Генрих V.
Действие III.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Генрих V. Действие III. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ III.

Входит Хор.

Так перелетает наша проворная сцена на крылах воображения, с быстротой, не уступающей самой мысли. Предположите, что вы видели короля на хамтонской плотине, как он, прекрасно-вооруженный, садился на корабль и как его славный флот опахивал юного Феба шелковыми вымпелами. Дайте волю вашей фантазии: пусть она представит вам, как юнги карабкаются по пеньковым снастям, как резкий свисток прекращает смутный говор, как крепкие парусы надуваются {В прежних изданиях: Born with the invisible... По экземпляру Колльера: Blown with the invisible...} незримыми, тихо-подкрадывающимися ветрами и заставляют огромные корабли браздить море, напирая грудью на гордые валы его. Вообразите, что вы стоите на берегу и смотрите, как пляшет на непостоянных волнах целый город, потому что городом кажется величественный флот, идущий к Гарфлеру. Следуйте, следуйте за ним! вцепитесь вашим воображением в кормы кораблей и оставьте вашу Англию, тихую, как мертвая полночь, оберегаемую старцами, детьми и дряхлыми женщинами - только отжившим или недожившим до силы и крепости; потому что кто же, у кого хоть один волосок пробился на подбородке, не захотел бы следовать во Францию за этим избранным рыцарством? - Напрягайте, напрягайте ваше воображение! смотрите, вот осажденный город; пушки, обращенные гибельными зевами к обложенному Гарфлеру, стоят на своих лафетах. Представьте, что посол возвратился и говорит Генриху, что король Франции предлагает ему свою дочь Катарину и за ней в приданое несколько маленьких, очень незначительных герцогств. Предложение это не нравится, проворный пушкарь касается фитилем адских пушек, и (Шум и пушечная пальба.) оне громят все перед собою. Будьте же так добры, продолжайте и за сим пополнять наше представление вашим воображением. (Уходит.)

СЦЕНА 1.

Франция. Перед Гарфлером.

Шум битвы. Входят Король Генрих, Экстер, Бедфорд, Глостер и Солдаты с лестницами.

Король Генрих. Еще раз, еще раз в пролом, друзья мои, - пробьемся, или замкнем его своими трупами! В мирное время ничто не красит так мужа, как кротость и смирение; но когда буря войны свищет в уши - подражайте тиграм, напрягайте мышцы, воспламеняйте кровь, прикрывайте врожденную доброту личиной зверообразной ярости, придавайте глазам грозное выражение и пусть они выглядывают из портов {Отверстия в корабле для пушек.} головы, как медные пушки; пусть брови нависнут над ними так же страшно, как разъеденная скала над своим основанием, подмытым бурным, сокрушительным океаном. Скрежещите теперь зубами, раздуйте ноздри как можно шире, затаите дыхание и напрягите все силы души до высочайшей степени! - Вперед, вперед, благородные Англичане! в ваших жилах течет кровь отцов испытанных в ратном деле, отцов, которые, как столько же Александров, сражались в сих странах от восхода до заката, и влагали мечи только по недостатку противников. Не осрамите матерей ваших; докажите, что вы в самом деле сыны мужей, которых называли отцами. Будьте примером для людей низшого происхождения; покажите им как должно сражаться. - И вы, добрые поселяне взрощенные Англией, докажите силу страны вас вскормившей; дайте нам возможность поклясться, что вы достойны своей отчизны, в чем мы впрочем и не сомневаемся, потому что между вами нет ни одного столь низкого и подлого, чтоб глаза его не сверкали благородным пламенем. Я вижу, вы, как гончия на сворах, готовы ринуться. Дичь поднята - за ней, на приступ! - Господь за Генриха! Англия и святый Георг! (Шум битвы и пушечная пальба.)

СЦЕНА 2.

Там же.

Ним, Бардольф, Пистоль, и Мальчик.

Бардольф. Вперед, вперед! в пролом, в пролом!

Ним. Остановись, капрал, сделай милость, остановись; сеча слишком ужь жарка, а ведь у меня не десять жизней. Это черезчур ужь горячая шутка; вот тебе и вся песня.

Пистоль. И вполне правдивая, потому что тут шуток не оберешься.

Удары сверкают,

Вассалы Господни,

Падут, умирают!

И меч и щит,

На почве кровавой,

Венчаются славой.

Мальчик. Я бы желал сидеть лучше в Лондоне, в каком-нибудь шинке; я отдал бы всю мою славу за стопку эля и за безопасность.

Пистоль. И я. Да,

Еслиб все сбывалось

Что б ни желалось -

Отсель укатил бы.

Мальчик. Верно, хоть и не так нелицемерно, как пенье птички на ветке.

Входите Флюэлльн.

Флюэлльн. А, шорт восьми! Вперет, в пролом, сопака! вперет бестельник! (Гоните их.)

Пистоль. Будь же милосерд, вождь великий, к сынам персти; укроти свою ярость, укроти мужественную свою ярость! Укроти свою ярость, вождь доблесный! смири свою ярость, мой соколик; будь снисходителен, сладчайший мой голубеночик!

Ним. Хороши шутки! - ваша милость шутит прескверно. (Ним, Пистоль, Бардольфе и за ними Флюэлльне уходят.)

Мальчик. Как я ни молод, а трех этих хвастунов разгадал вполне. Я служу всем трем, но служи они мне - они не годились бы мне и все трое, потому что и три таких шута не составят еще человека. У Бардольфа хоть рожа-то и красная, да печень-то белая, и оттого он грозен только с виду, и не драчлив нисколько. У Пистоля язык преубийственный, а меч самый безвредный, и оттого он не щадит слов и бережет меч. Ним услыхал как-то, что люди малоговорящие самые храбрые, и оттого, чтоб не прослыть трусом, не произносит даже и молитв своих, и немногия скверные слова его - точь в точь что и немногия хорошия дела, потому что он никогда еще не прошибал ничьей головы, кроме своей собственной, да и то о какой-нибудь столб, мертвецки напившись. Они воруют все, что ни попадет под руку, и называют это приобретением. Бардольф украл как-то футляр лютни, протащил его двенадцать миль и продал за три полпенса. Ним и Бардольф, по воровству, родные братья; в Кале они стянули печную лопатку, и этот подвиг убедил меня, что они готовы таскать даже и уголья {Carry coals - сносить всякое оскорбление.}. Им хотелось бы, чтоб и я познакомился с карманами других, также коротко, как платки, или перчатки; но это сильно претит моему мужеству, потому что перекладывая из чужих карманов в свои, я наполнил бы их злом. Надо оставить их, поискать службы получше; мой слабый желудок не переносит их гнусности, и потому я должен извергнуть ее. (Уходит.)

Входит Флюэлльн и за ним

Гоор. Капитан Флюэлльн, вас требуют к подкопам; герцог Глостер желает говорить с вами.

Флюэлльн. К подкопи? скажите герсок, не карашо поткодить к подкопи; потому, витите, подкопи стелан не по правила военна искусства; внутренность уклублен недостатошно, и неприятель - ни мошет объяснить это герсок - потвел контра-мина на шетыре-ярд нише. Клянусь Спаситель, я думай он всорвет все, когта не бутет лютши распоряжении.

Гоор. Герцог Глостер, которому поручены осадные работы, положился во всем на ирландского инженера, вполне достойного джентльмена.

Флюэлльн. На капитан Мэкморис, не так ли?

Гоор. На него.

Флюэлльн. Клянусь Спаситель, он наибольши осел в мире. Я, витите, докашу, што он снает истинна военна искусства, римска военна искусства, не больше маленька шенок.

Мэкморис и Джэми показываются в отдалении.

Гоор. Вот и он с шотландским капитаном Джэми.

Флюэлльн. Капитан Дшэми утивителыю храбрий джентльмен, это верно, и в тревни война он ошень сведусша и искусна, как я саметил это по его распоряшений. Клянусь Спаситель, в рассуштении правила древни римски война он не уступит никакой военна шеловек в мире.

Джэми. Доброго утра, капитан Флюэлльн {В подлиннике Джэми говорит по-английски как Шотландец, а Мэкморис - как Ирландец, чего не передашь никаким ломаньем русского языка.}.

Флюэлльн. Страствуйте, добри капитан Дшэми.

Гоор. Что это значит, капитан Мэкморис, что вы оставили подкопы? Бросили их, отказались минеры?

. Бросили, протрубили отступление, и, вот вам Христос, прескверно сделали. Клянусь моей рукой и душой моего отца, прескверно сделали, что бросили их. Через какой-нибудь час, вот вам Христос, я взорвал бы город непременно. Скверно, скверно сделали; клянусь моей рукой, скверно сделали!

Флюэлльн. Капитан Мэкморис, я, витите, попросил бы у вас посволени вступить теперь с вами в некоторий диспут, в роде, витите, разсушдени или друшеска бесет; отшасти касательно правила военна искусства, римска военна искусства, - отшасти, для утовлетворени мое мнений, и отшасти, витите, для утовлетворени мои понятий касательно правила военна дисциплин, и это главном обрас.

Джэми. Превосходно, любезные капитаны; вы позволите и мне при случае сказать словечко.

Мэкморис. Теперь, вот вам Христос, не время. День такой жаркой; и погода, и битва, и король, и герцоги пылают; когда тут вести ученые прения. Город берут приступом; трубы зовут в пролом, а мы разговариваем, и, вот вам Христос, ничего не делаем; это стыд нам всем; клянусь моим спасением, стыд стоять без дела; стыд, клянусь моей рукой, а там есть случай порезаться, есть что поделать, и там, вот вам Христос, ничего не сделано.

Джэми. Клянусь святым причастием, прежде чем глаза мои сомкнутся на сон, я еще покажу себя, или лягу костьми; но дешево все-таки не продам моей жизни, - это верно, коротко и ясно. А спор ваш, право, приятно было бы послушать.

Флюэлльн. Капитан Мэкморис, я витите, с ваша посволений, думай, што не многи ис ваша наций -

Мэкморис. Из моей нации? Что жь моя нация? подлая, незаконнорожденная, холопья, бездельничья что ли? Что жь такое моя нация? Кто смеет что-нибудь сказать о моей нации?

Флюэлльн. Вот, витите, капитан Мэкморис, когта ви принимай дело не в тот смысл, в какой я скасал - я, мошет-бить, подумай, што ни обрасшаетесь со мной не так дружественно, как по благорасумий слетовал бы; потому што я не уступит вам ни в военна искусства, ни в хороша происхошдение, ни в друкия шастнооти.

Мэкморис. Я не знаю, можете ли вы равняться со мной, но я, клянусь моим спасением, снесу вам голову.

Гоор. Джентльмены, вы не понимаете друг друга.

Мэкморис. Вот тебе на! да это сквернее всего. (Трубы.)

Гоор. В городе трубят на переговоры.

. Капитан Мэкморис, когта бутет боле утобна, слюшай, я, витите, бутит столько смел, што скашу вам, што я снаю военна искусства, и это давольна.

(Уходит.)

СЦЕНА 3.

Там же. Перед воротами Гарфлера.

Градоначальник и нисколько граждан на стенах; внизу Английское войско. Входит Король Генрих со свитой.

Король Генрих. На что же решился градоначальник? Это последние переговоры, и поточу покоритесь безусловно нашему милосердию, или, как люди жаждущие гибели, вызывайте нас своим упорством на самое страшное. Заставите меня снова обстреливать ваш город, клянусь честью солдата - название, которое нахожу для себя приличнее всех прочих, - я не оставлю полуразрушенного Гарфлера, пока не схороню его под его собственным пеплом. Я замкну все врата милосердию, и остервененный, грубый, жестокосердый воин, чуждый, как самый ад, всякой совести, пойдет, в полном разгуле кровавой руки, косить, как траву, и ваших прекрасных дев и детей цветущих. Что мне, если безбожная война, как царь зла, в пламенном уборе, с лицем запачканным, примется совершать все ужасы грабежа и опустошенья? Что мне, если вы сами причина, что ваши чистые девы подвергнутся буйному, свирепому насилию? Какая узда удержит ярое своевольство, когда оно бешено несется под гору? Все наши повеления распаленным грабежем солдатам будут так же действительны, как приказ левиафану выдти на берег. И потому граждане Гарфлера, пожалейте ваш город и его жителей, пока мои воины находятся еще у меня в повиновении; пока тихий, прохладный ветерок милости, удерживает еще черные, заразительные тучи убийства, грабежа и неистовств. Не пожалеете - вы тотчас же увидите, как гнусная рука ослепшого, окровавленного солдата начнет сквернить локоны ваших громковопиющих дочерей, рвать серебристые бороды ваших отцов, разбивать почтенные их головы о стены, поднимать обнаженных детей на копья, между тем как обезумевшия матери будут раздирать небо своими отчаянными воплями, подобно женам Иудеи во время кровавой охоты палачей Ирода. Говорите же - сдаетесь, или решаетесь сопротивлением на все эти ужасы?

Градоначальник. Ныньче рушились все наши надежды. Дофин, у которого мы просили помощи, ответил, что не собрал еще достаточных сил, чтоб отбить такую грозную осаду. И потому, могущественный король, мы сдаем наш город и нашу жизнь твоему кроткому милосердию. Вступи и располагай нами и всем нашим; долее защищаться мы не можем.

Король Генрих. Отворите же ворота. - Дядя Экстер, займи Гарфлер; ты останешься в нем и укрепишь его как можно лучше. Будь со всеми милостив. Что касается до нас, любезный дядя, зима близится, болезни в нашем войске ростут - мы возвратимся в Кале. Эту ночь мы будем твоим гостем в Гарфлере, а завтра утром, в поход. (Трубы. Король и войско вступают в город.)

СЦЕНА 4.

Руан. Комната во дворце.

Катарина и Алиса.

Катарина. Alice, tu as esté en Angleterre, et tu parles bien le language.

Алиса. Un peu, madame.

Катарина. Je te prie, m'enseigniez; il faut que j'apprenne à parler. Gomment appeliez vous la main en Anglois?

Алиса. La main? elle est appellée de hand.

Катарина. De hand. Et les doigts?

Алиса. Les doigts? may foy, je oublie les doigts; mais je me souviendray. Les doigts? je pense, qu'ils sont appellé de fingres, ouy de fingres.

Катарина. La main, de hand; les doigts, . Je pense, que je suis le bon escolier. J'ay gagné deux mots d'Anglois vistement. Comment appeliez vous les ongles?

Алиса. Les ongles? les appelions de nails.

Катарина. De nails. Eseoutez; dites moy, si je parle bien: de hand, de fingres, de nails.

Алиса. C'est bien dit, madame; il est fort bon Anglois.

Катарина. Dites moy l'Anglois, pour le bras.

Алиса. De arm, madame.

Катарина. Et le coude.

Алиса. De elbow.

Катарина. De elbowépétition de tous les mots, que vous m'avez appris dès а present.

Алиса. Il est trop difficile, madame, comme je pense.

Катарина. Excusez moy, Alice; eseoutez: de hand, de pingre, de nails, de arm, de bilbow.

Алиса. De elbow, madame.

Катарина. O Seigneur Dieu! je m'en oublie; de elbow. Comment appeliez vous, le col?

Алиса. De nick, madame.

Катарина. De nick. Et le menton?

Алиса. De chin.

. De sin. Le col de nick; le menton, de sin.

Алиса. Ouy. Sauf vostre honneur; en vérité, vous prononcéz les mots aussi droict que les natifs d'Angleterre.

Катарина. Je ne doute point d'apprendre par la grace de Dieu, et en peu de temps.

Алиса. N'avez vous pas dejа oublié ce que je vous ay enseignée?

Катарина. Non, je reciteray а vous promptement. De hand, de fingre, de mails -

Алиса. De naits, madame.

Катарина. De nails, de arme, de ilbow.

Алисаde elbow.

Катарина. Ainsi dis je; de elbow, de nick, et de sin. Comment appeliez vous le pieds et la robe?

Алиса. De foot, madame et de...

Катарина. De foot et de...? O Seigneur Dieu! ces sont mots de son mauvais, corruptible, grosse, et impudique, et non pour les dames d'honneur d'user. Je ne voudrois prononcer ces mots devant les seigneurs de France, pour tout le monde. Il faut de foot et de.... néant-moins. Je réciterai une autre fois ma leèon ensemble: de hand, de fingre, de nails, de arm, de elbow, de...

Алиса. Excellent, madame!

Катарина. C'est assez pour une fois; allons nous à disner.

СЦЕНА 5.

Там же. Другая комната.

Входит Король Франции, Дофин, Герцог Бурбонский, Конетабль и другие.

Король Франции. Он перешел Сому - это верно.

Конетабль. И если мы, несмотря на то, не разобьем его, пусть тогда не жить нам во Франции, пусть придется отказаться от всего, отдать этим варварам наши прекрасные виноградники!

Дофин. О, Dieu vivant! неужели же несколько отпрысков, побегов сладострастия наших отцов, наших же, привитых к дикому пню, веток, поднимутся так неожиданно к самому небу, перевысят своих прививателей?

Герцог Бурбонский. Норманы, незаконнорожденные Норманы, незаконнорожденные Норманов! Mort de ma vie! позволят им подвигаться вперед безпрепятственно - я продаю мое герцогство и покупаю сырую, грязную мызу на Альбионе, на этом иззубренном острове.

Конетабль. Dieu de battailes! откуда берут они этот пыл? Страна их туманна, холодна, мрачна; бледное солнце смотрит на нее как бы с досадой и умерщвляет её плоды своим хмуреньем. Неужели кипяченая вода, ячменный их отвар - это пойло годное только для надорванных клячь, придает их холодной крови этот ныл безстрашия, перед которым наша кровь, возбуждаемая вином, кажется замороженной? О, для чести нашей родины, не будем же висеть, как ледяные сосульки на крышах наших домов, между тем как народ более холодный орошает потом храброй юности наши богатые поля, бедные разве только настоящими их владельцами.

Дофин. Клянусь честью, наши дамы смеются над нами; говорят прямо, что наш пыл выродился, что оне отдадутся юношам Англии, чтоб возобновить Францию незаконнорожденными воинами.

. Оне посылают нас в английския танцовальные школы, советуют выучиться резвым лавольтам и быстрым курантам, уверяя, что все наши достоинства в пятках, что мы превосходнейшие бегуны.

Король Франции. Где Монжуа, герольд наш? отправить его скорее к королю Англии, пусть поклонится ему грозным нашим вызовом. - Воспряньте же, принцы! вооружитесь духом чести, далеко острейшим мечей ваших, и в поле! Карл Де-ля-Бре, доблестный конетабль Франции; и вы, герцоги Орлеанский, Бурбонский, Беррийский, Аленсонский, Брабантский, Бордоский и Бургундский; и вы, Жак Шатильон, Рамбуре, Водемон, Бомон, Гранпре, Русси, Фоконбер, Фуа, Лестрэль, Бусико и Шароле, - доблестные герцоги, принцы, бароны и рыцари, смойте же, хоть ради ваших богатым владений, страшный позор ваш. Остановите Генриха английского, разгуливающого по нашему государству с знаменами расписанными кровью Гарфлера; риньтесь на его войско, как подтаявший снег в долины, когда гордые вершины Альпов плюют своею влагой на подвластное им низменное дно их. Риньтесь на него - вы достаточно для этого сильны, - и на тележке привезите его в Руан, пленником.

Конетабль. Вот это вполне подобает душам великим. Жалею об одном только, что его силы так малочисленны, воины изнурены болезнями и походами. Увидав наши войска - я уверен - дух его падет в помойную яму страха и, вместо всех подвигов, он предложит за себя выкуп.

Король Франции. И потому, конетабль, поторопите Монжуа и прикажите ему сказать королю Англии, что мы послали его узнать, какой он сам назначит за себя выкуп. - Дофин, ты останешься с нами в Руане.

Дофин. Нет, прошу, ваше величество.

Король Франции. Укроти свою нетерпеливость, ты остаешься с нами. А вы, благородный конетабль, и вы все, мои доблестные герцоги, в поход, и за тем поспешите возвратиться с вестью о падении Англии.

(Уходят,)

СЦЕНА 6.

Английский лагерь в Пикардии.

Входят Гоор и Флюэлльн.

Гоор. Ну что, капитан Флюэлльн? вы ведь с моста?

Флюэлльн. О, на мост, уверяй вас, славни дела делай.

Гоор

Флюэлльн. Герсок Экстер мушествен, как Акамемнон и шеловек, котора я люплю и увашай всей душа и всем серса; которому катов слушить моей шиснью и всеми моими способности; - он, хвала и благотарение Госпоту, не полушил ни малейша рана и сашисшает мост с удивительна храпрость и с необикновенна дисциплин. Там есть еще на мост снаменосса, - скашу по совесть, он кашется храпр как Марк Антоний, и это шеловек, никем в мире не увашаема; но я вител, он славно трался.

Гоор. А как зовут его?

Флюэлльн. Это снаменосса Пистоль.

Гоор. Я не знаю его.

Входить Пистоль.

Флюэлльн. Та вот он и сам.

Пистоль. Капитан, прошу тебя сделать мне одолжение; герцог Экстер любит тебя.

Флюэлльн. Та, благотарений Бога; и я немноко саслушил люповь его.

Пистоль. Бардольф, воин твердый и могучий сердцем, покорный храбрости, по воле жестокой судьбы и зверскому вращению колеса коварной Фортуны, этой слепой богини, стоящей на безпрестанно вертящемся камне -

Флюэлльн. Посвольте, снаменосса Пистоль. Фортуна исобрашают слепая, с покривало на гласа, штоб покасать вам, што Фортуна слепа; исобрашают такше на колесо, штоб покасать вам - и в это весь мораль - што она вертится и непостоянна, исменшив и шасто переменяит. И нога ее, витите, стоит на сферишеска камень, которий вертится, вертится и вертится. Поэти, я вам скашу, стелали прекраснейши описани Фортуни. Фортуна, витите, превосхотпейши мораль.

Пистоль должна перехватывать его дыхательной дудки. Но Экстер изрек приговор смерти за дароносицу, самой ничтожной цены. Так поди же, поговори с ним - герцог внемлет твоему гласу, - и не допусти, чтоб острие полупенсовой веревки и позора, перерезало жизненную нить Бардольфа. Сохрани, капитан, его жизнь, и я буду тебе благодарен.

Флюэлльн. Снаменосса Пистоль, я отшасти понимай вас.

Пистоль. Так ликуй же!

Флюэлльн. Нет, снаменосса, тут нет нишево ликуй, потому што, витите, когта бы он бил даше брат мой, я сам пошелал бы, штоб герсок исполнил своя воля и повесил ево; потому што надобно штоб была дисциплин.

Пистоль. Так умри же и будь проклят; figo {Стивенс полагает, что это намек на обычай Италиянцев и Испанцев, давать отравленные фиги тому, кому желают отомстить.} тебе за твою дружбу.

Флюэлльн. Карашо.

Пистоль. Испанское figo! (Уходит, показывая кукиш).

Флюэлльн. Ошень карашо.

Гоор. Да это отъявленный мошенник; теперь я вспомнил его - сводник, вор.

Флюэлльн. Уверяю вас, на мост он каварил такия славна слов, как бы в прасник. Но карашо; я и то, што он скасивал мне теперь, припомнит, когта будет нушна.

Гоор вам, по наслышке, где были жаркия схватки: при том или этом окопе, при таком-то проломе, или таком-то прикрытии, и кто тут отличился, кто застрелен или осрамился, и как стоял неприятель. И все это они повествуют на настоящем солдатском языке, приправляя его нововычеканенными клятвами {В прежних изданиях: new-tuned oaths... По экземпляру Колльера: new-coined oaths...}. Вы не можете себе представить, как сильно действует борода, подстриженная на манер генеральской {Из старой баллады, напечатанной в Le Prince d'Amour (8° - 1660), видно, что прежде обращали большое внимание на бороды и что каждое состояние придавало им особенную форму, Так - мечевидная борода (spada-beard), а равно, как кажется, и кинжало-видная (stilleto-beard) принадлежали исключительно военным.}, и истасканная походная одежда посреди пенящихся бутылок, на умы упоенные элем. Вы непременно должны выучиться распознаванию этих гадин современности; иначе то и дело будете ошибаться самым странным образом.

Флюэлльн. Снаете, капитан Гоор, я и так саметил, што он не такой шеловек, какой хошет покасывай себя всему свет. Найту хоть маленька тирка в кафтан его - я скашу ему што я думай. (Трубы.) Слишит? король приближайся, и мне нато раскаваривай с ним касательно мост.

Входят Король Генрих, Глостер и войска.

Флюэлльн. Та блакословит Госпоть, ваше велишество!

Король Генрих. Ну что, Флюэлльн? ты ведь с моста?

Флюэлльн. Тошно так, ваше велишество. Герсок Экстер утершал мост с необикновенна храпрость; Франсуси, витите, уталился, и мноко било там отлишна дела. Неприятель кател савлатеть мост; но бил принуштен ретироваться, и герсок Экстер каспатин мост. Моку скасать, ваше велишество, герсок храбри шеловек.

Король Генрих. А как велика наша потеря, Флюэлльн?

Флюэлльн снаете ево, Бартольф; лисо ево - весь волтырь, шишка, пупирушка и оконь, а губи туют ему прямо в нос, котори, как расосшенний уколь, то посиней, то покрасней. Но теперь нос ево каснили, и оконь ево погасла.

Король Генрих. Желал бы избавиться таким образом и от всех подобных негодяев. Объявить войску наше строжайшее повеление, чтоб на походе не брали в деревнях ничего силой и без платы, чтоб не смели оскорблять ни одного Француза грубыми и бранными речами. Когда кротость и жестокосердие спорят о королевстве, игрок снисходительнейший выигрывает всегда скорее.

Трубы. Входит Монжуа

Монжуа. Вы верно узнали меня по моей одежде?

Король Генрих. Узнал; но что жь узнаю от тебя?

Монжуа. Волю моего повелителя.

Король Генрих. Говори.

Монжуа. Мой король говорит: Скажи ты Генриху английскому, что хотя мы и казались мертвыми, но мы только спали; что благоразумное выжидание - воин далеко надежнейший опрометчивости. Скажи, что мы могли отделать его и при Гарфлере, но полагали неблагоразумным наказывать оскорбление, когда оно не совсем еще созрело; что теперь наш черед говорить и что речь наша повелительна. Англия раскается в своем безумстве, увидит свою слабость, и удивится нашему терпению. Предложи ему поэтому подумать о своем выкупе, который должен быть хоть несколько соразмерен нашим потерям, числу подданных, которых лишились, унижению которому подвергались; полное же удовлетворение задавило бы его слабые силы совершению. Чтоб оплатить все наши потери - казнохранилище его слишком бедно; чтоб вознаградить пролитую нами кровь - недостаточно и всего народонаселения его королевства; а за наше унижение - и он сам, на коленях у наших ног, слишком слабое и недостаточное удовлетворение. Прибавь к этому наш вызов и скажи ему, в заключение, что он обманул своих сподвижников, которым приговор уже произнесен. Так говорит король, мой повелитель, и вот вина моего послания.

Король Генрих. Твое имя? - звание жь известно уже нам.

Монжуа. Монжуа.

Король Генрих открывать так много врагу хитрому и сильнейшему - мое войско, ослабленное болезнями, уменьшилось значительно, и небольшой остаток его почти не лучше такого же числа Французов, которых до этого, когда все было здорово, я полагал на каждого Англичанина по три. - Господи, прости мне эту хвастливую выходку! ее навеял на меня ваш Французский воздух; каюсь в этом. - Ступай же, и скажи своему повелителю, что я здесь, что весь мой выкуп это бренное и недостойное тело, что все мое войско слабый, больной охранный отряд; но что, несмотря на то, с Божией помощью, мы не остановимся, хотя бы сам король Франции и еще такой же соседний король стали на пути нашем. - (Подавая ему цепь.) Вот тебе, за твои труды, Монжуа. Ступай и посоветуй своему государю подумать хорошенько. Можно будет пройдти - мы пройдем; помешают - мы окрасим вашу черную почву вашей красной кровью; и за сим, прощай, Моижуа. Вся сущность нашего ответа: в нашем настоящем положении мы не ищем, но и не уклоняемся от битвы; - так и скажи своему королю.

Монжуа. Я так и передам ему это. Благодарю, ваше величество. (Уходит.)

Глостер. Я думаю теперь они не нападут на нас.

Король Генрих. Брат, мы не в их руках, а в руках Господа. Ступайте к мосту; ночь ужь близится. Мы расположимся по ту сторону реки, а завтра утром попросим их дать нам дорогу и далее.

СЦЕНА 7.

Французский лагерь близь Азинкурта.

Входят Конетабль, Рамбуре, Герцог Орлеанский, Дофин и другие.

Конетабль. Вздор! - лучше моих доспехов не сыскать и в целом мире. - Желал бы, чтоб был ужь день!

Герцог Орлеанский. Ваше вооружение превосходно, но отдайте же должную справедливость и моей лошади.

Конетабль

Герцог Орлеанский. Неужели никогда не настанет утро?

Дофин. Вы, герцог и конетабль, говорите о вооружениях и лошадях?

Герцог Орлеанский. Вы ни тем, ни другим не уступите ни одному принцу в целом мире.

Дофин. Что это за бесконечная ночь! - Да, я не променяю своего коня, ни на что ходящее на четырех ногах. Ça, ha! Он скачет как будто его внутренности воздух {В прежних изданиях: as if his entrails were hairs... По экземпляру Колльера: as if his entrails were air...}; это le cheval volant, Пегас, qui а les narines de feu! Когда я вскакиваю на него - я парю, я сокол; он несется но воздуху, и земля поёт, когда он к ней прикасается; низкий рог копыт его музыкальнее дудки Гермеса.

Герцог Орлеанский. Он ведь мушкатного цвета?

Дофин. И горячь, как инбирь. Он создан как бы для Персея - чистый воздух и огонь; другия же, грубейшия начала обнаруживаются только терпеливой неподвижностью, когда садишься на него. Да, это конь; все прочие, в сравнении с ним - просто клячи.

Конетабль. Действительно, ваше высочество, это превосходнейшая, совершеннейшая лошадь.

Дофин. Король всех скакунов; его ржание - повелительный говор монарха; вид его вселяет почтение.

Герцог Орлеанский. Довольно, брат.

Дофин. Тот глуп, кто не в состоянии осыпать моего коня заслуженными похвалами с пробуждения жаворонка, до загона овцы; это тема также неистощимая, как море; превратите пески в красноречивые языки, и всем им будет что поговорить о моей лошади. Она достойна, чтоб о ней говорили государи, чтоб на ней ездили государи государей; заслуживает, чтоб весь мир, как известный, так и неизвестный, бросил все свои дела и дивился ей. Я сочинил однажды в похвалу ей сонет, который начинался так: "О, чудо природы" -

. Я слышал, точно так же начинался сонет чьей-то любовнице.

Дофин. Так это подражание сонету моей лошадь; потому что моя лошадь - моя любовница.

Герцог Орлеанский. Ну, а в езде-то ваша любовница хороша?

Дофин. Только подо мною; и это лучшая похвала всякой хорошей любовницы.

Конетабль. Ma foy, на днях, если не ошибаюсь, ваша любовница сбросила вас однакожь с себя довольно неучтиво.

Дофин. Это, может-быть, ваша.

Конетабль. Моя была не взнуздана.

Дофин. Вероятно по старости и смирению; в силу чего, вы и ездите на ней, без Французского нижняго платья - в своем собственном, узком как ирландское.

Конетабль. Вы знаток в верховой езде.

Дофин. А потому и позвольте предостеречь вас: кто ездит так, и ездит без всякой осторожности, попадает в грязные болота. По моему, лучше ужь пусть моя лошадь будет моей любовницей.

Конетабль. А по моему, лучше ужь пусть моя любовница будет моей лошадью.

Дофин. У моей любовницы, конетабль, по крайней мере волосы-то свои собственные.

Конетабль. Да этим я мог бы также хорошо похвастаться, еслиб и свинья была моей любовницей.

Дофинé à son propre vomissement, et la truie lavée au bourbier; вы пользуетесь всем.

Конетабль. Только не лошадью вместо любовницы и не подобными пословицами, которые нисколько нейдут к делу.

РАМБ. Скажите, господин конетабль, что это на латах, которые я видел в вашей палатке - солнца или звезды?

Конетабль. Звезды.

Дофин. Из которых, некоторые, полагаю, слетят завтра.

Конетабль. И все-таки в них не будет недостатка на моем небе.

Дофин. Очень можем быть, потому что на нем черезчур ужь много лишних. Убавление их принесет вам гораздо более чести.

Конетабль. Точно тоже можно сказать и о похвалах, которыми вы навьючиваете вашу лошадь; она и сбив с себя половину их, бежала бы так же хорошо.

Дофин. Желал бы, чтоб мог навьючить ее по достоинству. - Да что же это - неужели никогда не настанет день? Завтра я проскачу целую милю, и весь путь мой вымощу английскими рожами.

Конетабль. Ну, я не скажу ничего такого, из опасения сбиться с пути; желал бы однакожь утра, чтоб схватиться с Англичанами.

Рамбуре. Кто хочет побиться со мной на двадцать пленников?

Конетабль. Да тебе самому надобно еще побиться, чтоб добыть их.

Дофин. Ужь полночь; пойду вооружаться.

Герцог Орлеанский. Дофин жаждет утра.

Рамбуре. Жаждет английского мяса.

Конетабль. Полагаю, он съест всех кого ни убьет.

Герцог Орлеанский. Он храбрый принц, клянусь белой ручкой моей дамы.

Конетабль. Клянитесь лучше ногой, чтоб ей можно было и растереть эту клятву.

Герцог Орлеанский. Он самый деятельный человек Франции.

Конетабль. Суетливость также деятельность; а он всегда будет суетлив.

Герцог Орлеанский. Я никогда не слыхал, чтоб он сделал кому зло.

Конетабль. Не сделает никому и завтра; он низачто не лишит себя этой славы.

Герцог Орлеанский

Конетабль. Это говорил мне и тот, кто знает его лучше вас.

Герцог Орлеанский. Кто же это?

Конетабль. Он сам, и еще с прибавлением, что ничего, если об этом узнают и другие.

Герцог Орлеанский. Но ведь храбрость его нисколько не сокровенная добродетель.

Конетабльbate - уменьшаться, и охотничьяго термина bate - хлопать крыльями, что сокол всегда делает, когда с него снимут клобучек.}.

Герцог Орлеанский. Вражда злоречива.

. Есть другая пословица: дружба льстива.

Герцог Орлеанский. А я вам скажу третью: отдай и дьяволу должное.

Конетабль

Герцог Орлеанский. Вы сильней меня в пословицах; но - глупец скоро разстреливает свои стрелы.

Конетабль. Ваша пролетела мимо.

. Промахи вам не новость.

Вводит Гонец.

Гонец. Господин конетабль, Англичане стоят не более как в тысяче пятистах шагах от вашей ставки.

. Кто мерил разстояние?

Гонец. Гранпре.

Конетабль. Храбрый и опытный дворянин. - О, как бы я желал, чтоб был ужь день! - Бедный король Англии, он не жаждет разсвета, как мы.

. Что за сумазброд, что за безумец этот Генрих! Как отказаться от всякого человеческого смысла, точно также, как и его пустоголовые спутники?

Конетабль. Да, будь у них хоть немного смысла, они давно разбежались бы.

Герцог Орлеанский

Конетабль. Англия страна прехрабрых созданий; бульдоги их необыкновенно мужественны.

Герцог Орлеанский. Глупые собаки; лезут, зажмурив глаза, в пасть русского медведя, и он мнет их головы, как гнилые яблоки. Таким образом, вы, пожалуй, назовете храброй и блоху, которая преспокойно завтракает на губе льва.

. Именно. И люди, по ярости и жестокости нападений, подобны бульдогам; ум свой они оставляют, на это время, женам, и тут давай им только побольше говядины, железа и стали - они будут жрать как волки, драться как черти.

Герцог Орлеанский. А в говядине-то у них теперь страшный недостаток.

Конетабль

Герцог Орлеанский. Ужь два часа; в десять - у каждого из нас будет по сту Англичан. (Уходят.)