| Автор: | Феваль П., год: 1843 |
| Категории: | Роман, Приключения |
Глава сорок восьмая
МЕДАЛЬОН
Продолжение рассказа Сюзанны
Рано утром на другой день меня усадили в карету, в которой я ехала в течение целого дня. К вечеру, когда уже стало темно, карета подъехала к какому-то большому дому и остановилась. Меня уложили спать. На другой день меня разбудили светлые, блестящие лучи восходящего солнца. Я поспешно соскочила с постели и подбежала к окну. На глазах моих показались слезы, милорд, когда я увидела перед собой обширный горизонт, леса, озеро, горы! Все это освещалось солнечными лучами, которые осыпали предметы золотистой пылью. О, как это было чудно! Я даже забыла Кору и плакала от радости.
То место, в котором я поселилась, находилось далеко от Лондона, но ни того, где оно лежит, ни того, как называется я не знаю. Мне позволено было выходить, но я не смела говорить ни с кем, кроме Темперенсы. Она и Ровоам не оставляли меня одну ни на миг и становились непреодолимой преградой между мною и добрыми крестьянами, которые, когда встречались со мной, ласково кланялись. Мой отец остался в Лондоне.
На свободе и чистом воздухе физические силы мои быстро развились. Я выучилась ездить верхом, плавать, и Ровоам нередко приходил в изумление от той смелости и ловкости, с которыми я владела ружьем.
-- Мне недавно стало известно, милорд, что подобные вещи не совсем приличны молодой девушке... Я постараюсь забыть их, Бриан.
-- Ничего не забывайте, Сюзанна, - вскричал Ленчестер. - Все в вас меня приводит в восхищение и мы будем счастливы, если вы любите меня.
-- Люблю ли я вас! - произнесла Сюзанна, крепко сжав руку Бриана. - О милорд! Одному Богу известно, как я вам предана, но вы сами убедитесь, когда узнаете, какое сильное влияние вы имели на мою судьбу.
При наступлении осени, от Измаила пришло приказание возвратиться в Лондон. Увидев меня, он отступил с изумлением.
-- Как ты выросла и похорошела! - вскричал он невольно. - Доктор не ошибся, Сюзанна, тебя теперь уже нельзя считать за ребенка. Любишь ли ты наряды! По глазам твоим видно, что ты любишь их! От меня ты ни в чем не встретишь отказа, ты будешь счастлива!
Я невольно задумалась над словами Измаила, но ненадолго. Темперенса в тот вечер, убирая мои волосы, отличалась особенной веселостью.
-- Мисс Сюзанна, - сказала она смеясь, - мне поручено поцеловать вас... Ха, ха, ха! В обе щеки... Вот так!.. И повесить вам на шею эту штучку.
Не успела я ответить, как она поцеловала меня в обе щеки и повесила на мою шею медальон на шелковом шнурке, вот этот самый.
-- Тс!.. - прервала Темперенса. - Это секрет...
-- Ради Бога, Темперенса, скажи мне, от кого ты получила эту хорошенькую вещицу?
-- От феи, - отвечала она, громко засмеявшись, - от феи, которая очень бы желала увидать вас.
Больше я ничего не могла добиться от Темперенсы. Я все смотрела на медальон и так задумалась над ним, что не заметила, как ко мне подошел Измаил. Он слегка, ударил меня по плечу, я вздрогнула и быстро спрятала медальон на груди.
-- О, милорд, хотя вы и имели дела с моим отцом, но вы не знаете его повелительного голоса! Одно воспоминание об этом голосе приводит меня в ужас! Бриан, - прибавила Сюзанна тихо и придвинувшись к Ленчестеру, - я недавно слышала опять этот голос. Тот, который купил у меня мою жизнь, заговорил со мной на прошлой неделе голосом Измаила. Этого человека я знаю под именем Тирреля, леди Офелия называет его сэром Эдмондом Маккензи.
-- Сэр Эдмонд Маккензи! - удивился Бриан.
-- Не думайте, что мне только так показалось, - продолжала Сюзанна. - О нет, это был его голос.
-- Но, Сюзанна, вы забываете, что Измаил умер.
-- Может быть...
Сюзанна, закрыв руками лицо, на минуту замолчала.
-- Я должна была повиноваться приказанию отца, - продолжала снова молодая девушка.
Едва он бросил взгляд на герб и имя, выгравированные на медальоне, на лице его показался гнев.
Измаил внимательно рассмотрел медальон и нажал пружину, которой я прежде не заметила... Медальон открылся. Измаил взял из него маленький локон волос и клочок бумажки. Волосы полетели в камин и в то же мгновение вспыхнули. Потом, обратившись к бумажке, отец мой прочел вслух: "Сюзанне, когда она выучится читать".
-- Ха, ха, ха! Это чрезвычайно мило! - вскричал Измаил со смехом. - Жалко, что ты еще не знаешь первых букв азбуки.
-- Я выучусь читать, - сказала я, - отдайте мне эту записку, она прислана мне.
Измаил бросил на меня грозный взгляд и, не говоря ни слова, начал читать записку. Она была маленькая, но, вероятно, в ней много было сказано, потому что отец мой долго читал ее, и время от времени с презрением пожимал плечами. Наконец он окончил чтение и бумажка полетела в камин. Я кинулась, чтобы вырвать ее из огня, но Измаил схватил мою руку и со злорадной улыбкой держал ее до тех пор, пока пепел не улетел в трубу. У меня полились слезы, милорд. Отец не обратил на них никакого внимания. Он вынул из кармана ножичек и стал соскабливать герб и имя, выгравированное на медальоне.
-- Уничтожаю имя, которое тут нацарапано. Это пустяки, на которые не стоит обращать внимания.
-- Боже мой! - воскликнула я, рыдая. - Вы счищаете имя женщины, которая принимает во мне участие, которая любит меня.
-- Для чего тебе нужно знать это имя? Если будешь умна, так я сам скажу тебе его после, когда-нибудь, впрочем года через три-четыре ты, дочь моя, будешь десятками считать людей, которые будут любить тебя. Ты будешь очень счастлива, Сюзи! Каждый будет домогаться одного твоего взгляда, одной улыбки... Но, дочь моя, остерегайся двух зол: гордости и легкомыслия. Гордость, называемая дураками добродетелью, будет заставлять тебя презирать лесть, легкомыслие, называемое в свете голосом сердца, посоветует тебе полюбить какого-нибудь молоденького джентльмена, у которого сладкий голосок и приятная улыбка. Остерегайся, Сюзанна! Призвание женщины есть без сомнения любить и принадлежать мужчине, но ее обязанность делать выбор... Не из сотни одного, но из тысячи сотню, самых богатых и щедрых... Впрочем придет время, ты поймешь это лучше! А теперь до свидания, вот тебе твоя игрушка!
-- Это ужасно! - произнес Бриан с величайшим негодованием. - Сюзанна, этот человек, это чудовище не мог быть вашим отцом! Много есть вещей, которых нельзя объяснить, но их можно чувствовать. Что этот медальон прислала вам ваша мать, я в этом уверен; что Измаил - не отец вам, я в этом убежден.
Едва Измаил от меня вышел, в соседней комнате раздался крик Темперенсы. Отец мой бил ее за то, что она осмелилась передать мне медальон. С этого дня я ее никогда больше не видала. Когда я проснулась на другое утро, я увидела у моей кровати незнакомую мне женщину, которая нанята была на место Темперенсы.
С этого дня моя жизнь стала другая. Незнакомая женщина убрала мою голову и надела на меня дорогое платье. Мне было хотелось спросить, для чего это, но она ни слова не знала по-английски и говорила на непонятном мне языке. Окончив мой туалет, она подвела меня к зеркалу. Я не узнавала себя и в первый раз у меня явилось противоречивое ощущение женщины: желание блеснуть и желание поставить непреодолимую преграду между собою и нескромными взглядами толпы.
Немного спустя пришел отец и повел меня в великолепные покои бельэтажа, в которых я еще никогда не бывала. Там находилось множество картин, фортепиано, арфа, несколько книг и красивых альбомов. В картинках заключались мифологические сюжеты; в альбомах... О, милорд! При одном воспоминании об этих рисунках у меня является негодование, хотя в то время я решительно ничего не поняла и более восхищалась красивыми рамками картин и великолепными переплетами альбомов, чем самыми картинами и рисунками. Милорд, несмотря на то, что Измаил употребил все свои старания, чтобы развратить меня, мой ум и мое сердце. Господь спас меня. Сначала защитила меня молодость, а потом... потом я увидела вас и вы стали моим ангелом хранителем, моим защитником от всего дурного.
Отец вышел, оставив меня на несколько минут одну; потом он вернулся с человеком, который должен был учить меня танцам. После танцев шли уроки музыки, чтения, письма, итальянского, французского и немецкого языков. Мои учителя все были единоверцы моего отца, только из различных стран. Я успевала быстро, что радовало моего отца, который в то же время продолжал внушать мне свои гнусные правила, не производившие, однако, на меня того влияния, которого он ожидал. Между тем я не презирала порока, так как не имела понятия о том, что такое добродетель, и я равнодушно выслушивала обыкновенные наставления Измаила. Прошел год и я хорошо знала языки, которым меня учили, пела, играла на фортепьяно, на арфе и умела танцевать.