По туманным следам.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: По туманным следам. Глава IX. (старая орфография)

IX.

Вдова была одета в прелестный костюм века Людовика XV. Пудра очень шла к ней, делая еще более блестящими её большие черные глаза, а декольтированный карсаж открывал полные, прелестные плечи. Вероятно она без ума любила балы, так как при самом входе, взгляд её, случайно встретившийся со взглядом Кловиса, засверкал живейшим удовольствием.

Что касается артиста, то вид мадам Дюрье привел его в восторг. Он даже не заметил что стоит среди танцующих, нисколько не занимаясь той, которая для гостей представляла мадам Рокамир. Его вывела из задумчивости Фелиси, ущипнув его за руку:

- Что же, или мы пустим здесь корни, прошептала она. У меня совсем затекли ноги в барыниных ботинках. Я бы дала четыре су, чтобы только скорее сесть. Доведите меня назад до места.

Так как вальс уже кончился, то Кловис спешил подойти к мадам Дюрье, поэтому он поскорее отвел мнимую Сидализу на место и почтительно поклонился ей.

- Так вы ничего не скажете обезьяне? шепнула она.

- Обезьяна - это ваш хозяин?

- Конечно.

- Будьте покойны, я не скажу ни слова.

Поклонившись еще раз, Кловис поспешно оставил ее, чтобы идти к мадам Дюрье, уже окруженной многочисленными кавалерами, добивающимися чести танцовать с нею.

Как ни спешил Кловис, но подходя он услышал как вдова говорила одному кавалеру:

- Я могу вам обещать только седьмую кадриль и положительно не решаюсь г. Деранзуа, подвергнуть ваше терпение, такому испытанию.

- Если надо, я готов ждать века, любезно отвечал г. Деранзуа, довольно полный мущина, костюмированный испанцем.

- Чорт возьми! я опоздал, подумал артист, не проронивший ни слова.

Но его досада превратилась положительно в отчаяние, когда он услышал как вдова отвечала новому кавалеру:

- Я и то уже боюсь, что не буду в состояния сдержать всех обещаний... поэтому, я лучше сразу извинюсь перед вами чем не сдержу обещания, г. Дюрцкар.

- Вот так славно! прошептал Кловис, у которого эти слова отняли всякую надежду.

Между тем, эти слова мадам Дюрье имели результатом то, что группа кавалеров, отделявшая ее от Кловиса, разсеялась и влюбленный очутился с нею лицом к лицу.

Она заговорила первая.

- А! это вы, г. Кловис? сказала она. Разве вам скучно на балу? У вас вид совсем огорченный... Разве вы не танцуете?

- Напротив, я обожаю танцы.

- К несчастию, та, которую я хотел выбрать, имеет так много кавалеров, что я опоздал.

- О! это действительно большое несчастие.

- Да... вся моя радость улетела... поэтому я сильно хочу отправиться оканчивать мой вечер в оперном маскараде... по крайней мере можно будет забыться.

- Но здесь нет недостатка в дамах, которые может быть могли бы заменить ту, о которой вы говорите, сказала мадам Дюрье.

- О! другия дамы... оне для меня не существуют когда она тут... оне могут заснуть спокойно на своих стульях, если не разсчитывают ни на кого, кроме как на меня.

- Если так, то я не хочу подвергать себя отказу с вашей стороны, медленно сказала молодая женщина.

- Отказу!... О! разве вы могли предположить с моей стороны такую чудовищность!... Ради Бога! скажите, что вы хотели сказать? вскричал Кловис, с поспешностью, заставившею улыбнуться мадам Дюрье.

- Представьте себе, продолжала молодая женщина... я сейчас только заметила страшную забывчивость... Я обещала все танцы.

- Увы! красноречиво вздохнул Кловис.

- Да... все обещаны... продолжала мадам Дюрье, как будто ничего не понимая... кроме одного... и как раз первого. Очень может быть, что все приглашавшие меня подумали, что первая кадриль по праву принадлежит хозяину дома.

- Рокамиру? вскричал артист расхохотавшись, я сомневаюсь, чтобы он мог танцовать в избранном им костюме.

- Да, когда я вошла, я видела его в передней, костюмированного, кажется, кастрюлей.

При этом объяснении костюма хозяина, Кловис разсмеялся еще более, что заставило мадам Дюрье сделать маленькую гримаску.

- Да, да, сказала она, вы смеетесь над моим несчастием, г. Кловис.

- Вы называете несчастием не иметь возможности танцовать с г. Рокамиром, одетым Генрихом IV... так как он костюмировался Генрихом IV, а не кастрюлей.

- Конечно... несчастие. Увидя меня, сидящей первый танец, все мои кавалеры подумают, что я вдруг почувствовала себя дурно и из скромности ни один не решится подойти.

- Значит вы можете располагать первой кадрилью? взволнованно спросил Кловис.

- Да... и я разсчитывала просить вас вывести меня из затруднения... но к несчастию, как вы сказали мне сейчас, я не существую.

- Как! вы не существуете! Когда я мог произнести такое богохульство?

- Несколько минут тому назад, я вам повторю его... Когда она тут, сказали вы, другия женщины для меня не существуют. Следовательно я не существую. Затем, улыбнувшись насмешливо, она прибавила:

- Если вы обещаете мне эту первую кадриль, тогда я, даю вам слово, буду говорить о ней.

- Вы покажете мне ее?

- Вы сами узнаете ее.

- Я любопытна, не дразните меня.

- В таком случае согласитесь, сказал молодой человек, подавая руку вдове.

Легкая нерешимость выразилась на лице мадам Дюрье, которая, казалось, предчувствовала объяснение в любви, так что, заставив пригласить себя, она боялась теперь идти дальше.

- Оркестр уже проиграл ритурнель, прибавил молодой человек.

Затем, не дожидаясь положительного согласия, он тихонько взял под руку мадам Дюрье, которая не сопротивлялась.

Случилось так, что они танцовали визави с величественной мадам Абрикотин и худым, плешивым Полем, по прозванию Эрнест, впрочем мы назвали его плешивым только по привычке, так как он нарочно выбрал костюм Людовика XIV, чтобы иметь возможность надеть парик, букли которого покрывали ему плечи и спускались до половины спины.

Что касается модистки, то она была великолепна в костюме фермерши, так что ей нельзя было бы дать больше двадцати пяти лет.

В ту минуту, как все пары были уже на местах, вдруг раздался громкий голос Бушю:

- Не угодно-ли мои красавицы промочить горлышки перед пляской!

Он по прежнему предлагал всем чокнуться и по прежнему кончал тем, что выпивал все сам. Понятно, что после такого угощения, ему приходилось делать неожиданно быстрые движения, причины которых он не мог себе объяснить. При каждом таком неожиданном толчке, он сердито оборачивался, говоря:

- Не толкайтесь же, штафирки!

К несчастию, в то время, как тосты за здоровье дам так ослабили его ноги, они в тоже время удивительно развязали ему язык, таким образом, подойдя к Абрикотин, он вдруг вскричал:

- А! это "как море прекрасно"!... Ну, как дела?... Выпьем за ее здоровье.

идеи его приняли другое направление.

Роскошные формы Абрикотина, вполне обрисованные её костюмом, оживили вкус деньщика к массивным красавицам, и поглядев на нее несколько мгновений, он поднял кверху руку, которая была свободна и вскричал:

- Идет в кавалерию!

Но это быстрое движение несколько нарушило его равновесие, так что он в одно мгновение отлетел в сторону на несколько шагов.

- Не толкайтесь же, проклятые штафирки! снова повторил он, забыв уже про Абрикотина, которая, конечно, вздохнула с облегчением.

В ту минуту, когда режиссер ударил несколько раз смычком по скрипке, чтобы привлечь внимание музыкантов, мадам Дюрье, немного взволнованная, оглянулась вокруг себя.

Вдруг она заметила Гравуазо, недавно вошедшого и стоявшого в углу залы.

Взгляд прелестной вдовы едва скользнул по её управляющему. Можно было даже подумать, что она его совсем не заметила, а между тем лицо её слегка побледнело.

- Г. Кловис, сказала она сейчас же и в голосе её слышалось легкое волнение, у меня есть к вам странная просьба.

В это время оркестр заиграл и Кловис схватив прелестную ручку мадам Дюрье, весело вскричал:

- Говорите, чем могу и иметь счастье услужить вам?

- Во первых я прошу вас, слушая меня не смотреть в сторону входной двери.

- Повинуюсь, отвечал Кловис, очень удивленный таким началом.

Продолжая танцовать, мадам Дюрье поспешно продолжала, в то время, как лицо её из веселого и улыбающагося, сделалось холодным и слегка презрительным:

- Теперь я прошу вас сделать самое недовольное лицо.

- О! как вы можете требовать такой невозможной вещи! вскричал Кловис с возрастающим удивлением.

- Скорее, скорее, примите самый недовольный вид, нетерпеливо вскричала вдова.

- Вот.

Говоря это Кловис, ничего не понимая, нахмурил брови и вытянул губы.

Вместо того, чтобы засмеяться, мадам Дюрье продолжала:

- Очень хорошо; теперь выслушайте меня. Во все время кадрили я запрещаю вам сказать мне хоть одно слово.

- Ни одного слова! с ударением повторила вдова. И если кто нибудь спросит вас, о чем обменялись мы с вами несколькими фразами, то вы скажете, что я выразила вам свое удивление но поводу того, что вы сделали себе бальный костюм, когда говорили, что вам нечем заплатить за квартиру.

- А! кстати о квартире, и должен рассказать вам что со мной... начал Кловис, забыв полученное приказание.

- Шш! шш! повторила вдова. Я приказала вам молчать, разве вы уже забыли это? Будьте послушны... и знайте, что покорность всегда бывает награждена.

Хотя в то время, как мадам Дюрье говорила это, лицо её имело сердитое выражение женщины, танцующей с кавалером, который ей не нравится, тем не менее в голосе её было что-то, заставившее сердце Кловиса радостно забиться.

Первая фигура кадрили окончилась, когда вдова вдруг сказала:

- Ах! я и забыла!

- Что такое?

- Сейчас вы говорили, что хотите ехать в маскарад, потому что не можете танцовать с той, с которой хотели... ну, так я вам запрещаю оставлять этот дом. А теперь можете продолжать молчать и дуться.

Действительно, вернувшись на место, вдова и Кловис упорно хранили молчание.

Но если язык Кловиса принужден был молчать, то ничто не мешало ему думать.

- Вот забавная идея! говорил он себе, молчать, гримасничать и не глядеть в сторону входной двери, это она называет услугой... Почему? Разве около этой двери стоит кто нибудь, в ком она боится, что моя любезность возбудит ревность... Конечно... иначе и быть не может... что верно тот самый, про которого она тогда сказала "бедный молодой человек" и что я имел глупость принять на свой счет... Чорт возьми, хотел бы я знать, кто этот счастливый смертный.

Не смотря на запрещение, он бросил поспешный взгляд на дверь, но ему ни на одно мгновение не пришло в голову, чтобы дело могло касаться Гравуазо, которого он заметил у дверей.

"Бедный молодой человек" должен быть в группе, за которой стоит этот негодяй управляющий, подумал он.

Между тем мадам Дюрье имела самый скучающий вид и играла веером не глядя на своего кавалера.

- Да, продолжал свои разсуждения Кловис, я оказываю ей услугу, так как она говорила мне о вознаграждении. Но что это будет за вознаграждение?... Э! я сильно боюсь что в настоящую минуту она ни мало не думает о том, которого я одного бы желал. Мне положительно не везет! Прождав шесть дней с нетерпением этого бала, на котором я ожидал увидеть ее, я вдруг оказался с зашитым ртом.

Но более всего Кловиса занимало запрещение отправиться на бал в оперу.

- Что за интерес может она иметь не пуская меня туда?... А! угадал! Она разсчитывает отправиться туда со своим бедным молодым человеком... нечто в роде путешествия мадам Рокамир с её лейтенантом и боится встретиться там со мною.

После этого предположения, Кловису уже не пришлось более притворяться разсерженным, потому что к концу кадрили, он в самом деле был сильно не в духе. Он сердито довел вдовушку до места, которая очень сухо поклонилась ему и опустилась в кресло с видимым удовольствием человека, который отделался от неприятного дела. Даже не поблагодарив своего кавалера, она поспешила начать разговор с рядом сидевшей дамой.

- Ну, её бедный молодой человек, будет чертовски ревнив, если станет сердиться на нее за излишнюю со мной любезность, подумал Кловис.

Не прошло и четверти часа после окончания кадрили, как вдруг Кловис почувствовал, что кто то берет его под руку. Это был сам Рокамир, снова появившийся в зале.

- Не сильфида, это слабо оказано... я думал что вальсирую с хлопком снега. Как могла ваша супруга добиться такой легкости? Она наверно должна была учиться на стеклянном полу... сознайтесь.

Но Рокамир сильно безпокоился насчет последствий своего отсутствия и поэтому не удовлетворил любопытству своего собеседника, а сам обратился к нему с вопросом.

- Заговорила ли она с вами? вскричал он. Заметила ли она мое отсутствие?

- О! да, это был целый поток слов... впрочем очень понятный... так как она сделала признания, которые я не решаюсь вам передать... вы слишком загордитесь.

- О! я уже давно знаю, что она от меня без ума, скромно отвечал Рокамир, из глубины своей каски.

- Да, без ума, это настоящее слово... Она живет только для вас, и с вашей стороны не следовало бы злоупотреблять вашими преимуществами.

- К чему же она сердится?

- Увы! Несчастная не сердится, а страдает от ревности... "Чудовище слишком хорош Генрихом IV. Я не ручаюсь, что не выцарапаю глаз женщинам!"... вот её подлинные слова. Ради Бога, не подвергайте ее больше подобному испытанию! Живите дома Генрихом IV, но не показывайтесь другим женщинам. Вы этим убьете вашу жену.

- Вы мне не поверите, с видом фатовства, отвечал супруг Сидализы, но я желал бы быть уродом. Вы ведь знаете женщин?

- Нет, я уже говорил вам это.

- Тем хуже! а то вы знали бы, что ревность жены ужасное мучение... для её мужа. Он не может отойти, чтобы о нем не безпокоились... Будьте откровенны, наверно, в мое отсутствие жена сто раз спрашивала, где я.

- Нет, она не могла заметить вашего исчезновения.

- Это почему?

- Слезы ослепляли ее.

- Как, под закрывающими ее густыми вуалями, вы могли видеть, как она плачет? с удивлением спросил обладатель хобота.

- Её слезы текли ручьями. Вот видите, прибавил он, указывая место на паркете, где Бушю пролил стакан рому, мы разговариваем на месте, которое еще мокро от её слез... А! вы могли уйти на весь вечер и залитые слезами глаза вашей супруги, не заметили бы этого.

- В самом деле, вскричал Рокамир, в таком случае я могу снова пойти к мамзель Флоре... мое присутствие здесь не необходимо, потому что я все устроил заранее. Надеюсь что Бушю разносит прохладительные в достаточном количестве.

- О, да, его повсюду видишь с подносом, и дамы угощаются с такой поспешностью, что мороженое не успевает таять.

- Хорошо, значит я могу спокойно уйти... Флора должна уже вернуться.

- Разве она уходила?

- Должно быть, пробормотал Кловис, с этим кавалером она не боится раздражить ревность... Гм! гм! мне кажется что этот кавалер и бедный молодой человек, могут быть одним лицом. Надо наблюдать за ними.

Но не успел Кловис принять это решение, как перед ним появился Гравуазо.

- Я вижу, г. Кловис, что вы не особенно усердный танцор, начал он. С самого моего прихода я видел вас танцующим всего раз... с мадам Дюрье кажется?

- Это правда.

- Я даже заметил что и тут вы не находили большого удовольствия в обществе вашей дамы... Кроме нескольких слов в начале, в остальное время вы молчали не особенно любезно.

Подойдя к Кловису, управляющий стал спиною к танцующим, так что не мог видеть мадам Дюрье, которая напротив была отлично видна артисту.

С той минуты как её управляющий подошел к Кловису, она из веселой вдруг стала серьезной и озабоченной. Когда же Кловис встретил её взгляд, то увидал в нем сильное безпокойство. Этого обстоятельства было достаточно, чтобы напомнить обещание, данное прекрасной вдовушке.

- Я потому не разговаривал более, отвечал он тогда, что первые же слова, как вы могли заметить, отняли у меня всякое желание продолжать разговор. Поверите ли вы, что эта дама начала с того, что спросила, как я мог расходовать деньги для бала, когда не мог отдать за квартиру? Сознайтесь, что это было более чем не кстати.

Сказав это, он невольно снова взглянул на молодую женщину и с удивлением увидал, что взгляд её с прежним безпокойством устремлен на него. Можно было подумать, что она боялась того, что говорилось между артистом и Гравуазо.

Между тем, управляющему стало любопытно узнать, что такое интересует, за его спиной, Кловиса; поэтому он полуобернулся, чтобы поглядеть на танцующих. Но он еще не успел сделать этого, как мадам Дюрье, как бы боясь быть застигнутой на месте преступления, поспешно повернула голову в другую сторону, так что когда Гравуазо взглянул на нея, она уже весело болтала со своим кавалером.

При этом быстром движении, которое не ускользнуло от него, в уме Кловиса мелькнуло подозрение, которое он поспешил оттолкнуть от себя.

- Нет, говорил он, не может быть чтобы она боялась ревности этого негодяя.

Молодой человек не успел окончить своих соображений; как в передней раздался оглушительный треск.

При этом шуме оркестр смолк и танцоры остановились. Все с удивлением переглянулись, но это удивление быстро превратилось в ужас, когда один из гостей имел неосторожность вскричать:

- Это взрыв газа... сейчас начнется пожар.

При этих словах все в испуге кинулись к дверям. К счастию истина этого шума была угадана Кловисом, который кинулся к дверям, останавливать беглецов.

- Господа, не бойтесь ничего, вскричал он... нет ни взрыва, ни пожара, это просто чихнул г. Рокамир.

Как ни успокоительно было это замечание, оно не могло вполне успокоить все опасения, так как среди молчания, последовавшого за этими словами артиста, из передней послышались глухие стоны.

Гости только тогда вполне успокоились, когда в дверях показалась Флора, смеясь до слез.

Несколько мгновений веселая субретка искала кого то глазами, потом, заметив Фелиси, по прежнему прямо державшуюся в своем костюме загадки, она бросилась к мнимой хозяйке дома, бормоча сквозь смех.

Кловис понял, что если Фелиси заговорит, то выдаст свою отсутствующую хозяйку, поэтому он поспешно бросился между двумя женщинами.

- Что случилось? вскричал он.

Флоре наконец удалось преодолеть свою веселость.

- Дело в том, отвечала она, что г. Рокамир вдруг ужасно чихнул...

- Мы это; все знаем, перебил артист.

- Да, от этого чиханья он так сильно тряхнул головой, что забрало его каски опустилось.

- Ну, чтоже?

- То, что каска заржавела и не смотря на все мои усилия, я не могла поднять забрала... Г. Рокамир сидит внутри и охает... так как даже снять каску нет никакой возможности.

Несмотря на все уважение к хозяйке дома, гости не могли удержаться от смеха и Кловис поспешил воспользоваться этой веселостью, чтобы спасти компрометированное положение мадам Рокамир, так как все могли удивиться холодности, с которой, мнимая хозяйка дома, выслушала о приключении с мужем.

В действительности же, бедная Фелиси не знала что ей делать.

- Я не могу показать им кончик носа, а не то осрамлю барыню, шептала она.

Поэтому она поспешно схватила под руку Кловиса, когда он сказал ей:

- Позвольте, я проведу вас к вашему супругу и посмотрю не буду ли я так счастлив, чтобы освободить его из темницы.

В тоже время он мимоходом отдал приказание музыкантам продолжать.

Войдя в корридор, где не было никого, молодой человек наклонился к Фелиси.

- Идите куда хотите... вы кончите тем, что сделаете глупость, которая выдаст вашу госпожу... не показывайтесь больше в зале.

Фелиси поспешно повиновалась, ворча что то про узкия ботинки, которые натерли ей мозоли.

Едва она исчезла, как Кловис услыхал за собою голос Флоры.

- Куда это идет мадам Рокамир? спросила она. Если она ищет мужа, то он в маленькой приемной, где я его заперла.

- Нет, она пошла поглядеть нет ли у нея клещей... для каски, отвечал не останавливаясь Кловис.

- Я не найду лучшого места передать вам поручения барыни, сказала она.

- Что такое? вскричал вдруг останавливаясь Кловис.

- Барыня поручила сказать вам, что, за ваше послушание, вы имеете право на вознаграждение.

- Это правда... она мне это обещала.

- В следствие этого вы пойдете и скажете г. Гравуазо, что соскучились на балу и идете к себе спать... Затем уйдете.

- Хорошо. Дальше... Надеюсь что награда заключается не в том, чтобы я шел спать?

- Погодите. У себя в комнате вы вооружитесь терпением... до четырех часов.

- А затем?

- Вы сойдете к барыне, которая приглашает вас ужинать с ней вдвоем.

- Не может быть! вскричал Кловис, не поверив своим ушам.

- Если вы не верите, так не ходите, это ваше дело, отвечала Флора, толкпув артиста из корридора.

Пройдя через переднюю, субретка открыла дверь в маленькую комнату, откуда раздавались стоны Рокамира.

- Теперь, прибавила она, идем освобождать обезьяну с хоботом.

Не видя ничего из под забрала, в котором отверстия для глаз были до половины заткнуты, Рокамир, точно крот, ходил толкаясь то в ту стену, то в другую.

Кловис подошел и, взяв его за руку, чтобы заставить стоять на месте, постучал в каску, говоря:

- Вы все еще тут, сударь?

При звуках голоса, который он узнал, супруг Сидализы вскрикнул от радости.

- Ах! друг мой, заговорил он умоляющим голосом, вы артист на все, вы должны уметь открыть каску... Выпустите меня.

- Вы серьозно этого хотите?... На вашем месте я остался бы так... Вы были бы железная маска девятнадцатого века. Это было бы исторически и оригинально. Поверьте мне, останьтесь так.

- Я умру с голода.

- Разве Сидализа знает что со мною случилось?

- Когда я сказал ей об этом, он упала в обморок, вскричав: Боже! я никогда его более не увижу!

- Но ведь я послал за слесарем.

- Я знаю... чтобы разбить каску молотком, не так-ли?... это хорошая идея!

- Нет, нет, только не молотком! с отчаянием заревел Рокамир.

- Да, но ведь я внутри.

- Да, это правда... я и забыл про это.

Говоря таким образом, Кловис вертел каску и казалось делал тщетные усилия чтобы поднять забрало. Сделав небольшое усилие, ему было бы легко освободить Рокамира, но ему просто хотелось позабавиться.

- Уф! проговорил он наконец, я отказываюсь. Вам надо покориться г. Рокамир.

- Да, я знаю одно... но вы едва-ли на него согласитесь.

- Говорите, говорите.

- Я слышал, что, сваря омаров, их очень легко вынимают тогда из скорлупы.

- Сварить меня! повторил разбитым от ужаса голосом идиот.

- А! тут есть секрет! вскричал он. Погодите, мне кажется что я угадал его... Я, может быть, сорву с вас голову, но что делать, рискнуть необходимо.

Затем, надавив ографы, которые наконец уступили, Кловис открыл забрало.

В ту минуту, как обладатель хобота появился из своей скорлупы, раздался голос мадам Рокамир.

- Ты видишь, капризник, говорила она, что гораздо лучше бы сделал, если бы оделся арлекином.

загадки, который ей передала Фелиси, рассказавшая все происшедшее. Подняв вуали, она явилась присутствовать при освобождении мужа.

При виде жены, супруг принял растроганный вид.

- Сидализа! торжественно сказал он, в этой железной гробнице, в которую я сошел живым, моим жесточайшим мучением было думать, что ты не будешь видеть моего лица... Ты умерла бы с горя!