половиной метров. Каюта была обита красными подушками и отделана алюминием.

Высокий молодой человек, с птичьей физиономией, маленькой головой, длинными ногами и бесцветными волосами, стоял в каюте, держа в руках разные принадлежности туалета, и что-то ворчал про "бога", про "громы небесные" и про "дурака Буттерайджа". Должно быть, это был прежний обитатель каюты, которого теперь выселяли оттуда.

Когда он исчез, Берта опустили на койку в углу каюты и подложили ему под голову подушку. Дверь закрылась, и он остался один. Все почему-то торопились выйти.

"Черт возьми! - подумал он. - Что же будет дальше?"

Он внимательно осмотрел каюту.

-- Как быть? - проговорил Берт. - Должен ли я поддерживать их заблуждение или нет? Гм... комната не похожа на тюрьму, не похожа и на больницу...

Тут он вспомнил о своих сандалиях и капризно сбросил их:

-- На черта мне эти сандалии! Они мне все портят!..

3

Вдруг дверь открылась и в каюту вошел плотный молодой человек в военной форме. Он принес портфель Беттериджа, мешок и маленькое зеркальце для бритья. У него было открытое лицо и рыжевато-белокурые волосы.

-- Так значит вы - Беттеридж? - сказал он, безукоризненно выговаривая английские слова. Опустив на пол скудный багаж Берта, он прибавил: - Мы должны были тронуться в путь через полчаса. Вы попали вовремя.

Он с любопытством разглядывал Берта и на мгновение его взгляд остановился на сандалиях.

но ваше прибытие он считает счастливым предзнаменованием. Милость неба! Алло!

Он вдруг остановился и начал прислушиваться.

Снаружи доносился топот ног, звуки отдаленного горна, которому вторили горнисты уже вблизи. Слышны были громкие человеческие голоса, отрывисто и резко говорившие о каких-то важных вещах. Им отвечали откуда-то издали. Раздался звук колокола, и по коридору послышались шаги.

Затем наступила жуткая тишина, и как бы зажурчала и заплескалась вода.

Молодой человек слушал, подняв брови. Он размышлял несколько мгновений, потом бросился вон из комнаты. Тотчас же последовал сильный толчок, сопровождавшийся целой гаммой разнообразных звуков и криками "ура".

Молодой человек появился снова.

-- Они выпускают воду из маленького шара, - сказал он.

-- Какую воду?

-- Которая удерживала нас на земле. Ловкая штука, а?

Берт с удивлением взглянул на него.

-- В самом деле, вы, кажется, ничего не понимаете? - воскликнул молодой человек.

Берт почувствовал, что его койка слегка дрогнула.

-- Это машина, - сказал молодой человек ободряющим тоном. - Теперь уже недолго.

Он опять начал прислушиваться. Каюта закачалась.

-- Ага! - воскликнул он радостно. - Мы поднимаемся!..

-- Поднимаемся? Куда? - спросил Берт, привстав с койки.

Но молодой человек уже выбежал из комнаты. В проходе раздавалась громкая немецкая речь и другие звуки, странно действовавшие на нервы Берта.

Молодой человек вошел снова.

-- Мы поднялись уже достаточно высоко...

-- Куда мы поднимаемся? - вскричал Берт. - Я хочу, чтобы вы выражались яснее. Слышите! Где я нахожусь? Я ничего не понимаю!..

-- Нет. Меня оглушило падение, и я ничего не могу сообразить. Где мы находимся? И куда мы поднимаемся?

-- Вы не знаете, где вы находитесь и что это такое?

-- Конечно, не знаю. Отчего эта качка и весь этот шум?

-- Нет! Каков шутник! А! Вы ничего не знаете? Не знаете, что мы отправляемся в Америку? Не поняли этого? Вы как раз застали нас в самый момент выступления. И теперь вы находитесь на старом "Фазерлэнде", на флагманском судне принца... Вы, таким образом, ничего не пропустите. Что бы ни случилось, вы можете быть уверены, что "Фазерлэнд" не останется позади...

-- Мы... в Америку?..

-- Конечно.

-- На воздушном корабле?

-- А то как же!

-- Чтобы я отправился в Америку на воздушном корабле! И сейчас же после воздушного шара? Нет, слуга покорный! Говорю вам, я не хочу! Я хочу гулять на собственных ногах. Пустите меня! Я не знал.

Он бросился к двери. Но молодой человек жестом удержал Берта и, дернув за ремень, раздвинул панель: под мягкой обивкой открылось окно.

-- Смотрите! - произнес он.

Они встали рядом и заглянули в окно.

-- Вот так штука! - сказал Берт. - И в самом деле, мы поднимаемся!

-- Да поднимаемся... и очень быстро! - радостно заметил молодой человек.

Воздушный корабль поднимался очень ровно, медленно двигаясь над воздухоплавательным парком. Геометрически правильные очертания парка были намечены в темноте пунктиром ярких электрических огней. Черная дыра в длинном ряду серых округлых кузовов воздушных кораблей указывала то место, откуда поднялся "Фазерлэнд". Рядом с этой дырой виднелось другое чудовище, которое тоже медленно поднималось, освобожденное от связей и кабелей. Когда корабль поднялся на определенное расстояние, за ним последовал третий, потом четвертый.

-- Видите, мистер Беттеридж, теперь уже поздно, - заметил молодой человек Берту. - Мы поднялись. Я понимаю, для вас это было неожиданностью. Но что же делать? Принц велел вас взять с собой...

-- Слушайте! - воскликнул Берт. - У меня, в самом деле, голова кружится. Что это за штука? Куда мы отправляемся?

Молодой человек постарался объяснить Берту:

-- Это флагманский корабль, - сказал он, - корабль принца Карла-Альберта. Германский воздушный флот отправляется в Америку, чтобы проучить это зазнавшееся государство. Нас тревожило только ваше изобретение. И вот теперь вы сами явились сюда!

-- Лейтенант воздухоплавательного экипажа, Курт, к вашим услугам. Моя мать была англичанка. Ходил в школу в Англии. Потом был стипендиатом Родса. И все-таки я - немец. Теперь прикомандирован принцем, чтобы заботиться о вас. Вы были ошеломлены падением. Но теперь опять все хорошо. У вас купят вашу машину и все остальное. Пока устраивайтесь здесь и не тревожьтесь. Полагаю, вы скоро свыкнитесь со своим новым положением...

4

Сидя на койке, Берт старался собраться с мыслями, а лейтенант Курт говорил ему о воздушном корабле. Курт был очень тактичный и любезный молодой человек.

-- Смею думать, - сказал он, - что все это для вас новость. Это не такая машина, как ваша. Правда, каюты здесь недурны?

Он прошелся по маленькой комнате, объясняя Берту ее устройство.

только для питья. Ни ванн, ничего, пока мы не прилетим в Америку и не спустимся на землю. Обтирайтесь губкой. А для бритья получите кружку горячей воды. Больше ничего. В ящике под вами вы найдете шерстяные одеяла и простыни. Вам они понадобятся. Говорят, будет холодно. Я не знаю; никогда еще не поднимался так высоко. Три четверти людей из нашего экипажа тоже никогда не бывали так высоко... А вот складной стул и столик, - тут, за дверью. Не правда ли, удобно? А?

Он взял стул и на одном пальце приподнял его.

-- Очень легок! А? Сделан из алюминия с примесью магнезия, внутри пустота. Вот эти подушки - все наполнены водородным газом. Хитрая штука, а? Весь корабль так устроен. И никого, за исключением принца, да еще одного или двух офицеров, кто бы превышал определенный вес - около 55 килограммов. В работе никто, знаете ли, не сравнится с принцем. Завтра все решится. Я просто горю от нетерпения.

Взглянув внимательно на Берта, Курт прибавил:

-- А ведь вы выглядите молодым. Я всегда представлял вас стариком, с большой бородой, с наружностью философа... Не понимаю, отчего это умных людей всегда воображаешь себе стариками! Я, например, всегда так думал...

-- Это длинная история, - сказал Берт и отрывисто прибавил: - Послушайте, не можете ли вы одолжить мне туфли или ботинки, или что-нибудь в этом роде? Я видеть не могу эти сандалии. Они никуда не годятся, я взял их у друга...

-- О, конечно! - воскликнул Курт и на минуту вышел из комнаты.

Он вернулся с ворохом обуви. Тут были легкие бальные туфли и туфли для купания, и пара ярких пунцовых туфель, с вышитыми на них золотыми цветами. Однако на эти последние Курт посмотрел не без сожаления.

-- Я даже не надевал их ни разу... Просто захватил с собой... впопыхах. Это мне вышили в Оксфорде... Приятельница... - прибавил он с конфиденциальной улыбкой. - Но вы все же возьмите их.

-- Каково! - заметил лейтенант. - Вот мы тут с вами выбираем ботинки, а внизу, под нами, развертывается гигантская панорама мира. Разве это не забавно? А взгляните-ка сюда!..

Берт вместе с ним выглянул в окошко маленькой красной, отделанной серебристым алюминием каюты. Внизу, на земле, все было черно, и нельзя было различить отдельных очертаний, только неизвестное озеро слегка выделялось на общем темном фоне. Других воздушных кораблей в темноте тоже не было видно.

-- Посмотрим снаружи, - сказал лейтенант. - Пойдемте. Тут есть маленькая галерея...

Он провел Берта по длинному коридору, освещенному лишь одной электрической лампочкой, мимо нескольких надписей на немецком языке и вышел на открытый балкон. Легкая лестница вела вниз на галерею, сделанную из металлической решетки и повисшую над пустотой. Берт, медленно и осторожно ступая по лестнице, спустился вслед за Куртом на галерею. Отсюда можно было наблюдать чудное зрелище: ночной полет первого воздушного флота. Воздушные корабли летели сомкнутым строем в виде клина; "Фазерлэнд" был выше и впереди всех. Хвост этой удивительной процессии уходил далеко в небеса. Огромные темные воздушные корабли, своим видом напоминавшие рыб и почти не освещенные, быстро перемещались правильными, длинными, волнообразными движениями. Стук машин был отчетливо слышен. Они летели на высоте полутора или двух километров, постепенно поднимаясь выше. Внизу, на земле, все было тихо, и только иногда темнота освещалась пламенем доменных печей, или же появлялись огоньки освещенных улиц больших городов...

Некоторое время они молча наблюдали ландшафт внизу.

-- Должно быть, интересно изобретать разные вещи, - произнес вдруг лейтенант Курт. - Скажите, как это вам впервые пришло в голову изобрести такую машину?

-- Это плод долгих раздумий, - отвечал Берт после небольшой паузы.

-- У нас горят нетерпением узнать все относительно вас. Думали, что англичане уже приобрели ваше изобретение. Ведь они добивались его?

-- Мне кажется, необыкновенно трудно изобретать! Я бы, кажется, никогда не изобрел ничего...

Оба замолчали, углубившись в свои мысли и в созерцание темневшего внизу мира. Звук гонга, созывавшего к позднему обеду, прервал их размышления. Берт вдруг встревожился.

-- Разве не надо переодеваться к обеду? - спросил он. - Видите ли, я всегда был слишком поглощен наукой и плохо знаком со светскими обычаями...

-- Будьте спокойны, - сказал Курт. - Тут никто не имеет другого платья, кроме того, которое на нем. Мы ведь путешествуем без багажа. Быть может, вы снимете пальто? В конце каждой комнаты имеется электрический радиатор для обогревания...

"Александра Великого", знаменитого принца Карла-Альберта, героя всего земного шара. Это был красивый белокурый человек, с плоским носом и глубоко сидящим глазами. Усы его были закручены вверх, длинные руки очень белы. Он сидел на высоком кресле, под германским императорским флагом и черным орлом, широко распростершим крылья. Он как будто восседал на троне, и Берта поразило то, что когда принц ел, то смотрел через головы присутствовавших, как человек, который видит что-то, невидимое остальным. Двадцать офицеров различного ранга теснились вокруг стола. Все, видимо, сгорали нетерпением увидеть прославленного Беттериджа, и когда появился Берт, они не смогли скрыть своего изумления. Принц с важностью кивнул ему головой, на что Берт, по счастливому вдохновению, ответил низким поклоном.

Возле принца находился смуглый, сморщенный человек в серебряных очках, с пушистыми грязновато-серого цвета бакенбардами. Этот человек разглядывал Берта с особенным вниманием, которое очень смущало Берта. Исполнив какие-то, непонятные для Берта, церемонии, собравшиеся уселись за стол. На другом конце стола сидел офицер с птичьей физиономией, который вынужден был уступить Берту свою каюту. Он также смотрел на Берта с недоброжелательным вниманием и что-то шептал своему соседу.

Два солдата прислуживали за столом. Обед был скромный: суп, свежая баранина и сыр.

Говорили очень мало.

Вообще, за обедом преобладало торжественное настроение. Отчасти сказывались все волнения и напряженная работа перед началом похода, отчасти это зависело от осознания необычайной важности положения и риска всего предприятия. Принц тоже погрузился в размышления. Он встал, чтобы предложить тост за императора, и все крикнули: "Hoch" [Hoch (нем.) - да здравствует, ура!], как прихожане в церкви, повторяющие припев. Курить не позволялось, но некоторые из офицеров вышли на галерею, чтобы пожевать табак. Вообще, всякий огонь был опасен среди массы взрывчатых веществ на воздушном корабле.

Курту на головную боль; по крутой лестнице прошел с маленькой висячей галереи внутрь воздушного корабля в свою каюту и, точно ища убежища, кинулся в постель...

5

Берт спал неспокойно: его преследовали страшные сны. Большей частью он видел себя в бесконечном коридоре воздушного корабля, с бесчисленным множеством подъемных дверей или среди сквозного переплета, образующего каркас корабля, и безумный, непонятный ужас охватывал его...

-- Ох! - воскликнул он, проснувшись. В эту ночь он уже седьмой раз летел вниз головой через бесконечное пространство.

Берт сел на койке в темноте и начал растирать колени. Движения воздушного корабля были далеко не такими плавными, как движения воздушного шара. Берт чувствовал - вот корабль идет вверх-вверх-вверх, потом вниз-вниз-вниз, потом стук и дрожь корпуса машины.

Воспоминания нахлынули на Берта, когда он сидел в темноте, и все чаще всплывал тревожный вопрос: что-то будет завтра? Завтра, как сообщил Курт, секретарь принца, граф фон Винтерфельд, придет к Берту, чтобы поговорить с ним насчет летательной машины, а затем Берту будет дана аудиенция у принца. Берту надо будет укрепить мнение, что он - Беттеридж, и продать его изобретение. А если они выведут его на чистую воду?.. Он увидел перед собой призрак взбешенного Беттериджа... Предположим, что потом он сознается, скажет, что это было недоразумение! Он начал обдумывать план действий. Как продать этот секрет и обойти Беттериджа? Какую сумму назначить? Берт решил, что двадцать тысяч фунтов стерлингов будет подходящей ценой.

"Где я был в это время прошлой ночью?" - старался вспомнить он, восстанавливая в памяти все подробности. Да, он был в облаках, на воздушном шаре Беттериджа. Он вспомнил, как опустился сквозь облака и в холодном сумеречном свете увидел внизу море, совсем близко.

Все это представлялось ему теперь точно в кошмарном сне. А всего лишь за ночь перед этим они с Граббом искали дешевый ночлег в Литтлстоне, в Кенте... Как все это далеко теперь! Казалось, минули годы... В первый раз он живо представил себе своего товарища, "дервиша пустыни", которого он покинул в песках Даймчерча с двумя велосипедами, выкрашенными в ярко-красный цвет.

"Ну, без меня-то он не сумеет давать представления - подумал Берт. - А ведь касса наша осталась у него в кармане!" - вспомнил он.

Накануне перед тем был праздник, и они сидели вдвоем и обсуждали свое трубадурское предприятие, составляя программу, репетируя куплеты. А за день до этого была Троица.

Ему почудился глухой звук от хлопанья подушкой по горящему мотоциклу. Вспомнил он также и чувство бессилия, которое овладело им, когда пламя вспыхнуло вновь, несмотря на все старания потушить его. Но среди всех этих грустных воспоминаний ярко выделялся один светлый образ - образ молодой девушки, крикнувшей ему на прощание: "Я ведь завтра увижу вас, Берт?"

Все, связанное с Эдной, приурочивалось теперь именно к этому моменту, именно к этим ее словам. Понемногу, однако, Берт впал в блаженное состояние, которое выразилось, наконец, в решении: "Я женюсь на ней, если только она этого захочет..." И тут же у него в мозгу молнией пронеслась мысль, что, если он продаст секрет Беттериджа, его брак с Эдной может осуществиться. В самом деле, ведь он может получить двадцать тысяч фунтов! Такие суммы выплачивались за изобретения... Он мог бы купить дом с садом, мог бы одеться по самой последней моде, приобрести мотор, путешествовать и вообще пользоваться вместе с Эдной всеми удовольствиями культурной жизни. Конечно, все это сопряжено с риском для него. "Беттеридж, наверное, не оставит меня в покое", - подумал Берт, и им опять овладело уныние.

В данный момент он был еще в самом начале своих похождений. Ему надо выдать документы и получить деньги из кассы. Но прежде, чем это будет... Ведь до возвращения домой еще далеко. Он летит в Америку и будет там сражаться. Положим, вряд ли придется много сражаться. Но если вдруг какой-нибудь снаряд угодит в бок "Фазерлэнда"?

"Не составить ли мне завещание?" - мелькнуло в мозгу Берта, и он снова улегся на койку, чтобы хорошенько поразмыслить об этом. Конечно, он составит завещание в пользу Эдны - он уже решил, что получит свои двадцать тысяч. Но когда он занялся распределением небольших сумм в пользу других лиц, то мысли его стали путаться, и завещание приняло необыкновенно причудливую форму. Он снова проснулся от неприятного ощущения падения в пространстве. Уже восьмой раз в течение одной ночи!

"Это полет так действует на мои нервы!" - подумал Берт. Он ясно ощущал волнообразное движение судна: сперва спуск вниз-вниз-вниз, потом подъем вверх-вверх-вверх, и все время непрерывное "тук-тук-тук" машины!..

Берт встал, закутался в одеяло и пальто Беттериджа - было холодно - и стал смотреть в окно на облака, сквозь которые уже пробивался сероватый рассвет. Потом он зажег электричество, закрыл дверь на засов и, присев к столу, вытащил свой нагрудник. Достав оттуда планы, он разгладил их рукой и принялся внимательно рассматривать; затем вынул из портфеля другие чертежи. Двадцать тысяч фунтов! Надо только умело действовать. Во всяком случае стоило попробовать.

Берт открыл указанный Куртом ящик, где хранились письменные принадлежности.

Берт Смоллуэйс был вовсе не дурак и в некотором отношении он получил даже неплохое образование. В школе он научился немного чертить, вычислять и разбираться в чертежах. Если его учение на этом кончилось, и он вынужден был бороться за свое существование в атмосфере всевозможных рискованных предприятий и реклам, то это в конце концов была не его вина. Он стал таким, каким сделала его среда. Но из этого еще нельзя сделать заключение, что Берт был абсолютно неспособен понять идею летательной машины Беттериджа. Она показалась ему сначала очень запутанной, но потом знания, которые он приобрел в школе, и опыт, приобретенный в мастерской Грабба, помогли Берту разобраться, хотя изобретатель, кто бы он ни был, по-видимому, боялся целиком раскрыть свои намерения. Берт долго сидел над чертежами, очень недурно скопировал их, сделал рисунки и заметки - и задумался. Наконец он встал и, тяжело вздохнув, засунул чертежи в нагрудник, а нагрудник - во внутренний карман куртки; копии чертежей Берт очень аккуратно поместил на место оригиналов. В сущности, у него не было никакого определенного плана, когда он проделал все это, просто ему была неприятна мысль о том, что придется расстаться с этим изобретением. Он еще долго сидел, задумавшись и вздыхая. Наконец он погасил электричество и решил снова лечь и попробовать заснуть...

6

Граф фон Винтерфельд тоже плохо спал в эту ночь.

Винтерфельд явился к Беттериджу, когда тот находился еще в постели. Каюта была освещена солнечными лучами, отраженными снизу, от поверхности Северного моря. Берт попивал кофе, принесенный ему солдатом. Винтерфельд пришел с портфелем под мышкой, в больших серебряных очках, солнце ярко освещало его седую голову, и вид у него был почти добродушный. Он говорил по-английски бегло, но с очень сильным немецким акцентом, особенно, когда дело доходило до букв "би" и "ти-эйч"; он все сбивался на букву "з", а Берта называл "Путтерайдж". Любезно поклонившись, он взял складной стул и столик, спрятанные за дверью, поставил стол между собой и Бертом и, слегка откашлявшись, раскрыл портфель. Затем, облокотившись локтями на стол, приложил пальцы к губам и сказал, бросив на Берта взгляд, приведший того в замешательство.

-- Вы явились к нам, герр Путтерайдж, помимо вашей воли.

-- Откуда вы это знаете? - спросил изумленный Берт после некоторой паузы.

-- Я вижу по картам, найденным в вашей корзине. Это карта Англии. И по провизии, найденной там. Это все взято для пикника. Также и веревки у вас были запутаны. Вы тянули, но без толку. Вы не могли более управлять шаром. И другая сила, более могучая, нежели ваша, принесла вас к нам. Не так ли?

-- Хорошо, - продолжал Винтерфельд, - а где же дама?

-- Это еще что? Какая дама?

-- Вы поднялись вместе с дамой. Это ясно. Вы устроили на воздушном шаре пикник. Человек с вашим темпераментом, конечно, должен был взять с сопой даму. Но ее не было с вами, когда вы опустились в Дорнгофе. Нет! Осталась только ее жакетка... Конечно, это ваше дело. Но мне было бы очень интересно знать...

-- Откуда вы все это узнали? - спросил Берт.

Это, впрочем, и не входит в мои инструкции. Быть может, вы это сделали ради забавы. Официально мы игнорируем эти подробности. Дамы приходят и уходят... Я понимаю это. Я ведь тоже светский человек. Видел я также очень умных людей, которые носили зандалии и даже держались вегетарианских привычек. Я знал людей - во всяком случае, я знал химиков, - которые не курили... По всей вероятности, вы где-нибудь спустили свою даму. Хорошо! А теперь перейдем к делу. Высшая сила, - сказал он торжественным тоном, и глаза его, смотревшие сквозь увеличительные стекла очков, еще более расширились - высшая сила доставила вас и ваш секрет прямо к нам. Так! Да будет воля всевышнего! - он на мгновение склонил голову. - Тут судьба Германии и моего принца, - продолжал он. - Я понимаю, что вы всегда носите с собой этот секрет. Вы поитесь грабителей и шпионов. И таким образом, этот секрет попал вместе с вами в наши руки. Мистер Путтерайдж, Германия заплатит вам за него!

-- Да?

-- Да, - сказал секретарь принца и сурово взглянул на сандалии Берта, брошенные в угол около ящика.

Он встал и начал рассматривать какие-то записи. Берт с напряженным вниманием и страхом следил за ним.

-- Германия, - я уполномочен объявить вам это, - всегда хотела купить ваш секрет. Мы даже очень хотели приобрести его, страстно желали скорее купить его. И только опасение, что вы в данном случае из патриотических побуждений действуете наперекор пританскому военному министерству, заставило нас поступать осторожно и сдержанно в переговорах с вами через посредников. Но мы нисколько не колебались в принятии ваших условий, и мне поручено заявить вам, что мы зогласны уплатить вам сто тысяч фунтов, которые вы спрашиваете.

-- Что вы сказали?

-- В голову кольнуло, - ответил Берт, подняв руки к своей забинтованной голове.

-- А!.. Итак, мне поручено заявить вам, что во всей истории этой плагородной и несправедливо обвиненной леди, которую вы так мужественно защищали против пританского лицемерия и черствости, все рыцарство Германии пезусловно находится на ее стороне.

-- Леди? - робко спросил Берт. Но тут он вспомнил любовную историю Беттериджа. "Неужели этот старик прочел любовные письма? Если так, то ведь он должен считать его страстно влюбленным в эту леди!"

Он запнулся. Секретарь смотрел на него во все глаза, и Берту эта неловкая минута показалась бесконечной.

-- Очень хорошо, - сказал после паузы Винтерфельд. - Леди - это ваше дело, я только выполнил свою инструкцию. И титул барона вы тоже можете получить, герр Путтерайдж. Это все можно...

Он снова уставился глазами в стол и, помолчав немного, прибавил:

-- Я должен сказать вам, сэр, что вы явились к нам как раз в замый момент кризиса в мировой политике. Я не вижу теперь никакой опасности в изложении вам наших планов. Прежде чем вы покинете это зудно, наши планы уже станут известны всему миру. Война, пыть может, уже объявлена в данную минуту. Мы отправимся в Америку. Наш воздушный флот опустится на Зоединенные Штаты. Эта страна зовершенно не подготовлена к войне, зовершенно! Американцы всегда полагались на Атлантический океан. А их флот? Мы изпрали известный пункт, - это тайна наших командиров, - и, захватив его, устроим там пазу, своего рода внутренний Гибралтар. Это пудет - с чем бы сравнить это? - да, это пудет орлиное гнездо. Там пудет стоянка нашего воздушного флота. Там пудет производиться ремонт кораблей, и оттуда они пудут спускаться в Зоединенные Штаты, наводить ужас на города и население, подчинят Вашингтон своей власти, заставят принять наши условия. Вы слушаете то, что я вам говорю?

-- Мы, конечно, могли бы всего этого достигнуть, пользуясь лишь нашими воздушными кораблями и летающими драконами, но приобретение вашей машины дополняет наш проект. Мы не только получаем более усовершенствованную летательную машину, но испавляемся от всякой тревоги относительно Великопритании. Без вас, сэр, Великопритания, - страна, которую вы так люпили и которая так дурно вам отплатила, страна фарисеев и рептилий, - не в зостоянии пудет сделать ничего, ни-че-го!.. Вы видите, я с вами беседую вполне откровенно. Прекрасно! Мне поручено заявить вам, что Германия все это признает и что она желает иметь вас в своем распоряжении. Мы приглашаем вас на пост главного инженера нашего воздушного флота. Мы хотим, чтобы вы построили целый рой таких летающих шмелей, которые и пудут находиться под вашим руководством. Вы пудете управлять этой зилой. Вы нам нужны именно в Америке, где мы хотим устроить станцию. Поэтому мы, без всякого колебания и оговорок, заглашаемся на все ваши условия, поставленные вами неделю назад: сто тысяч фунтов наличными деньгами, жалование три тысячи фунтов в год, пензию в тысячу фунтов и титул барона, как вы этого желали. Вот и все мои инструкции...

Закончив свою речь, граф уставился в лицо Берта. Берт старался подавить свое волнение и сохранить спокойствие и хладнокровие. Теперь наступил момент осуществления той схемы, которую он обдумывал ночью.

Винтерфельд с удвоенным вниманием рассматривал воротник Берта и лишь один раз мимоходом взглянул на сандалии - и опять на Берта.

-- Надо подумать, - сказал Берт, чувствуя себя неловко под упорным взглядом графа. Наконец, собравшись с духом, он проговорил решительно: - Видите ли, у меня в руках секрет. Не так ли?

-- Но, отдавая его вам, я не хочу, чтобы упоминалось имя Беттериджа.

-- Из деликатности?

-- Вы угадали. Вы покупаете секрет, я продаю его вам, и все...

Берт чувствовал, что робеет под упорным взглядом графа, не спускавшего с него глаз.

-- Да, - подтвердил Берт, все более и более смущаясь. - Я назовусь другим именем, ну, скажем, Смоллуэйсом... Баронского титула мне не нужно. Я раздумал... Деньги, сто тысяч фунтов, я прошу распределить следующим образом: тридцать тысяч должны быть внесены в отделение Лондонского банка в Бен-Хилле, в Кенте, и выплачены мне непосредственно за передачу чертежей; двадцать тысяч должны быть положены в Английский банк, а остальные разделены пополам между каким-нибудь хорошим французским банком и Германским национальным банком. Но я не хочу, чтобы они были внесены на имя Беттериджа. Я предлагаю положить их на имя Альберта Питера Смоллуэйса. Это мой псевдоним. Это одно условие...

-- Далее! - сказал секретарь.

-- Затем другое условие: вы не делаете никаких расследований относительно документов. Я имею в виду то, что делают английские джентльмены, когда продают или предоставляют вам выгружать товар. Вам нет надобности знать, откуда я взял этот товар! Я нахожусь здесь, отдаю вам свой товар - и дело кончено. Видите ли, могут оказаться люди, которые будут иметь дерзость говорить, что это не мое изобретение. Ну, вы знаете, что это не так. Хорошо! Но я не хочу никаких расспросов. Я хочу, чтобы была заключена окончательная сделка, просто и верно, и больше ничего. Понимаете?

В ответ на его слова последовало глубокое молчание. Винтерфельд вздохнул, откинулся на спинку стула и, достав зубочистку, принялся задумчиво ковырять в зубах.

-- Альберт Питер Смоллуэйс, - робко проговорил Берт.

Секретарь довольно долго записывал его, испытывая некоторое затруднение вследствие различного произношения букв английского и немецкого алфавита. Наконец он справился с этими трудностями, и тогда, снова откинувшись на спинку стула, взглянул в упор на Берта и сказал:

-- А теперь, мистер Шмолльвэйс, расскажите мне, как вы завладели воздушным шаром мистера Путтерайджа...

7

Когда, наконец, граф фон Винтерфельд ушел, он оставил Берта в самом подавленном настроении. Берт поведал ему всю свою историю.

и вопрос о чертежах был на время оставлен в стороне.

Винтерфельд пустился даже в различные предположения относительно прежних путешественников на этом воздушном шаре.

-- Полагаю, что эта леди не была "действительно" леди. Впрочем, это не наше дело. Это очень интересная и запавная история, - улыбнулся он. - Но я боюсь, что принц пудет недовлен. Он действовал со своей обычной решительностью. Он всегда действует с изумительной решительностью... Точно Наполеон! Как только ему донесли, что вы опустились в лагере Доригофа, он немедленно сказал: "Принесите его сюда, принесите его сюда! Это моя звезда!" Вы понимаете? Он пудет разочарован. Он ожидал, что вы - герр Путтерайдж, а вы - не герр Путтерайдж. Вы попробовали выдать себя за него, но неудачно. Его зуждения о людях всегда пывают очень верны и справедливы, и для людей пудет лучше, если они пудут зообразоваться с этими зуждениями. Озопенно теперь... В озопенности теперь...

Он снова приложил пальцы к губам и заговорил почти конфиденциальным тоном:

-- Пудет неловко. Я пробовал внушить зомнения принцу, но меня опровергли. Принц и слушать не хотел. На этой вызоте он всегда пывает в возпужденном зостоянии. Пыть может, он подумает, что его "звезда" подшутила над ним... или подумает, что я ломаю дурака...

-- Но чертежи-то у меня, - заметил Берт.

-- Это верно. Да. Но, видите ли, принц пыл заинтересован Путтерайджем преимущественно с романтической стороны. Герр Путтерайдж представлялся ему зовсем иным... Ах, он воопражал сепе его гораздо значительнее... Поюсь, что вы также не в зостоянии пыли бы удовлетворить его и в другом отношении - не могли бы управлять машинным отделом нашего воздушного парка, как он этого желал бы... Он рассчитывал... Затем, тут играет роль и престиж Путтерайджа... Хорошо! Мы посмотрим, что можно пудет сделать. Давайте чертежи!

Секретарь протянул руку. Сильная дрожь охватила Берта. Никогда, до конца своей жизни, он не мог с точностью сказать, заплакал ли он в самом деле в этот момент. Но в голосе его, несомненно, слышались слезы, когда он проговорил:

-- Что ж, я ничего даже не получу за них?

-- Вы ничего не заслуживаете.

-- Но я мог бы разорвать их.

-- Они вам не принадлежат.

-- Но ведь они и не ваши...

Берт, видимо, был готов на отчаянный поступок. Он крепко вцепился руками в пальто и воскликнул:

-- Ну, так вы не получите их! К черту!

-- Успокойтесь, - сказал ему секретарь, - выслушайте меня. Вы получите пятьсот фунтов. Я опешаю вам это. Я сделаю это для вас, но это все, что я могу сделать. Возьмите их от меня. Напишите название банка... Так! Я говорю вам, что с принцем шутки плохи! Не думаю, что ваша наружность удовлетворила его вчера вечером. Он хотел иметь Путтерайджа, а вы обманули его. Принц - я зовершенно не понимаю причины - находится теперь в странном зостоянии. Пыть может, так повлияло на него волнение при подъеме и этот великий полет в воздухе. Я зовсем не могу ручаться за него. Но если все пойдет хорошо, - я уж позабочусь об этом! - то вы получите пятьсот фунтов. Зогласны? Тогда давайте мне чертежи...

-- Старый мошенник! - воскликнул Берт, когда дверь захлопнулась. - Черт побери! Этакий негодяй!

-- Хорошую бы штуку я преподнес ему, если б изорвал чертежи! - сказал он, наконец, потирая пальцем переносицу. - Да! Я проиграл игру! Дернуло меня заговорить об анонимности... Ай! Ай! Поторопился, брат Берт! Чересчур стремительно! Ах, я просто готов убить себя! Такого свалял дурака!.. Впрочем, я бы все равно не смог провести это дело... и, в конце концов, пожалуй, не так уж плохо... - прибавил он. - Все-таки - пятьсот фунтов... Как-никак, ведь это не мой секрет... Пятьсот фунтов! Хотел бы я знать, сколько стоит обратный билет из Америки домой?

8

Вечером того же дня жалкий и дрожащий Берт Смоллуэйс предстал перед принцем Карлом-Альбертом.

Разбирательство дела происходило на немецком языке. Принц находился в своей каюте, в самом конце воздушного корабля. Каюта выглядела чудесно: стены были увешаны красивыми циновками; во всю стену простиралось окно, из которого можно было смотреть вперед. Принц сидел за складным столом, покрытым зеленым сукном. Рядом сидели Винтерфельд и еще два офицера. Перед ними лежали карты Америки, портфель, письма Беттериджа и еще какие-то бумаги. Берту не было предложено сесть, и он стоял во время допроса. Винтерфельд рассказал его историю, но Берт понял только слова: Путтерайдж и воздушный шар. Лицо принца все время сохраняло суровое, зловещее выражение. Другие офицеры осторожно наблюдали за ним, временами поглядывая на Берта. В их взорах, когда они смотрели на принца, выражалось и любопытство, и, вместе с тем, затаенная боязнь. Вдруг принцу, очевидно, пришла в голову какая-то мысль, и он принялся подробно рассматривать чертежи. Потом поднял голову и отрывисто спросил Берта по-английски:

-- Вы видели когда-нибудь, как эта штука летает?

-- Да, ваше королевское высочество, я видел это в Бен-Хилле, - сказал он.

Фон Винтерфельд что-то объяснил принцу.

-- Как быстро "это" двигается? - спросил принц.

-- Не могу сказать ваше королевское высочество. Но газеты, "Ежедневный курьер", например, писали, что со скоростью сто тридцать километров в час.

-- Может "это" висеть в воздухе?

-- Может повернуться в воздухе, словно оса, ваше королевское высочество...

-- Много лучше, не правда ли? - заметил принц Винтерфельду, и оба заговорили опять по-немецки.

Разбор чертежей кончился, офицеры взглянули на Берта. Один из них позвонил в колокольчик, пришел дежурный и унес портфель. После этого началось разбирательство дела Берта. Принц, по-видимому, был склонен поступить с ним очень строго. Но Винтерфельд возражал ему. Очевидно, он приводил какие-то теологические соображения в пользу Берта, так как Берт несколько раз расслышал слово "gott" [Gott (нем.) - бог]. Наконец, было принято окончательное решение, и Винтерфельду, видимо, было поручено объявить об этом Берту.

-- Систематического? Нет! - прервал его Берт. - Я...

Принц жестом велел ему замолчать.

--...И во власти его высочества поступить с вами как со шпионом, - продолжал Винтерфельд.

-- Как! Ведь я же явился, чтобы продать...

-- Но, принимая во внимание, что вы послужили орудием провидения, и через вас чертежи Путтерайджа попали в руки принца, вас пощадили! Да, вы пыли посланником не-пес... Поэтому вам позволяется оставаться на этом зудне, пока вами не распорядятся как-нибудь иначе... Вы понимаете?

-- Мы возьмем его с собой как балласт, - прибавил принц грозно, бросив при этом суровый взгляд на Берта.

-- Вы отправитесь с нами как "балласт", понимаете? - повторил ему Винтерфельд.

Берт раскрыл было рот, чтобы спросить насчет пятисот фунтов, но вовремя спохватился и благоразумно промолчал. Ему показалось, что он заметил одобрение во взгляде Винтерфельда, который слегка кивнул ему головой.

Берт вылетел точно лист, уносимый бурей.

9

После своего разговора с Винтерфельдом и прежде чем попасть к принцу на допрос, Берт все-таки ухитрился осмотреть "Фазерлэнд".

Этот осмотр чрезвычайно заинтересовал Берта, несмотря на то, что он был очень встревожен своей беседой с графом.

Курт, как и большинство членов экипажа германского воздушного флота, до назначения на воздушный корабль не имел никакого понятия о воздухоплавании. Но он был в восхищении от этого назначения и с чисто мальчишеской горячностью предложил Берту осмотреть корабль во всех подробностях. Его приводила в восторг мысль о том, какое мощное орудие находится теперь в руках Германии! Он заставлял Берта обращать особое внимание на необычайную легкость всех предметов на корабле, на применение всевозможных алюминиевых трубок, на эластичные подушки, наполненные сжатым водородом. Переборки между каютами также представляли резервуары с водородом, покрытые сверху тонкой искусственной кожей. Посуда из легкого фарфора без глазури была почти невесома. Там, где требовалась прочность, пускался в ход шарлоттенбургский сплав, или так называемая германская сталь, которая считалась самым прочным и упругим металлом в мире.

был расположены в два яруса, а над ними помещались замечательные маленькие башенки из белого металла, с огромными окнами и двойными, непроницаемыми для воздуха дверями; эти двери вели в огромную полость корабля, где находились газовые камеры.

Берта поразило внутреннее устройство корабля. До сих пор он не мог представить себе воздушного корабля иначе, как в виде большого мешка, наполненного газом. А теперь он видел над собой как бы спинной хребет аппарата и громадные ребра по бокам.

-- Точно нервные волокна и кровеносные сосуды, - сказал Курт, который немного занимался биологией.

-- Пожалуй, - согласился Берт, не имевший, однако, ни малейшего понятия о том, что означают эти слова.

Для сигнализации другим кораблям, в том случае если что-нибудь произойдет, были устроены наверху специальные электрические лампочки. Через газовые камеры шли лестницы.

Лейтенант открыл шкафчик и показал Берту полный костюм, сделанный из шелка, пропитанного маслом. Резервуар для сжатого воздуха и шлем были сделаны из алюминия или какого-то другого легкого металла.

-- Мы можем проходить по внутренней сети, - объяснил Курт, - когда надо заделать отверстия, проделанные пулями, или исправить иные повреждения. Внутри и снаружи корабля существует сеть. Наружная покрышка корабля представляет, так сказать, веревочную лестницу.

В задней части обитаемой половины корабля помещался склад взрывчатых материалов. Это были бомбы различного типа, большей частью стеклянные. Ни один из немецких воздушных кораблей не имел пушек, за исключением маленькой пушки "пом-пом" - это старинное английское прозвище было дано этой пушке еще во время бурской войны. Посередине корабля, под газовыми камерами, проходила крытая галерея, с алюминиевыми ступеньками на полу и веревочными перилами. Галерея эта вела в машинное отделение, находившееся в хвосте корабля. Но Берт там не был и ни разу не видел машин. Зато он поднялся по лестнице, заключенной в газонепроницаемую трубу и представлявшей собой запасный пожарный выход. Лестница вела на небольшую наблюдательную галерею; здесь стояли телефон и пушка "пом-пом" с ящиком гранат, отлитая из германской стали. Галерея была целиком сделана из сплава алюминия с магнием. Плотная, непроницаемая передняя часть воздушного корабля вздымалась как скала, и на этой скале черный орел грозно распростер свои крылья. Носа и кормы корабля не было видно за выпуклостью газового резервуара...

Далеко внизу, под этими парящим орлами, на расстоянии чуть больше километра, лежала Англия, казавшаяся такой маленькой и беззащитной в лучах утреннего солнца...

ничего не смогли бы ему сделать. А если бы даже?.. Разве он не должен жертвовать жизнью ради своей родины! До сих пор ему это не приходило в голову. Современная цивилизация, развивавшая конкуренцию до высшей степени, не давала времени думать об этом. Теперь у него было очень подавленное настроение. Он сознавал, что поступил не так, как было нужно. Отчего он раньше не понимал этого? В самом деле, разве он не изменник?..

"Интересно бы знать, - размышлял он, - какой вид имеет этот воздушный флот снизу? Должно быть, очень грозный, и все здания в сравнении с ним - прямо карлики..."

Курт сказал ему, что они пролетают теперь между Манчестером и Ливерпулем. Берт видел сверкающую ленту канала и волнующуюся линию судов далеко впереди, в устье Мерсея. Берт был родом из южной Англии. Он был поражен количеством фабрик и труб, большинство из которых уже не дымило: огромные генераторные электрические станции, работавшие бездымно, сделали лишним сооружение труб. Берт видел старые железнодорожные мосты, однорельсовую сеть, склады и обширное пространство сероватых домиков и узких улиц, как-то бесцельно разбегавшихся в разные стороны. Кое-где, точно накрытые сетью, были заметны поля и земледельческие поселки. На таком расстоянии все смешивалось. Вероятно, там находились музеи, ратуши, соборы... Но Берт не мог их разглядеть: они совсем не выделялись в широко раскинувшейся внизу беспорядочной группе фабрик, заводов, мастерских, переполненных рабочими, домов... И над этим ландшафтом промышленной цивилизации скользила тень германских воздушных кораблей, точно стая хищных рыб...

Разговор перешел на тактику воздушного боя, и Курт повел Берта на нижнюю галерею, чтобы показать ему летающих драконов, которых правое крыло воздушного флота поймало ночью и теперь тащило за собой на буксире. Каждый корабль тащил трех или четырех летающих драконов. Они напоминали своим видом коршунов увеличенных размеров и парили в воздухе на концах невидимых веревок. Голова такого коршуна была длинная, четырехугольная, хвост - плоский, с боковыми пропеллерами.

-- Надо много ловкости, чтобы управлять ими, - заметил Берт.

Пауза.

-- Ваша машина не похожа на эти, мистер Беттеридж?

-- Совсем не похожа, - отвечал Берт. - Она скорее напоминает насекомое, нежели птицу. Она жужжит и не вертится, как эти. Ну, что они могут сделать?

Курт и сам хорошенько не понимал этих вещей, но все же он принялся что-то объяснять Берту, как вдруг Берта позвали к принцу.

замечали его, за исключением лейтенанта Курта. Берта выселили из прежней прекрасной каюты, и он должен был перейти со всем своим скарбом в каюту лейтенанта Курта, самого младшего на корабле. Офицер, с птичьей физиономией, бормоча проклятья, снова расположился в своей каюте, притащив туда всевозможные невесомые туалетные принадлежности: необыкновенно легкие щеточки, зеркальца, разные помады и прочее. Берта поместили вместе с Куртом потому, что на всем корабле нельзя было сыскать ни одного местечка, где бы он мог преклонить свою забинтованную голову. Ему объявили, что он должен обедать вместе с матросами...

Курт пришел и, расставив ноги, несколько минут молча смотрел на Берта, который с унылым видом сидел в каюте.

-- Как же вас зовут, наконец? - спросил Курт, еще не вполне осведомленный относительно нового положения дел.

-- Смоллуэйс.

-- Я всегда думал, что вы жуликоватый парень, даже тогда, когда принимал вас за Беттериджа. Счастье для вас, что принц воспринял это спокойно. Он ведь очень горяч и не замедлил бы вышвырнуть за борт такого проходимца, как вы, если бы нашел это нужным... Да! Они вас спихнули ко мне, но вы знаете, что это моя каюта?

Курт вышел из каюты. Когда Берт наконец решился окинуть взором свое новое жилище, то первое, что он увидел, была приклеенная к обивке стены копия знаменитой картины Зигфрида Шмальца; на ней был изображен бог войны, шествующий в багряном плаще и шлеме викинга среди всеобщего разрушения. Страшная фигура с мечом в руках очень походила на Карла-Альберта, и это сходство было ей придано, чтобы доставить удовольствие воинственному принцу.