Антоний и Клеопатра.
Действіе III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Антоний и Клеопатра. Действіе III. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ III.

СЦЕНА 1.

Равнина в Сирии.

Входят в торжестве: Вентидий, Силий и другие римские вожди с войском. Перед ними несут труп убитого Пакора.

Вентидий. Теперь не встанешь ты, стрелометная Парфия; благодатное счастие сделало меня мстителем за смерть Марка Красса. - Несите труп царского сына перед войском. - Ород, ты поплатился Пакором {Пакор сын Орода, царя Парфии.} за Марка Красса.

Силий. Благородный Вентидий, пока твой мечь дымится еще кровью Парфян, преследуй их, гонись за ними в Мидию, Месопотамию, во все места, куда бы ни обратились они, и тогда Антоний, великий полководец твой, возведет тебя на триумфальную колесницу, увенчает твою главу лаврами.

Вентидий. Нет, Силий, я довольно сделал. Подчиненному не следует слишком уже отличаться; для него, зачастую, и бездействие - не забывай итого никогда, Силий, - лучше громких подвигов в отсутствии начальника. Цезарь и Антоний всегда выигрывали не столько своей личностью, сколько доблестями своих подчиненных. Соссий, начальствовавший передо мною в Сирии, утратил расположение Антония именно от того, что скоро прославился. Кто на войне успевает более своего начальника, тот делается как бы начальником своего начальника, а честолюбие, добродетель воина, всегда предпочтет и урон победе, затемняющей его собственную славу. Я мог бы и еще более сделать для Антония, но оскорблю его этим и, таким образом, уничтожу все мои заслуги.

Силий. Вентидий, ты вполне одарен тем, без чего едва ли и отличишь воина от меча его. Будешь писать к Антонию?

Вентидий. Напишу, что мы сделали его именем, этим чародейственным словом в битвах; как от его знамен, от его благоустроенных войск, с позором, помчались с поля, доселе победоносные всадники Парфии.

Силий. Где он теперь?

Вентидий. Хотел быть в Афинах. Мы явимся туда прежде его, если не задержит бремя добычи. - Вперед друзья!

СЦЕНА 2.

Входят с разных сторон: Агриппа и Энобарб.

Агриппа. Ну что, разстались братья?

Энобарб. С Помпеем покончили, и он уехал; остальные трое скрепляют договор. Октавия плачет о том, что должна оставить Рим; Цезарь печален, а Лепид страждет, с Помпеева пира, как говорит Менас, девичьей немощью.

Агриппа. Славный человек, Лепид.

Энобарб. Превосходный. Как он любит Цезаря!

Агриппа. И как обожает Антония!

Энобарб. Цезарь - да это Юпитер человечества!

Агриппа. А Антоний бог Юпитера.

Энобарб. Как? Цезаря, ни с кем несравнимого?

. Антоний - птица аравийская {Феникс.}!

Энобарб. Захочешь похвалить Цезаря - скажи: Цезарь, и довольно.

Агриппа. Не шутя, он обоих угощает самыми блестящими похвалами.

Энобарб. Цезаря он любит больше. Любит, конечно, и Антония так, что ни сердца, ни языки, ни цифры, ни писатели, ни барды, ни поэты не могут ни вообразить, ни высказать, ни описать, ни воспеть, ни вычислить любви его; но, что касается до Цезаря - на колени, на колени, и благоговей!

Агриппа. Он любит обоих.

Энобарб. Они крылья его, а он - жук их. - (Трубы). Это призыв на коней; прощай, благородный Агриппа!

Агриппа. Прощай! желаю тебе всякого счастия.

Входить: Цезарь, Антоний, Лепид и Октавия.

Антоний

Цезарь. Ты берешь большую часть меня самого; люби меня в ней. - Сестра, будь такой женой, какой я всегда воображал тебя; докажи, что я мог поручиться за тебя всем. - Благородный Антоний, прошу, не сделай эту воплощенную добродетель, к которой мы прибегли, как к цементу, для скрепления здания нашей дружбы - разрушительным для него тараном; без нея мы любили бы друг друга даже больше, если не будем дорожить ею оба.

Антоний. Не оскорбляй меня недоверием.

Цезарь. Я все сказал.

Антоний. Никогда не подам я, как бы ты ни выискивал, ни малейшого повода к тому, чего, кажется, опасаешься. Да хранят тебя боги; да склонят сердца Римлян на все твои желания. Простимся.

Цезарь. Прощай, милая сестра, прощай; да будут благосклонны к тебе стихии и да живят дух твой всеми возможными радостями. Прости!

Октавия. Благородный брат мой!

Антоний. Апрель в её глазах; это весна любви, и слезы - дождь, возвещающий ее. Утешься.

Октавия. Смотри хорошенько за домом моего мужа, и -

Цезарь. Что, Октавия?

Октавия

Антоний. Язык не повинуется сердцу и сердце не может совладать с языком; колеблется, как пушистое лебединое перушко на сильно взволнованном потоке, не испрокидываясь ни в ту, ни в другую сторону.

Энобарб. (Тихо Агриппе). Глаза Цезаря как будто слезятся.

Агриппа. На челе как бы облако.

Энобарб. Это скверно и в лошади {Стивенс говорит, в объяснение этого места, что у лошадей бывает иногда темное пятно между глаз и что это пятно, называемое облаком и придающее мрачное выражение, почитается большим недостатком лошади.}, тем паче в человеке.

Агриппа. Отчего же? Ведь и Антоний чуть-чуть не ревел, когда увидал Юлия Цезаря мертвым; плакал и при Филиппи над трупом Брута.

Энобарб. Да, в том году он действительно страдал насморком: орошал слезами и то, что губил с радостью. Не верь им, пока и я не заплачу.

Цезарь. Нет, милая Октавия, я часто буду писать к тебе; время не ослабит моей о тебе памяти.

Антоний. Довольно, кончи! я поспорю с тобой любовью. Обнимаю тебя еще раз, и за тем, предоставляю богам.

Цезарь. Прощайте; будьте счастливы!

Лепид

Цезарь. Прощайте, прощайте!

Антоний. Прощай!

СЦЕНА 3.

Александрия. Комната во дворце.

Входят: Клеопатра, Хармиана, Ира и Алексас.

Клеопатра. Гдежь вестник?

Алексас. Он боится предстать пред тебя.

Клеопатра. Вздор, вздор!

Входит Вестник.

Подойди, любезный!

Вестник

Клеопатра. Я добуду голову этого Ирода; но как, когда Антоний, от которого я могла бы потребовать ее, уехал? - Подойди ближе.

Вестник. Многомилостивая царица -

Клеопатра. Ты видел Октавию?

Вестник. Видел.

Клеопатра. Где?

Вестник. В Риме. Я разсмотрел лицо её как нельзя лучше; она шла, ведомая братом и Марком Антонием.

Клеопатра. Она также высока, как я?

Вестник. Нет.

Клеопатра. Слышал, как она говорит? пискливо, или грубо?

Вестник

Клеопатра. И это не красит; долго он не может любить ее.

Хармиана. Любить ее? о, Изида, да это невозможно!

Клеопатра. Я тоже думаю, Хармиана; тянет и рост карлицы! Есть что нибудь величественное в походке? Припомни, если видал величественную походку.

Вестник. Она просто ползает: что стоит, что движется - все равно; она более тело, чем жизнь; более изваяние, чем существо одушевленное.

Клеопатра. Так ли?

Вестник. Так, или я совершенно лишон наблюдательности.

Хармиана. В целом Египте не найдешь и трех, одаренных ею в такой степени.

Клеопатра. Да, он смышлен: я вижу это. - В ней нет ничего такого. - И судит он весьма здраво.

Хармиана. Чрезвычайно.

Клеопатра

Вестник. Она была уже вдовой.

Клеопатра. Вдовой? - Слышишь, Хармиана?

Вестник. Полагаю: лет тридцати.

Клеопатра. А какое у нея лицо: длинное, или круглое?

Вестник. Страшно круглое.

Клеопатра. С таким лицом по большой части бывают глупы. - Ну, а какого цвета волосы?

Вестник. Черные, а лоб так мал, как только можешь пожелать.

Клеопатра. Вот тебе золото. Не сердись, что я сначала обошлась с тобой так сурово; я нахожу тебя очень способным, и потому дам новое поручение. Теперь ступай, приготовься, письма наши написаны уже. (Вестник уходит).

Хармиана. Славный человек.

. Да; мне право жаль, что прибила его. А ведь, по его рассказам, в ней, в самом деле, нет ничего -

Хармиана. Решительно ничего.

Клеопатра. Он видал красоту и величие - может судить.

Хармиана. Еще бы не мог, служивши столько лет тебе.

Клеопатра. Мне хотелось бы спросить его еще об одном, добрая Хармиана; а впрочем, после - ты приведешь его ко мне, когда кончу письма. Может быть все уладится еще.

Хармиана. Ручаюсь.

СЦЕНА 4.

Афины. Комната в доме Антония.

Входят: Антоний и Октавия.

Антоний. Нет, нет, Октавия, не это только; я извинил бы это и еще тысячу другого, подобного, но он снова возстал войной против Помпея, составил завещание и прочел его народу. Обо мне он говорил чрезвычайно мало; гам же, где не мог не отозваться с уважением - отзывался холодно, нехотя; обходил всякий повод к похвалам {В прежних изданиях: When the best hint was given him, he not took't... but look'd...}, или бормотал их сквозь зубы.

Октавия. Друг мой, не верь всему, или, если уж не можешь не верить - не принимай всего так сильно к сердцу. Разсоритесь вы - обязанная молиться за обоих - я буду несчастнейшею из жен. Боги насмеются надо мною, когда я паду перед ними и воскликну: о, благословите моего супруга и повелителя! и тотчас уничтожу эту мольбу столь же громким восклицанием: о, благословите брата моего! Молить победы и мужу и брату - молить и уничтожать молитву; нет средняго пути между этими крайностями.

Антоний. Милая Октавия, обрати свою любовь к тому, кто более старается о сохранении её. Утрачу честь - утрачу самого себя; лучше не быть твоим, чем твоим да обезчещенным. Я согласен, впрочем, на твою просьбу: поезжай, будь посредницей; а между тем, я все-таки займусь приготовлениями к войне, весь позор которой падет на твоего брата. Спеши, если хочешь, чтоб желания твои исполнились.

Октавия. Благодарю, мой повелитель. Всемогущий Юпитер дарует мне, из слабых слабейшей, силу примирить вас. Война между вами - это все равно, еслиб земной шар разселся и страшную разселину эту пришлось выполнять трупами убитых.

Антоний. Увидишь откуда началась вражда, туда и устреми свое неудовольствие; вины наши никогда не могут быть так равны, чтоб ты могла равно любить обоих. Ступай, займись приготовлениями к отъезду; выбери себе каких хочешь спутников, не жалей никаких издержек.

СЦЕНА 5.

Там же. Другая комната.

Входят с разных сторон: Энобарб и Эрос.

Энобарб. Что нового, друг Эрос?

Эрос. Да бродят престранные новости.

Энобарб

Эрос. Цезарь и Лепид опять воевали с Помпеем.

Энобарб. Старо; чтож вышло из этого?

Эрос. Цезарь, воспользовавшись Лепидом в войне против Помпея, вдруг начал отрицать его право на товарищество, не хочет, чтоб он разделял с ним славу этого похода; мало этого, поставил ему в вину какую-то старую переписку с Помпесм и схватил его по собственному своему обвинению. Таким образом, бедный третий в заточении, из которого освободит разве одна смерть.

Энобарб. И так, у мира остались только две пасти; но еслиб он бросил им и всю пищу, какую имеет - они все-таки примутся грызть друг друга. Где Антоний?

Эрос. Ходит по саду, отталкивает ногой попадающиеся под нее сучки, восклицает: глупец, Лепид! и грозит убийце Помпея.

Энобарб. Наш флот готов уже к отплытию.

Эрос. В Италию, против Цезаря. Да, я и забыл, Домиций: Антоний требует тебя к себе. Все мои новости я мог бы рассказать и после.

Энобарб. Ничего не выдет из этого; но пусть будет, что будет. Проводи меня к нему.

Эрос. Идем.

СЦЕНА 6.

Рим. Комната в дом Цезаря.

Входят: Цезарь, Агриппа и Меценат.

Цезарь они величают сыном моего отца, и со всем незаконным отродием их сладострастия у ног - он передал ей правление Египтом, провозгласил ее самодержавной царицей Нижней-Сирии, Кипра и Лидии.

Меценат. И это всенародно?

Цезарь. На площади предназначенной для игр. Тут же провозгласил он и своих сыновей царями царей: отдал Большую-Мидию, Парфию и Армению - Александру; Сирию, Киликию и Финикию - Птоломею. Она же была, в этот день, в наряде Изиды; в наряде, в котором, как рассказывают, и прежде часто являлась народу.

Меценат. Надо передать это всему Риму.

Агриппа. И без того недовольный уже его кичливостью, он окончательно разлюбит его.

Цезарь. Народ знает это, принял, однакож, присланные им обвинения.

Агриппа. Кого же обвиняет он?

Цезарь. Цезаря. Вопервых тем, что мы, отняв Сицилию у Помпея, не выделили следующей ему части острова; говорит потом, что я не возвращаю кораблей, которыми он ссудил меня, и наконец, негодует на исключение Лепида из триумвирата и на удержание за собою всех доходов его.

Агриппа. Этого нельзя оставить без ответа.

Цезарь. Я и не оставил. Я написал ему: что Лепид сделался слишком жесток, злоупотреблял власть свою и потому вполне заслужил то, чему подвергся; что завоеванное мною я готов разделить с ним, если и он разделит со мною Армению и другия, покоренные им царства.

Меценат

Цезарь. Не склонит, в таком случае, и меня на свои требования.

Входит Октавия.

Октавия. Привет Цезарю и повелителю! привет возлюбленному Цезарю!

Цезарь. О, зачем же привелось мне называть тебя отверженною!

Октавия. Тебе не привелось называть меня так; нет причины.

Цезарь. Чтож это значит, что ты так тихо подкралась к нам? Ты является не так, как подобает сестре Цезаря. Супруге Антония должно предшествовать войско; прибытие её должно возвеститься ржанием коней еще за долго до появления; все деревья, по дороге, должны покрыться народом, истомленным жаждою видеть ее; пыль, вздымаемая сопровождающими ее толпами, должна подниматься к самому небу. А ты пробралась в Рим, как простая поселянка, предупредив все проявления нашей любви, которая без них часто остается непризнаваемой {В прежних изданиях: Is often lefi unlov'd... По экземпляру Колльера: Is often held unlov'd...}. Мы встретили бы тебя и на море и на суше; приветствовали бы тебя на каждом растахе новыми торжествами.

Октавия. Добрый брат, я являюсь так не по принуждению, а по собственному желанию. Супруг мой, Марк Антоний, узнав, что ты предпринимаешь войну, сообщил мне эту, горестную для меня, новость. Я просила о позволения отправиться сюда -

Цезарь. И он тотчас же позволил, потому что ты стояла между им и его распутством.

Октавия

Цезарь. Я постоянно слежу за ним; каждое из действий его переносится ко мне ветром. Где он теперь?

Октавия. В Афинах.

Цезарь. Нет, бедная, жестоко оскорбленная сестра моя; Клеопатра выманила его к себе. Он передал власть свою непотребной, и теперь они сзывают царей земли на войну со мною. Они возстановили уже Бокха царя Либии, Архелая Кападокийского, Филадельфа царя Пафлагонии, Фракийского царя Адалласа, царя Мальха Аравийского, царя Понта, Ирода Иудейского, Митридата царя Комагенского, Полемона и Аминта царей Мидии и Ликаонии и еще много других.

Октавия. О, горе мне, несчастной, разделившей сердце между двумя враждующими друзьми!

Цезарь. Я рад, что ты приехала. Только твои письма замедляли разрыв до мгновения, в которое мы узнали и как тебя оскорбляют {В прежних изданиях: both how you were wrong led... Но экземпляру Колльра: both how you were wronged...}, и как опасно для нас всякое отлагательство. Утешься; не сокрушайся неизбежными требованиями времени, так жестоко возмущающими твое спокойствие; пусть все предназначенное судьбой свершается неоплаканно. Приветствую тебя в Риме; для меня ты дороже всего. Ты оскорблена как нельзя более, и правосудные боги, вступаясь за тебя, делают нас и всех твоих друзей своими орудиями. Утешься, мы во всяком случае рады тебе.

Агриппа. Прими привет мой.

Меценат. И мой, благородная Октавия. Нет сердца в Риме, которое не любило и не жалело бы тебя. Только прелюбодей Антоний, необузданный в разврате, мог оттолкнуть тебя и передать свою власть громко грозящей нам блуднице.

Октавия

Цезарь. Вполне, милая сестра моя. Будь же, как и всегда, тверда и терпелива.

СЦЕНА 7.

Лагерь Антония близь Акциумского мыса.

Входят: Клеопатра и Энобарб.

Клеопатра. Я заплачу тебе за это, будь уверен.

Энобарб. Да за что, за что?

Клеопатра. Ты был против моего участия в этом походе; говорил, что неприлично.

Энобарб. А что ж, прилично?

Клеопатра. Но если нет никакой особенной причины - я не понимаю, отчего же мое присутствие здесь будет дурно?

Энобарб. (Про себя).

Клеопатра. Что ты там бормочешь?

Энобарб. Твое присутствие непременно спутает Антония, займет и сердце, и голову, и время его, которым необходимо быть совершенно свободными. Его и так укоряют легкомыслием; в Риме говорят даже, что войну эту ведут евнух Фотин и твои прислужницы.

Клеопатра. Провались этот Рим и да отгниют языки порицателей! Война объявлена и нам, и мы, как глаза нашего царства, явимся истым мужем. Не возражай - я не останусь назади.

Энобарб. Не скажу ни слова более. Да вот и Антоний идет сюда.

Входить Антоний с Канидием.

Антоний. Удивительно, Канидий, как мог он, из Тарента и Брундузиума, переплыть в такое короткое время Ионийское море и завладеть Ториной. - Ты слышала, милая?

Клеопатра. Быстрота никого не изумляет так, как нерадивых.

Антоний. И лучший из мужей не сделал бы так ловкого замечания в укор нерадивости. - Канидий, мы сразимся с ним на море.

Клеопатра. Непременно на море.

. За чем же на море?

Антоний. За тем, что он вызывает нас на морское сражение.

Энобарб. Но ведь и ты вызывал его на единоборство -

Канидий. И на битву на Фарсальской равнине, там, где Цезарь сражался с Помпеем. Он не принял, однакож, этих вызовов, потому что нашол их невыгодными; тоже следует сделать и тебе.

Энобарб. Твой флот снаряжен плохо; твои матросы - жнецы, погонщики мулов и подобная, наскоро набранная сволочь; у Цезаря - люди, часто сражавинеся с Помпеем. Его корабли легки на ходу, твои - тяжелы. Отказом сразиться на море, когда готов вступить в битву на сухом пути, ты нисколько не унизишь себя.

Антоний. На море, на море!

Энобарб. Таким образом, ты отречешься от славы, которую приобрел, как величайший из полководцев на суше; разстроишь войско, состоящее большею частию из пехоты, состарившейся в сухопутных битвах; лишишь себя возможности показать всеми признанное уже искусство; сойдешь с дороги, ведущей прямо к успеху; променяешь верное на случайное.

Антоний. Я решил, и сражусь с ним на море.

Клеопатра. У меня шестьдесят кораблей, и все лучше Цезаревых.

Антоний. Лишние мы созжем и, усилив остальные экипажами созженных, отобьем приближающагося Цезаря от Акциумского мыса; не удастся -

Вестник.

попытаем счастия на сухом пути. - Что скажешь?

Вестник. Что слухи справедливы. Цезарь взял Торину.

Антоний. Сам? невозможно; странно уж и то, что его войско там. Канидий, ты остается на берегу с девятнадцатью легионами и двенадцатью тысячами конников, а мы - на корабли.

Входит Солдат.

Идем, моя Фетида! - Ты что, любезный?

Солдат. О, доблестный император, не давай сражения на море; не доверяйся гнилым доскам. Положись лучше на этот мечь и на эти раны. Предоставь Египтянам и Финикийцам нырять утками; мы привыкли побеждать, стоя на земле, сражаясь нога к ноге.

Антоний. Хорошо, хорошо. - Идем! (Уходит с Клеопатрой и Энобарбом).

Солдат. Клянусь Геркулесом, мне кажется, я прав.

Канидий. Прав; но ведь он не всегда действует по своей воле. Наш вождь ведется другими - мы рабы женщин.

Солдат

Канидий. Марк Октавий, Марк Юстей, Публикола и Целий начальствуют на море; я - на земле. Быстрота Цезаря, просто, невероятна.

Солдат. Он находился еще в Риме, а его войско пробиралось уже маленькими отрядцами и, таким образом, обмануло всех лазутчиков.

Канидий. Не слыхал, кто вторый по нем?

Солдат. Какой-то Тавр.

Канидий. Знаю я его.

Входит Гонец.

Гонец. Антоний требует к себе Канидия.

Канидий. Время чревато новостями - разрождается ими ежеминутно. (Уходит).

СЦЕНА 8.

Равнина близь Акциумского мыса.

Входят: и Тавр с другими Военачальниками.

Цезарь. Тавр!

Тавр. Что угодно Цезарю?

Цезарь. Избегай всякой схватки на суше, сдерживай свое войско, не вызывай на битву, пока мы не покончим на море. Не отклоняйся от распоряжении, изложенных в этом свитке: все зависит от точного исполнения их. (Уходят).

Входят: Антоний и Энобарб.

Антоний. Поставь конников по ту сторону холма, в виду войск Цезаря; оттуда можно видеть число кораблей и действовать сообразно. (Уходят).

Канидий проходит с своими легионами по одной стороне сцены, по другой - Тавр с своими. Вскоре, , слышится шум морского сражения; затем, входит Энобарб.

Энобарб. Погибло, погибло! все погибло! Я не могу смотреть долее; Антониад, египетский адмирал, повернул и бежит со всеми шестидесятью кораблями их. Глядеть на это - лишиться глаз.

Входит Скар.

Скар. О, боги, богини и весь Олимп!

Энобарб. Что с тобою?

Скар. Большая часть света потеряна от легкомыслия; мы процеловали царства и области.

Энобарб. В каком теперь положении битва?

Скар. Валит наших, как жесточайшая чума. В самом разгаре, когда и с той и с другой стороны перевес походил еще на двух, никак не различимых близнецов, когда на нашей казался даже несколько постарше - безпутная ведьма Египта {В прежних изданиях: Yond ribaldred nag of Egypt... По экземпляру Колльера: Yond ribald hag of Egypt...} - о, да пожрет ее проказа - подняла вдруг паруса, да и бежать, как корова, ужаленная в июне оводом.

Энобарб

Скар. Только что она обратилась в бегство, и Антоний, благородная жертва чар её - поднял крылья корабля своего и полетел за нею, как распаленный селезень, оставив битву в самую решительную минуту. Никогда не видал я еще поступка позорнее; никогда опытность, мужество, честь не уничтожали еще себя так страшно.

Энобарб. Плохо, плохо!

Входит Канидий.

Канидий. На море наше счастие выбилось уже из сил: идет ко дну. Будь наш полководец, чем всегда бывал прежде - все шло бы прекрасно. Позорным бегством своим он оправдывает и наше.

Энобарб. Так вот что вы замышляете. В таком случае действительно все кончено.

Канидий. Они бежали к Пелопонесу.

Скар. Добраться до него не трудно; подожду там дальнейшого.

Канидий. Я сдам мою конницу и легионы Цезарю; шесть царей показали уже, как это делается.

Энобарб. А я все-таки поплетусь за пораненным счастием Антония, хотя разсудок и отдувает в противоположную сторону.

СЦЕНА 9.

Александрия. Комната во дворце.

Входит со свитой.

Антоний. Слышите? самая земля требует, чтоб я не попирал ее более: ей стыдно носить меня. - Подойдите ко мне поближе, друзья мои; я так запоздал в этом мире, что навсегда сбился с моей дороги. - У меня есть корабль, нагруженный золотом: возьмите его, разделите между собою и за тем, бегите, улаживайте с Цезарем.

Все. Нам бежать? Никогда!

Антоний. Я сам бежал; научил трусов бегать, показывать спины. - Ступайте, друзья; я избрал стезю, на которой вы уже не нужны мне, - ступайте! Мои сокровища в пристани - возьмите их. - О! не краснея от стыда, я не могу и взглянуть на то, за чем увлекся! самые волосы мои враждуют: седые проклинают опрометчивость черных, черные - пугливость и сумазбродство седых. - Отправляйтесь; я дам вам письма к моим приятелям: они расчистят вам дорогу. Прошу вас, не печальтесь, не возражайте нехотением; воспользуйтесь намеком моего отчаяния: покиньте то, что и само себя покинуло. Идите прямо в пристань; я передам вам корабль со всеми сокровищами. Теперь, прошу, оставьте меня на минуту; прошу - да, прошу, потому что, не шутя, утратил право повелевать. Я сейчас приду к вам. (Садится).

Входит: Эрос и Клеопатра, которую поддерживают Хармиана и Ира.

Эрос. Подойди к нему, утешь его.

Ира. Утешь, добрая царица.

Хармиана. Утешь! Чтож делать?

Клеопатра. Дайте мне сесть. - О, Юнона!

Антоний

Эрос. Взгляни сюда, Антоний.

Антоний. О, гадко, гадко, гадко!

Хармиана. Царица -

Ира. Государыня -

Эрос. Любезный Антоний -

Антоний. Да, любезный, да! - При Филиппи он только что держал мечь, как танцовщик {В Шекспирово время, в некоторых частях Англии существовали пляски с мечами, которые держали на плече, острием вверх.}, тогда как я поражал худого, сморщенного Кассия; я же покончил и с безумным Брутом. Не смысля ничего в делах военных, он всегда действовал чужими руками; а теперь - чтож такое!

Клеопатра. Ах, помогите -

Эрос. Царица, мой друг; царица -

Ира. Да подойди же к нему, государыня; поговори с ним. Он вне себя от стыда.

Клеопатра. Так и быть - поддержите меня. - О!

Эрос. Встань, благородный Антоний; царица приближается, склонив голову. Она умрет, если не оживишь ее хоть одним утешительным словом.

Антоний. Я сгубил честь мою позорнейшим проступком.

Эрос. Царица, Антоний -

. О, до чего довела ты меня, Египтянка! Смотри, как скрываю я от тебя стыд мой, отвращая глаза назад, на то, что, осрамив, оставил за собою.

Клеопатра. О, милый друг, прости пугливым парусам моим. Я не думала, что ты последуешь -

Антоний. Нет, Египтянка, ты слишком хорошо знала, что мое сердце привязано к твоему кормилу; что непременно повлечешь меня за собою. Ты знала, что вполне властвует моим духом, что одним взглядом можешь возстановить даже и против велений богов.

Клеопатра. О, прости мне!

Антоний. Теперь я - я, игравший полмиром как хотел, создавая и разрушая счастие - должен посылать смиренные предложения к молокососу; должен лукавить, хитрить, прибегать к низким уверткам! Ты знала до какой степени я был рабом твоим; знала, что мечь мой, ослабленный страстью, подчинится ей во всяком случае.

Клеопатра. Прости, прости!

Антоний. Нет, не лей слез; и одной из них слишком уже много за все приобретенное и утраченное. Поцелуй меня, и я вознагражден за все. - Я послал нашего учителя; неужели он не возвратился еще? - Я как бы переполнен свинцом, моя милая. - Вина и яств! - Счастие знает, что я смеюсь над ним тем более, чем более оно преследует меня.

СЦЕНА 10.

Лагерь Цезаря в Египте.

Входят: Цезарь, Долабелла, Тирей и другие.

Цезарь

Долабелла. Учитель детей его. Доказательство, как он ощипан, если посылает сюда такое жалкое перушко из крыл своих; за несколько месяцев и цари были готовы служить ему послами.

Входите Эвфроний.

Цезарь. Прлближься и говори.

Эвфроний. Не смотря на всю ничтожность мою, я являюсь к тебе от Антония. Недавно я был так мал для его целей, как утренняя росинка на миртовом листочке в сравнении с морем.

Цезарь. Пусть так. Высказывай свое поручение.

Эвфроний. Он посылает тебе, властителю судеб его, привет и просит о позволении жить в Египте. Откажешь в этом - он уменьшает просьбу свою и умоляет о дозволении дышать между небом и землею, частным человеком, в Афинах. Это от него. - За сим, и Клеопатра признает твое величие, покоряется твоему могуществу и молит для своих наследников венца Птоломеева, теперь совершенно от тебя зависящого.

Цезарь. Что касается до Антония - я не имею ушей для его просьбы. Царице же не откажем ни во внимании, ни в снисхождении, если она выгонит опозоренного любовника своего из Египта, или тут же лишит его жизни. Исполнит она это - просьбы её не будут тщетны. Таков ответ наш обоим.

Эвфроний. Желаю тебе всякого счастия.

Цезарь. Проводите его из лагеря. (Эвфроний уходит). не слишком тверды, а несчастие соблазнит и целомудреннейшую весталку. Употреби все свое искусство и за тем, назначь сам награду за груды: твое назначение будет для нас законом.

Тирей. Я готов.

Цезарь. Обрати внимание и на то, как Антоний переносит свое несчастие; постарайся, по внешним проявлениям, отгадать его сокровеннейшие помыслы.

Тирей. Исполню все.

СЦЕНА 11.

Александрия. Комната во дворце.

Входят; Клеопатра, Энобарб, Хармиана и Ира.

Клеопатра. Чтож нам делать, Энобарб?

Энобарб. Поразмыслить, да и умереть.

Клеопатра. Кто же виноват тут: я, или Антоний?

Энобарб. Один Антоний, подчинивший разсудок прихоти. Чтож, что ты побежала из, запугавших друг друга, рядов грозной битвы? Ему-то зачем было следовать за тобою? как дозволить зуду страсти изгладить из памяти долг вождя в минуту, когда одна половина света сражалась с другою, когда все зависело от него {В прежних изданиях: he being The mered question... По экземпляру Колльера: he being The mooted question...}? - Позор бегства за тобою, перед изумленными глазами покинутого флота, нисколько не меньше потери.

Антоний с Эвфронием.

Клеопатра. Прошу, молчи.

Антоний. Так это ответ его?

Эвфроний. Да.

Антоний. И царице окажется всякая милость, если она выдаст меня?

Эвфроний. Так сказал он.

Антоний. Передай это ей. - Пошли к мальчишке Цезарю эту седеющую голову, и он по самый край наполнит твои желания царствами.

Клеопатра. Эту голову, Антоний?

Антоний. Ступай к нему опять. Скажи, что его украшают розы юности, что потому свет вправе ожидать от него большого, - что все его сокровища, корабли, легионы могут принадлежать и трусу, вожди которого, служа даже ребенку, могут побеждать так же, как и под начальством Цезаря, - что по этому я вызываю его забыть на время все неравенство наших отношений и сразиться со мною, удрученным, мечем к мечу, один на один. Или нет, я лучше напишу это; ступай за мною. (Уходит с Эвфронием).

Энобарб и внутреннее, чтобы все равно страдало. Ну, как вообразить, зная все отношения {В прежних изданиях: Knowing all measures... По экземпляру Колльера: Knowing all miseries...}, что благоденствующий примет вызов обездоленного? Цезарь, ты покорил и ум его!

Входит Служитель.

Служитель. Посланный от Цезаря.

Клеопатра. От Цезаря, и так за-просто? - Видите ли, милые, перед отцветающей розой затыкают нос и преклонявшие колена перед её распуколькой. - Введи его.

Энобарб. (Про себя). Моя честность начинает враждовать со мной. Оно, конечно: неизменная преданность глупцам и самую преданность делает глупостью; но ведь тот, кто до конца остается верен падшему властелину, побеждает и того, кто победил властелина, завоевывает себе место в истории.

Входит Тирей.

Клеопатра. Чего хочет Цезарь?

Тирей. Выслушай меня наедине.

Клеопатра

Тирей. Но может быть они друзья и Антония?

Энобарб. Антонию нужно столько же друзей, сколько их у Цезаря, а без того и мы не нужны ему. Угодно Цезарю - наш вождь, с радостью, сделается его другом; чтож касается до нас - ты знаешь, мы друзья друзей его: стало будем друзьями и Цезаря.

Тирей. И так, знаменитейшая из жен: Цезарь просит, что бы ты не столько думала о своем настоящем положении, сколько о том, что он Цезарь.

Клеопатра. Это истинно царски; далее.

Тирей. Он знает, что ты обнимаешь Антония не из любви, а из страха.

Клеопатра. О!

Тирей. А потому и раны твоей чести возбуждают в нем сострадание, как поношение вынужденное - нисколько не заслуженное.

Клеопатра. Он бог - ему все известно. Да, честь моя не сдана, а просто отнята.

Энобарб. (Про себя). Спрошу Антония: правда ли это? - Бедный, ты так течешь, что и нам пора предоставить тебя твоему крушению. И твое драгоценнейшее покидает тебя. (Уходит),

Тирей. Угодно тебе, через меня, передать Цезарю, чего ты от него желаешь; потому что, отчасти, он и сам просит, чтоб ты дала ему случай сделать что нибудь для тебя угодное. Ему будет весьма приятно, если ты обопрется на его счастие, как на посох; но еще было бы приятнее: услышать от меня, что ты оставила Марка Антония и ищешь защиты у него, владыки мира {В прежних изданиях: And put yourself under his shroud, The universal landlord... По экземпляру Колльера: And put yourself under his shroud, who is The universal landlord...}.

Клеопатра

Тирей. Тирей.

Клеопатра. Любезнейший из послов, скажи великому Цезарю, что я, через тебя, целую его победоносную руку {В прежних изданиях: Say to great Caesar this in disputation: I kiss bis conquering hand... По экземпляру Колльера: Say to great Caesar, that in deputation I kiss his conquering hand...}; скажи ему, что я готова положить корону к ногам его, склонить перед ним колена; скажи, что я желаю узнать судьбу Египта из всемогущих уст его.

Тирей. Это лучший из всех путей. Когда, в войне благоразумия со счастием, первое отваживается только на возможное - его не сломит никакая случайность. Позволь мне, в знак глубочайшого уважения, облобызать твою руку.

Клеопатра. Отец твоего Цезаря, часто, обдумывая завоевание царств, склонял уста свои к этой недостойной руке и осыпал ее поцелуями. (Тирей целует её руку).

Входят Антоний и Энобарб.

Антоний. Изъявления благосклонности, клянусь Юпитером громовержцем! - Кто ты, негодяй?

Тирей. Исполнитель велений достойнейшого, совершеннейшого из людей, когда либо повелевавших.

Энобарб. Не миновать тебе розог.

. Сюда! - Ах, ты, коршун! - Боги и демоны, чтож это? власть моя тает. Давно ли, крикни я только: эй! и цари бежали ко мне, как мальчишки на игры, восклицая: что тебе угодно?

Входят несколько Служителей.

Что у вас нет ушей что ли? - я все еще Антоний. - Взять и высечь шута этого!

Энобарб. Да, оно лучше играть со львенком, чем со старым, умирающим львом.

Антоний. Месяц и звезды! - Высечь его. - Еслиб тут были двадцать царственных данников Цезаря, и я увидал, что они так дерзко распоряжаются рукой её - как зовут ее с тех пор, как она перестала быть Клеопатрой? - Секите его, пока не искривит лица, не завизжит о пощаде, как мальчишка. - Берите!

Тирей. Антоний -

Антоний. Тащите его вон, а высечете - приведите сюда. Шут Цезаря будет моим послом к нему. (Служители уводят Тирея). - Ты была полуотцветшей еще прежде, чем я узнал тебя; о! неужели я оставил мое ложе в Риме не смятым, отказался от счастия иметь законное наследство, и еще от сокровища из женщин - для того только, чтоб быть обманутым презренной, не гнушающейся даже и рабами?

Клеопатра. Друг мой -

Антоний. Ты всегда была распутна; но когда мы закосневаем в пороках - о, горе - мудрые боги залепляют наши глаза нашей же грязью, затемняют здравый смысл, заставляют обожать заблуждения; смеются над нами, когда мы преважно идем к погибели.

Клеопатра. О, неужели дошло до этого?

. Я взял тебя, как кусок, остывший на тарелке покойного Цезаря; нет - как объедок Кнея Помпея. Не говорю уже о других, не внесенных в книгу молвы, проделках твоего сладострастия; ведь мне известно, что если ты и догадывалась что такое воздержание, так все-таки никогда не знала его.

Клеопатра. К чему это?

Антоний - О, зачем я не на холмах Басанских - я переревел бы все рогатое стадо! Я имею причину неистовствовать; высказывать ее вежливо - все равно, что повешенному благодарить палача за то, что скоро покончил его.

Служители возвращаются с Тиреем.

Высекли?

. Отлично.

Антоний. Кричал? молил пощады?

1 служитель

Антоний. Если твой отец жив еще - пусть пожалеет, что ты родился не дочерью; жалей и ты, что следовал за торжествующим Цезарем, потому что именно за то и высечен. Отныне белые ручки цариц да повергают тебя в лихорадку; дрожи от одного взгляда на них. - Ступай назад, к Цезарю, и передай ему, как был принят; скажи, что он раздражает меня своим высокомерием и пренебрежением, намеками на то, что я теперь и забвением того, что я был, - что он раздражает меня, потому что это так легко, когда благодатные созвездия, прежде руководившия мною, совершенно выступили из своих орбит и озаряют только бездны ада. Если моя речь и прием не понравятся ему - скажи, что у него Гипарх, мой отпущеник: он может сечь, вешать, мучить его сколько угодно, чтоб поквитаться со мною. Скажи ему все это. Теперь, ступай, убирайся с своими рубцами! (Тирей уходит).

Клеопатра

Антоний. Увы! затмилась земная луна моя, и это предзнаменует одно только падение Антония.

Клеопатра. Я подожду, пока ты успокоится.

. Чтоб польстить Цезарю, ты рада делать глазки даже рабу, застегивающему его пояс.

Клеопатра. Не знать меня до сих пор!

Антоний

Клеопатра. О, друг мой, если это правда - да зародит же небо, холодом моего сердца, страшнейший град; да отравит его при самом зарождении; да падет первая градина на мою выю и да умертвит меня, только что растает. Да уничтожит вторая Цезариона; да погибнут затем, от таяния этой ледяной бури, и все отродье чрева моего и мои храбрые Египтяне, и да лежат непогребенными, пока не погребут их в себя мухи и комары Нила!

Антоний. Довольно; я верю тебе. Цезарь собирается на Александрию: здесь я противостану его счастию. Наше сухопутное войско держалось как нельзя лучше, и разсеянные корабли наши соединились снова в одну грозную массу. Гдеж было ты, сердце мое? - Слушай, царица: явлюсь еще раз с поля битвы целовать эти губки - явлюсь в крови; я и мечь мой приготовим богатую жатву для летописей. Надежда жива еще.

. Узнаю моего героя!

Антоний. Утрою силы духа, сердца, мышц; буду драться безпощадно. Прежде, когда дни мои текли светло и покойно, люди искупали у меня жизнь шуткой; теперь - скрежеща зубами, примусь отправлять в преисподнюю все противящееся мне. - Идем, проведем еще одну веселую ночь. Позовите всех, насупившихся сподвижников моих; наполните чаши: насмеемся еще раз над полунощным колоколом

Клеопатра

Антоний. Повеселимся еще.

Клеопатра. Созвать всех благородных сподвижников его.

. Да, созвать. Я поговорю с ними, а ночью пропитаю рубцы их вином. - Идем, моя царица: во мне довольно еще сил. Завтра, в битве, я влюблю в себя и самую смерть, потому что буду гибельнее чумной косы её. (Уходить cъ Клеопатрой и свитой).

Энобарб. Теперь он готов состязаться даже с молнией. Придти в изступление - выпугнуть себя из страха; в таком расположении и голубь будет клевать ястреба. И тут вижу, что мужество нашего полководца возстановляется ослаблением мозга; а когда мужество живет на счет разсудка - оно пожирает и мечь, которым сражается. Надо подумать, как оставить его.