По туманным следам.
Глава II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: По туманным следам. Глава II. (старая орфография)

II.

- Флора, кто это звонил, пока я была в ванне?

С этим вопросом обратилась к своей горничной мадам Дюрье, сидевшая за завтраком в кокетливом утреннем костюме.

Заметим мимоходом, что мадемуазель Флора, субретка мадам Дюрье, была бойкая, хорошенькая девушка, с плутовскими глазами, маленьким вздернутым носиком и не много большим, но красивым ртом.

Эта особа отличалась строгой добродетелью, если положиться на её слова, так так она клялась всеми святыми, что её сердце еще не говорило. Но мало мальски подозрительному наблюдателю показалось-бы странным, то обстоятельство, что мадемуазель Флора постоянно исчезала, как только известная флейта в четвертом этаже, начинала играть арию Приди в мою обитель.

Может быть субретка до такой степени любила звуки флейты, что выходила на лестницу, чтобы лучше слышать? Или может быть, не довольствуясь этим, она поднималась этажем, двумя, наконец тремя выше, чтобы слушать музыканта как можно ближе? об этом мы не можем сказать ничего определенного, тем более что мадемуазель Флора появляясь после каждого из этих исчезновений, давала самые разнообразные объяснения своего отсутствия, но никогда даже и не заикалась о своем пристрастии к флейте и арии Приди в мою обител в особенности.

Музыкальный фанатизм, как бы он ни был силен, не может наполнить всего сердца, поэтому мы должны прибавить, что в сердце Флоры привязанность к мадам Дюрье занимала не малое место. Субретка искренно любила свою госпожу.

Но возвратимся к разговору Селестины Дюрье с Флорой.

- Кажется звонили три раза? продолжала Селестина.

- Да, три раза. В первый раз принесли из починки вашу шаль. Теперь и не видно, где было разорвано; а ведь какая-же была прореха!... Можно было подумать что вы хотели в тот вечер стащить с места, дом вашей шалью.

- Хорошо. А после?

- Потом приходил г. Гравуазо, который хотел чтобы вы подписали ему какую-то бумагу. Когда я сказала что вы не можете его принять, он так вытянул свою лисью морду...

- Флора! сказала строгим тоном мадам Дюрье услышав, как та отзывается о её поверенном.

Но повидимому субретка привыкла говорить откровенно при своей госпоже, так как она продолжала не смущаясь и не обращая внимания на призыв к порядку.

- О! вы можете говорить что хотите, но все-таки мне не нравится этот г. Гравуазо. Сжатые губы, нос крючком, глаза, которые никогда не смотрят вам прямо в лицо... под его париком, я уверена, сидит скверное животное.

На этот раз, вместо того, чтобы разсердиться, Селестина разсмеялась.

- Поздравляю тебя, Флора, сказала она, ты хорошо относишься к тем, кто за мной ухаживает. Разве ты не знаешь, что Гравуазо сделал мне предложение?

- Да, ему очень нравятся ваши деньги.

- На вашем месте, я лучше стала-бы сама заниматься своими делами.

Мадам Дюрье зная по опыту упрямство Флоры, переменила разговор, спросив ее:

- Ну, а кто звонил в третий раз?

При этом вопросе, субретка развеселилась.

- О! сказала она, этот мне больше нравится. Волосы растрепанные, вид такой, как будто бы он сейчас выкинет какую нибудь шутку... О! он не красив, нет... но у него, такое веселое, открытое лицо, что сейчас видно, что это хороший человек.

- О! какое восхищение! заметила весело Селестина.

- Боже мой, я говорю что думаю.

- Да, но ты забыла сказать имя этого господина.

- Это правда!... А! постойте!... вот на языке вертится... это, это... Ну, да это высокий молодой человек, из пятого этажа, сказала наконец Флора, не будучи в состоянии припомнить имени.

Эти слова ничего не объяснили Селестине, которая никогда сама не управляла домом и поэтому очень мало знала своих жильцов, да кроме того, гравер переехал очень недавно.

- Что-же надо было этому молодому человеку из пятого этажа? спросила она.

- Я этого не знаю.

- Но чего-же ты смеешься?

- Я припомнила какую мину сделал он, когда я сказала что вы в ванне. Он должен думать что вы проводите жизнь в воде; в этом месяце он два раза приходил и оба раза я говорила ему, что вы в ванне.

- Вероятно ему надо было что нибудь переделать или починить в квартире. Если он придет еще раз, то отправь его к Гравуазо, я не имею ни малейшого желания возиться с жильцами.

Флора сочла своим долгом вступиться за молодого человека.

- Ну, один раз ничего не значит, сказала она: примите его, он такой потешный.

- Нет. Если сделаешь сегодня уступку для одного, надо будет завтра сделать для другого и т. д. Затем-то я и передала все Гравуазо, чтобы избавиться от возни с жильцами. Так значит ты отправишь его к Гравуазо.

- Хорошо, я скажу это артисту.

- А! Это артист? спросила Селестина как-бы слегка заинтересованная.

- Да.

- Он ковыряет ножем но дереву, отвечала Флора, которая внезапно сделалась разсеянной.

Отвечая своей госпоже, она прислушивалась к отдаленным звукам флейты, которые по временам смутно достигали её ушей. Но к несчастию для камеристки, столовая выходила окнами на улицу; разстояние и стук проезжавших экипажей мешали ей узнать арию, которую играл музыкант четвертого этажа.

Эта разсеянность помешала ей заметить, что голос мадам Дюрье потерял прежнее спокойное выражение, когда она узнала род занятий артиста.

- Это гравер! сказала с оживлением Селестина.

- Да, гравер, повторила машинально Флора.

- И ты не припомнишь имени этого гравера? спросила Селестина тоном, в котором слышалось безпокойство.

В эту минуту две кареты с грохотом промчались мимо дома и этот шум, заглушив совершенно звуки флейты, в то-же время не дал Флоре заметить волнения её госпожи.

Бедная субретка была как на угольях. Она отдала бы все, чтобы только выйти на площадку лестницы, откуда можно было ясно разслышать музыку.

Это нетерпение вероятно и вернуло ей память, так как в ту-же минуту она вскричала:

- А!.. вот я и припомнила имя... его зовут Кловис.

- Кловис? повторила, слегка побледнев, Селестина.

Флоре казалось, что никогда по улице Гельдер не проезжало так много экипажей. Страшный шум раздражал её слух, жаждавший более гармонических звуков. Её страсть к флейте никогда не была так сильна, и как все страсти, препятствия, только усиливали ее.

- Но, Флора, ты глуха верно! вскричала нетерпеливо мадам Дюрье, видя что её камеристка ничего не слышит и не видит.

- Нет... этот шум на улице... начала было опомнившись субретка.

- Вот ужь пятый раз, я говорю тебе чтобы ты сошла к Гренгуару, прервала ее Селестина.

- Иду! иду! вскричала Флора, бросаясь к дверям, так как она только и мечтала, как-бы вырваться из комнаты.

Мадам Дюрье едва успела остановить ее, схватя за руку.

- Ты с ума сходишь! вскричала она.

- Нет... Ведь вы велели мне идти к Гренгуэру, я и пошла чтобы скорей исполнить ваше приказание.

- Да, а затем?... Ведь ты еще не знаешь, зачем я тебя посылаю?

- Ты скажешь Гренгуару, что если этот г. Кловис будет меня спрашивать...

Субретка, сгоравшая от нетерпения, поспешила окончить мысль её госпожи.

- Так чтобы его послали к Гравуазо! сказала она, снова бросаясь к дверям.

- Нет, нет... да слушай же! вскричала Селестина, цепляясь за руку Флоры... пусть он скажет этому жильцу, что я готова принять его... понимаешь?

Почувствовав себя на свободе, Флора бросилась вон с быстротой молнии.

Спустя секунду, она была уже на лестнице, где ясно раздавались звуки флейты, игравшей арию Моя свирепая тигрица.

У субретки вырвался вздох сожаления.

- Это не Приди в мою обитель, прошептала она меланхолическим тоном.

Мне кажется, продолжала она после минутного молчания, нахмурив бровя, что теперь г. Рошгри слишком часто играет свою Свирепую тигрицу.

Мы не оскорбим Флору предположением, что эти слова могли быть внушены ей ревностью.

Но безпристрастие писателя обязует нас заметить, что после этого замечания субретка нагнулась через перила и стала внимательно смотреть на верхнюю часть лестницы, как бы ожидая чего нибудь.

Этот ожидаемый предмет вероятно был край платья или юбки, так как заметив мелькнувший около четвертого этажа, край белого платья, мадемуазель Флора внезапно выпрямилась, бледная с горящими глазами.

- Негодяй! прошептала она сквозь зубы.

В эту минуту звуки флейты мгновенно замолкли; это молчание вероятно было понятно камеристке, так как она прибавила:

- Он остановился чтобы открыть дверь.

Послышался отдаленный стук осторожно запертой двери.

В очаровательном характере Флоры произошла быстрая перемена. За минуту перед этим такая веселая и живая, она вдруг почувствовала припадок злобы и бешенства. Слова казалось с трудом выходили из её горла.

- Кто она? Неужели это сухопарая Фелиси, горничная г. Рокамир?... О! чудовище!... я еще верила тебе!... О! я отомщу!...

С этими словами субретка протянула вверх руки с угрожающим видом. В туже минуту около её талии обвились две руки и чей-то голос, имевший претензию на нежность, произнес:

- На кого это ты так сердишься роза красоты?

- А! это вы, господин Рокамир! вскричала камеристка, стараясь освободиться от неожиданных объятий.

- Да, это я, добродетельная тигрица! Я, твой раб, который ждет от тебя одного лишь слова, чтобы создать для тебя блестящую жизнь. Скажи это слово и завтра же я куплю на триста франков мебели в великолепную комнату четвертого этажа, в предместье Сен-Мартэн.

Говоривший таким образом, был маленький человек, едва достигавший головой до плеча Флоры. Его нос, почти равнявшийся голове, напоминал размерами хобот молодого слона. На этом громадном куске мяса красовались зеленые очки, стекла которых были величиной с блюдечко.

Обладателю этого феноменального носа было лет около сорока. Он занимал квартиру второго этажа с тех пор как бросил торговлю москательными товарами, в которой он составил себе состояние.

Повидимому г. Рокамир не подозревал чрезмерной длины своего носа, если судить по его страсти то и дело говорить на ухо. Эта мания делала его очень неприятным собеседником. Чтобы достичь уха, он толкал в лицо своим хоботом, и наконец сворачивал вам голову на сторону среди тщетных усилий приблизить свои губы к слуховому проходу.

У Рокамира был постоянно насморк, так как малейший ветер свободно проникал в его обширные ноздри.

И однако не смотря на свое маленькое тело и большой нос, он обладал страстями не менее пылкими чем страсти гиганта. Ему давно уже нравилась Флора и каждый раз при встрече, он пытался поколебать её добродетель, ослепив ее предложением великолепной меблировки... в триста франков.

Надо признаться, что на этот раз бывший москательщик дурно выбрал время для возобновления своих предложений.

- Ах! Как вы мне надоедаете с вашим предместьем Сен-Мартен! отвечала сухо и с недовольным видом субретка. Я отказалась от предложений и получше вашего... Оставьте меня в покое!

Сопротивление только разожгло страсть Рокамира и заставило его щедрость выйти из границ умеренности. Он решился на безумный поступок, прибавить к обещанной мебели стенные часы.

- Слушай, что я дам тебе еще! сказал он.

И, следуя своей мании, он вытянул вперед хобот, стараясь шепнуть на ухо Флоре о своей щедрости.

- Прочь! Прочь! вскричала молодая девушка, дав сильный щелчек хоботу Рокамира.

- Ты не хочешь меня слушать?

- Да, только не так близко... Вы можете говорить, не выкалывая мне глаз вашим уродством.

Рокамир с удивлением оглядел всю свою особу.

- На вашем лице... этот нос...

- Что же в нем уродливого?.. Я знаю, что он немного велик... как у Людовика XIV... Посмотри в историю, ты узнаешь, что у всех Бурбонов были такие носы.

Надобно заметить, что Ракомир был твердо убежден, что у него Бурбонский профиль.

- Да, продолжал он, мой нос до такой степени похож на нос Бурбонов, что все на улице останавливаются, чтобы взглянуть на меня.

- Не мое дело давать вам советы, но еслибы у меня был такой нос, как у вас, я не выходила бы на улицу, не завернув его в бумагу. Можно было бы подумать, что я несу что-нибудь в зубах, но, наверно, на меня меньше бы обратили внимания... Но пустите меня, г. Рокамир, мне надо исполнить поручение госпожи.

- Значит, ты меня отталкиваешь? жалобно вздохнул человек с хоботом.

- Решительно.

- Но ты знаешь, что я безумно люблю тебя!

- Если так, то примите меня в ваше семейство, как дочь... Кстати же у вас нет детей.

- Ты притворяешься, что не понимаешь какого рода моя любовь к тебе? вздохнул Рокамир.

Можно заподозрить, что еслибы на месте Рокамира был красивый молодой человек, лет двадцати-пяти, Флора слушала бы его с гораздо большим вниманием. Но при этом комическом ухаживателе, субретке легко было сохранить свою добродетель от искушения.

- Нет, г. Рокамир, сказала она сурово, я не хочу вас понимать. Стыдно женатому человеку соблазнять честную девушку... А еще у вас такая красавица жена!

- Ах! Еслибы ты знала мою жену! сказал Рокамир, качая головой.

- Вы, может быть, станете уверять, что она не хороша?

- О, нет! она хороша, она очаровательна, но...

- Но что? Или она вас не любит?

- Напротив! она меня обожает. Она целые дни твердит, что я самый красивый из всех мущин и сердится, когда я, из скромности, противоречу ей.

- Вот видите! Как же вам не стыдно обманывать такую жену?

- Да, но... повторил обожаемый супруг.

- Что же наконец?

- А! А!

- Да. Тогда как я сын Юга, где кровь человека - пылающая лава... где его сердце - вулкан, а голова - жаровня... Так что, когда я повторяю жене, что я уроженец Юга, она, замороженная при рождении, не может меня понять. Можно подумать, что у меня вместо жены статуя.

- В самом деле?

- О! Ты не знаешь, в каком она отчаянии от этого. Её сердце, обожающее меня, постоянно борется с её холодной головой... Каждый год она ездит на воды, чтобы излечиться от этого природного недостатка.

- Вместе с вами?

- Нет, мы хотим попробовать, не окажет ли на нее горе разлуки благотворного действия.

- Мне жаль вас! заметила Флора, едва удерживаясь от смеха.

- Ты меня жалеешь, но не любишь, сказал меланхолически Рокамир.

- Почему же вы не поверите вашего горя Фелиси? сказала она.

Рокамир выпрямился, с негодующим видом.

- Как можешь ты об этом думать? вскричал он. Как можешь ты оскорблять себя, ставя себя на одну доску с этим существом, сухим и тощим, как доска!

- Тем лучше! Сухое дерево скорее загорается...

Но прежде чем Флора успела договорить свой донос, Рокамир вытянул вперед руки, поднял голову, и стены дома вздрогнули от его громового чихания; по обыкновению, у него был насморк.

В два прыжка, Флора была уже десятью ступенями ниже.

- Возвратись! Возвратись моя красавица! вскричал жалобно Рокамир, видя её удаление.

Его чихание было услышано. В ту же минуту на верху отворилась дверь и чей-то голос произнес:

Флора сразу узнала голос Фелиси, которую она, несправедливо, считала своей счастливой соперницей.

Продолжая спускаться с лестницы, она весело прошептала:

- А! Кажется сама прекрасная мадам Рокамир, эта замороженная, любит арию