Бувар и Пекюше.
Глава III

III

Для изучения химии они раздобыли курс Реньо и прежде всего узнали, что "тела простые, быть может, сложны".

Их делят на металлоиды и металлы; это различие "отнюдь не абсолютно", говорит автор. То же относится к основаниям и кислотам, потому что "одно и то же тело может вести себя и как кислота и как основание, смотря по обстоятельствам".

Это замечание показалось им странным. Кратные отношения смутили Пекюше.

- Если молекула тела А, допустим, соединяется с несколькими частями В, то мне кажется, что эта молекула должна делиться на столько же частей; но если она делится, то перестает быть единой, первоначальной молекулой. Словом, я не понимаю.

- Я тоже, - говорил Бувар.

И они прибегли к более легкому сочинению Жирардена, из которого почерпнули уверенность, что десять литров воздуха весят сто граммов, что в состав карандашей не входит свинец, что алмаз не что иное, как углерод.

Больше всего поразило их то, что земля, как элемент, не существует.

Они прочитали кое-что о паяльной трубке, золоте, серебре, о щелоке для стирки и о лужении кастрюль. Затем без всяких колебаний Бувар и Пекюше окунулись в органическую химию.

Какое чудо! В живых существах обнаруживаются те же вещества, из каких состоят минералы! Тем не менее они почувствовали своего рода унижение от сознания, что в их телах содержится фосфор, как в спичках, альбумин, как в яичных белках, и водород, как в фонарях.

После красок и жиров речь пошла о брожении.

Оно послужило переходом к кислотам. Тут их опять смутил закон эквивалентов. Они постарались осмыслить его посредством атомной теории - и окончательно запутались.

Чтобы все это постичь, надо бы, по мнению Бувара, иметь приборы. Расход был бы значителен, а они и так уж слишком поиздержались.

Но доктор Вокорбей, несомненно, был в состоянии их просветить.

Они появились во время приема.

- Господа, я вас слушаю! Чем вы больны?

Пекюше ответил, что они здоровы, и, объяснив цель визита, сказал:

- Мы хотим, во-первых, понять высшую атомность.

- Я не отрицаю ее значения, поверьте! Но в наше время ее суют повсюду! Она оказывает на медицину плачевное влияние.

И зрелище окружающих предметов подтверждало вескость его слов.

На камине валялись бинты и пластыри. Ящик с хирургическими инструментами стоял посреди письменного стола, таз в углу был наполнен зондами, а у стены находилась модель человека без кожных покровов.

Пекюше поздравил доктора с ее обладанием.

- Анатомия, должно быть, прекрасное занятие?

Г-н Вокорбей стал рассказывать, какое удовольствие получал он в прежнее время от вскрытий; и Бувар его спросил, каковы соотношения между внутренностями женщины и мужчины.

Желая их удовлетворить, врач вынул из библиотеки анатомический атлас.

- Возьмите его с собою! Вам дома будет удобнее рассмотреть.

Скелет удивил их выступающей челюстью, глазницами, ужасающей длиною рук. Им не хватало пояснительного текста; они снова пошли к Вокорбею и по руководству Александра Лота изучили строение костяка, поражаясь спинному хребту, который, как сказано там, в шестнадцать раз крепче, чем если бы творец создал его прямым.

Почему именно в шестнадцать раз?

Запястные мускулы привели в уныние Бувара; а Пекюше, ревностно изучая череп, упал духом перед клинообразной костью, несмотря на то, что она похожа на "турецкое седло".

Что до сочленений, то их скрывало чрезмерное количество связок, и они занялись мышцами.

Но прикрепления было неудобно находить, и, дойдя до позвоночных отростков, они бросили читать дальше.

Пекюше сказал тогда:

- А не взяться ли нам снова за химию, хотя бы только для того, чтобы употребить на пользу лабораторию?

Бувар запротестовал, и ему как будто припомнилось, что в качестве учебных пособий для жарких стран фабрикуются искусственные трупы.

Он написал Барберу, и тот снабдил его нужными сведениями. За десять франков в месяц можно было иметь одну из моделей г-на Озу, и через неделю почтальон из Фалеза выгрузил перед их воротами продолговатый ящик.

Взволнованные, они перенесли его в пекарню. Когда доски были сняты, выпала солома, соскользнула папиросная бумага, появилась модель.

Она была кирпичного цвета, без волос, без кожи, и пестрила бесчисленными жилками, синими, красными и белыми. Это совсем не было похоже на труп, а скорее на весьма безобразную, очень чистую и пахнущую лаком игрушку.

- За работу! - сказал Пекюше.

Весь день и вечер ушли на это.

Они оделись в халаты, как студенты в анатомических театрах, и при свете трех свечей разнимали картонные части. Вдруг раздался удар кулаком в дверь. "Отворите!"

Это был г-н Фуро в сопровождении стражника.

Хозяева доставили себе удовольствие показать Жермене покойничка. Она тотчас же побежала с этой новостью к бакалейному торговцу, и все село решило, что они укрывают в своем доме настоящего мертвеца. Фуро, уступая народному волнению, явился удостовериться в происшедшем. Любопытные собрались во дворе. Когда Фуро вошел, модель лежала на боку, мышцы лица были вынуты, и чудовищно выпуклый глаз производил жуткое впечатление.

- Что вас привело сюда? - спросил Пекюше.

Фуро пробормотал:

- Ничего, решительно ничего.

И, взяв одну часть со стола, спросил:

- Что это такое?

- Мышца трубачей, - ответил Бувар.

Фуро промолчал, но насмешливо улыбался, завидуя тому, что они развлекаются по способу, находящемуся вне его компетенции.

Оба анатома сделали вид, будто продолжают свои исследования. Люди, скучавшие за порогом, проникли в пекарню, и так как произошла небольшая давка, то стол задрожал.

- Это уж слишком! - крикнул Пекюше. - Освободите нас от публики!

Стражник выпроводил любопытных.

- Прекрасно, - сказал Бувар, - нам никого не нужно.

Фуро понял намек и спросил, имеют ли они право, не будучи врачами, владеть подобным предметом. Впрочем, он снесется с префектом.

- Что за страна! Нигде не найти таких дураков, дикарей и ретроградов, как здесь.

Сопоставив самих себя с другими, они утешились; они честолюбиво мечтали пострадать за науку.

Бувар и Пекюше были очарованы, и по их просьбе господин Вокорбей дал им на время несколько томов из своей библиотеки, утверждая, впрочем, что они всего этого не одолеют.

В "Словаре медицинских знаний" они заинтересовались примерами ненормальных родов, долговечности, тучности и запоров. Отчего не довелось им видеть знаменитого канадца Бомона, обжор Тарара и Бижу, больную водянкой из Эрского департамента, пьемонтца, у которого желудок действовал через каждые три недели, Симона де Мирпуа, умершего от окостенения, и того ангулемского мэра, чей нос весил три фунта!

Мозг навел их на философские размышления. Они очень хорошо различали внутри прозрачную перегородку, состоящую из двух пластинок, и шишкообразную железу, похожую на красную горошину; но были там еще ножки и желудочки, дуги, столбы, бугры, узлы и всевозможные волокна, и foramen Пакиони, и тело Паччини, словом - непролазная куча вещей, на изучение которых не хватило бы их жизни.

Иногда, увлекшись, они совершенно разнимали труп, и затем не знали, как собрать его части.

Это была трудная задача, особенно после завтрака, и они вскоре засыпали, Бувар - клюя носом, выпятив живот, Пекюше - опустив голову на руки, положив локти на стол.

Часто в эту минуту господин Вокорбей, заканчивая свои первые визиты, приоткрывал дверь.

- Ну, почтенные собратья, как подвигается анатомия?

- Превосходно, - отвечали они.

Он задавал им вопросы, и ему было приятно сбивать их с толку.

Когда им надоедал какой-нибудь орган, они переходили к другому, и таким образом забросили поочередно сердце, желудок, ухо, кишки, потому что покойник им опротивел, как ни старались они заинтересоваться им. Наконец доктор застал их в ту минуту, когда они его укладывали обратно в ящик.

- Браво! Я этого ждал.

В их возрасте нельзя браться за такие занятия. Улыбка, сопровождавшая эти слова, глубоко их задела.

По какому праву считает он их неспособными к науке? Разве знание принадлежит этому господину? Можно подумать, что сам он стоит гораздо выше их! Приняв его вызов, они ездили за книгами даже в Байе.

Недоставало им физиологии, и один букинист раздобыл для них знаменитые в ту пору сочинения Ришерана и Аделона.

Все общие места относительно возрастов, полов и темпераментов показались им чрезвычайно значительными. Им очень приятно было узнать, что в зубном камне есть три вида микроскопических животных, что центром для вкуса служит язык, а для ощущения голода - желудок.

Они жалели, что лишены способности жевать жвачку, как это умели делать Монтегр, г-н Госс и брат Берара, - тогда бы они лучше поняли пищеварительный процесс. Пищу они пережевывали медленно, размельчали ее, пропитывали слюною, мысленно сопутствуя пищевому комку на его пути во внутренние органы, и следовали за ним даже до его конечных результатов, исполненные методической добросовестности, почти благоговейного внимания.

В намерении вызвать искусственное пищеварение, они положили кусок мяса в склянку с желудочным соком утки и две недели носили эту бутыль подмышкой, чем достигли только того, что от них стало дурно пахнуть.

На глазах соседей они бегали по большой дороге в мокрой одежде, на солнцепеке. Этим способом они проверяли, уменьшается ли жажда при увлажнении кожи. Домой они возвратились задыхаясь и оба - с насморком.

Они живо разделались со слухом, голосом, зрением, но Бувар приналег на органы размножения.

Шутники затащили его некогда в дурной дом, но он оттуда бежал, сохраняя себя для женщины, которую ему предстояло полюбить. Благоприятный случай ни разу не представлялся, так что из-за ложной стыдливости, денежных затруднений, страха перед болезнями, упрямства, привычки - он в пятьдесят два года и несмотря на жизнь в столице еще не утратил целомудрия.

Бувар насилу этому поверил, затем расхохотался, как полоумный, но перестал смеяться, заметив слезы в глазах у Пекюше, ибо у того все же бывали увлечения: он был влюблен поочередно в некую канатную плясунью, в невестку одного архитектора, в какую-то конторщицу и, наконец, в молоденькую прачку, на которой уже собрался жениться, когда вдруг узнал, что она беременна от другого.

Бувар сказал ему:

- Можно еще вознаградить себя за потерянное время. Не огорчайся. Я беру это на себя... если хочешь.

Пекюше ответил со вздохом, что об этом больше не приходится думать, и они снова принялись за физиологию.

Правда ли, что покровы нашего тела непрерывно испускают тонкий пар? Это доказывается тем, что вес человека понижается с каждой минутой. Если ежедневно пополнять убыль и удалять избыток, то здоровье будет поддерживаться в совершенном равновесии. Санкториус, изобретатель этого закона, употребил полвека на каждодневное взвешивание своей пищи и своих выделений и взвешивал сам себя, отдыхая только тогда, когда записывал свои вычисления.

Они попытались последовать примеру Санкториуса. Но так как оба не могли уместиться на весах, то начал опыт Пекюше.

Он разделся, чтобы дать свободу испарениям, и стоял на площадке совершенно голый, обнажив, несмотря на стыдливость, свое очень длинное смуглое туловище цилиндрической формы и короткие ноги с плоскими ступнями. Сидя на стуле подле него, Бувар читал вслух.

Ученые утверждают, что животная теплота выделяется вследствие сокращения мышц и что можно повысить в тепловатой ванне температуру воды, двигая грудною клеткой и тазовыми частями.

Бувар пошел за ванною, и, когда все было приготовлено, погрузился в нее, запасшись градусником.

Обломки винокуренных принадлежностей, выметенные в дальний угол комнаты, вырисовывались в сумраке темною горкой. По временам скреблись мыши. В воздухе держался застоялый запах ароматических трав, и, чувствуя себя тут очень уютно, друзья благодушно беседовали.

Однако Бувару стало немного свежо.

- Пошевелись! - сказал Пекюше.

Он начал шевелиться, нимало этим не повлияв на термометр.

- Мне положительно холодно.

- И мне не жарко, - ответил Пекюше, тоже чувствуя озноб. - Но шевели тазовыми частями, шевели.

Бувар изгибал бедра, раздвигал ноги, покачивал животом, сопел, как кашалот, затем смотрел на градусник: ртуть опускалась все ниже.

- Ничего не понимаю. Я все-таки двигаюсь.

- Мало.

Она продолжалась три часа, после чего он опять схватился за градусник.

- Как! Двадцать градусов? До свиданья! Я вылезаю.

Вошла собака, помесь ищейки и дога, с рыжей шерстью, с отвислым языком, шелудивая.

Что делать? Колокольчика не было. Их прислуга была глуха. Они стучали зубами, но не смели шевельнуться из боязни, что собака их укусит.

Пекюше придумал выкрикивать угрозы, делая страшные глаза.

Тогда собака залаяла и принялась прыгать вокруг весов, а Пекюше, ухватившись за веревки и согнув ноги, старался подняться как можно выше.

- Ты не то делаешь, - сказал Бувар.

И он начал посылать собаке улыбочки, произнося ласковые слова.

Собака несомненно их поняла. Она старалась приласкаться, положив ему лапы на плечи, царапая его когтями.

- Вот тебе и на! Она утащила мои штаны.

Собака легла на них и замерла.

Наконец с величайшими предосторожностями друзья решились: один - сойти с площадки, другой - вылезть из ванны. И когда Пекюше был снова одет, у него вырвалось такое восклицание:

- Ты, душа моя, будешь нам полезна для опытов!

- Для каких опытов?

Можно было впрыснуть ей фосфор, а затем запереть в погреб, чтобы посмотреть, пойдет ли у нее огонь из ноздрей. Но как впрыснуть? И к тому же им бы не продали фосфора.

Они раздумывали, не дать ли ей подышать газом, не поместить ли ее под воздушный колокол, не напоить ли ядами. Все это, пожалуй, не так уж смешно. Наконец они остановились на намагничивании стали посредством контакта со спинным мозгом.

Бувар, преодолев волнение, подавал на тарелке иголки Пекюше, а тот втыкал их в позвонки.

Иголки ломались, выскальзывали, падали на землю. Он брал другие и вонзал их быстро, наудачу. Собака разорвала свои путы, как бомба вылетела в окно, пронеслась через двор, сени - и появилась в кухне.

Жермена закричала, увидев ее всю в крови, с веревками на лапах.

Старая служанка их разбранила:

- Опять дурь на вас нашла! И хороша моя кухня, нечего сказать! Собака может от этого взбеситься! В тюрьму сажают людей, которым до вас далеко.

Они вернулись в лабораторию, чтобы испытать иголки.

Ни одна не притягивала даже мельчайших металлических опилок.

Потом их начало тревожить предположение Жермены. Собака могла впасть в бешенство, неожиданно вернуться, броситься на них. На следующий день они отправились наводить повсюду справки и затем, в течение нескольких лет, сворачивали с дороги в поле, чуть только появлялась собака, похожая на ту.

Остальные опыты не удались. Вопреки авторам, голуби, которым они пускали кровь при наполненном и при пустом желудке, издыхали в одинаковый срок. Котята, погруженные в воду, погибли через пять минут. А гусь, которого они напичкали мареною, сохранил совершенно белые надкостные пленки.

Их мучил вопрос о питании.

Чем объяснить, что из одного и того же сока получаются кости, кровь, лимфа и вещества испражняемые?

Но нет возможности проследить превращения питательного вещества. Человек, употребляющий всегда одну и ту же пищу, не отличается в химическом отношении от того, кто ее разнообразит. Воклен подсчитал все содержание извести в овсе, который клевала курица, и нашел большее количество в скорлупе ее яиц.

Следовательно, происходит созидание вещества. Каким образом? Это совершенно неизвестно.

Неизвестно даже, какова сила сердца. Борелли считает ее равною той, какая требуется для подъема ста восьмидесяти тысяч фунтов, а Киэль определяет ее приблизительно в восемь унций, из чего они заключили, что физиология (согласно одному старому изречению) - это медицинский роман. Оказавшись не в силах ее понять, они в нее не поверили.

Месяц прошел в праздности. Затем они вспомнили о своем саде.

Лежавшее посредине засохшее дерево мешало им. Они его обтесали. Это упражнение их утомило. Бувару очень часто приходилось отдавать кузнецу инструменты в починку.

Однажды, когда он шел туда, его остановил человек с холщовым мешком на спине и предложил ему альманахи, книги духовного содержания, образки, а также "Спутник здоровья" Франсуа Распайля.

Эта брошюра так понравилась Бувару, что он обратился к Барберу с просьбой доставить ему капитальный труд того же автора. Барберу его прислал и указал в своем письме аптеку, откуда следовало выписывать лекарства.

Ясность учения их увлекла. Все болезни происходят от червей. Они портят зубы, гложут легкие, расширяют печень, разрушают кишки и производят в них шум. Лучшее средство избавиться от них - камфора. Бувар и Пекюше ее облюбовали. Они нюхали, жевали ее и раздавали в виде папирос, болеутоляющей воды в склянках и пилюль. Даже взялись излечить одного горбуна.

Это был ребенок, повстречавшийся им однажды на ярмарке. Мать-нищенка приводила его каждое утро. Они натирали горб камфарной мазью, прикладывали на двадцать минут горчичник, затем покрывали мягчительным пластырем и, чтобы не потерять пациента, угощали его завтраком.

Как раз в то время, когда мысли у них были направлены в сторону глистов, Пекюше заметил на щеке у г-жи Борден странное пятно. Доктор давно уже лечил его горькими микстурами; круглое вначале, как монета в двадцать су, оно расширялось, образуя розовый ободок. Бувар и Пекюше изъявили желание вывести его. Г-жа Борден согласилась, но потребовала, чтобы смазывания производил Бувар. Становилась перед окном, расстегивала верхние пуговицы на лифе и подставляла щеку, глядя на Бувара взором, который был бы опасен, не присутствуй при этом Пекюше. Несмотря на страх перед ртутью, они пользовали ее каломелем, применяя его в допустимых дозах. Через месяц г-жа Борден была исцелена.

Она принялась их рекламировать, и управляющий налогами, секретарь городской управы, сам мэр, все жители Шавиньоля начали сосать камфору.

а у Пекюше - жестокие мигрени. Они утратили веру в Распайля, но заботливо это скрывали, чтобы не потерять престижа.

Большое усердие обнаружили они также в оспопрививании, научившись делать надрезы на капустных листьях; приобрели даже пару ланцетов.

Они вместе с врачом навещали больных, затем наводили справки в книгах.

Авторы указывали не те симптомы, которые они только что наблюдали. Названия же болезней - латинские, греческие, французские - это какая-то мешанина из всех языков.

Их насчитывается тысячи, и Линнеева классификация с ее родами и видами очень удобна, но как устанавливать виды? Тут они увязли в философии медицины.

Они раздумывали над археем Ван Гельмонта, витализмом, броунизмом, органицизмом; спрашивали у доктора, отчего происходит золотуха, где гнездится заразный миазм и как отличить во всех болезненных явлениях причину от ее следствий.

- Причина и следствие перепутаны, - отвечал Вокорбей.

Его нелогичность им надоела, и они стали посещать больных совсем одни, проникая в дома под предлогом человеколюбия.

В глубине комнат, на грязных тюфяках лежали люди, одни - с перекошенными лицами, другие - с опухшими, ярко-красными и желтыми, как лимон, или же лиловыми; с ущемленными ноздрями, дрожащим ртом; с хрипами, икотой, потом, запахом кожи и старого сыра.

Бувар и Пекюше читали рецепты их врачей и очень поражались тому, что средства успокоительные бывают подчас возбудительными, рвотные - слабительными, что одно и то же лекарство подходит для различных болезней и что недуг исчезает под влиянием противоположных способов лечения.

Тем не менее они давали советы, ободряли больных, имели смелость пользоваться стетоскопом.

Воображение у них работало. Они написали королю, что в Кальвадосе надо учредить институт сиделок, где намеревались вести преподавание.

Отправились в Байе к аптекарю (фалезский продолжал на них сердиться за грудную ягоду) и предложили ему сфабриковать по примеру древних pila purgatoria, т. е. лекарственные шарики, которые, при растирании руками, проникают в тело.

Следуя тому рассуждению, что понижение температуры препятствует воспалениям, они подвесили в кресле к балкам на потолке женщину, пораженную менингитом, и раскачивали ее руками, пока не появился ее муж и не выбросил их за дверь.

Наконец, к великому смущению г-на кюре, они применили новый способ вставлять градусник - в задний проход.

В окрестностях распространился тиф. Бувар заявил, что не будет в это вмешиваться. Но жена фермера Гуи явилась к ним плача: муж ее уже две недели хворает, а г-н Вокорбей запустил болезнь.

Пекюше предоставил себя в ее распоряжение.

Чечевицеобразные пятна на груди, боль в сочленениях, вздутый живот, красный язык - налицо все признаки язвенного энтерита. Вспомнив указание Распайля, что лихорадку можно пресечь, отменив диету, он предписал бульон и немного мяса. Внезапно появился доктор.

Его пациент в это время собирался есть, поддерживаемый фермершей и Пекюше, с двумя подушками за спиною.

Подойдя к постели, врач выбросил тарелку за окно и воскликнул:

- Отчего?

- Так можно вызвать прободение кишки, потому что тиф - это фолликулярное поражение ее оболочки.

- Не всегда.

И завязался диспут о природе тифа. Пекюше верил в его самостоятельную сущность. Вокорбей ставил его в зависимость от органов.

- Поэтому я устраняю все, что может их раздражать.

- Но диета ослабляет жизненное начало.

- Да что вы мне толкуете про какое-то жизненное начало? Что оно такое? Кто его видел?

Пекюше опешил.

- К тому же, - говорил врач, - Гуи не хочет есть.

Больной утвердительно кивнул головою в ситцевом колпаке.

- Все равно! Ему нужно питание.

- Ничуть. У него пульс - девяносто восемь.

- Пульс ничего не значит.

И Пекюше сослался на свои авторитеты.

- Бросим говорить о системе! - сказал врач.

Пекюше скрестил руки.

- В таком случае вы эмпирик?

- Нимало! Но мои наблюдения...

- А если наблюдения плохи?

- Прежде всего нужно иметь опыт.

- Люди, совершившие переворот в науке, не практиковали! Ван Гельмонт, Боерав, сам Бруссе!

Вокорбей не ответил, а наклонился к фермеру и сказал, повысив голос:

- Кого из нас обоих выбираете вы своим врачом?

Больной, в дремоте, увидел два гневных лица и расплакался.

Жена его тоже не знала, что ответить: один был искусен, но другой, быть может, владел секретом.

- Прекрасно! - сказал Вокорбей. - Если вы колеблетесь между человеком, получившим диплом...

Пекюше хихикнул.

- Вы чего смеетесь?

- Да ведь диплом не всегда служит доказательством!

Доктор был задет в своих профессиональных интересах, преимуществах, общественном значении.

- Это мы увидим, когда вы будете привлечены к суду за недозволенное врачевание!

Затем он обратился к фермерше:

- Можете позволять этому господину убивать вашего мужа сколько угодно, и пусть меня повесят, если я еще когда-нибудь буду в вашем доме.

И он углубился в буковую аллею, размахивая палкой.

Когда Пекюше пришел домой, Бувар был тоже в большом волнении.

От него только что ушел Фуро, выведенный из себя геморроидальными шишками. Тщетно доказывал Бувар, что они предохраняют от всех болезней. Фуро не внимал никаким словам, грозил ему иском о проторях и убытках. У Бувара от этого голова шла кругом.

Пекюше рассказал ему о своем приключении, которое считал более важным, и его слегка покоробило равнодушие Бувара.

На следующий день у Гуи разболелся живот. Это могло быть вызвано несварением пищи. Вокорбей, пожалуй, не ошибался. Должен же врач знать в этом толк. И совесть начала мучить Пекюше. Он боялся оказаться человекоубийцей.

Фуро успокоился, а Гуи стал поправляться. Теперь уже была уверенность в исцелении: такой успех придал смелости Пекюше.

- Не поработать ли нам над акушерством, при помощи одного из манекенов...

- Не нужно больше манекенов!

- Это половинки туловища из кожи, изобретенные для обучения повивальных бабок. Мне кажется, я сумел бы поворачивать плод!

Но Бувар устал от медицины.

- Пружины жизни сокрыты от нас, болезни чересчур многочисленны, средства сомнительны, и в книгах нельзя найти ни одного разумного определения здоровья, недуга, диатеза, ни даже гноя.

От всего этого чтения у них помутилось в мозгу.

Бувар, схватив насморк, вообразил, что у него начинается воспаление легких. Когда пьявки не ослабили фокуса в боку, он поставил себе мушку, действие которой сказалось на почках. Тогда он подумал, что у него камни.

Обрезка грабов очень утомила Пекюше, и после обеда у него случилась рвота, очень его испугавшая. Заметив у себя к тому же некоторую желтизну лица, он заподозрил болезнь печени, задавался вопросом:

- Больно ли мне?

И в конце концов почувствовал боль.

Рассматривая друг друга, они смотрели язык, щупали пульс один у другого, пили разные минеральные воды, принимали слабительные и боялись холода, жары, ветра, дождя, мух, а главное - сквозняков.

Пекюше решил, что нюханье табака губительно. К тому же чихание вызывает иногда разрыв аневризмы, - и он расстался с табакеркой. По привычке он запускал в нее пальцы, затем вдруг вспоминал о своей неосмотрительности.

Так как черный кофе возбуждает нервы, то Бувар решил отказаться от своей получашки; но после обеда он засыпал и, проснувшись, испытывал страх, ибо продолжительный сон угрожает апоплексией.

Их идеалом был Корнаро, тот венецианский дворянин, который благодаря особому режиму дожил до крайней старости. Не во всем подражая ему, можно соблюдать те же меры предосторожности, - и Пекюше извлек из своей библиотеки руководство по гигиене доктора Морена.

Как объяснить, что до сих пор они живы? Кушанья, которые они любили, запрещены в этой книге. Жермена, растерявшись, уж и не знала, что им готовить.

Все мясные блюда имеют недостатки. Кровяная колбаса и свинина, копченые сельди, омары и дичь - "неподатливы". Чем крупнее рыба, тем больше содержит она желатина и, следовательно, тем она тяжелее. От овощей развиваются кислоты, макароны влекут за собой сновидения, сыры, "вообще говоря, неудобоваримы". Стакан воды утром "опасен". Каждый напиток или снедь сопровождаются таким предупреждением или словами: "Вредно! Остерегайтесь злоупотреблять. Не все переносят". Почему вредно? В чем злоупотребление? Как знать; перенесешь ли то или иное?

Какая сложная задача - завтрак! Они перестали пить кофе с молоком ввиду его отвратительной репутации, а затем - шоколад, ибо это - "смесь несваримых веществ". Оставался, таким образом, чай. Но "нервные особы должны от него совершенно отказаться". Однако Декер в XVII столетии предписывал его в количестве двадцати декалитров ежедневно, чтобы очищать область поджелудочной железы.

Эта справка пошатнула их уважение к Морену, тем более, что он осуждал все головные уборы, шляпы, картузы и колпаки, возмутив такою критикой Пекюше.

"хорошее пищевое вещество", табак совершенно безвреден, а кофе "необходимо военным".

Доселе они уверены были в том, что сырые местности нездоровы. Ничуть не бывало! Каспер заявляет, что они не так смертоносны, как сухие. Нельзя купаться в море, не освежив предварительно кожи; Бежен советует бросаться в воду не остынув. Чистое вино после супа считается весьма полезным для желудка; Леви считает, что оно разрушительно действует на зубы. Наконец, фланелевый нагрудник, этот страж, этот блюститель здоровья, любимый Буваром и неотделимый от Пекюше, некоторыми авторами, без обиняков и страха перед общественным мнением, признается вредным для людей полнокровных и сангвинических.

Что же такое гигиена?

- "Истина по сю сторону Пиренеев, заблуждение по ту сторону", - утверждает Леви, а Бекерель прибавляет, что это не наука.

Тогда они заказали себе на обед устриц, утку, свинину с капустой, крем, понлевекский пирог и бутылку бургундского. Это было освобождение, почти месть, и они смеялись над Корнаро. Каким нужно быть дураком, чтобы так себя терзать! Какая низость вечно думать о продлении своего существования! Жизнь только тогда хороша, когда наслаждаешься ею.

- Еще кусок?

- С удовольствием.

- И я тоже.

- За твое здоровье!

- И за твое.

- И плевать нам на всех и на все!

Они разгорячились.

Бувар объявил, что выпьет три чашки кофе, хоть он и не военный. Пекюше, надвинув картуз на уши, закладывал в нос понюшку за понюшкой, чихал бесстрашно; и, чувствуя потребность выпить немного шампанского, они велели Жермене немедленно пойти в кабачок и купить им бутылку. Деревня была слишком далеко. Она отказалась. Пекюше был возмущен.

- Я приказываю вам, слышите ли? Приказываю туда сбегать.

Она послушалась, но ворчала и дала себе слово бросить хозяев, - так они были непостижимы и сумасбродны.

Затем они отправились, как бывало, пить кофе с коньяком на пригорок в беседку.

Хлеб недавно был сжат, и скирды посреди полей вырисовывались черными массами на голубом и мягком фоне ночи. На фермах все было тихо. Не слышно было даже кузнечиков. Вся равнина спала. Они переваривали пищу, вдыхая ветерок, освежавший им щеки.

Очень высокое небо усеяли звезды; одни горели группами, другие в виде нитей, или порознь, на большом расстоянии одна от другой. Полоса светящейся пыли, протянувшись от севера к югу, раздваивалась у них над головами. Между этими светлыми областями залегли большие пустые пространства, и небосвод казался морем лазури с архипелагами и островками.

- Как их много! - воскликнул Бувар.

- Мы всего не видим! - ответил Пекюше. - Позади Млечного Пути находятся туманности; за туманностями - опять звезды: самая близкая отдалена от нас тремястами биллионами мириаметров.

- Солнце в миллион раз больше Земли, Сириус в двенадцать раз больше Солнца, кометы измеряются тридцатью четырьмя миллионами миль.

- С ума сойти можно, - сказал Бувар.

Он пожалел о своем невежестве и даже о том, что в молодости не учился в Политехнической школе.

Тут Пекюше, повернув его к Большой Медведице, показал ему Полярную звезду, затем Кассиопею, созвездие которой образует букву У, ярко сверкавшую Бегу Лиры и, на краю горизонта, - красный Альдебаран.

Бувар, запрокинув голову, с трудом следил за трех-, четырех- и пятиугольниками, которые нужно представлять себе, чтобы ориентироваться в небе.

Пекюше продолжал:

- Скорость света равна восьмидесяти тысячам миль в секунду. Лучу Млечного Пути нужно шесть столетий, чтобы к нам дойти. Таким образом, звезда, когда мы ее наблюдаем, быть может, уже исчезла. Многие перемежаются, иные не возвращаются никогда; и они меняют свое положение; все движется, все проходит.

- Солнце, однако, неподвижно!

- Так думали раньше. Но теперь ученые сообщают, что оно несется к созвездию Геркулеса.

Это противоречило представлениям Бувара, и после минутного размышления он произнес:

- Наука построена на данных, почерпнутых из одного уголка пространства. Быть может, она не подходит ко всей остальной, невидимой нами части, гораздо большей и непостижимой.

Так они говорили, стоя на пригорке при свете звезд, и по временам надолго умолкали.

Наконец они задались вопросом, живут ли люди на звездах. Отчего бы им там не жить? И так как мироздание гармонично, то обитатели Сириуса должны быть огромного роста, Марса - среднего, а Венеры - маленького, если только они не одинаковы повсюду. Там, наверху, существуют коммерсанты, жандармы, там торгуют, дерутся, низвергают королей.

Внезапно пронеслось несколько падающих звезд, описав на небе как бы параболы чудовищных ракет.

- Смотри, - сказал Бувар, - вот исчезающие миры.

Пекюше ответил:

- Если бы наш мир, в свою очередь, полетел кувырком, обитатели звезд были бы не больше взволнованы, чем мы в настоящую минуту. Подобные мысли отшибают всякую гордость.

- Какая цель у всего этого?

- Быть может, цели нет никакой.

И Пекюше повторил два или три раза "однако", не зная, что еще сказать.

- Все равно, мне очень хотелось бы знать, как создался мир.

- Это, должно быть, есть у Бюффона, - ответил Бувар; у него слипались глаза. - Я больше не могу, пойду спать.

Книга "Эпохи природы" разъясняла им, что некая комета, ударившись о солнце, отколола кусок, ставший землею. Сначала охладились полюсы. Вся вода окутывала шар земной; она ушла в пещеры. Затем разделились материки, появились животные и человек.

Величие вселенной приводило их в изумление, беспредельное, как она сама.

Кругозор у них расширился. Они гордились, что размышляют над столь возвышенными вещами.

Минералы вскоре их утомили, и они прибегли, чтобы развлечься, к "Гармониям" Бернардена де Сен-Пьера.

Гармонии растительного царства и земные, воздушные, водяные, человеческие, братские и даже супружеские - все прошло перед их глазами, не исключая воззваний к Венере, Зефирам и Амурам. Они удивлялись, что у рыб есть плавники, у птиц - крылья, у семян - оболочки, исполнившись той философии, которая открывает в природе добродетельные намерения и смотрит на нее, как на своего рода св. Винцента де Поля, всегда занятого благодеяниями.

Они дивились далее ее поразительным явлениям, ураганам, вулканам, девственным лесам, и купили сочинение г-на Деппинга о "Чудесах и красотах природы во Франции". В Кантале - три чуда, в Горо - пять, в Бургундии - два, не больше, между тем как в одной области Дофине насчитывается около пятнадцати чудес. Но скоро их не будет. Замуровываются сталактитовые гроты, гаснут огнедышащие горы, тают естественные ледники, а старые деревья, в дуплах которых совершались богослужения, падают под топором нивелировщиков или постепенно умирают.

Затем их любопытство обратилось в сторону зверей.

Они снова открыли Бюффона и пришли в восторг от странных вкусов некоторых животных.

Но так как все книги, вместе взятые, не стоят одного личного наблюдения, то они ходили по дворам и спрашивали крестьян, случалось ли им видеть, чтобы с кобылами спаривались быки, свиньи вожделели к коровам, а самцы куропаток производили друг над другом бесстыдные действия.

- Никогда в жизни.

Такие вопросы казались даже несколько смешными в устах господ их возраста.

Они пожелали сделать опыт неестественной случки.

Наименее трудной была случка козла с овцой. У их фермера козла не было, одна из соседок дала им на время своего, и когда пришло время течки, они заперли обоих животных в давильню, спрятавшись за бочками, чтобы дать событию спокойно совершиться.

Сначала обе скотинки съели свои маленькие охапки сена, затем стали жевать жвачку; овца легла и блеяла не переставая, а козел, утвердившись на кривых ногах, бородатый и вислоухий, уставил на приятелей поблескивавшие в темноте зрачки.

Наконец, к вечеру третьего дня, они сочли разумным оказать природе содействие; но козел, повернувшись к Пекюше, ударил его рогами в нижнюю часть живота. Овца, охваченная страхом, пустилась кружиться по давильне, как по манежу. Бувар побежал за ней, бросился ее удерживать и упал на землю с двумя клочьями шерсти в обеих руках.

Они возобновили свои опыты над курицами и селезнем, над догом и свиньей, надеясь произвести на свет уродов, ничего не понимая в проблеме видов.

к общему виду.

Они понадеялись получить об этом ясное представление, изучив развитие зародышей, и Пекюше написал Дюмушелю, чтобы тот выслал им микроскоп.

Поочередно они клали на стеклянную пластинку волосы, табак, ногти, лапку мухи, но забывали о необходимой капле воды, а иногда о покровном стеклышке, толкали друг друга, портили прибор; затем, видя один лишь туман, обвинили оптика. Они даже начали сомневаться в значении микроскопа. Открытия, которые ему приписывают, не так уж, пожалуй, достоверны.

Дюмушель, посылая им счет, попросил их собрать для него аммониты и морских ежей. Он был любителем этих редкостей, которыми богат их край. Чтобы возбудить в них вкус к геологии, он прислал им "Письма" Бертрана и "Рассуждения" Кювье о переворотах на земном шаре.

Прочитав эти два сочинения, они нарисовали себе такую картину.

Сначала - огромная водная поверхность, откуда выступали поросшие лишаями мысы, и ни одного живого существа, ни одного крика. Неподвижный, молчаливый, голый мир; затем длинные растения начали раскачиваться в тумане, похожем на банный пар. Совершенно красное солнце перегревало влажную атмосферу. Тогда вспыхнули вулканы, вулканические каменные породы вырвались из гор, и жидкая масса порфира и базальта застыла. Третья картина: в морях, не очень глубоких, возникли коралловые острова; над ними возвышаются пальмовые рощи. Есть там раковины, величиною с тяжелое колесо, черепахи в три метра, ящерицы в шестьдесят футов; амфибии вытягивают между тростниками свои страусовые шеи и крокодиловые челюсти; летают крылатые змеи. Наконец, на больших материках появились крупные млекопитающие с бесформенными членами, напоминавшими плохо обтесанные куски дерева, с кожею толще бронзовых плит, или же волосатые, губастые, с гривами, с изогнутыми клыками. Стада мамонтов паслись на равнинах, ставших впоследствии Атлантическим океаном; палеотерий - полуконь, полутапир - опрокидывал своим рылом муравейники Монмартра, а гигантский олень вздрагивал под каштановыми деревьями от рева пещерного медведя, на который из своей норы откликалась лаем собака Божанси, втрое превышавшая ростом волка.

Все эти эпохи отделены одна от другой переворотами, из которых последним был наш потоп. То была как бы феерия в нескольких действиях, с человеком в виде апофеоза.

Они были поражены, узнав, что на камнях есть отпечатки насекомых, птичьих лапок, и, перелистав одно из руководств Роре, начали собирать ископаемые.

Однажды после обеда, когда они выворачивали кремни на большой дороге, мимо проходил г-н кюре и вкрадчиво заговорил с ними.

- Вы занимаетесь геологией? Прекрасно.

Он уважал эту науку. Она подтверждает авторитет святого писания, доказывая, что потоп совершился.

Бувар повел речь о копролитах, представляющих собою окаменелые испражнения животных.

Аббат Жефруа был, по-видимому, изумлен таким явлением; впрочем, если оно произошло, то это лишний повод преклониться перед провидением.

Пекюше сознался, что их поиски до сих пор были не особенно плодотворны; а между тем фалезские окрестности, как и все юрские отложения, должны изобиловать остатками животных.

- Я слышал, - ответил аббат Жефруа, - будто в Виллере когда-то нашли челюсть слона.

Впрочем, один из его друзей, г-н Ларсонер, адвокат при суде в Лизье и археолог, мог бы снабдить их сведениями. Он составил историю Портанбессена, где рассказано про находку крокодила.

Бувар и Пекюше обменялись взглядом. Одна и та же надежда возникла у обоих, и, несмотря на зной, они долго простояли, расспрашивая священника, который прятался под синим ситцевым зонтиком. Нижняя часть лица у него была немного тяжеловесна, нос заострен; он непрестанно улыбался или наклонял голову, опуская веки.

Зазвонил колокол в церкви.

- До свидания, господа! Разрешите откланяться.

Получив его рекомендацию, Бувар и Пекюше три недели ждали письма от Ларсонера. Наконец ответ пришел.

дать на прочтение, боясь разрознить библиотеку. Что до аллигатора, то найден он был в ноябре 1825 года под скалою Гашет в Сент-Онорине, близ Портанбессена в округе Байе.

Следовали свидетельства в уважении.

Туман, окутавший мастодонта, раздразнил желание Пекюше. Он был бы не прочь немедленно отправиться в Виллер.

Бувар возразил, что, во избежание поездки, быть может, бесполезной и во всяком случае дорого стоящей, следует навести справки; и они письмом запросили мэра этой местности, что случилось с некиим Луи Блошем. Если он умер, то не могут ли его наследники по прямой или боковой линии сообщить им сведения касательно его ценного открытия? Когда он его сделал, в каком месте коммуны пребывает это свидетельство первобытных времен? Есть ли надежда найти подобные ему экземпляры? Во что обойдутся в день работник и тележка?

Но сколько ни обращались они к помощнику мэра, а затем к муниципальному советнику, они не получили из Виллера никаких вестей. Несомненно, жители относились ревниво к своим ископаемым. А возможно и то, что они запродали их англичанам. Решено было ехать в Гашет.

Бувар и Пекюше отправились в дилижансе из Фалеза в Кан. Затем коляска доставила их из Кана в Байе; оттуда они дошли пешком до Портанбессена.

Их не обманули. Откосы Гашет усеяны были странными булыжниками. По указаниям содержателя постоялого двора они достигли песчаного побережья.

Был отлив, он обнажал все гальки со степью водорослей, простиравшейся до самой линии волн.

Поросшие травой ложбинки пересекали скалу, сложившуюся из мягкой бурой породы, которая, в нижних своих пластах, отвердевая, переходила в серую каменистую стену. Струйки воды непрерывно стекали с нее, а вдали ревело море. По временам оно словно приостанавливало свое биение; и тогда слышен был только тихий шум ручьев.

Приятели спотыкались на цепких травах, кое-где им приходилось перепрыгивать через ямы. Бувар уселся на берегу и стал глядеть на волны, ни о чем не думая, завороженный, безвольный. Пекюше повел его к откосу, чтобы показать аммонит, инкрустированный в утесе, как алмаз в жильной породе. Они обломали себе ногти, без инструментов нельзя было обойтись, к тому же надвигалась ночь. Небо на западе было окрашено багрянцем, и весь берег окутан сумраком. Посреди казавшихся черными водорослей простирались лужи воды. Море набегало на них. Пора было возвращаться.

На следующее утро они атаковали киркою и ломом ископаемое, и у него треснула оболочка. Это был так называемый ammonites nodosus, изглоданный по краям, но весом добрых шестнадцати фунтов. Пекюше в восторге крикнул:

- Мы должны преподнести его Дюмушелю!

Затем попадались им губки, теребратулы, настоящие касатки, только не крокодил! За его отсутствием они принялись искать позвоночник гиппопотама или ихтиозавра, какую бы то ни было кость времен потопа, и вдруг заметили на высоте человеческого роста, у скалы, очертания, представлявшие остов гигантской рыбы.

Стали обсуждать, как бы достать его.

Решено было, что Бувар будет высвобождать его сверху, между тем как Пекюше начнет разбивать скалу, чтобы дать ему опуститься плавно и в сохранности.

Переводя дыхание, они увидели у себя над головой, в поле, таможенного надсмотрщика в плаще. Он повелительно махнул им рукой.

- Ну, чего тебе? Убирайся к черту!

И они продолжали трудиться. Бувар, подымаясь на носки, колотил мотыгою, Пекюше, перегнувшись, долбил ломом.

Но надсмотрщик вновь появился ниже, в ложбине, сигнализируя энергичнее. Они не обращали на него никакого внимания! Овальное тело выпирало из-под уменьшившегося слоя земли и наклонялось, готовое покатиться вниз.

Вдруг показался другой человек, с саблей.

Это был стражник на дозоре. В ту же минуту подоспел таможенный надсмотрщик, пробежавший по оврагу.

- Хватайте их, дядя Морен! А не то обрушится скала.

- У нас научная цель, - ответил Пекюше.

Тут глыба, сорвавшись, пронеслась на таком близком от них расстоянии, что еще немного - и погибли бы все четверо.

Когда пыль рассеялась, они различили корабельную мачту, - она рассыпалась в прах под сапогом надсмотрщика. Бувар сказал, вздыхая:

- Мы ничего худого не делали.

- Ничего нельзя делать на территории Инженерного ведомства! - возразил стражник. - Прежде всего скажите, кто вы такие, чтобы я мог составить протокол.

Пекюше заупрямился, заговорил о несправедливости.

- Не рассуждать! Следуйте за мною.

Как только они пришли в гавань, за ними побежала толпа мальчишек. Бувар, красный, как мак, напустил на себя выражение достоинства; Пекюше, очень бледный, метал вокруг яростные взгляды; и оба эти незнакомца, с камешками в носовых платках, имели вид подозрительный. Предварительно их поместили на постоялом дворе, хозяин которого, стоя на пороге, преграждал толпе вход. Затем каменщик потребовал обратно свои инструменты. Они заплатили за них, - опять убытки! А стражник все не возвращался. Почему? Наконец какой-то господин с крестом Почетного легиона на груди отпустил их. И они ушли, назвав свои имена, фамилии и место жительства, обещав быть впредь осмотрительнее.

Кроме паспортов, им недоставало многих еще вещей, и прежде чем предпринять новые изыскания, они навели справки в "Спутнике путешественника-геолога", сочинении Боне. Во-первых, нужно иметь хороший солдатский ранец, далее - землемерную цепь, напильник, щипцы, буссоль, три молотка за поясом, и прикрывать их сюртуком, ибо он "предохранит вас от той бросающейся в глаза внешности, которой следует избегать в пути". Палкою послужила Пекюше обыкновенная туристская палка в шесть футов, с длинным железным наконечником. Бувар предпочел трость с зонтиком или зонтик-полибранш, у которого набалдашник снимается, после чего можно пристегнуть шелк, содержащийся отдельно в мешочке. Они не забыли крепких башмаков с гетрами, двух пар подтяжек для каждого, "имея в виду испарину", и хотя нельзя "всюду появляться в картузе", все же отказались от расхода на "одну из тех шляп, которые складываются и носят имя их изобретателя - шапочного фабриканта Жибюса".

То же сочинение сообщает правила поведения: "Знать язык страны, которую вы собираетесь посетить", - они его знали. "Скромно держать себя" - это у них было в обычае. "Не иметь при себе слишком много денег" - ничего не может быть легче. Наконец, чтобы оградить себя от всякого рода затруднений, полезно присвоить себе "звание инженера".

- Что ж! Присвоим!

После всех этих приготовлений они приступили к экскурсиям, отлучались иногда на неделю, проводили жизнь на открытом воздухе.

То на берегах Орны они в расщелине замечали бока утесов, косые ребра которых высились между тополями и вереском, то приходили в уныние, встречая вдоль дороги одни лишь пласты глины. Находясь перед каким-нибудь пейзажем, они любовались не рядом плоскостей, не глубиною далей, не волнистыми перекатами зелени, а тем, что было невидимо, что было внизу - землею. И каждый холм был для них новым доказательством потопа. За манией потопа последовало увлечение эрратическими валунами. Большие камни, одиноко лежавшие в полях, должны происходить от исчезнувших ледников, и они разыскивали морены и раковистые известняки.

Неоднократно их принимали за разносчиков, основываясь на их нарядах. И когда им случалось заявлять, что они "инженеры", ими овладевала боязнь: присвоение подобного звания могло навлечь на них неприятности.

К концу дня они задыхались под тяжестью образцов, но бестрепетно приносили их домой. Ими усеяны были ступени лестницы, комната, зала, кухня, и Жермена жаловалась на обилие пыли.

Не легкая была задача - находить названия горных пород, прежде чем наклеивать на них ярлыки. Разнообразие окрасок и строения вело к тому, что глину они смешивали с мергелем, гранит с гнейсом, кварц с известняком.

И кроме того их раздражала номенклатура. К чему эти девонские, кембрийские, юрские формации, как будто почвы, обозначаемые этими словами, находятся только в Девоншире, близ Кембриджа и в Юре? Невозможно в них разобраться; то, что для одних система, то для других ярус, для третьих - просто слой. Напластования перемешиваются, перепутываются; но Омалий д'Алуа предупреждает, что не следует доверять геологической классификации.

ртути в Шапель-ан-Жюже, близ Сен-Ло, - они предприняли более далекую экскурсию, поездку в Гавр, чтобы изучить лидит и киммериджскую глину.

Сойдя с парохода на берег, они сейчас же спросили, какая дорога ведет к маякам; она, как оказалось, загромождена обвалами, по ней опасно ходить.

К ним подошел владелец каретного заведения и предложил прокатиться в окрестности: в Ингувиль, Октевиль, Фекан, Лильбон, "хотя бы в Рим, если угодно".

Цены он заламывал несуразные, но название Фекан их поразило. Взяв немного в сторону, можно было повидать Этрета, и они сели в дилижанс, чтобы для начала посетить самый отдаленный пункт - Фекан.

В дилижансе Бувар и Пекюше завязали разговор с тремя крестьянами, двумя старушками, семинаристом и без колебаний назвали себя инженерами.

Вышли перед бассейном. Достигли береговой скалы и спустя пять минут стали осторожно пробираться вдоль нее, избегая большой лужи, вдававшейся в берег наподобие залива. Затем увидели свод, который вел в глубокую пещеру. Он был гулким, очень светлым, напоминал церковь своими колоннами во всю высоту и ковром из водорослей, покрывшим все плиты.

Это сооружение природы удивило приятелей, и, продолжая свой путь, собирая раковины, они возвысились до рассуждений о происхождении мира. Бувар склонялся к нептунизму, Пекюше, напротив, был плутонистом.

Центральный огонь взорвал кору земного шара, приподнял почву, произвел трещины. Внутри находится как бы бурлящее море со своими приливами и отливами, со своими бурями; тонкая пленка отделяет нас от него. Можно сон потерять, если думать обо всем, что у нас под ногами. Однако центральный огонь ослабевает и солнце гаснет, так что земля когда-нибудь погибнет от охлаждения. Она станет бесплодной; дерево и уголь превратятся в углекислоту, и ни одно живое существо не сможет выжить.

- Мы еще до этого не дошли, - сказал Бувар.

- Будем надеяться, - ответил Пекюше.

Все равно, этот конец мира, как бы ни был он далек, привел их в уныние, и они молча шли рядом по голышам.

Скалистый берег, отвесный, весь белый, пересеченный там и сям черными кремнистыми полосами, уходил к горизонту, словно выгнутая крепостная стена в пять миль длиною. Дул восточный ветер, холодный и резкий. Небо было серо, море зеленовато и точно вздуто. Со скал слетали птицы, кружились, возвращались быстро в свои расщелины. По временам какой-нибудь сорвавшийся камень скакал с места на место, прежде чем скатиться к ним.

Пекюше продолжал размышлять вслух:

- Разве что земля будет уничтожена какой-нибудь катастрофой! Длина нашего периода неизвестна. Центральному огню нужно только прорваться.

- Все-таки он ослабевает.

- Это не помешало его взрывам образовать остров Юлию, Монте-Нуово и много еще других.

Бувар вспомнил, что читал эти подробности у Бертрана.

- Но в Европе подобных переворотов не происходит.

- Извини, пожалуйста, свидетельство тому - Лиссабон. Что касается наших краев, то залежи каменного угля и железистого пирита здесь многочисленны и, разлагаясь, прекрасно могут образовать вулканические отверстия. Извержения вулканов к тому же всегда происходят поблизости от моря.

Бувар окинул взглядом волны, и ему показалось, будто вдали поднимается к небу дым.

Европа.

Бувар вообразил себе, как Европа низвергается в бездну.

- Допусти, - сказал Пекюше, - что землетрясение произойдет в Ламанше; воды ринутся тогда в Атлантический океан; берега Франции и Англии, пошатнувшись на своих основах, соединятся, и - крах! - вся середка раздавлена.

Не отвечая, Бувар пустился вперед так быстро, что скоро шагов на сто опередил Пекюше. Очутившись в одиночестве, он пришел в смятение от мысли о катастрофе. Он с утра не ел, в висках у него шумело. Вдруг ему показалось, что земля дрожит и вершина скалы над его головой накренилась. В это мгновение дождь гравия покатился сверху.

Пекюше увидел его стремительное бегство, понял его страх, крикнул издали:

- Остановись! Остановись! Период не завершен.

И чтобы догнать его, проделывал огромные прыжки, размахивая палкой туриста, не переставая вопить:

- Период не завершен! Период не завершен!

Бувар, обезумев, продолжал бежать. Зонтик полибранш упал, полы сюртука развевались, ранец подпрыгивал у него на спине, - словно крылатая черепаха скакала среди утесов. За одним из самых больших он скрылся.

Пекюше прибежал туда же задыхаясь, не нашел его, затем возвратился обратно, чтобы выйти в поле по "ложбинке", на которую, по-видимому, свернул Бувар.

Этот узкий коридор прорезал скалу большими ступенями, где могли уместиться двое стоящих рядом людей, и поблескивал, как полированный алебастр.

Поднявшись на пятьдесят футов, Пекюше захотел спуститься, но прибой был силен, и он снова принялся карабкаться вверх.

На втором повороте, увидев бездну, он похолодел от страха. По мере того как он приближался к третьему, ноги у него все больше подкашивались. Воздушные течения дрожали вокруг него, судорога схватывала живот. Он сел на землю, закрыв глаза, ничего не ощущая, кроме душившего его сердцебиения, затем отшвырнул палку туриста и на четвереньках продолжал восхождение. Но три заткнутые за пояс молотка врезались ему в тело; гальки, которыми набиты были карманы, хлопали его по бедрам; козырек фуражки лез на глаза, ветер усиливался. Наконец он взобрался на площадку, где нашел Бувара, который поднялся выше по менее трудной тропинке.

Их подобрала какая-то повозка. Они забыли об Этрета.

На следующий вечер, в Гавре, поджидая пароход, они увидели в газете фельетон, озаглавленный: "О преподавании геологии".

Статья, пересыпанная фактами, излагала вопрос так, как его понимали в то время.

Никогда на земном шаре не происходило полной катастрофы, но один и тот же вид не всегда одинаково долговечен и в одном месте угасает скорее, чем в другом. В формациях одного и того же возраста содержатся различные ископаемые, а наряду с этим находятся одинаковые в весьма отдаленных друг от друга отложениях. Папоротники былых времен были такими же, как ныне. Много современных зоофитов обнаружено в древнейших слоях. Словом, в нынешних изменениях заключается объяснение былых переворотов. Те же причины действуют всегда. Природа не делает скачков, и периоды, как утверждает Броньар, по существу всего лишь абстракции.

Кювье являлся им доселе в озарении ореола, на вершине неоспоримого учения. Оно было подорвано. Строй мироздания оказался другим, и уважение приятелей к этому великому человеку поколебалось.

Из биографий и кратких изложений они кое-что узнали о доктринах Ламарка и Жоффруа Сент-Илера.

Все это противоречило воспринятым представлениям, авторитету церкви.

- Хотел бы я теперь послушать, что скажет мне гражданин Жефруа насчет потопа!

Друзья застали его в садике, где он поджидал членов церковного совета на совещание по вопросу о приобретении ризы.

- Что вам угодно, господа?

- Просить вас об одном разъяснении.

И Бувар начал:

- Что значит в "Бытии" "бездна, которая разверзлась" и "хляби небесные"? Ведь бездна не разверзается и в небе нет хлябей.

Аббат закрыл веки, затем ответил, что всегда следует отличать смысл от буквы. Вещи, коробящие нас вначале, становятся закономерными, если в них углубиться.

- Прекрасно. Но как объяснить дождь, которым покрылись самые высокие горы, измеряемые двумя милями! Подумайте только: две мили! Слой воды, толщиною в две мили!

А мэр, подошедший в эту минуту, добавил:

- Черт возьми, какая ванна!

- Согласитесь, - сказал Бувар, - что Моисей чертовски преувеличивает.

Священник, читавший когда-то Бональда, ответил:

- Не знаю, что им руководило; по всей вероятности, желание внушить спасительный страх народу, которым он управлял!

- Наконец эта масса воды - откуда она взялась?

- Почем я знаю? Воздух превратился в дождь, как это случается каждый день.

В садовую калитку вошел г-н Жирбаль, управляющий налогами, с помещиком, капитаном Герто. Содержатель постоялого двора Бельжамб шел под руку с бакалейным торговцем Ланглуа, который плелся с трудом, страдая катаром.

Пекюше заговорил, не обращая на них внимания:

- Простите, г-н Жефруа. Вес атмосферы, как показывает наука, равен весу такой массы воды, которая бы образовала вокруг земного шара оболочку толщиною в десять метров. Следовательно, если бы весь сгустившийся воздух упал на нее в жидком состоянии, то весьма мало увеличил бы массу существующих вод.

А члены церковного совета слушали, вытаращив на него глаза.

- Не станете же вы отрицать, что на горах случалось находить раковины. Кто же их туда нагнал, если не потоп? У них, кажется, нет обыкновения самостоятельно расти из земли, подобно моркови...

И рассмешив такими словами собрание, он прибавил, поджимая губы:

- Если только это не является еще одним, новым открытием науки.

Бувар возразил, что горы поднялись из воды, согласно теории Эли де Бомона.

- Не знаю его, - ответил аббат.

Фуро поспешил сказать:

- Он родом из Кана! Я как-то видел его в префектуре.

- Но если бы ваш потоп нагнал в своем течении ракушки, - продолжал Бувар, - их находили бы разбитыми на поверхности, а не на глубине, достигающей подчас трехсот метров.

Священник сослался на достоверность ветхого завета, предания человеческого рода и животных, найденных во льдах, в Сибири.

Из этого не следовало, что человек жил в одно время с ними! Земля, утверждал Пекюше, значительно старше.

- Дельта Миссисипи насчитывает десятки тысяч лет. Современная эпоха длится сто тысяч лет по меньшей мере. Списки Манетона...

Подошел граф де Фаверж.

Все замолчали при его приближении.

- Продолжайте, пожалуйста. Вы о чем говорили?

- Эти господа со мною спорят, - ответил аббат.

- По поводу чего?

- О святом писании, граф.

Бувар тут же заявил, что в качестве геологов они вправе оспаривать религию.

- Берегитесь, - сказал граф, - вам знакомо изречение, уважаемый: мало знающий удаляется от нее, знающий много возвращается к ней.

- Поверьте мне, вы к ней вернетесь, вы вернетесь.

- Возможно! Но как прикажете относиться к книге, утверждающей, что свет был сотворен прежде, чем солнце, словно солнце не было единственным источником света.

- Вы забываете о северном сиянии, - сказал священник.

Бувар, оставив это возражение без ответа, стал отрицать возможность того, чтобы свет был с одной стороны, а тьма с другой; чтобы могли быть вечер и утро, когда не существовало светил, и чтобы животные появились внезапно, а не образовались путем кристаллизаций.

Так как дорожки были слишком узки, то спорщики, размахивая руками, шагали по грядкам. Ланглуа раскашлялся. Капитан кричал:

- Вы революционеры!

Жирбаль:

- Утихомирьтесь! Утихомирьтесь!

Священник:

Фуро:

- Займемся лучше нашей ризой.

- Нет! Дайте мне сказать!

И разгорячившись, Бувар дошел до утверждения, что человек происходит от обезьяны!

Все члены церковного совета переглянулись в чрезвычайном изумлении и как бы желая убедиться, что они не обезьяны.

- Сравнивая плод женщины, собаки, птицы, лягушки...

- Довольно!

- Я иду дальше! - воскликнул Пекюше: - Человек происходит от рыбы!

Раздался хохот. Но он не смутился:

- Ну, господа, за дело!

И собравшиеся вошли в ризницу.

Оба приятеля не разделали аббата Жефруа так, как надеялись; поэтому Пекюше нашел в нем "нечто иезуитское".

Северное сияние все-таки обеспокоило их; они стали его искать в руководстве д'Орбиньи.

является только следом его.

Затем у приятелей возникли сомнения относительно происхождения человека, и в своем затруднении они вспомнили про Вокорбея.

Его угрозы не имели последствий. Он, как и раньше, проходил по утрам мимо их изгороди и постукивал палкой по всем ее жердям, ни одной не пропуская.

Бувар его подкараулил и, остановив, сказал, что хотел бы ему задать один любопытный антропологический вопрос:

- Верите ли вы, что человеческий род происходит от рыб?

- Скорее от обезьян, не правда ли?

- Непосредственно ни в коем случае!

Кому поверить? Ведь доктор, в конце концов, не католик.

Они продолжали свои занятия, но без увлечения, устав от эоцена и миоцена, от острова Юлии, от сибирских мамонтов и от ископаемых, неизменно сравниваемых авторами с "медалями, которые представляют собою достоверные свидетельства", так что Бувар однажды бросил свой ранец на землю, заявив, что дальше не пойдет.

Наконец, когда Пекюше упомянул о минеральном царстве, он ответил:

- Не верю я в минеральное царство! Ведь органические вещества принимали участие в образовании кремня, мела, золота, быть может. Разве алмаз - не уголь? А каменный уголь разве не состоит из растений? Нагрев его до известного количества градусов, мы получаем древесную пыль, так что все проходит, все разрушается, все преобразуется. Мир создан струящимся и быстротечным. Лучше бы нам заняться чем-нибудь другим!

Он лег на спину и задремал, между тем как Пекюше, опустив голову и обхватив руками колено, предался размышлениям.

Дорога окаймлена была мхом, окутана тенью ясеней, и легкие верхушки их трепетали. Дягиль, мята, лаванда распространяли душный, пряный запах; воздух был тяжелый. Пекюше, погруженный в своего рода забытье, грезил о бесчисленных, рассеянных вокруг него существованиях, о жужжавших насекомых, о прятавшихся под муравою источниках, о соке растений, о птицах в гнездах, о ветре, облаках, о всей природе, не пытаясь проникнуть в ее тайны, увлеченный ее мощью, подавленный ее величием.

- Я тоже охотно выпил бы чего-нибудь!

- Это сделать нетрудно, - подхватил проходивший мимо человек в безрукавке, с доской на спине.

И они узнали того бродягу, которого Бувар когда-то угостил стаканом вина. Он, казалось, помолодел лет на десять, волосы у него вились, усы были обильно напомажены, и он раскачивался на парижский манер.

Пройдя с ними шагов сто, он открыл калитку одного двора, доску свою приставил к стене и ввел их в высокую кухню.

Появилась девушка; по его приказу она пошла за питьем и вернулась к столу, чтобы прислужить господам.

Ее гладкие, желтые, как колосья, волосы выбивались из-под серого полотняного чепчика. Вся ее бедная одежда ниспадала вдоль тела без единой складки, и в лице ее с прямым носом, с голубыми глазами было что-то тонкое, деревенское и наивное.

- Мила, не правда ли? - сказал столяр, пока она подавала стаканы. - Разве нельзя ее принять за барышню, переодетую крестьянкой? А работать горазда! Ах ты, моя душечка! Когда я разбогатею, то женюсь на тебе.

- Вы всегда говорите глупости, г-н Горжю, - ответила она приятным голосом, растягивая слова.

Горжю обрушился на неуклюжесть всех этих "деревенщин" и, став на колени, стал искать поврежденное место. Пекюше, желая ему помочь, разглядел под слоем пыли человеческие фигуры.

Это был баул времен Возрождения с витыми украшениями внизу, с виноградными лозами по углам; а лицевая сторона делилась колонками на пять частей. Посередине видна была Венера-Анадиомена на раковине, затем Геракл и Омфала, Самсон и Далила, Цирцея и ее свиньи, дочери Лота, опаивающие своего отца; все это было потрескано, изъедено молью, и даже недоставало правого панно. Горжю взял свечу, чтобы Пекюше мог лучше разглядеть левое, изображавшее Адама и Еву под райским деревом в крайне непристойной позе.

Бувар тоже залюбовался баулом.

- Если он вам нравится, его уступили бы вам за небольшие деньги.

Горжю готов был взяться за него, будучи по специальности краснодеревцем.

- Пойдемте-ка!

И он повел Пекюше в сарай, где хозяйка, г-жа Кастильон, развешивала белье.

Мели, вымыв руки, взяла с подоконника кружевное рукоделье, уселась к свету и принялась за работу.

Бувар стал ее расспрашивать, кто ее родители, откуда она родом, сколько жалованья получает.

Она была сирота из Уинстрегама, зарабатывала в месяц пистоль; словом, она ему так понравилась, что ему захотелось взять ее на службу в помощь старой Жермене.

Пекюше вернулся с фермершей, и, между тем как они продолжали торговаться, Бувар спросил шепотом Горжю, согласилась ли бы эта девушка поступить к нему в служанки.

- Конечно!

- Ладно, а я это устрою; но теперь молчок! Чтобы не услышала хозяйка.

Баул был куплен за тридцать пять франков. О ремонте предстояло договориться особо.

Не успели они выйти во двор, как Бувар изложил свое намерение касательно Мели.

Пекюше остановился, чтобы лучше подумать, открыл табакерку, заложил в нос понюшку и, высморкавшись, ответил:

Минут десять спустя Горжю показался на краю оврага и окликнул их:

- Когда вам сундук принести?

- Завтра.

- А другое дело вы порешили?