По туманным следам.
Глава X.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: По туманным следам. Глава X. (старая орфография)

X.

Прошло три часа с того времени, как Рокамир освободился из того, что он называл "своей железной гробницей", чтобы упасть в объятия верной Сидализы. Бал продолжался и гости чуть не высовывали языки от жажды, напрасно ожидая, что после ужасных напитков Бушю, будут подавать настоящия прохладительные.

Однако ожидания танцоров были тщетны. Опьяневший Бушю уселся в угол в кухне и отказывался разносить питье, уверяя, что все уже достаточно напились и никто больше ничего не хочет.

Не заботясь более о том, утолят-ли, наконец, гости обладателя хобота свою жгучую жажду или нет, мы оставим бал и сойдем этажем ниже, в квартиру мадам Дюрье.

В ту минуту, как мы входим к ней, прелестная вдовушка и артист сидели перед маленьким столом, накрытым в углу, у камина. Вместо столовой Мария и Флора, прежде чем отправиться помогать на бал Рокамира, приготовили в будуаре холодный ужин, который должен был ждать возвращения их госпожи.

Кловис и мадам Дюрье были одни в квартире, так как прислуга еще не возвратилась с бала. Ровно в четыре часа, как сказала Флора, артист позвонил у дверей хозяйки дома, которая сама отворила ему.

Вернувшись с бала уже около получаса, мадам Дюрье успела снять с себя костюм. Она надела прелестный кружевной пенюар, но как он ни был изящен, Кловис, при взгляде на него, вздохнул с сожалением, так как он прикрывал прелестные плечи вдовы.

В то время, когда мы входим, разговор уже начался и мадам Дюрье говорила улыбаясь:

- Ну, да, г. Кловис, если вы уже непременно хотите знать, то я заставила вас молчать во время кадрили именно по причине Гравуазо.

Полный уверенности, что вдова действовала таким образом лишь для того, чтобы избежать сцены ревности, Кловис принял этот ответ за сознание в связи.

- Как! с огорчением вскричал он, так это он ваш... но ведь он стар, некрасив... А! я... я никогда не ожидал этого!

- Не ожидали... чего?

- Что... что вы его любите.

- О! Г. Кловис!

Это восклицание вдовы звучало таким упреком, что молодой человек сейчас же оживился.

- А! тем лучше! весело вскричал он. А то я боялся, что вы любите этого негодяя... так как должен вам сказать, что это ужасный негодяй.

- Я это знаю, спокойно отвечала мадам Дюрье, кушая крылышко куропатки.

- Не может быть, вскричал Кловис, озадаченный этим односложным ответом.

- Что же вы видите необычайного в том, что я знаю какой негодяй Гравуазо?

- Ничего в том, что вы это знаете... но, что зная это, вы поручаете ему ваши интересы, вот что меня озадачивает.

- Не только может показаться, но это действительно не благоразумно.

- Да, это так, но...

- Но? повторил Кловис, видя что молодая женщина колеблется продолжать.

Но вместо того чтобы договорить начатую фразу, мадам Дюрье сделала вид что смеется и протянула артисту стакан, говоря:

- Знаете что, вы очень мало предупредительны к женщине, которая танцовала три часа и ни разу не промочила горло стаканом лимонада... я умираю от жажды... сжальтесь, налейте мне.

Вместо того, чтобы спешить повиноваться, молодой человек удержал в своих руках протянутую ему прелестную ручку.

- Как ваше имя? взволнованно спросил он.

- О! Какое любопытство, заметила мадам Дюрье насмешливым тоном, сквозь который проглядывало некоторое волнение.

- Нет, это не любопытство, но мне кажется, что называя вас по имени, я буду более убедителен и красноречив... Я буду думать что знаю вас давно, и предположив это, я буду иметь смелость сказать вам то, о чем не решаюсь говорить в настоящее время.

Вдова слегка побледнела, и еслибы Кловис был сам немного покойнее, то он заметил бы легкое дрожание руки, которую он держал в своих.

- Меня зовут Селестина, отвечала она наконец, стараясь придать своему голосу более твердости.

Сказав это имя, она бросила на артиста беглый вопросительный взгляд, как бы боясь прочесть на его лице неожиданное волнение.

Но на лице Кловиса не выразилось ничего особенного.

- Выслушайте же меня, Селестина, продолжал он. Вы прекрасны, молоды, богаты... и я сижу у вас в четыре часа ночи. Будь я дурак и фат, я вообразил бы что вы, будучи окружены обожателями, вдруг влюбились в мою ничтожную особу. К счастию я знаю себе цену и приписываю это странное свидание настоящей причине.

- А что это за причина? спросила Селестина тоном, в котором звучало какое то боязливое безпокойство.

- Сначала я ошибся, продолжал Кловис, я думал что это жестокий каприз кокетки, которая хотела сначала позабавиться надо мною и вскружить голову, а потом смеясь отослать меня обратно в мою мансарду.

- Но вы этого более не думаете?

- Нет, так как с тех пор как я изучаю и наблюдаю за вами, у меня составилось убеждение относительно причины, соединившей нас сегодня.

- И эта причина?

При этом ответе, легкая улыбка мелькнула на губах молодой женщины, но Кловис не заметил её.

- Я!.. вскричала она, услуги?

- Да, услуги, которой вы не осмеливаетесь требовать от людей высшого круга... у одного из ваших обожателей например... так как это значило бы дать ему над вами некоторые права.

- В таком случае, по вашему мнению, этой услуги, которой я не могу требовать у моих обожателей, я без зазрения совести могу просить у вас?

- Конечно.

- То, что вы говорите, нелестно ни для вас... ни для меня... Это заставляет предположить что, или вы считаете меня неспособной внушить страсть, или я нахожу вас недостойным своей любви.... так как почему же мне не бояться, что эта услуга даст точно также и вам права надо мной?

- О! со мною, артистом без гроша в кармане, это не имеет значения... У таких людей просят услуги и считают себя совершенно покойными заплатив им... Рокамир предлагал мне по двенадцати су, чтобы я вальсировал с его женой.

При этих словах Селестина громко расхохоталась.

- Ну, я не была бы так щедра как Рокамир, потому что если бы вы даже оказали мне услугу, то и тогда я не имела бы смелости предложить вам потом плату.

- Потом, нет... и это по очень простой причине, с ударением сказал Кловис, которому вдруг пришла в голову одна идея.

- По какой причине?

- Вам нечего было бы платить потом, потому что вы имеете обыкновение делать это сначала.

Спокойствие молодой женщины было видимо поколеблено.

- Я вас не понимаю, отрывисто сказала она.

- Если вы позволите мне встать и сделать три шага, то я съумею объяснить мои слова.

- Сделайте хоть шесть шагов.

Артист встал и подошел к маленькому письменному столу; взяв с него конверт, он поднес его к носу. Затем, с конвертом в руке, он подошел к мадам Дюрье, которая молча следила за ним глазами.

- Не отказывайтесь, продолжал Кловис, это вы прислали мне три тысячи франков... духи, которыми надушена эта бумага выдают вас... конверт, который я спрятал у себя, надушен такими же.

- Три тысячи франков! Что вы мне там рассказываете... Почему, по какому праву прислала бы я вам такую сумму?

- Вы не умеете лгать, Селестина, проговорил он, ваше волнение, ваши опущенные глаза, даже ваш притворный гнев все противоречит вашим словам... Ну, скажите да... будьте откровенны; еслибы вы знали как ваше да, осчастливит меня!

- Осчастливит? повторила Селестина, но прежнему не поднимая глаз.

- Да, мне кажется что, присланные вами, эти деньги не будут тогда милостыней.

- Милостыней! о! какое гадкое слово! Пожалуйста не говорите таких вещей! вскричала молодая женщина, забывая что выдает себя.

- А! значит вы сознаетесь? поспешно вскричал Кловис. Нет, нет, умоляю вас Селестина, не отпирайтесь... От вас я приму эту услугу не краснея.

Говоря это он сжимал маленькия ручки, которых не думали у него отнимать.

- Да, я принимаю, продолжал он, но с тем условием, что вы позволите выразить мне мою благодарность... избавив вас от этого Гравуазо.

При имени своего управляющого мадам Дюрье вздрогнула.

- Нет, Г. Кловис, я запрещаю вам это! прошептала она.

- Но какую же роль играет в вашей жизни этот негодяй, что вы не можете с ним разстаться?

Вдова видимо колебалась.

- Я боюсь его! прошептала она наконец задрожав.

Дав мадам Дюрье время оправиться от волнения, Кловис продолжал:

- Может быть Гравуазо потому вас так пугает, что у вас нет никого, кто защитил бы вас?

- Это очень может быть, отвечала вдова.

Сказав это она слегка вздохнула.

- Да, прибавила она нерешительно, но где найти этого защитника?

- О! у вас должно быть из чего выбрать между вашими поклонниками.

Вместо ответа молодая женщина только покачала головой.

Легкая улыбка мелькнула на губах Селестины, которая кажется забыла свои страхи.

- Да, поклонники у меня есть, почти весело сказала она... но вспомните что вы сами сейчас говорили, стоит мне обратиться к одному из них и он сейчас же вообразит, что я его предпочитаю другим... Мущины ничего не делают даром... и этот сейчас вообразил бы что может требовать, чтобы я отказалась в его пользу от моей свободы... А я не имею никакого желания поощрять кого бы то ни было... так как не люблю никого из тех кто ухаживает за мной.

- В самом деле?

Это восклицание было очень весело, но вдова без сомнения не слыхала его, так как сейчас же продолжала:

- И так, вы понимаете, Г. Кловис, что по совести я не могу просить помощи и покровительства у моих поклонников, так как это значило бы подавать надежды, которых я не имею намерения осуществить.

Она помолчала несколько мгновений.

- Нет, продолжала она, мне нужен друг... совершенно безкорыстный... невлюбленный в меня... который стал бы мне помогать без всякой задней мысли... вы меня понимаете, не так ли?

- Увы! вздохнул артист.

- Почему это увы?

- Потому что мне кажется очень трудно найти защитника при таких условиях... в особенности одно очень сурово.

- Какое?

- Не быть влюбленным в вас... Держу пари, что вы не найдете никого.

- О! о! смеясь сказала Селестина, мне кажется я не ходя далеко нашла бы человека, который без всякого сопротивления согласился бы на это условие... вот хоть вы например?

- Я! с удивлением вскричал Кловис.

- Конечно.

- Но почему вы думаете, что я не влюблен или не влюблюсь в вас?

- Да потому, что вы любите другую.

- Я?! повторил Кловис с энергией, служившей красноречивым опровержением этой любви, в которой его обвиняли.

Вместо того чтобы понять это, вдова спокойно продолжала:

Продолжая стоять на коленях, Кловис еще-ближе придвинулся к молодой женщине.

Должно быть прелестная вдовушка ни чуть не угадывала истины, потому что с любопытством спросила:

- А! так вы значит нашли ее?

- Нашел!... кого? с удивлением повторил Кловис.

- Вашу незнакомку.

- Какую незнакомку?

- Ту, историю которой вы мне один раз рассказывали... ту, которую вы отчаивались найти... Вы видите, что только гора с горой не сходится.

Молодая женщина казалось совершенно забыла Гравуазо и страх который он ей внушал, Кловис, который хотел снова навести разговор на первоначальную тему, не успевал вставить ни слова.

- Ну, продолжала вдовушка, разскажите же мне как вам удалось розыскать вашу таинственную красавицу... Мне нисколько не хочется спать, и я была бы очень довольна провести остаток ночи слушая вас... Говорите господин влюбленный.

- Влюбленный! Влюбленный! повторил Кловис насмешливо качая головой.

- Как? разве это неправда?

- О! нет, нет... я влюблен как безумный, но только не в нея.

Не смотря на приказание возвратиться на место, Кловис, продолжая стоять на коленях, снова прошептал:

- Потому что я люблю вас, Селестина. Неужели же вы так безжалостны, что отказываетесь понимать меня?

При звуках этого голоса, полного истинной страсти, молодая женщина побледнела и выпрямилась. Что было причиною этого? Вероятно негодование на смелость Кловиса, так как она поспешно освободилась от руки, которою ее обнял молодой человек и сказала взволнованным и отрывистым голосом:

- Покойной ночи, г. Кловис.

- Как? печально проговорил артист при этом неожиданном прощании.

- Мне кажется что давно пора ложиться спать.

- Но вы сейчас только сказали что нисколько не хотите спать.

я вам повторяю: покойной ночи г. Кловис.

Несмотря на это вторичное прощание, голос г-жи Дюрье на столько смягчился, что Кловис несколько ободрился:

- Не гоните меня, умоляющим тоном сказал он, клянусь, что я не скажу больше ни слова про мою любовь.

- И хорошо сделаете, продолжала с упреком Селестина, да, хорошо сделаете, так как вам следует краснеть вашего поведения... Разве хорошо говорить о любви одной женщине, когда любишь другую?

- О! о! о! комически проговорил Кловис, измученный настойчивостью молодой женщины, непременно желавшей предполагать в нем другую страсть.

- Почему это о! о! продолжала мадам Дюрье, строгий голос которой сильно противоречил с веселостью выражавшейся в её глазах.

- Это печальное "о!"... потому что я кусаю себе губы, чтобы сдержать обещание и не говорить вам более о моей любви... А не то я сказал бы, что обожаю вас одну... но так как я поклялся, то хочу молчать.

Селестина сделала вид, что не заметила этого нарушения условия, сделанного Кловисом, в то самое время как он хвастался своей покорностью.

- Но почему же вы её не любите, вашу незнакомку?.. хотя бы из благодарности... так как судя по вашим словам, она... она вам.... одним словом она доверилась вам, бедная молодая девушка.

- О!.. я не могу сказать вам утвердительно, что это была молодая девушка, возразил Кловис.

- Да, это правда, вы говорили мне что никогда не видали её, поправилась мадам Дюрье.

- И еще раз повторяю вам это... Так что очень может быть, что ей было сорок... даже пятьдесят лет; сказать вам по правде, я даже потому не особенно старался открыть ее, что боялся встретиться с особой почтенных лет.

При последних словах артиста вдова не могла удержаться от улыбки, которую он заметил.

- Я вам кажусь очень смешон, не так ли? спросил он.

- Нисколько. Я смеюсь тому, что вы целые четверть часа стараетесь доказать мне, что не любите вашей незнакомки.

- Но ведь это правда.

- Я этому не верю, отвечала Селестина, качая головой.

- Я убежден что вы переменили бы мнение, еслибы знали мою историю. Впрочем, почему же нет? прибавил он.

- Что вы хотите сказать?

- Так как я хочу доказать вам, что люблю только...

- Я молчу на этот счет.

- Хорошо. Говорите обо всем другом, тут я даю вам полнейшую свободу.

- Хотите я разскажу вам мое приключение?

Что то в роде насмешливой нерешимости мелькнуло на лице вдовы.

- Я вас слушаю, сказала она наконец.

Сказав это, она откинулась в кресло, так что свет лампы не освещал её лица, на что впрочем Кловис не обратил внимания.

- Несколько лет тому назад, начал он, мой отец, в то время богатый южный землевладелец, послал меня изучать права в Пуатье.

Приехав в этот город, я прежде всего отправился отыскивать одного товарища моего детства, сына лучшого друга моего отца, который был старше меня годом и раньше меня приехал в Пуатье.

Гарнье, так было его имя, уже целый год изучал права, когда я приехал в отель, где он жил уже целый год. Это был юноша не страдавший большим рвением к наукам и еще не открывал кодекса. Забота о том, как сойдут экзамены, нисколько не мешала ему спать спокойным сном.

- Жизнь коротка, не будем утомлять себя занятиями, говорил он всем тем, кто хотел заставить его работать.

На третий же день моего приезда, когда я возвратился с лекций, Гарнье с удивлением спросил меня:

- Разве ты хочешь разстроить себе здоровье, посещая так усердно лекции? Не приобретай дурных привычек, остановись пока еще есть время и не потупей от занятий.

- На что же ты хочешь, чтобы я употреблял мое время?

- На удовольствия, конечно! Кафе, театры и другия развлечения ожидают тебя.

- Все это мне конечно нравится.

- А женщины?

- Э! э! сказал я. Успеха приходится иногда ждать слишком долго, а у меня слишком мало терпения чтобы ухаживать.

- Чорт возьми! Тебе может быть надо подносить победы на блюде, сказал он смеясь и ушел.

Но на другой день он снова пришел ко мне.

- Что такое?

- Победа на серебряном блюде... не нужно ни ожиданий, ни ухаживанья... как раз по твоему вкусу... тебе надо будет только пользоваться её плодами.

- Что ты мне за глупости рассказываешь! вскричал я, расхохотавшись при этих странных словах.

Но Гарнье был совершенно серьезен.

- Я говорю, что тебе надо будет только пользоваться, повторил он.

Затем он вынул из кармана маленький ключ и показал мне.

- Видишь, прибавил он, вот ключ от рая, в который я хочу тебя послать. Скажи да, и он будет твой.

Говоря это, он вертел ключем у меня перед носом, чтобы лучше соблазнить меня.

- Брюнетка, полненькая, свеженькая, говорил он, двадцать шесть или семь лет, красноречия для убеждения не понадобится. Да, ну же, соглашайся!

Как ни странно было это предложение, Гарнье делал его с такою уверенностью, что я не в состоянии был долго принимать это за шутку.

- А! наивно сказал я, где же она меня видела, эта свеженькая и полненькая брюнетка?

- Она никогда не видала и кончика твоего носа и даже не подозревает о твоем существовании.

Этот ответ еще более усилил мое удивление.

- И ты говоришь, что не зная меня, она меня любит? наивно вскричал я.

- О! нет, пойми меня, я и не думал говорить что она тебя любит.

- Так какже? спросил я, делая большие глаза.

- Что, какже?

- Какже, не зная меня, она присылает мне этот ключ?

Мой приятель с улыбкой покачал головой.

Я подумал что все это мистификация и с нетерпением оттолкнул ключ.

- Отстань от меня с твоими шутками, сухо сказал я.

Вместо того, чтобы разсердиться, мой приятель поднял ключ, который я вышиб у него из рук и снова положил его в карман.

- Предположим что я ничего не говорил, спокойно сказал он. Я хотел сделать тебе удовольствие, ты не соглашавшейся принять моего предположения, не будем же говорить об этом.

Я был так груб к моему приятелю, что мне стало совестно за себя.

- Послушай, Гарнье, сказал я переменяя тон, не может быть чтобы ты говорил серьезно.

- Напротив, я говорю как можно более серьезно.

Потом, немного погодя, он прибавил улыбаясь:

- Сознайся, друг мой, что ты сам не знаешь чего хочешь. Вчера это было белое, сегодня черное. Разве ты не сознался мне вчера, что терпеть не можешь ждать... Хорошо! сказал я себе, он любит занимать уже сдавшияся крепости. Полагая доставить тебе громадное удовольствие, я бегу передать тебе ключи уже сдавшейся крепости, а ты меня принимаешь чорт знает как... Если ты изменил мнение, то я не настаиваю. Будем говорить о погоде, если хочешь.

Говоря что он не будет настаивать, Гарнье нашел самое лучшее средство возбудить мое любопытство.

- Но, сказал я, ты бы хоть потрудился объяснить немного твое таинственное предложение.

- Таинственное! где же ты видишь что нибудь таинственное? ничего, напротив, не может быть проще и яснее... Выслушай меня хорошенько. Предположим, что ты скажешь да!

- Хорошо, положим.

- Тогда я дам тебе ключ, вот этот самый.

Говоря это, он опять вынул из кармана ключ.

- Затем, сегодня после полуночи, продолжал он, я прихожу за тобой и мы отправляемся через спящий город. До сих пор, как видишь, нет ничего таинственного.

- Нет. Продолжай.

- Я провожу тебя к маленькой двери, в которую ты вкладываешь ключ. Нет ничего таинственного в том, что дверь после этого отворяется и я прощаюсь с тобой.

- А дальше? вскричал я с жадным любопытством, так как Гарнье остановился.

дверь, которая отворяется тем же самым ключем... но только тихонько, и еще тише затворяется...

Товарищ мой снова замолчал.

- Что же дальше? нетерпеливо вскричал я.

- Дальше угадывается само собою. После второй двери ты очутишься в алькове, где скажешь себе: "Я окажу хорошую услугу моему другу Гарнье". Ты понимаешь?

При этом заключении, объяснявшим все, я припрыгнул и расхохотался.

Мой товарищ, видя что я угадал какой услуги он желал от меня, принял вид отчаяния.

- Да, что делать? мой милый, прибавил он, стараясь придать своему голосу печальное выражение, в сущности мне очень горько... но у меня нет шишки верности. Я даже полагаю, что на том месте где она должна быть, у меня громадная впадина.

- Ты бы лучше прямо разошелся.

- О! ты ее не знаешь! Это будут слезы, преследования и письма без конца... поэтому, зная что моей отставки не примут, я хочу поставить в невозможность отказать мне... навязав преемника.

- О! навязав! сказал я. Я сильно сомневаюсь чтобы это позволили сделать. При виде меня, вместо тебя, поднимут громкие крики.

Гарнье покачал головой.

- Нет, сказал он, при виде тебя никто не станет кричать, так как ты придешь в совершенной темноте.

- Да, но голос.

- Голос еще меньше, так как ты не должен произносить ни слова.

- Не может быть!

- Ты лучше всего поймешь необходимость этого, когда я скажу тебе, что по другую сторону перегородки... очень тонкой... спит здоровый колбасник, муж самый ревнивый, который спит так чутко, что просыпается при малейшем шепоте.

- Твой способ навязать себе преемника ничего не стоит, сказал я.

- Почему?

- Потому что так как темнота и молчание помешают узнать меня, то это будет все равно, как если бы ты сам приходил.

- Да, но у меня есть свой план.

- Как только ты войдешь в дом, я преспокойно отправлюсь кидать каменья в окна жандармских казарм.

- Но тебя арестуют!

- Конечно. А на другой день я напишу чтобы меня пришел выручить супруг колбасник, который конечно мой лучший друг. Я не знаю, продолжал Гарнье с забавной серьезностью, хорошо ли ты составил себе понятие об удивлении дамы, когда муж передаст ей, что я провел ночь в жандармских казармах. Нечего делать, придется помириться с совершившимся фактом... и возвратить мне свободу.

- Чтобы взять мою.

- О! ты хорошо сделаешь если не пойдешь на другой день... Я даже советую тебе это сделать, если ты не хочешь иметь дело с мадам Севинье, попавшей в колбасную.

- А! она тебе много пишет?

- Пять раз в день... целый год! Я не знаю почему, но её письма переполнены раздирательной страстью. Кончилось тем, что её послания приводят меня в ужас... тем более, что бедняжка часто повторялась... Когда женщина шесть месяцев вечно называет тебя ангелом, божеством и гордым львом, то начинаешь желать чтобы она стала звать тебя негодяем... Одним словом мне опротивело вечно быть гордым львом и я перестал раскрывать её письма... Самый большой её недостаток состоит в том, что она обожает меня без всякого перерыва в роде ссоры или каприза.

- Но ведь ей по неволе приходится писать, если тонкость перегородки мешает вам разговаривать во время свиданий.

- Да, но она слишком часто присылала мне в конверте свою душу и сердце. Поэтому, повторяю тебе, вот уже месяца три, как я перестал читать её письма. Из всех, которые я получил раньше, я сделал тоже самое, что сделаю с этой последней запиской, которую получил час тому назад.

Сказав это, Гарнье вынул из кармана запечатанное письмо и бросил его в топившийся камин. Мы видели как оно горело, не подозревая какую оно имело важность.

Во все время рассказа Кловиса, молодая женщина молча и неподвижно сидела в тени.

- Не спите ли вы? спросил артист.

- Нисколько, отвечала Селестина.

- Я говорю это потому, что вы не прерываете меня.

- Я делаю это нарочно... и даю вам все более противоречить себе.

- В чем же я себе противоречу?

- По мне кажется, что для человека, уверявшого будто он никогда не знал героини своих таинственных похождений, вы, мне кажется, слишком хорошо знаете в чем дело.

- Погодите конца.

- А разве конец не касается чувствительной колбасницы?

- Хорошо, продолжайте, сказала вдова, по прежнему оставаясь в тени, так что Кловис, не видал выражения её лица.

Артист продолжал.

- Как ни преступен был замысел, который мне предлагали, я соблазнился и взял ключ. В тот же вечер, Гарнье провел меня к названной двери.

- Теперь желаю счастия! шепнул он, толкнув меня на лестницу, а я отправлюсь бить стекла.

После этого он удалился, тогда как я стал подниматься по лестнице.