Домна-Розанда.
I. Сирота.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Домна-Розанда. I. Сирота. (старая орфография)

I.

Сирота.

Домна-Розанда была самая несчастная сирота в мире, - у нея не было отечества. У ней были родители, было блестящее положение в свете, славилась она чрезвычайным богатством, но все это пошло прахом, - у нея не было отечества. Она впала в бездну невыразимого горя и сделалась игрушкою судьбы - жертвою многих бед и страданий. Будучи еще отроковицею, она становится предметом кровавого спора между соискателями её руки, неумышленною виновницей такой кровопролитной войны, какую только знает история, наконец венценосная невеста унижается до того, что делается против своей воли женою буйного казака.

Но не одна только трагическая судьба Домны-Розанды привлекает к ней наше внимание. Ближайшия сведения о ней особенно интересны нам потому, что споры об её руке происходили преимущественно на Польской земле, лилась кровь благороднейших её сынов и убийственный погром встревожил польский народ. Заслуживает внимания и то обстоятельство, что неумышленная виновница стольких народных бедствий известна в истории под чуждым ей именем.

Старинные польския хроники и позднейшия историческия описания именуют героиню нашу Домной, между тем как настоящее её имя Розанда, к которому у волохов прибавлялся титул "domna", латинское "domina" - княжна. Крестное имя в соединении с почетным титулом обратилось в собственное и героиня нашего рассказа осталась навсегда в истории под ополяченным именем Домны-Розанды.

земля по Дунаю лежащая, нынешняя Валахия, называлась у поляков Мультаны или Молдавия. В настоящем рассказе сохранены давния названия.}, не могла разсчитывать на унаследование родительского престола. С тех пор, как земля Волохская подпала под турецкое иго, ни одной фамилии господарей волохских не удалось упрочить престола за своим родом: обыкновенно во втором уже поколении они теряли скипетр, попадали, по султанскому приговору, под топор палача или в неволю, либо считались изгнанниками. Вновь посаженный господарь, в чаянии упрочить трон за своим потомством, обыкновенно разрывал связь со своей прежнею родней, но после того, лишенный господарского сана, очутившись без прежнего и нового отечества, скитался в соседних странах бедным изгнанником.

Таким образом несчастное соседство с варварским исламом как земли Волохской, так и всех остальных народов этого восточного края, было причиною безпрерывных в них смятений. Потрясения давали себя чувствовать без всякой пощады как самому краю, так и господствовавшим в нем родам владык и даже каждому ничем неповинному члену такого рода. Счастливые западные народы только по слухам знали об этом биче восточного варварства. Они могли свободно трудиться над устройством внутренних своих дел, улаживать домашния недоразумения и могли спокойно, безопасно подвигаться в просвещении, но там, на рубеже всякого просвещения, под пасмурным небом бусурманщины, как это бывает и в природе под давлением надвигающейся буря, ничто не могло спокойно развиваться: ни земля, ни семья и даже ни одна из сирот семьи не могла дождаться предназначенных ей плодов жизни, - все еще в цвету разметывалось бурею.

С XVI века шла безпрерывная борьба соседних государств между собою за обладание прекрасным краем Волохским. Пред всеми первенство издавна оставалось за королевством Польским и господари волохские, в знак вассальной зависимости от короны польской, много раз преклоняли колена в Снятыне и Колымые пред польскими королями из дома Ягеллонов. Рядом с Польшею стремились упрочить власть и влияние над Волохией сыны той оригинальной общины, которая состояла отчасти из поляков и русских, отчасти из пришельцев разных народностей, - общины, которая была в одно и то же время послушна и враждебна королевству Польскому и попеременно то во вражде, то в союзе с восточною басурманщиною, - общины, которая собственно была только плодом замешательства, возникшого между разнородными элементами, господствовавшими в тех странах, и чудовищного смешения остатков христианского просвещения с азиятским варварством: то было казачество. Но суровее всего, однако, отзывался на Волощине гнет ярма турецкого.

При помощи этих спорящих между собою сил, а нередко при пособии орды, или подчиненного османам Семиградия, временами появлялся на господарстве какой-нибудь грек, поляб, казак и редко туземец. Из Польши претендента на господарство возводило покровительство знатных панов, магнатов, из казацкой Сечи - сабля, из Стамбула - подкуп золотом. Каждый, не будучи сам царской крови, мечтал оставить трон своим диутям, основывал в Волощине своей родне дом, своему роду пышную оседлость с высокими замыслами и заоблачными надсидами. Но прежде, чем эти замыслы успевали осуществляться, взрывался новый вихрь постоянного в том крае стихийного брожения и креатуру польских магнатов заменял ренетат из Турции, место удалого друга казаков заступал разбогатевший лихвою эпирский купец, а личный любимец султана уступал место упоенному астрологическими бреднями дворянину испанских королей. Низложенный соперник обращался в прежнее ничтожество, а недоконченное созидание великих родовых планов заменял иногда скромный дворец изгнанника, нашедшого приют в Польше (последнее было еще исходом сравнительно счастливым). Польша вообще была самою могучею опорой господарям в их замыслах водворить в Волощине государственный порядок; она же была и вожделеннейшим пристанищем на случай опасности. Потому-то все господари искали союза с короною польскою, роднилис и дружились с польскими магнатами, старались приобрести имения и права обывателя в Польше. В особенности пользовалась Польша дружбою и покорностию господарей из туземцев, более почетных претендентов на власть в собственном крае, как, например, дружбою уважаемого господаря Иеремии Могилы, в царствование Сигизмунда Вазы. Упомянутый Иеремия Могила замышлял даже соединение Волощины с Польшею и в договоре, заключенном в 1595 году с польскою короною, "просил предоставить валохам, с приобретением ими наследственных волостей и со вступлением в брачные союзы, всякую свободу в Польше". "Итак, - гласит договор, - оба народа войдут в братство между собою и ничем не будут различаться друг от друга, как дети одной матери" {Присяга Иеремии Могилы в 1595 году. Немцевичь: "Zbiór pamietnikow dawnej Polski", т. IV, стр.147.}.

Сноснее чем где-либо участь волохского изгнанника была в Польше. Правда, и в Польше весьма нередко, вместо приюта, ожидала его кара, за то в Турции обыкновенно угрожала ему петля палача, - в день бедствия никуда нельзя было спастись. Приходил низвергнутым господарям неизбежный конец: родившись где-нибудь в далеких краях полуденных, или полуночных, они после своего господарского величия в Волохии находили безъименную могилу на кладбище, где хоронили выброшенных из окон Эдыкул ("Черной башни") пленников турецких, или на дне какого-нибудь южного моря, испустив дыхание с невольничьим галерным веслом в руках.

Начиная от господаря Якова Гераклида-Деспота в 1563 г. вплоть до отца Домны-Розанды проходит ряд искателей приключений, которых, за весьма малейшим исключением, не знаешь как назвать - плутами или героями. Вот, например, Яков Гераклид: сын греческого матроса с какого-то из островов, Самоса или Крита, он был сначала писцом в ватиканской библиотеке, затем в Эскуриале - придворным Карла V, после того - скитальцем по Швеции и Лифляндии, потом - гоcтем польских магнатов, с помощию которых пришел в Волощину, где он стал господарем. Как бы царь или деспот волохский, он сперва законодатель, потом угнетатель своего народа и за то разом, несколькими соперниками сверженный с престола, лишен турками свободы и жизни. Резкими чертами означил он свое имя в истории.

Спустя десять лет после господаря Гераклида уселся на волохском престоле удивительнейший господарь, по общему мнению шляхтич из Мазовии, именуемый волохами Ивонией. Приняв - вероятно, в плену - турецкую веру, он посредством торговли нажил несметные богатства и, благодаря им, сделался султанским любимцем, потом пашою и затем господарем волохским. Когда ему, по приказанию султана, велено было платить "харач" в большем размере, в нем пробудилась шляхетская гордость: он провозгласил себя слова христианином и поднял народ к защите независимости. При помощи казаков удалось ему одержать несколько побед над соединенными армиями, турецкою и молдавскою, но в дальнейшем ходе войны счастие ему изменило. Преданный изменою и взятый в плен, Ивония с гордо-поднятым челом погиб смертию христианского богатыря.

Спустя пять лет после смерти Ивонии овладел волохским господарством один из удальцов Запорожской Сечи, казак Иван Подкова, назвавший себя родственником Ивонии. Был Подкова действительно близок к Ивонии не только по польскому происхождению, но и по духу. Он стремился, согласно с военными планами польского короля Стефана, возобновить борьбу за. освобождение Волощины от турок. Но король Стефан не любил незванных союзников. Вступив в войну с Москвою, он желал сохранить на то время мир с султаном и потому противился горячности нового господаря. Схваченный поляками, Иван Подкова был обезглавлен палачом на львовском рывке. "Нес свою голову в бой с неверными, теперь кладу ее на жертву христианам", произнес он на эшафоте {Зубрицкий: "Хроника города Львова", 1578 г., стр. 203.}. Это была плачевнейшая жертва разрыва между полумесяцем и крестом, в конце концов покинутая и тою, и другою стороною.

Через десять слишком лет, силою оружия Замойского, поляки возвели на господарство знатного туземца Иеремию Могилу. Необыкновенною милостию неба, он умер да престоле, обольщая себя надеждою упрочить престол за своим родом. Но за редкое счастие отца жестоко поплатилось его многочисленное потомство. Из нескольких его сыновей один нашел приют под кровлею польского дворика на Подоле, другой погиб в неволе магометанской, третий отрекся от веры отцов и умер в исламе придворным челядинцем султана. Четыре дочери Иеремии нашли себе спасение в Польской земле в супружеских союзах с первейшими панами королевства.

родных и близких из поляков. Наконец, плодом всех усилий, единым наследием светлых надежд отцовских, осталась семья разсеянных по миру сирот.

После падения дома Могилы скипетром волохским овладел Каспар Грациан, родом кроат. Прежде всего мы встречаем его в числе слуг эрц-герцогов штирийских, затем в такой же роли при дворе короля неаполитанского, где, чтоб обратить на себя внимание цареградского Дивана, он взялся выкупать из неволи у христиан турецких пленников. Заручившись расположением султана, он получил волохское господарство для того, чтобы лживыми обещаниями искусить поляков к походу цецорскому. На полях Цецоры воздвиглась знаменитейшая из могил, по которым Волощиву издавна прозвали кладбищем поляков, а в самой уединенной могиле слег сам искуситель Грациан после своего бегства из рядов польских.

Во время цецорского похода в лесах Покутья и Буковины свирепствовала шайка "опришков" {Карпатские горные удальцы. Примеч. перев.}, во главе которой стоял какой-то Барновский, родом поляк, по воспитанию волох, вообще же известный на русском рубеже разбойничий атаман. Добивая остатки польской армии, уходившие из обоза, он заслужил внимание преемника Грациана, поступил к нему на службу и вскоре открыл себе путь в господарству. Усевшись на Княжеском престоле под именем Мирона I, он поспешил отправиться за султанским утверждением в Царьград, но там судьба поблагоприятствовала другому. Соперник его исходатайствовал у Дивана казнь Мирона, а опустевший престол господарский в следующем 1634 году занял третий претендент - отец нашей Домны-Розанды, Василий Лупула, который в польских правительственных актах известен под именем Владислава IV. Был он самый соответственный по характеру туземной истории претендент на Волощину: как в недалеком будущем пришлось ему остаться без трона и без найденного под волохским небом отечества, так и прежняя жизнь его осталась неизвестною, - не знали ни его происхождения, ни его прежнего отечества. Предание признает его родом из Эпира, греком, разбогатевшим от торговых предприятий.

происходил из этого рода. Во всяком случае Лупула знал Волощину с давних лет, был должностным лицом у прежних господарей и, одинаково хорошо знакомый с положением дел в Турции и Волощине, был хорошо подготовлен к принятию княжеской власти.

Тотчас по вступлении в княжеский дворец, новому господарю пришлось, по принятому обычаю, собрать около себя кружок родни и свить себе уютное гнездышко для отдыха после долголетней скитальческой жизни среди чужих людей. Польская шутливость острила над этими волохскими гнездами - непрочными и переменчивыми, как убежище перепелок; отсюда сложилась в Польше поговорка: "hospodarstwo woloskie jak przepiórcze pole" (волохский господарь во дворце - что перепел в поле).

Но человеческой природе нравятся азартные игры: в ином ущелье альпийских гор снежный обвал ежегодно заносит хатку скитальцев, но всегда найдется новый поселенец, который выстроит вновь хатку на том же месте. Чуть не каждый господарский род погибал жертвою варварских смятений в этом крае - и все-таки каждый новый господарь торопился свить себе новое гнездо над бездною и основать новый род изгнанников.

Проницательный Василий Лупула руководствовался в этом случае более разсудком, нежели чувством. Вступил он в брак не с христианкой, не с полькой, как делали многие их предшественники, но с магометанкой, черкешенкой, которая, вероятно, после брака приняла крещение. Это возбудило против него недоброжелательство в христианской Волощине, но расположило к нему султана и влиятельных цареградских сторонников жены господаря. Василий поспешил успокоить встревоженную совесть своего народа и духовенства: он стал раздавать щедрую милостыню греческим церквам в Волощине и в султанской столице. Когда же Василий Лупула, как господарь, за большую сумму исходатайствовал у Дивана согласие на перенесение мощей Св. Параскевы из Царьграда в Яссы и основал там монастырь, то ему дозволялось гораздо большее самовластие в делах церковных, чем кому-либо из предшествовавших господарей. Приобретенные при посредстве жены - мусульманки связи в Стамбуле помогли ему на долгия лета сохранять наилучшия отношения с Диваном, и стал он выше своих предшественников уже тем, что долее их удержал за собою правление. Таким образом Лупула и его жена имели время выростить двух дочерей, из которых младшая наречена была старопольским именем - Розанда {Примечание Н. И. Костомарова: "Имя её было т. е. Александра, а выражение "Домна-Розанда" равняется французскому: madame Alexandrine".}. Рожденная от отца грека и матери черкешенки, носившая в Польше название Могилянки, обязанная послушанием Порте, которая считала за собою право самовластной опеки над дочерями господаря, - в каком из этих краев и народов должна была Розанда видеть свое отечество? Уже то, что она родилась на троне господарском, предвещало ей падение и скитальческую жизнь, и ей тем более было необходимо то пристанище или убежище, какое при всяком толчке судьбы дает нам сознание, что у нас есть отчизна. Но без этого приюта не шло ли к Розанде название "сироты?"

Сиротою, по-истине, была дочь господаря, как и её родина, как и каждый порубежный край, лежавший по соседству с диким варварством. Не было у ней отчизны; за то в тех краях и у тех народов, с которыми она была связана различными узами, выискивалось много соперников, споривших между собою из-за её руки. Подобно тому, как за обладание Волощиною безпрестанно боролись: Оттоманская Порта, Польское королевство и запорожское войско с татарами, - так и Домна-Розанда сделалась предметом борьбы претендентов и влияний турецких, польских, казацких. С этой стороны представляется особенно любопытною история этой "Могилянки". Судьба её представляет собою трагический образ судьбы целого края. Молодая сирота становится на время целью и победною пальмой того пограничного удальства, которое с незапамятных времен в тех порубежных краях проявилось в борьбе зачатков образованности с зачатками варварства, а обильно пролитая в этом удальстве кровь была дорогая для сироты кровь польская.

Волощины, ходили баснословные слуги. О них-то мы и скажем прежде всего.