Война в воздухе.
Глава VI. Война в Нью-Йорке

Глава VI. Война в Нью-Йорке

1

Нью-Йорк в год нападения немцев был самым богатым и - во многих отношениях - самым великолепным и самым прочным городом в мире.

Он представлял собой законченный тип города современной научно-промышленной эпохи. Он выставлял напоказ свое могущество, свое великолепие, свою беззастенчивую анархическую предприимчивость и свою социальную дезорганизацию. Нью-Йорк давно уже опередил Лондон и занял место этого нового Вавилона, сделавшись центром торгового и финансового мира и мира всяческих удовольствий. Люди сравнивали Нью-Йорк с городами иудейских пророков. Подобно древнему Риму, поглощавшему все богатства Средиземного моря, и Вавилону, всасывающему накопления Востока, Нью-Йорк извлекал все возможное из своего континента. На улицах этого города можно было найти самые вопиющие контрасты нищеты, цивилизации и средневековой дикости. В одном квартале поражали своим великолепием мраморные дворцы, залитые светом и украшенные цветами; в другом - ютилось население, скученное до последней степени в неописуемых трущобах и подвалах. Обитатели этих трущоб совершенно ускользали от власти и контроля правительства. Здесь были свои обычаи, свои законы.

Особенная форма острова Манхеттен, втиснутого между двумя морскими рукавами, лишила город возможности свободно расширяться, что и послужило первоначальной причиной склонности нью-йоркских архитекторов возводить очень высокие здания. Здесь все имелось в изобилии: деньги, материал, работа, лишь пространство было ограничено. Поневоле пришлось тянуться вверх. Но для этого, разумеется, надо было изобрести изящные восходящие линии, открыть новый мир архитектурных красот. Позже скученность населения несколько уменьшилась вследствие постройки подводных тоннелей, четырех колоссальных мостов и около дюжины однорельсовых путей к востоку и западу города. Однако, по инерции, Нью-Йорк все же продолжал ра^ти в высоту.

Во многих отношениях Нью-Йорк, со своей гордой плутократией, напоминал Венецию прежних времен как великолепием своей архитектуры, скульптуры, живописи и сооружений из металла, так и суровостью своих политических методов, обусловливавших его морское и торговое господство. Но в отношении внутреннего управления Нью-Йорк не походил на Венецию. Администрация Нью-Йорка отличалась распущенностью и беспорядочностью, вследствие чего во многих округах города царило полное беззаконие. Окружная полиция в некоторые места даже носа не показывала.

Флаги всех государств развевались в его гавани, число приезжающих и отъезжающих превышало два миллиона в год. В глазах Европы Нью-Йорк воплощал в себе Америку, в глазах же американцев он был воротами всего земного шара.

История Нью-Йорка была социальной историей всего мира. Святоши и мученики, мечтатели и мошенники - все устремлялись в Нью-Йорк, где труд и обычаи многих рас вносили свой вклад в творческую работу, и широким потоком вливалось в жизнь, бившую ключом на площадях и улицах.

И над всем этим бурным смешением людей и предприятий развевался звездный флаг, одновременно служивший символом самой высокой в жизни идеи - идеи свободы и прикрытием самого низкого личного эгоизма.

В течение многих поколений Нью-Йорк не помышлял о войне. Война представлялась ему в виде события, происходящего где-то очень далеко; обыватели знали, что война влияет на цены, а также дает газетам обильный материал для сенсационных передовых статей и для рисунков. В Нью-Йорке, еще более, чем в Англии, верили, что нападение неприятеля невозможно, - невозможно потому, что Атлантический океан служит естественной защитой от нападения. В этом отношении американцы разделяли ошибку англичан.

Они чувствовали себя в такой же безопасности, как и зрители боя быков, и если чем и рисковали, то только деньгами, спекулируя на возможности войны. Американцы почерпнули свои представления о войне из истории прошлых лет, когда войны не принимали больших размеров, были более живописны и изобиловали всякого рода приключениями. Они созерцали войну как бы сквозь радужную завесу, скрывавшую ее основные черты и жестокости. Они даже склонны были считать войну чем-то облагораживающим человеческую жизнь, порою вздыхали о том, что она отошла уже для них в область преданий. Они с интересом, если не с жадностью, читали все известия, касавшиеся новых военных сооружений в Соединенных Штатах: о новых пушках, о все возрастающих размерах броненосцев, о необычайной силе взрывчатых веществ; но какое значение могли иметь для их частной жизни все эти страшные орудия разрушения, - над этим они не задумывались. Вся литература того времени доказывает, что никто ни разу не остановился на этом вопросе, будучи уверен, что Америка находится в полной безопасности среди всего этого нагромождения взрывчатых материалов. По привычке они чтили свой национальный флаг, презирали другие государства и, где бы ни возникали международные осложнения, американское правительство всегда обнаруживало самый крайний шовинизм. Соединенные Штаты высокомерно относились к азиатским народам, к немцам, и в особенности к Англии. Британия неизменно служила мишенью для карикатуристов, всегда изображавших ее в виде мужа, находящегося под башмаком у своей капризной молодой жены - Америки. Всем остальным американцы не интересовались, занимаясь исключительно своими делами и удовольствиями, как будто война исчезла из мира вместе с мегатериями...

И вот на этот мир, "безмятежно" занимавшийся усовершенствованием вооружений и взрывчатых веществ, внезапно обрушилась война. Американцы вдруг увидели, что массы накопившегося горючего воспламенились, и пушки начали стрелять сами.

Непосредственным результатом той внезапности, с которой началась война, было лишь усиление обычной запальчивости американцев. Газеты и журналы, питавшие сердце и ум американцев (книги были здесь почти упразднены и представляли лишь пищу для коллекционеров, - у нетерпеливых американцев не было времени читать книги), тотчас же заполнили свои страницы военными рисунками и хлесткими заголовками, которые действовали на психику как ракеты или разрывные гранаты. К обычной напряженной жизни на улицах Нью-Йорка присоединилась еще военная лихорадка. Огромные толпы собирались, обычно после обеда, на площади Мэдисон и слушали возбуждающие патриотические речи, с восторгом приветствуя ораторов. Настоящая эпидемия крошечных флагов и военных бутоньерок разразилась над Нью-Йорком. Молодые люди, массами съезжавшиеся в Нью-Йорк по утрам и возвращавшиеся домой после работы, между шестью и семью часами вечера, в поездах, трамваях, экипажах, вагонах однорельсовых и подземных дорог, - все эти молодые люди нацепили на себя бутоньерки. Не носить военной бутоньерки было опасно. Все песенки в мюзик-холлах затрагивали патриотические темы; балет в полном составе выходил с национальными флагами; устраивался апофеоз с прожекторами, бенгальскими огнями и ангелами. Все это вызывало сцены дикого энтузиазма, взрослые мужчины проливали слезы. Этот шовинистический энтузиазм охватил, конечно, и церкви...

Множество пароходов с группами экскурсантов отправлялись к Ист-ривер, и там публика своим любопытством и восторженностью мешала морским и воздушным приготовлениям к войне. Торговля всякого рода оружием сильно возросла, а чересчур пылкие граждане давали выход своим чувствам, устраивая на улицах Нью-Йорка фейерверки более или менее героического характера. Продавались игрушечные воздушные шары последнего образца; эти шары запускались на привязи и изрядно надоедали пешеходам в Центральном парке. И, наконец, законодательное собрание в Олбани после бесконечного заседания, после долгих споров приостановило действие прежних законов и провело через обе палаты билль, устанавливающий всеобщую воинскую повинность в штате Нью-Йорк.

Хроникеры того времени отмечают, что пока германское нашествие не коснулось непосредственно самих жителей Нью-Йорка, до тех пор они относились к войне как к простой политической демонстрации. Ношение бутоньерок, размахивание флагами, фейерверки и патриотические песни не могли, разумеется, повредить германским или японским военным силам. Но хроники забыли, что созданные наукой и техникой новые условия ведения войны вообще лишали мирную часть населения возможности наносить какой-либо серьезный вред врагу, и все ограничивалось лишь невинными демонстрациями.

Главной действующей силой той войны являлись уже не массы, как прежде, а немногие граждане, специализировавшиеся в военном искусстве. Те дни, когда пехота решала участь сражений, давно миновали. Война стала делом машин, делом специального искусства, очень сложного и требовавшего тщательного изучения.

Все же нельзя отрицать, что правительство Соединенных Штатов, очутившись лицом к лицу с фактом вооруженного нашествия из Европы, действовало с большой энергией, знанием дела и решительностью. Правда, вследствие неосведомленности своих дипломатов американское правительство было застигнуто врасплох; правда, его приготовления к войне, особенно по части аэропланов и дирижаблей, не могли быть поставлены в один ряд с грандиозными германскими воздухоплавательными парками. Тем не менее американское правительство сразу принялось за дело, чтобы доказать миру, что энергия, создавшая в 1864 году южные подводные лодки и "Монитор", еще не иссякла.

Начальником американского воздухоплавательного парка, помещавшегося близ Вест-пойнта, был Кобот Синклер. Согласно распространенному в те времена обычаю, к Синклеру явился репортер. Синклер уделил ему лишь минуту и произнес следующие слова:

-- Мы уже выбрали для себя эпитафию: "Они сделали все, что могли". А теперь... убирайтесь!

Действительно, они все сделали все, что могли! Исключений не было. Единственным их недостатком был недостаток организации.

Для историка этой войны одной из самых поразительных вещей является то, что вашингтонское правительство вело свои воздухоплавательные приготовления в строжайшем секрете. Ни один, даже ничтожнейший факт, касающийся военных приготовлений, не проникал в массы. Даже конгрессу не докладывали об этом, отклоняя всякие запросы по данному поводу. Войну вел сам президент и его статс-секретари, публика же не была осведомлена ни о чем. Допускали лишь такую гласность, которая могла пресечь ненужную агитацию среди масс. Главную опасность для военного воздухоплавания видели в том шуме, который может поднять интеллигентная и легко возбудимая публика своими требованиями относительно постройки воздушных судов и аэропланов для защиты местных интересов. Ввиду ограниченности ресурсов это неминуемо привело бы к дроблению имевшихся сил и средств. В особенности же правительство боялось, что его могут принудить к преждевременному выступлению ради обороны Нью-Йорка. Правительство предвидело, что такой шаг был бы на руку немцам, и поэтому всячески старалось направить общественное внимание на оборонительную артиллерию и замять вопрос о возможности воздушной битвы. Свои настоящие приготовления к войне правительство тщательно скрывало, выставляя напоказ лишь то, что считало допустимым. В Вашингтоне находился большой запас морских пушек, и они были тотчас же и с нарочитой оглаской распределены между восточными городами. Эти пушки, благодаря применению системы Доана, являлись наиболее дальнобойными в вертикальном направлении, но, к моменту налета немцев на Нью-Йорк, большинство из этих пушек еще не было установлено на лафеты. А на улицах города, где постоянно толпился народ, газеты угощали публику самыми сенсационными и превосходно иллюстрированными сообщениями, вроде следующих:

"Секрет молнии!

Вашингтон заказал пятьсот таких пушек!

Военный министр с восторгом скрепил это приказание и говорит, что эти пушки пригвоздят немцев к земле".

Президент публично аплодировал этой веселой шутке.

3

Германский военный флот достиг Нью-Йорка раньше, чем были получены известия о морском поражении американцев. Часовые в Лонг-Бренче и у Океанской рощи впервые увидели воздушные корабли, плавно летевшие с юга по направлению к северу. Флагманский корабль пролетел почти над самой обсерваторией Песчаного мыса, быстро забирая вверх, и через несколько минут уже весь Нью-Йорк дрожал от орудийного гула: стреляли в воздушный флот. Многие из орудий управлялись очень хорошо, и один снаряд разорвался так близко от "Фазерлэнда", что осколком разбило окно в каюте принца. Этот внезапный взрыв заставил Берта спрятать голову с быстротой перепуганной черепахи. Весь воздушный флот тотчас же поднялся на высоту около трех с половиной километров, куда не долетали снаряды, и проплыл над бессильными пушками, располагаясь в виде сплющенной римской цифры V, с вершиной, обращенной в сторону города. Концы этой цифры двигались над Плумфилдом и Ямайка-бей. "Фазерлэнд", пройдя к востоку от Норроу, остановился над Джерси-Сити, господствуя над Нижним городом.

И все эти огромные странные чудовища, освещенные светом угасавшего дня висели над Нью-Йорком, спокойные и невозмутимые, совершенно игнорируя случайные взрывы ракет и пламя снарядов, разрывавшихся в нижних слоях атмосферы.

Наступила пауза: обе стороны изучали друг друга. На время наивное человечество позабыло о войне и отдалось созерцанию доселе невиданного зрелища. Несколько миллионов человек внизу и несколько тысяч наверху с одинаковым интересом смотрели - одни вверх, другие вниз.

Вечер был дивный, и лишь на высоте двух или двух с половиной километров виднелись легкие облачка, скользившие по ясному небу. Ветер стих, было спокойно и как-то особенно мирно. Отдаленные раскаты орудийных выстрелов и безвредная пиротехника внизу, казалось, имели так же мало общего с убийствами, насилием и террором, как салют во время морского смотра. Внизу каждый возвышенный пункт в городе был занят зрителями. На крышах зданий, на площадях, на паромах, на всех людных перекрестках улиц густо толпился народ. На реке все дамбы были покрыты людьми, а в Центральном парке и вдоль аллеи по берегу реки каждый мало-мальски удобный для наблюдения пункт был переполнен обитателями соседних улиц. Тротуары больших мостов через Ист-ривер были также сплошь покрыты людьми. Лавочники везде покинули свои магазины, мужчины побросали работу, а женщины и дети - дома; все выбежали на улицу, чтобы поглазеть на это чудо из чудес.

-- Куда почище того, что писали об этом газеты, - таково было общее мнение.

А вверху многие из находившихся на воздушных кораблях с таким же любопытством смотрели вниз.

Не было в мире города более прекрасного, чем Нью-Йорк, прихотливо изрезанный морскими заливами и рукавами реки и разбросанный на холмах. Великолепно видна была вся картина эффектных зданий, мостов, однорельсовых дорог и других достижений инженерного искусства. Лондон, Париж, Берлин казались по сравнению с Нью-Йорком простыми скопищами построек. Порт Нью-Йорка проникал в самый центр города, как в Венеции, и, подобно древней Венеции, Нью-Йорк был гордым, высокомерным, властным городом. Тех, кто взирал на него сверху, он должен был поражать своим оживлением. Поезда, авто сновали во все стороны, снопы ослепительного света заливали город. В этот последний вечер Нью-Йорк был особенно великолепен.

-- Черт возьми, ну и город! - воскликнул Берт.

Действительно, Нью-Йорк был в этот вечер таким величаво спокойным городом, что нападение на него представлялось несуразностью не меньшей, чем осада Национальной галереи или нападение на мирных граждан, обедающих за тэбльдотом в каком-нибудь отеле. Город был так велик, так изящен, что казалось невозможным подвергнуть его действию орудий войны. Это было все равно, что засунуть лом в тонкий часовой механизм.

Но рыбообразные чудовища, плывшие по небу и заслонявшие свет, казалось, не имели ни малейшего отношения к кровавому насилию.

Курт, Берт Смоллуэйс и, по всей вероятности, очень многие среди экипажа воздушного флота, ясно ощущали всю несуразность этого. Лишь голова принца Карла Альберта была полна романтических представлений о войне. Он был завоевателем, а там внизу раскинулся враждебный город. Чем значительнее этот город, тем больше торжество завоевателя! Без сомнения, принц находился в эту ночь в состоянии сильнейшего радостного возбуждения, испытывая более, чем когда-либо, упоение своей властью.

Пауза кончилась. Переговоры по беспроволочному телеграфу не привели к удовлетворительному соглашению, и как город, так и воздушный флот должны были вспомнить о том, что они - враги.

-- Смотрите! - закричала толпа. - Смотрите!

-- Что они хотят делать?

-- Что?

Пять атакующих воздушных кораблей, отделившись от остальных, спустились в сумерках ближе к городу в разных местах. Один спустился к адмиралтейству, на Ист-ривер, другой - к городской ратуше. Два воздушных великана приблизились к огромным промышленным зданиям в Уоллстрите и Нижнем Бродвее, а один направился к Бруклинскому мосту. Эти корабли быстро и плавно прошли опасную для них зону, куда долетали снаряды отдаленных орудий, и очутились в безопасной близости к городскому населению.

Но как только они спустились, в городе внезапно остановилось всякое движение, и погасли огни. Из городской ратуши по телефону совещались с главным управлением федеральными военными силами; принимались экстренные меры для обороны города. Из ратуши обращались с требованием выслать немедленно воздушные корабли и отказались последовать совету Вашингтона, предлагавшего сдаться. Сильное волнение охватило город, начались лихорадочные приготовления к бою. Полиция очищала улицы от любопытных.

-- Расходитесь по домам! Дело становится серьезным! - передавали друг другу.

Смутный страх и трепет охватил жителей. Толпы бросились бежать в темноте через город, через парки и площади, наталкиваясь на солдат и пушки и поворачивая назад. За какие-нибудь полчаса в городе произошла разительная перемена, и от величественного спокойствия и света он перешел к паническому ужасу и темноте.

С прекращением движения на улицах Нью-Йорка наступила непривычная тишина, среди которой все явственнее раздавались бесполезные выстрелы пушек с фортов на холмах, защищавших город. Но в конце концов и эти выстрелы стихли. Опять наступил перерыв - проходили дальнейшие переговоры. Все сидели в темноте, ожидая указаний по телефону, но телефон молчал. И вдруг среди этой жуткой тишины раздался страшный грохот и шум: рушился мост в Бруклине. Затем последовала перестрелка в адмиралтействе и взрыв бомб в городской ратуше и Уолл-стрит. Нью-Йорк был бессилен; он не мог ничего сделать, он ничего не понимал. Население громадного города притаилось в темноте, прислушиваясь ко всем этим отдаленным звукам, пока и они не прекратились так же внезапно, как и возникли.

-- Что будет? - спрашивали себя все со страхом.

Опять наступила новая, длинная передышка. Люди начали выглядывать из окон верхних этажей и увидели огромные очертания германских воздушных кораблей, медленно скользивших над городом. Казалось, они плывут так близко, что к ним можно притронуться рукой. Потом снова зажегся электрический свет. Улицы осветились, и стаи газетчиков, выкрикивавших последние новости, начали сновать по тротуарам. Опять появились любопытные; газеты раскупались нарасхват, и огромное разношерстное население Нью-Йорка узнало, наконец, что произошло. Было сражение, и Нью-Йорк выкинул белый флаг.

4

Печальные события, разыгравшиеся после капитуляции Нью-Йорка, кажутся нам теперь естественным и неизбежным результатом противоречия между техническим прогрессом и социальными условиями, созданными научным веком, - с одной стороны, и традициями грубого романтического патриотизма - с другой.

В первый момент американцы приняли флаг сдачи Нью-Йорка с таким же безучастным спокойствием, с каким они относятся к крушению поезда железной дороги, по которой они путешествуют, или к известию о сооружении нового общественного памятника в их городе.

-- Мы сдались?.. Неужели это правда?..

Такими восклицаниями многие встретили первое известие о сдаче города. Но и тут они были скорее зрителями, нежели участниками печального события, и первоначально приняли все происшедшее с таким же простым любопытством, как и появление воздушных кораблей. Только постепенно у многих проснулись другие чувства.

-- Мы сдались! - восклицали они затем. - В нашем лице Америка побеждена!..

И тогда они начали волноваться и шуметь.

В утренних газетах, вышедших в этот день, не заключалось никаких подробностей ни относительно условий капитуляции, ни относительно характера столкновения, которое привело к ней. Более поздние выпуски газет, однако, восполнили этот пробел. Они сообщили, что соглашение состоялось на следующих условиях: Нью-Йорк должен служить продовольственной базой для германской воздушной эскадры, пополнять ее запасы взрывчатых веществ и возместить те, которые были израсходованы на истребление североатлантической американской эскадры и в битве с самим городом. Кроме того, Нью-Йорк обязался выплатить громадную контрибуцию в сорок миллионов долларов и отдать флотилию Ист-ривер.

Затем появились очень длинные и подробные описания разрушения ратуши и адмиралтейства, и жители мало-помалу уяснили себе, наконец, что произошло в течение короткой возникшей в городе паники. Они читали рассказы о людях, разорванных на куски, о солдатах, безнадежно продолжавших борьбу среди неописуемого разрушения, о знаменах, которые волочили по земле плакавшие люди... Вместе с этим в ночных изданиях газет промелькнули первые коротенькие каблограммы из Европы о гибели североатлантической эскадры, той самой, которой Нью-Йорк всегда гордился и о которой он особенно заботился.

По мере того, как пробуждалось коллективное сознание, возрастали недоумение и чувство унижения. Америка была застигнута врасплох. Нью-Йорк с удивлением, перешедшим в ярость, внезапно увидел себя завоеванным городом, находящимся во власти победителя.

Как только жители Нью-Йорка вполне поняли это, ими овладела бешеная злоба.

-- Не может быть! - восклицали они на заре следующего утра. - Нет! Нью-Йорк не может быть побежден! Это - выдумка!..

И, прежде чем наступил день, весь Нью-Йорк был охвачен типично американским гневом. Миллионное население города быстро поддалось этому чувству, которое передавалось, как зараза, от одного к другому. Однако, не успело еще гигантское волнение города выразиться в действиях, вылиться в определенную форму, а команды воздушного флота уже что-то почувствовали, - совершенно так же, как, по рассказам, еще задолго до землетрясения животных охватывает беспокойство.

Волнение Нью-Йорка передавалось экипажу воздушных кораблей.

Газеты группы Кнайпа первые сформулировали словами чувства, взволновавшие жителей Нью-Йорка.

-- Мы не соглашаемся! - заявляли все они просто. - Нас предали.

Слова эти переходили из уст в уста, и на каждом углу ораторы, освещаемые бледными лучами рассвета, взывали к американскому народу, заклинали его не покоряться, и каждый слушатель испытывал чувство стыда и унижения.

Берт с высота полутораста метров прислушивался к шуму города, и ему казалось, что этот шум, раньше носивший неопределенный характер, теперь становится похожим на жужжание большого роя потревоженных пчел.

После разрушения ратуши и почты белый флаг был поднят на высокой башне Старого парка. Мэр города, побуждаемый перепуганными до смерти домовладельцами нижнего Нью-Йорка, отправился на эту башню для переговоров с Виндерфельдом о капитуляции.

Спустив секретаря принца по веревочной лестнице, "Фазерлэнд" продолжал парить над большими старыми и новыми зданиями, сгруппированными вокруг парка. Другой корабль - "Гельмгольц", который вел бой в этом районе, поднялся на высоту почти шестисот метров. Берт, таким образом, мог наблюдать все, что происходило в центральном пункте Нью-Йорка. Ратуша, суд, почтамт и масса других строений на западной стороне Бродвея были особенно сильно повреждены бомбардировкой. Первые три представляли собой груду почерневших развалин. При разрушении ратуши и суда смертных случаев было немного, но очень много рабочих, включая женщин и детей, погибло при бомбардировке почтамта. Небольшой отряд санитаров-добровольцев, с белыми повязками на руках, вошел вслед за пожарными в дымящиеся здания, откуда выносили тела погибших, а иногда еще живых, но до неузнаваемости обожженных людей. Пожарные энергично работали, направляя широкие струи воды на тлеющие развалины зданий. Рукава пожарных машин тянулись через всю площадь, на которой были выставлены полицейские кордоны, чтобы сдерживать массы народа, устремлявшиеся с восточной стороны города, к центру...

Служащий персонал и типографские станки ни на минуту не прерывали своей деятельности.

Берт довольно долго не мог сообразить, что это за учреждение, продолжающее работать, невзирая ни на что, но, наконец, он различил стук печатных машин и понял, что это такое.

-- Черт возьми! - воскликнул он по своему обыкновению.

По другую сторону Дворца Прессы тянулся еще один полицейский кордон, частично скрытый арками старой железной дороги; дорога эта проходила над улицами Нью-Йорка и уже давно была превращена в однорельсовый путь. Там же устроили нечто вроде перевязочного пункта, где доктора и сестры милосердия суетились около раненых и убитых ночью во время паники на Бруклинском мосту. Берт наблюдал все это с высоты птичьего полета, и ему казалось, что он смотрит в глубину огромного колодца, на дне которого между утесами зданий копошатся люди.

Внизу, вдоль Бродвея, проходили митинги. Масса народа собиралась возле ораторов, произносивших зажигательные речи. Надо всем этим высился лес труб и проходила сеть электрических проводов. Берт видел крыши домов и на них группы людей, горячо рассуждавших о чем-то. Только там, где еще бушевал огонь и лились потоки воды, людей не было заметно. Повсюду торчали флагштоки без флагов; в одном месте над огромным зданием беспомощно трепыхался белый флаг.

Берт Смоллуэйс в окно наблюдал все происходившее на улицах. Там, внизу, он видел бледную туманную картину мира, точно вставленную в темную рамку окна. Он провел всю ночь, держась за эту рамку, подскакивал и вздрагивал при каждом взрыве и следил за фантастическими событиями. Воздушный корабль то поднимался так высоко, что ничего уже не было слышно, то опускался настолько низко, что ясно раздавался грохот выстрелов и взрывов. Берт видел, как воздушные корабли низко и быстро пролетали над темневшими улицами, откуда доносились крики и стоны. Он видел, как внезапно загорались огромные здания, как они корчились и оседали под влиянием губительного прикосновения бомб. В первый раз в своей жизни он был свидетелем столь разрушительной и мгновенной атаки. Но сам он находился вне этого, был как бы отдален от гибнущего мира. "Фазерлэнд" не сбросил ни одной бомбы: он лишь руководил атакой. Затем, корабль остановился и повис над городским парком, и Берт с ужасом увидел огромные здания в огне и мелькавшие внизу огоньки фонарей и легкие призрачные тени. Он догадался, что это разыскивают убитых и раненых... По мере того, как рассветало, картина становилась яснее, и Берт начал понимать, что означали эти темные скорчившиеся предметы внизу.

Он долго наблюдал, как постепенно вырисовывались очертания города. Когда совсем рассвело, Берт почувствовал невероятную усталость. Вскинув утомленные глаза на восходившее солнце, он зевнул во весь рот и, добравшись до койки, повалился на нее и моментально заснул. В таком виде и нашел его Курт, который спустя несколько часов заглянул в каюту. Берт спал, растянувшись на койке. Лицо его было бледно и равнодушно, рот широко раскрыт, и он громко и неприятно храпел. Это был истинный образ человека, разум которого внезапно столкнулся с современными проблемами, слишком сложными для его понимания.

Курт несколько секунд смотрел на него с выражением снисходительного презрения, затем тронул Берта за локоть.

-- Встаньте! - крикнул он ему. - И лягте поприличнее.

-- Еще сражаются?..

-- Нет, - ответил Курт и тоже присел, чувствуя слабость. - Ах, - вскричал он, наконец, закрывая лицо руками, - если бы принять холодный душ! Всю ночь я следил, как бы шальные пули не просверлили воздушные камеры... - Он потянулся и зевнул. - Надо заснуть. Лучше уходите отсюда, Смоллуэйс. Я не могу вас выносить сегодня в своей каюте. Вы так чертовски бесполезны и неуклюжи. Получили вы свою порцию?.. Нет? Ну, так идите за ней и не приходите сюда... Оставайтесь на галерее...

5

Несколько освежившись после сна и чашки кофе, Берт вернулся к своей роли подневольного участника войны в воздухе. Он отправился, как указал ему Курт, на маленькую галерею и, уцепившись за перила, забился в самый угол, позади часового, стараясь производить впечатление существа совершенно безвредного.

Довольно сильный ветер дул с юго-востока, вынуждая "Фазерлэнд" двигаться над островом Манхеттен. На северо-западе собирались тучи. Винт, борясь с ветром, медленно вращался, и стук его был теперь гораздо слышнее, чем тогда, когда корабль шел полным ходом. Трение ветра о дно газовой камеры производило журчание, вроде того, какое бывает при движении лодки во воде, но только слабее. "Фазерлэнд" парил над временной ратушей, в Парке Роу, иногда опускаясь для возобновления переговоров с мэром города и Вашингтоном. Однако, беспокойный характер принца не позволял ему оставаться долго на одном месте, и поэтому корабль летел дальше, огибая реку Гудзон и Ист-ривер и снова возвращаясь назад. Изредка корабль начинал подниматься выше, словно хотел унестись в лазурную даль. Один раз он так быстро и высоко поднялся, что у принца и у всего экипажа начался приступ горной болезни. Берт тоже испытал головокружение и тошноту...

странной, необычайной перспективе. Он мог наблюдать загадочное поведение людей, толпившихся на улицах, взбиравшихся на крыши домов. Но когда корабль начинал подниматься, эти подробности постепенно исчезали из вида, улицы сливались, горизонт расширялся, и массы народа уже не казались такими многочисленными. На большой высоте все представлялось как вогнутый рельеф карты. Берт видел темную поверхность густо населенной страны, пересекаемую в разных направлениях блестящими полосами воды; видел реку Гудзон, отливавшую серебром, и залив, сверкавший в лучах солнца.

Даже мало склонный к философским размышлениям Берт был поражен контрастом между городом, расстилавшимся внизу, и флотом, парившем наверху. В этом контрасте выражалась вся противоположность между предприимчивым духом американцев и германским порядком и дисциплиной. Внизу колоссальные здания, мощные и красивые, казались гигантскими деревьями джунглей, борющимися за свое существование. Великолепие и роскошь этих построек представлялись такими же непланомерными и случайными, как скалы и ущелья. Это впечатление еще более усиливалось при виде дыма и суматохи вокруг горящих зданий. А наверху, в небесах, парили германские корабли, будто принадлежавшие к миру, где царил порядок. Все они были повернуты под одним и тем же углом к горизонту, все были одинаковы по внешнему виду и стремлению, и все двигались к одной цели, словно стая волков, построившихся так, чтобы действовать возможно вернее и смертоноснее.

Берту, однако, показалось, что тут находится едва ли больше трети воздушного флота. Вероятно, другие воздушные корабли отправились исполнять поручения за пределы видимого горизонта. Берт был очень заинтересован этим, но спросить было не у кого. В течение дня, впрочем, он увидел с дюжину этих кораблей, показавшихся с восточной стороны. Они пополняли свои запасы и теперь тащили на буксире несколько летающих драконов.

К концу дня погода испортилась, на юго-западе появились облака, они клубились, собирались вместе, все увеличиваясь, и ветер становился сильнее.

К вечеру ветер превратился почти в ураган, и воздушные корабли, раскачиваясь, держались против ветра.

парк. Отряд из двадцати кораблей, опустившись над Ниагарой, в течение ночи захватил город и мастерские.

Между тем, восстание в гигантском городе разрасталось. Несмотря на то, что огромные пожары в пяти местах продолжали распространяться, охватывая огнем все новые пространства, Нью-Йорк все-таки не хотел примириться с тем, что он побежден.

вновь поднятые в различных пунктах над архитектурными колоссами города, демонстрация приобрела уже определенный характер. Возможно, что в некоторых случаях это поднятие флагов в сдавшемся городе было лишь невинным отступлением от формы, свойственным американцам, но оно явилось, несомненно, также и обдуманным актом.

Немецкое чувство корректности было глубоко возмущено таким вызывающим поведением. Граф фон Винтерфельд тотчас же вступил в сношения с мэром города и поставил ему на вид неправильность таких поступков. Немедленно связались с пожарными станциями, которым были даны соответствующие инструкции. Нью-йоркская полиция дружно работала, стараясь удержать массы от самоуправства, и между разгоряченными гражданами, желавшими во что бы то ни стало вывесить свои флаги, и раздраженными полицейскими, вынужденными срывать их, завязалась ожесточенная схватка.

Беспорядки приняли особенно острый характер на улицах, окружавших университет Колумбии. Капитан воздушного корабля, наблюдавшего за этим кварталом, спустил вниз аркан и стащил флаг, поднятый над зданием Моргана, но тотчас же из верхних окон огромного помещения, находившегося между университетом и набережной, посыпался град пуль, явно направленных в воздушный корабль. Большинство выстрелов не достигло цели, но две или три пули все же попали в газовую камеру, одна пуля ранила человека, стоявшего на верхней платформе. Часовой на нижней галерее тут же ответил на эти выстрелы, и автоматическая пушка, стоявшая на щите орла, скоро заставила стрелявших смолкнуть. Воздушный корабль поднялся и сигнализировал об этом происшествии флагманскому кораблю и городской ратуше. К месту происшествия были отправлены милиционеры и полицейские - и этим дело кончилось. Но почти тотчас же произошло другое столкновение. Группа молодых клубменов из Нью-Йорка, вдохновляемая любовью к приключениям, отправилась на автомобилях в Бекон-Хилл; там молодые энергичные люди немедленно приступили к работе и устроили импровизированный форт, воспользовавшись попавшимся под руку орудием. Это орудие находилось в распоряжении недовольных канониров, которым приказано было прекратить огонь, как только состоялась капитуляция. Не трудно было заразить их духом возмущения. Канониры объявили, что их орудию не дали проявить свою силу, а уж теперь они покажут, что оно может сделать! Под руководством вновь прибывших артиллеристы соорудили траншею, сделали насыпь и устроили ряд колодцев для прикрытия. Они уже заряжали пушку, когда их заметил воздушный корабль "Пруссия". Но прежде чем бомбы, брошенные с "Пруссии", разнесли вдребезги и артиллеристов, и их примитивный форт, один снаряд из орудия все же успел разорваться над серединой газовой камеры воздушного корабля "Бинген", и поврежденный корабль свалился на землю в Статен-Эйланде. Он сплюснулся и повис между деревьями; его опустевшие центральные газовые мешки расстилались над деревьями в виде навеса и спускались фестонами. Однако, пожар не вспыхнул, и команда быстро принялась исправлять повреждения. Все действовали при этом с уверенностью, которая граничила почти с неосторожностью.

дороги находился ряд вилл, обитатели которых обнаружили неприязненное любопытство и агрессивные стремления. Полицейский контроль над обширным и многолюдным населением Статен-Эйланда к тому времени ослабел, и почти в каждом доме имелось оружие и боевые припасы. Этим не замедлили воспользоваться, и после нескольких промахов был ранен в ногу один из работавших у газопровода людей. Немцы сейчас же бросили починку, укрылись за деревьями и отвечали выстрелами.

Треск выстрелов заставил другие корабли - "Пруссию" и "Киль" - немедленно явиться на помощь. С помощью нескольких гранат они быстро покончили со всеми виллами в радиусе целого километра. Погибло немало мужчин, женщин и детей, не принимавших никакого участия в нападении; виновники же нападения бежали. Починка поврежденного воздушного корабля могла теперь продолжаться без помехи, под охраной двух других кораблей. Но когда эти корабли вернулись к своим местам, нападения на опустившийся на землю корабль снова возобновились.

Такие стычки с перерывами шли до вечера, пока не началось настоящее сражение.

Около восьми часов вечера вооруженная группа напала на "Бинген", и все защитники корабля были перебиты после ожесточенной и беспорядочной свалки.

Затруднения немцев в обоих случаях проистекали от того, что они не могли высадить на землю достаточно сильные отряды или вообще какую бы то ни было военную силу. Воздушный флот совсем не был приспособлен для перевозки войск. На воздушных кораблях находилось лишь столько людей, сколько было нужно для маневрирования и сражения в воздухе. Сверху гиганты могли причинить неслыханные опустошения. Они могли принудить любое правительство к капитуляции в самый короткий промежуток времени. Но они не в состоянии были ни обезоружить население, ни оккупировать завоеванные ими города. Они могли оказывать лишь давление на власти, угрожая возобновлением бомбардировки. Последнее являлось их единственным оружием. Нет никакого сомнения, что этого было достаточно для сохранения мира, если б правительство было лучше организовано и авторитет его не упал, и если бы массы были более дисциплинированы, более послушны и более однородны. Но именно этого-то и не было.

управления. Прекратилось движение уличных омнибусов и железных дорог. Телефонная служба была приостановлена и работала с перерывами. Немцы нанесли удар в голову, и голова была оглушена и побеждена, не будучи больше в состоянии управлять своим телом; естественно, тело вышло из повиновения. Нью-Йорк превратился в безголовое чудовище и был не способен более к коллективному повиновению. Повсюду возникали восстания, и отдельные представители власти, предоставленные собственной инициативе, вынуждены были присоединиться к массам, которые вооружались и поднимали свои флаги.

6

Поколебленное перемирие было окончательно нарушено убийством (иначе это нельзя назвать) "Веттергорна", которое было совершенно на Площади Союза, на расстоянии примерно полутора километров от развалин ратуши. Это произошло между пятью и шестью часами дня. Погода в это время значительно ухудшилась, и операции воздушного флота затруднились необходимостью бороться с порывистым ветром. Налетал шторм за штормом, блистала молния, хлестал град, и воздушный флот, спасаясь от шторма, опустился к самым домам; таким образом, район наблюдения уменьшился, и, кроме того, флот подвергал себя опасности ружейной атаки.

Накануне на площади поставили пушку. Она была без лафета, и из нее еще не пробовали стрелять. В темноте, наступившей после капитуляции, пушку эту унесли с дороги, вместе со всеми ее принадлежностями, и поставили под арками большого Декстеровского здания. Позднее ее заметили восставшие, и тотчас же принялись за работу. Они собрали ее и водрузили на лафет в верхней части площади. В сущности, они устроили в этом месте замаскированную батарею, скрытую за декоративной решеткой здания. Лежа за этим прикрытием, они ждали, точно возбужденные игрой дети, пока не показался киль злополучного "Веттергорна". Корабль шел с уменьшенной на три четверти скоростью, борясь с ветром. Он показался над недавно сооруженными башенками здания Тиффани, и тотчас же однопушечная батарея была открыта. Нужно было взорвать и сбросить вниз на мостовую весь десятый этаж Декстеровского здания, чтобы часовой "Веттергорна" мог заметить черное жерло пушки, притаившейся в тени. Снарядом из пушки часовой был, вероятно, убит.

Пушка выпустила два снаряда, прежде чем обрушился сам остов здания, и каждый снаряд, попадая в "Веттергорн", пронизывал его от носа до кормы. Корабль съежился точно оловянная кружка под ударом тяжелого сапога. Передняя часть опустилась на площадь, а остальной корпус, с громким свистом и треском рушившихся подпорок и стоек, свалился поперек здания Таммани-холл и прилегавших улиц по направлению ко Второму авеню. Газ, выделяясь, смешивался с воздухом, и кроме того, из воздушных камер самого корабля воздух приник в поврежденные, распавшиеся газовые камеры, и корабль взорвался со страшным грохотом...

"Фазерлэнд" в это время находился над развалинами Бруклинского моста. Звук пушечного выстрела и грохот развалившегося здания заставили Курта и Берта прильнуть к окошечку в двери каюты.

"Фазерлэнд" подскочил точно мяч, подброшенный ногой, и когда они снова взглянули в окошко, то увидели Площадь Союза такой маленькой, далекой, раздавленной, точно на нее упал какой-нибудь космический великан и прокатился по ней колесом. В восточной части площади, в нескольких местах, пылали здания, загоревшиеся от горячих лохмотьев и частей воздушного корабля. Крыши и стены зданий странно оседали и рассыпались на глазах.

-- Черт возьми! - воскликнул Берт. - Что случилось? Взгляните на толпу!..

Но прежде чем Курт произнес слово, раздался резкий звон колокола, призывающий экипаж на места, и он должен был уйти. Берт нерешительно последовал за ним и остановился, раздумывая, в коридоре, смотря назад, на окно. Вдруг, он был сбит с ног принцем: принц опрометью несся из своей каюты к центральному складу снарядов. На мгновение Берт увидел перед собой высокую фигуру принца, побелевшего от ярости и бешенства, грозящего кому-то огромным кулаком:

-- Кровь и железо! - кричал он, точно призывая проклятия. - Кровь и железо!

Кто-то свалился на Берта и после небольшой паузы начал злобно его колотить. Берту пришло в голову, что это Винтерфельд.

-- Черт побери этого принца! - бормотал он возмущенно. - Он ведет себя, как последний негодяй!

Собравшись с мыслями, Берт встал на ноги и медленно поплелся к проходу на маленькую галерею. Но вдруг он услышал шум, внушивший ему мысль, что принц возвращается. Берт тотчас же бросился к своей каюте, точно кролик к норе. Ему удалось укрыться вовремя, не попав на глаза принцу.

Берт закрыл дверь каюты и подождал, пока в проходе снова стало тихо. Тогда он подошел к окну и заглянул вниз. Там неслись облака и затуманивали картину города, а раскачивание воздушного корабля заставляло всю панораму то подниматься, то опускаться. Временами показывались бегущие люди, но вообще местность была пустынна. Только когда "Фазерлэнд" опускался ниже, улицы как будто расширялись, становились просторнее, крупнее делались казавшиеся пятнышками люди. Теперь "Фазерлэнд" пролетал над нижним концом Бродвея. Берт увидел, что группы людей внизу не бежали больше, а стояли неподвижно и смотрели вверх. Затем, вдруг все опять бросились бежать.

Что-то упало с дирижабля - какой-то небольшой и легкий сверток. Он коснулся мостовой вблизи огромной арки, как раз под "Фазерлэндом". Маленький человек шел по тротуару, а двое или трое других и одна женщина переходили через дорогу. Это были такие смешные маленькие фигурки-коротконожки! Прямо забавно было глядеть, как они усиленно действовали своими локтями и ногами. Такое "булавочное" человечество было лишено всякого достоинства. Маленький человечек так комично подпрыгнул на мостовой, - вероятно, от ужаса, - когда бомба упала возле него.

прыгали, потом падали и лежали спокойно, в то время как их изодранные одежды медленно тлели. Потом начали рушиться своды зданий, и кирпич падал с грохотом - вроде грохота угля при ссыпке. Слабые крики долетали до ушей Берта. Толпа бежала по улице, и какой-то человек, прихрамывая, отчаянно жестикулировал. Он остановился и пошел назад к неизвестному зданию. Падавшая масса кирпича настигла его. Он упал и, смятый, остался лежать на месте.

Черный дым и облака пыли заволокли улицу, но вскоре исчезли, уступив место пламени.

Так началось разрушение Нью-Йорка. Это был первый из больших городов культурного века, испытавший на себе как страшную силу войны в воздухе, так и ограниченность ее средств. Город был разрушен так же, как в прежние времена бомбардировкой разрушались бесчисленные города варваров; эти города были слишком сильны, чтобы подчиниться, и слишком недисциплинированны, чтобы сдаться и избежать истребления. Принимая во внимание данные обстоятельства, и от Нью-Йорка нельзя было ожидать ничего другого. Принц не мог отступить и признать себя побежденным, а с другой стороны, невозможно было покорить город, не подвергнув его уничтожению. Эта катастрофа была логическим следствием приложения науки и техники к войне.

Разрушение больших городов было неизбежно. Несмотря на сильнейшее возбуждение, принц все же старался по возможности щадить город. Он хотел только дать памятный урок с наименьшей потерей жизней и с наименьшей тратой взрывчатых веществ. На эту ночь он планировал разрушение лишь Бродвея, поэтому он отдал приказание воздушному флоту двинуться колонной вдоль этого пути и метать бомбы. "Фазерлэнд" шел впереди. Таким образом, Берт Смоллуэйс оказался вынужденным участником самого хладнокровного уничтожения, еще не слыханного в истории; люди, сеявшие смерть и разрушение, нисколько не были возбуждены борьбой, так как сами не подвергались ни малейшей опасности, - разве только от случайной пули на излете.

Берт прилип к окошечку в дверях и сквозь мелкий дождь, гонимый ветром, наблюдал то, что творилось внизу. Корабль раскачивало и кидало во все стороны. В сумрачном свете Берт видел улицы, людей, выбегавших из домов, рушившиеся здания, пожары. Воздушные корабли, продвигаясь вперед, громили город с такой же легкостью, с какой ребенок разрушает выстроенные им города из деревянных кирпичиков или карт. Внизу оставались лишь развалины, пылавшие в огне здания да груды разбросанных мертвых тел. Мужчины, женщины, дряхлые старики, дети, - никого не щадили эти цивилизованные варвары, как будто это были зулусы или готтентоты, уничтожать которых было их привычное занятие.

немногим уцелевшим беглецам. Берт видел только мельком то, что творилось внизу, и вдруг в его сознании мелькнула мысль, что такие катастрофы возможны не только в этом странном гигантском и чуждом ему городе, но то же самое может случиться и с Лондоном, и даже с Бен-Хиллом. Он понял, что наступил конец мирной жизни на маленьком острове, среди серебристых волн океана, и что уже больше нигде в этом мире не осталось такого места, где Смоллуэйсы с гордо поднятой головой могли бы спокойно голосовать за войну и смелую иностранную политику, оставаясь при этом сами в стороне от всяких ужасов.