Генрих V.
Действие IV.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Генрих V. Действие IV. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ IV.

Входит Хор.

Представьте, что теперь время, когда тихий ропот и глубокий мрак наполняют безпредельный свод миросозданья. В черных недрах ночи переносится безпрестанно из лагеря в лагерь тихое жужжанье враждебных войск, так что часовые почти слышат таинственное перешептывание противустоящих стражей. Огни отвечают огням, и при бледном пламени их, каждый отряд видит загорелые лица воинов другого; конь грозит коню, поражая гордым и сердитым ржанием усыпленное ухо ночи; стук хлопотливого молотка оружейников, которые убирают в палатках рыцарей и закрепляют смычки, обнаруживает грозное приготовление. Сельский петух поет, колокола звучат третий час сонливого утра. Гордясь своим числом, самоуверенные и безстыдные Французы разыгрывают в кости пренебрегаемых Англичан и клянут тихое, увечное течение ночи, которая, подобно мрачной и отвратительной ведьме, ковыляя, удаляется так медленно. Бедные, осужденные Англичане, как обреченные жертвы, сидят безмолвно у сторожевых огней и обдумывают опасности близкого утра; мрачная их неподвижность, впалые щеки, изношенные одежды представляют их выглядывающему месяцу страшными призраками. Но посмотрите на царственного предводителя их - как он переходит от стражи к страже, от палатки к палатке, и вы воскликнете: "Хвала и слава ему!" Он обходит все свое войско; с кроткою улыбкой приветствует всех добрым утром, называет братьями, друзьями, соотечественниками. На королевском лице его ничто не обнаруживает, какая страшная армия окружила его; не сдало оно и малейшей частички своего румянца тяжелой, безсонной ночи. Он глядит так бодро; преодолевает утомление с таким веселым видом, с таким чудным величием, что, глядя на него, каждый бедняк, прежде печальный и бледный, ободряется. Взоры его, подобно солнцу, льют всем свои дары - растапливая лед страха. - Смотрите же все, и лорды и простолюдины! смотрите на этот слабый очерк Генриха в эту ночь, набросанный рукой недостойной. За сим, наша сцена должна перенестись на поле сражения, где - о, горе! - мы опошлим славное дело при Азинкурте стуком четырех или пяти негодных, заржавевших рапир в смешном подражании битве. Но сидите и смотрите, и пусть смешное передражнивание припоминает вам что было в самом деле. (Уходить.)

СЦЕНА 1.

Лагерь Англичан при Азинкур.

Входят Король Генрих, Бедфорд и Глостер.

Король Генрих. Да, Глостер, опасность велика, а потому тем больше будет и наше мужество. - Доброго утра, брат Бедфорд. - Боже Всемогущий! ведь и в самом зле есть свое доброе; умей только люди извлекать это доброе. Так, наши злые соседи заставляют нас вставать рано, а вставать рано хорошо и для здоровья и для хозяйства; кроме того, они служат нам, как бы внешней совестью и проповедниками, увещевающими нас приготовиться к нашей смерти хорошенько. Таким образом, мы можем собирать мед и с плевел, делать полезным нравоучением самого дьявола.

Входит Эрпинам.

Доброго утра, старый сэр Эрпинам. Хорошая, мягкая подушка была бы покойнее для этой прекрасной, беловолосой головы, чем жесткий дерн Франции.

Эрпинам. Нет, государь; с тех пор, как могу сказать: теперь я лежу как король, эта постель нравится мне больше.

Король Генрих. Хорошо, что люди могут мириться с неприятностями настоящого примером других; это успокоивает дух, а успокоился дух - органы, доселе убитые, безжизненные, расторгают свою усыпительную могилу и, сбросив старую кожу {Полагают, что при перемене кожи змеи приобретают новые силы.}, движутся свободнее и легче. Дай мне твой плащ, сэр Томас. - Братья, скажите лордам, что я желаю им доброго утра и прошу их собраться в мою ставку.

Глостер(Уходит с Бедфордом.)

Эрпинам. А мне, прикажешь остаться с тобой, мой повелитель?

Король Генрих. Нет, добрый рыцарь; ступай с моими братьями к лордам Англии. Мне хочется побеседовать немного с самим собой, а для этого никого не нужно.

Эрпинам. Господь да благословит тебя, благородный Генрих! (Уходит.)

Король Генрих. Благодарю, старик, за твое прекрасное желание.

Входит Пистоль.

Пистоль. Qui va lа?

Король Генрих. Друг.

Пистоль. Отвечай обстоятельней: офицер ты, или человек простой, обыкновенный, народный?

Король Генрих

Пистоль. И таскаешь огромное копье?

Король Генрих. Таскаю. Но кто же ты?

Пистоль. Такой же джентльмен как и император.

Король Генрих. Так ты важнее и короля?

Пистоль. О, король славный малой, золото, лихой малой, отпрыск славы; хорошого происхождения и с отлично храбрым кулаком. Я целую грязные его башмаки, и от души люблю милейшого забияку. Твое имя?

Король Генрих. Гарри le Roy.

Пистоль. Le Roy! это корнвалийская фамилия; ты из корнвалийского отряда?

Король Генрих. Нет, я Вэльсец.

Пистоль. Знаешь Флюэлльна?

Король Генрих

Пистоль. Скажи же ему, что в день святого Давида я обобью весь его порей об его же голову {Во время сражения при Кресси, данного в день св. Давида (1346 г.), Вэльссцы, дравшиеся с необыкновенною храбростью, нарвали в одном из садов порею и украсили им свои шлемы. В память этого дня и их подвигов вошло после того в обыкновение каждый день св. Давида убирать шапку пореем.}.

Король Генрих. Смотри же, не носи в этот день на своей шапке кинжала, а то он обобьет его о твою.

Пистоль. Ты друг его?

Король Генрих. И родственник.

Пистоль. Так figo же тебе, когда так.

Король Генрих. Спасибо. Бог с тобой!

Пистоль. Мое имя Пистоль. (Уходит.)

Король Генрих. Оно вполне соответствует твоей заносчивости.

Входят Флюэлльн и с разных сторон.

Гоор. Капитан Флюэлльн!

Флюэлльн. Я; - но рати Бока, каварит тише. В цела вселенна всево утивительней, когта не соблютают истинни и древни военна привилеги и сакони. Потрутитесь просмотреть войни Помпей велики, и ни увитит, што в лагерь Помпей никогда не бивало никакая болтовня; уверяй вас, ни найтете, што военни церемони и попечени, и форми, и востершность, и скромность били совсем не такой, как теперь.

Гоор. Да ведь неприятель шумит же; вы всю ночь слышали его.

Флюэлльн. Неприятель осел, дурак, болтливи вертопрак, так ви и тумает, што и мы долшни бить и осел, и дурак, и болтливи вертопрак.

Гоор. Я стану говорить тише.

Флюэлльн. Прошу вас, стелайте такой отолшений. (Уходят.)

Король Генрих. При всей своей странности, этот Вэльсец удивительно деятелен и храбр.

Входят Батс, Корт и Вилльямс.

Корт. Что это там, брат Джон Батс, ужь не утро ли занимается?

Батс. Да кажется; а ведь желать-то наступления дня, нам право, не из чего.

Вилльямс

Король Генрих. Друг.

Вилльямс. Кто твой начальник?

Король Генрих. Сэр Томас Эрпинам.

Вилльямс. Добрый, старый начальник и преобходительный джентльмен. Скажи, что он думает о нашем положении?

Король Генрих. Что мы точно, как люди брошенные на мель, с которой, того и гляди, снесет первый прилив.

Батс. Что жь, сказал он свое мнение королю?

Король Генрих. Нет; да и не должен. Между нами, я думаю, что король такой же человек, как и я; он слышит запах фиялки также, как я; видит небо также, как я; все его чувства такия же, как и у других людей. Отстраните окружающий его блеск, и в наготе своей, он явится вам просто человеком. Пусть его наклонности возвышеннее наших; но если оне начнут спускаться, оне будут спускаться на таких же крыльях как и наши; и потому, если он увидит, как мы, что есть причина опасаться - нет никакого сомнения, что и его опасения будут точно таковы же как наши. Вот по этому-то никто и не должен внушать ему и тени страха, чтоб он, обнаружив его, не лишил мужества и все свое войско.

Батс. Показывай он там, для виду, какую хочет храбрость, а я все-таки думаю, как ни холодна эта ночь - он предпочел бы просидеть ее и по самое горло в Темзе. Да и я желал бы, чтоб он сидел в ней, и я с ним, что бы там из того ни вышло - только бы не быть здесь.

Король Генрих. Послушайте, я вам, по чести, скажу мое истинное о короле мнение; я думаю, он совсем не желает перенестись в какое-либо другое место.

Батс. Так я желал бы, чтоб он был здесь один; тогда он не мог бы сомневаться в выкупе, и сколько бедняков избавилось бы от верной смерти.

Король Генрих. Скажу смело, ты не можешь нелюбить его до того, что в самом деле пожелал бы, чтоб он был здесь один; ты это говоришь только для того, чтоб выпытать мнение других. Мне кажется, что я нигде не умру так охотно, как в обществе короля, потому что его дело правое, причина распри благородная.

. Ну, этого-то мы ведь не знаем.

Батс. Да и не наше дело знать; потому что - знаем, что мы подданные короля, - и довольно с нас. Неправо дело - наша обязанность повиноваться стирает с нас всякую за него ответственность.

Вилльямс. А неправо дело - самому ужь королю придется дать не легкий отчет, когда все ноги, руки и головы, отрубленные в сражении, соединятся в день страшного суда и все закричат: "мы умерли там-то; одни проклиная, другие призывая лекарей, другие вспоминая жен, которых оставили в бедности, другие о долгах, которых не заплатили, другие о детях, брошенных без призора". - Полагаю, не многие из тех, что умирают в сражениях, умирают хорошо; да как и распорядиться хоть чем-нибудь похристиянски, когда только что кровь и занимает тебя. Ну, а если все эти люди умирают нехорошо - тяжело будет отвечать королю, который довел их до этого; потому что ведь ослушаться его - поступить против всех обязанностей подданства.

Король Генрих. Таким образом, если сын, посланный отцом по торговым делам, погибнет на море в грехах - по нашему, вина его греховности, должна пасть на отца, который послал его; нападут на служителя, отправленного господином с деньгами, разбойники и убьют его, не дав покаяться в прегрешениях - по вашему, поручение господина будет виной осуждения служителя. Но это не так; ни король не обязан отвечать за кончину каждого солдата в особенности, ни отец за кончину сына, ни господин за кончину слуги; потому что, желая услуг их, они нисколько не желают их смерти. Кроме того, нет короля, который - при всей чистоте своего дела - мог бы, когда придется решать его мечем, набрать солдат совершенно непорочных. Некоторые обременены, может-быть, грехом преднамеренного убийства; другие - грехом обмана дев вероломными клятвами; третьи ищут в войне спасения от кары за грабежи и разбои, которыми терзали прекрасную грудь мира. Удалось этим нарушителям закона избежать таким образом заслуженного наказания - они ускользнули только от людей; но нет у них крыл, чтоб улететь от Бога. Война - его палач, война - его кара, и тут, в борьбе королей, люди наказываются и за прежния нарушения королевских законов: они бежали мест, где смерть грозила их жизни, и гибнут там, где думали сохранить ее. Умирают они не приготовившись - король не виноват в их осуждении точно также, как и в тех преступлениях, за которые они тут наказываются. Служба каждого подданного принадлежит королю; но душа каждого подданного остается его собственностью. А потому, в военное время, каждый солдат должен, как больной в постеле, сдувать каждую пылинку с своей совести; таким образом, умрет он - и смерть будет для него выгодой; останется жив - благословенна потеря времени, которой приобретается такое приготовление, и о том, кто уцелел, не грех подумать, что Господь, которому он приносил такую чистосердечную жертву, позволил ему пережить этот день для того, чтоб он видел его величие и научал других, как следует приготовляться к последнему часу.

Вилльямс. Оно конечно - умирает человек в грехе, грех этот надает на его голову, и король не ответчик за него.

Батс. Я и не требую, чтоб он отвечал за меня, а сражаться за него все-таки готов отчаяннейшим образом.

Король Генрих. Я слышал собственными ушами, как король говорил, что низачто не прибегнет к выкупу.

Вилльямс. Он говорит это, чтоб мы храбрее сражались, а перехватят нам горла - выкупится; да нам то что от этого.

Король Генрих. Доживу до этого, я затем никогда ужь не поверю его слову.

Вилльямс. Вот угрозишь-то! Эка штука, досада какого-нибудь бедняка на государя, - это страшный выстрел из бузинного ружья; это все равно, что заморозить солнце, помахивая на него павлинным перушком. Никогда ужь не поверишь его слову! Поди, ты ничего не мог сказать глупее этого.

Король Генрих. Твое возражение не много грубовато, и в другое время, я мог бы и обидеться им.

. Можем разсчитаться и после, если останемся живы.

Король Генрих. Согласен.

Вилльямс. А как же мне узнать тебя?

Король Генрих. Дай мне какой-нибудь залог, и я буду носить его на моем шлеме; осмелишься когда-нибудь признать его - я готов к ответу.

Вилльямс. Вот моя перчатка; дай же мне свою.

Король Генрих. Возьми.

Вилльямс. Я также стану носить ее на моем шлеме, и если, после-завтра, ты подойдешь ко мне и скажешь: "это моя перчатка" - клянусь этой рукой, я заушу тебя отличнейшим образом.

Король Генрих. Останусь жив, я непременно потребую ее.

Вилльямс. Врешь - не захочешь, как и попасть на виселицу.

Король Генрих. Потребую даже и в присутствии самого короля.

. Смотри же, сдержи слово. Прощай.

Батс. Полноте, дурни, помиритесь! будет с вас ссор и с Французами - ведь и этих не перечесть вам.

Король Генрих. В самом деле, Французам можно закладывать двадцать Французских крон против одной, что побьют нас, потому что носят их на своих плечах {Тут игра значениями слова crown - крона, монета, и crown - голова.}; но и Англичанам, право, не грех обрезывать Французския кроны, и завтра сам король примется за это дело. (Солдаты уходят.) Все на короля! и нашу смерть, и наши души, и наши долги, и наших бедных жен и детей, и грехи, все - все свалим на короля! - И мы должны нести на себе все. Тягостная необходимость, неразлучная с величием, подчиненным дыханию каждого глупца, которого чувства не понимают ничего, кроме своих собственных нужд! И от скольких сердечных отрад, которыми наслаждаются частные люди, короли должны отказаться совершенно? И что же имеют короли, чем бы не пользовались их подданные, кроме внешней царственности? И что же такое ты, идол-царственность? Что ты за божество, когда терпишь от земных нужд более, чем твои поклонники? какие твои выгоды, какие доходы? О, открой же мне настоящее свое значение! Что же как не лесть душа твоя {В прежних изданиях: What is thy soul of adoration?... По экземпляру Колльера: What is thy soul but adulation?...}? - Ты просто: сан, степень, форма, приводящая других в страх и трепет; но и приводя в трепет, ты все-таки менее счастливо, чем те, которые трепещут. Не ядом ли лести упиваешься ты зачастую, вместо сладостного уважения? О, захворай только, гордое величие, и повели своей царственности уврачевать тебя! Не воображаешь ли, что жгучая горячка испугается и скроется от титл, которыми ублажает тебя ласкательство; уступит низкому приседанью и изгибанью? Можешь ли ты, повелевая коленами нищого, воспользоваться и его здоровьем? - Нет, гордое сновидение, играющее так хитро покоем королей; - я король, но король, понимающий тебя! Я знаю, что ни помазание, ни скиптр, ни держава, ни меч, ни жезл, ни корона, ни одежда сотканная из злата и перлов, ни напыщенные титла предшествующия королю, ни трон, на котором он сидит, ни прилив блеска, бьющий в высокий берег этого мира, ни все это вместе, трижды велелепная царственность, ни все это вместе, и на роскошнейшем ложе не дает тебя сна так крепкого, как сон бедняка, который, набив живот сквернейшим хлебом {В прежних изданиях: with distressful brcad... По экземпляру Колльера: with distasteful bread...}, ложится себе с головой ничем не озабоченной. Никогда не видит он ужасной ночи, этой дщери ада; пропотев, как батрак, от восхода до заката на глазах Феба, он просыпает ее всю на пролет в Элизие; встает на другой день с разсветом, подсаживает Гипериона на коней его, - и так, трудясь всегда не без пользы для себя, идет себе за вечно бегущим годом к своей могиле. И этот бедняк, который проводит все дни в работе и просыпает все ночи, счастливее короля, несмотря на все его величие. Этот раб - член общественного мира; он наслаждается им, и не ведает грубый мозг его скольких безсонных ночей стоит королю сохранение этого мира, которым простолюдин пользуется все-таки более его.

Входит Эрпинам.

. Государь, лорды, обезпокоенные вашим отсутствием, ищут вас по всему лагерю.

Король Генрих. Собери их, добрый Эрпинам, в мою палатку; я буду там прежде тебя.

Эрпинам. Не замедлю и я, мой повелитель. (Уходить.)

Король Генрих. О, Боже брани! закали сердца моих воинов, сделай их непричастными страху, лиши их способности считать, если число врагов может устрашить их! - Забудь, Господи! забудь, хоть только на этот день, грехи отца моего, которыми он добыл корону! Я похоронил тело Ричарда снова, и пролил о нем более слез сокрушения, чем вытекло из него капель крови. Я содержу пятьсот бедных, которые каждый день два раза поднимают свои изсохшия руки к небу, умоляя о прощении за пролитую кровь; я выстроил две часовни, в которых мрачные, угрюмые священнослужители постоянно молят за упокой души Ричарда. Я сделаю еще больше, хотя и знаю, что все, что бы ни сделал, все будет мало, если и собственным еще покаянием не буду молить тебя, о Боже, о прощении.

Входит Глостер.

Глостер. Мой повелитель!

Король Генрих. Голос моего брата Глостера? - Знаю, знаю за чем ты; идем. - И день, и друзья - все ждет меня.

СЦЕНА 2.

Стан Французов.

Входят: Дофин, Герцог Орлеанский, Рамбуре и другие.

. Солнце золотит ужь наше оружие; пора, господа!

Дофин. Montez à cheval: - Коня! - valet! lacquay!

Герцог Орлеанский. Какой доблестный пыл!

Дофин. Via! - les eaux et la terre -

Герцог Орлеанский. Rien puis? l'air et le feu -

Дофин. Ciel, брат Орлеанский.

Входит Конетабль.

Что, благородный конетабль?

Конетабль. Слышите, как ржут наши лошади от нетерпенья?

Дофин. Так на лошадей и пришпоривайте так, чтобы горячая их кровь брызгала прямо в глаза Англичан и ослепляла их преизбытком нашей храбрости.

Рамбуре. Вы хотите, чтоб они плакали кровью наших лошадей? Как же увидим мы настоящия-то их слезы?

Входит Гонец.

Гонец. Перы Франции, Англичане стали уже в боевой порядок.

. На коней, живо на коней, храбрые принцы! Взгляните только на эту бедную, изморенную ватагу; один уже дивный вид ваш высосет их души, оставит им только шелуху, скорлупу мужей. Тут слишком недостаточно работы для всех наших рук; и всей крови их тощих жил мало, чтоб оставить хоть по пятнушку на всех мечах, которые ныньче обнажат наши храбрые воины и вложат опять в ножны по недостатку дела; дохнем только на них, и дыхание нашего мужества уничтожит их. Нет никакого сомнения, господа, что и наши служители и поселяне, которые без всякой пользы толпятся около наших боевых отрядов, могли бы очистить поле от такого жалкого врага, между тем как мы стояли бы у подошвы этого холма праздными зрителями; но этого не позволяет наша честь. Что сказать еще? Потрудимся самую, самую малость, и все кончено. Пусть же веселые звуки труб подают знак садиться на коней; наше приближение распространит такой ужас по полю, что Англичане падут ниц и сдадутся.

Входить Гранпре.

Гранпре. Что же вы так медлите, благородные принцы? Остовы островитян, отчаявшихся сохранить свои кости, портят только утренний вид поля; оборванные их знамена распущены, и наш воздух, насмехаясь, развевает их лохмотья. Гордый Марс, кажется, обанкрутился в их нищенском войске, и робко выглядывает из-за ржавого забрала. Всадники сидят, словно канделябры со свечами в руках {Старым канделябрам придавалась часто форма человека в латах с распростертыми руками, в которые вставлялись свечи.}; а бедные клячи их стоят, повесив головы, кожа на них обвисла, ноги дрожат, тусклые глаза точат слизь, запачканные жеваной травой удила не шелохнутся в бледных, вялых мордах, и палачи их, подлое воронье, летают уже над ними, с нетерпением ожидая их часа. Нет даже и возможности передать словами жизнь этой рати, так безжизненной в своей жизни.

Конетабль. Они прочли ужь свои молитвы и ждут смерти.

Дофин. Не послать ли им прежде пищи и новых платьев, а испостившимся лошадям корму, и потом уже вступить с ними в бой?

Конетабль. Я жду только моего знамени; но вперед, на поле! Я сорву значек с трубы, чтоб не дожидаться. Идем, идем! Солнце высоко ужь, мы теряем время.

(Уходят.)

СЦЕНА 3.

Стан Англичан.

Входит: Бедфорд, Экстер, Сольсбёри, Вестморлэнд и войско.

Глостер. Где же король?

Бедфорд

Вестморлэнд. У них в строю шестьдесят тысяч.

Экстер. По пяти на каждого из нас, и еще свежих.

Сольсбёри. За нас Бог, а это страшный перевес. Господь с вами, принцы; я пойду к своему посту. Если ужь нам не встречаться нигде кроме неба, разстанемся же радостно: прощайте, благородный лорд Бедфорд, храбрый лорд Глостер, добрый лорд Экстер (Вестморлэнду) и ты, мой любезный родственник, и вы все, доблестные воины - прощайте!

Бедфорд. Прощай, добрый Сольсбёри; да сопутствует тебе счастье.

Экстер. Прощай, благородный лорд. Сражайся мужественней, - но я оскорбляю тебя этим напоминовением, потому что ты весь истинное, непоколебимое мужество. (Сольсбёри уходит.)

Бедфорд. Он так же храбр, как добр; царственен и в том и в другом.

Вестморлэнд. О, если б у нас было теперь хоть десять тысяч из тех, что сидят теперь в Англии без всякого дела!

Входит Король Генрих.

. Кто желает этого? брат Вестморлэнд? - Нет, добрый брат, если нам суждено умереть - достаточно и этой потери для нашего отечества; останемся живы - чем меньше сподвижников, тем больше славы. Все в воле Господа! Прошу, не желай сюда ни одного человека более. Клянусь Юпитером, я чужд всякой жажды золота; мне нет нужды, кто бы ни жил на мой счет; я не оскорбляюсь, что другие носят мои одежды - такия ничтожности не живут в моих желаниях; но если жажда чести грех - я величайший из грешников. Нет, добрый брат, не желай сюда ни одного человека из Англии. Клянусь Богом, и за лучшия надежды мои я не отдал бы и той частички чести, которую, мне кажется, у меня отнял бы этот один. Не желай ни одним более, Вестморлэнд; объяви лучше моему войску, что тот, кто не хочет сражаться, может удалиться; что ему дадут отпуск и, на дорогу, наполнят кошелек его кронами. Мы не хотим умереть в обществе человека, который боится умереть с нами. Ныньче день святого Криспиана - кто переживет этот день и возвратится на родину благополучно, встанет на ципочки, только что назовут этот день; встрепенется, только что произнесут имя Криспиана. Кто останется жив и достигнет преклонных лет, ежегодно будет встречать этот день празднеством с своими соседями; пируя с ними, накануне вечером, он скажет им: завтра день святого Крисниана; засучит за тем рукав и покажет свои раны. Старики забывчивы; но и забыв все, не забудут они своих подвигов в этот день; не обойдется даже и без прибавлений. Имена наши так же свычные с их устами, как и самые обыденные слова - король Генрих, Бедфорд и Экстер, Варвик и Тальбот, Сольсбёри и Глостер - оживут за их полными чашами. Повесть о нас добрые старики передадут своим детям, и отныне до скончания мира день святых Криспина и Криспиана не пройдет без того, чтоб не вспомнили о нас, небольшой горсти, счастливой горсти братьев; потому что каждый, кто прольет ныньче кровь свою вместе со мною, будет моим братом, и как бы ни был он низок по званию, этот день облагородит его {Генрих пятый запретил гербовые щитки всем, кроме имевших на это наследственное или жалованное право, и тех, которые сражались с ним при Азинкурте. Последним, сверх того, отводились еще при всех торжествах и на всех публичных зрелищах первые, почетные места. Толлет.}. И спящие теперь в Англии дворяне проклянут себя, что не были здесь; прикусят язык как только заговорит кто-нибудь из сражавшихся вместе с нами в день святого Криспина.

Входит Сольсбёри.

Сольсбёри. Государь, будьте готовы; Французы выстроились, и сейчас нападут на нас.

Король Генрих. Все готово, если мы готовы духом.

Вестморлэнд. Гибель тому, чей дух не воспрянет теперь!

Король Генрих. Так ты не желаешь ужь помощи из Англии?

Вестморлэнд. Еслиб Богу было угодно, желал бы, чтоб решение этой царственной битвы было предоставлено только вам и мне, без всяких помощников.

Король Генрих. Ты отжелал этим целых пять тысяч, а это, по моему, лучше, чем пожелать хоть одного. - Ваши посты вам известны; да будет же Господь со всеми вами!

Трубы. Входит Монжуа.

. Еще раз прихожу я к тебе, король Генрих, чтоб узнать, не хочешь ли условиться на счет выкупа. Гибель твоя неизбежна; ты так близок к пучине, что она не может не поглотить тебя. Кроме того, движимый состраданием, Конетабль, просит тебя напомнить своим воинам о покаянии, чтоб души их с миром могли оставить это поле, на котором тела их должны лечь и сгнить.

Король Генрих. Кто послал тебя, теперь?

Монжуа. Конетабль Франции.

Король Генрих. Передай же ему мой прежний ответ; посоветуй сперва низложить меня, и тогда ужь оценивать мои кости. Боже милосердый, зачем издеваются они так над бедняками? Ведь человек как-то продавший шкуру льва при его жизни, погиб добывая ее. Нет никакого сомнения, что многие из нас упокоятся в могилах родины, медные дски которых сохранят память о подвигах этого дня; но и те, которые, сражаясь как подобает мужам, оставят свои могучия кости во Франции, прославятся точно так же, хотя бы вы и зарыли их в навозные ваши кучи. Светлое солнце не оставит их и там своим приветом; испаряя, оно умчит их доблести на небо, земною же частию заразит ваш воздух, родит во Франции чуму. Заметь, эту двойственную силу храбрости Англичан: они, и мертвые, как ядро на излете, разражаются новыми бедами - убивают и самой смертью своей. Пусть речь моя будет и горделива. Скажи Конетаблю, что мы воины будничных дней; что и позолота и все наши украшения загрязнены трудными переходами в дождливую погоду; что во всем нашем войске нет ни одного перушка - достаточная порука, что мы не улетим {Тут игра значениями слова fly - улетать и обращаться в бегство.}; что время оборвало нас, сделало неряхами; но что сердца наши, клянусь, в полном убранстве, и что бедные мои солдаты говорят мне, что прежде, чем наступит ночь, они будут в лучшем платье, что они стащут новые цветные одежды с Французских воинов, сделав их неспособными для службы. Исполнят они это - в чем, надеясь на Божию помощь, почти уверен - мой выкуп будет собран тотчас же. Но ты, герольд, ты не труди себя понапрасну; не приходи более, любезнейший герольд, за выкупом: клянусь, они не получат никакого, кроме разве этих членов, да и те, если ужь придется, я оставлю им в таком виде, что они немного выиграют; - так и скажи Конетаблю.

Монжуа. Скажу, король Генрих. Прощай, ты никогда ужь не услышишь герольда. (Уходит.)

Король Генрих. Боюсь, придешь еще с предложениями какого-нибудь выкупа.

Входить Герцог иоркский.

Герцог иоркский. Государь, униженно, на коленях, прошу - позволь мне начальствовать передовым отрядом.

Король Генрих

СЦЕНА 4.

Поле сражения.

Шум битвы. Сшибки. Входят Французский солдат, Пистоль и Мальчик.

Пистоль. Сдавайся, собака.

Французский солдат. Je pense, que vous estes le gentilhomme de bonne qualité.

Пистоль. Калите? Callino, castore me {Первые слова ирландской песни (Маленькая девченочка моего сердца), которые Пистоль приводит по созвучию слов Quality и Callino.}! Дворянин ты? Твое имя? Объясняй.

Французский солдат. О seigneur Dieu!

Пистоль. О-синьор-Дью - стало дворянин. - Вникни же, О-синьор-Дью, хорошенько в слова мои: О-синьор-Дью, ты умрешь от острия моей лисицы {Старое прозвище меча.}, если ты, О-синьор-Дью, не дашь мне огромного выкупа.

Французский солдат. О, prennez misericorde! ayez pitié de moy!

Пистоль. Моия

Французский солдат. Est il impossible d'eschapper la force de ton bras?

Пистоль. Медью {Верно Шекспир полагал, что слово bras - рука, выговаривается как английское brass - медь.}, собака? Ты, проклятый, сладострастный горный козел, предлагаешь мне медь?

Французский солдат. О pardonnez moy!

Пистоль. Как? бочку моиев? - Эй, малой, спроси мне этого подлеца по-Французски, как его зовут.

Мальчик. Escoutez; comment estes vous appelle?

Французский солдат. Monsieur le Fer.

Мальчик. Он говорит, что его зовут мастер Фер.

Пистоль. Мэстер Фер? Ладно, я обферю, оберу и обдеру его. Скажи ему это по-французски.

Мальчик

Пистоль. Скажи, чтоб он приготовился, потому что я перережу ему горло.

Французский солдат. Que dit-il, monsieur?

Мальчик. Il me commande de vous dire que vous faites vous prest; car ce soldat icy est disposé tout à cette heure de couper voslre gorge.

Пистоль. Вуй, купер горж; пар ма Фуа, подлый раб, не дашь мне крон, хороших крон - ты искрошен этим самым мечем.

Французский солдат. О, je vous supplie pour l'amour de Dieu, me pardonner! Je suis gentilhomme de bonne maison; gardez ma vie, et je vous donneray deux cents escus.

Пистоль. Что говорит он?

Мальчик. Он просит пощадить его жизнь; говорит, что он дворянин хорошей фамилии и что даст за себя выкупу двести крон.

Пистоль. Скажи, что моя ярость укрощается, что я приму кроны.

Французский солдат. Petit monsieur, que dit-il?

Мальчикé, le franchisement.

Французский солдат. Sur mes genoux, je vous donne mille remerciemens, et je m'estime heureux que je suis tombé entre les mains d'un chevalier, je pense, le plus brave, valiant, et tres distingué seigneur d'Angleterre.

Пистоль. Объясняй.

Мальчик. Он, на коленях, благодарит вас и почитает себя счастливым, что попал в руки - как он думает - храбрейшого, мужественнейшого и знаменитейшого рыцаря Англии.

Пистоль. Так верно, как я сосу кровь, я окажу ему некоторое милосердие. За мной, собака! (Уходит.)

Мальчик. Suivez vous le grand capitaine. (Ф. солдат уходит.) Никогда не думал я, чтоб такой полный звук мог выходить из такого пустого сердца; не даром говорится, что пустой горшок звучит наисильнее. Бардольф и Ним были в десять раз храбрее этого ревущого дьявола старых комедий, которому всякой может обрезать ногти деревянной шпагой шута, - и они оба повешены; да и ему не миновать бы того же, еслиб у него достало только духу на воровство поотважнее. Я должен оставаться с служителями при обозе; вот легкая-то была бы пожива для Французов, знай они только, что его охраняют мальчишки.

СЦЕНА 5.

Другая часть поля сражения.

Шум сражения. Входят Дофин, Герцоги Орлеанский и Бурбонский, Конетабль, Рамбуре .

Конетабль. О diable!

Герцог Орлеанский. О seigneur! - le jour est perdu, tout est perdu!

Дофин. Mort de ma vie! все потеряно, все! Стыд и вечный позор сидят, насмехаясь, в перьях наших шлемов. - О, meschante fortune! - Не бегите же. (Шум на короткое время усиливается.)

Конетабль. Все ряды наши разстроены.

Дофин. Вечный позор! - умертвим себя. Неужели это те бедняки, которых мы разыгрывали в кости?

Герцог Орлеанский. Неужели это король, к которому мы посылали за выкупом?

Герцог Бурбонский. Позор, вечный позор, и ничего кроме позора! Умрем лучше сражаясь! Еще раз назад, в битву! Кто не последует за Бурбоном, пусть убирается отсюда и, как подлый сводник, стережет, с шапкою в руках, дверь комнаты, в которой раб, подлейший моей собаки, сквернит прекраснейшую из дочерей его.

Конетабль. Тот же самый безпорядок, который погубил нас, теперь благоприятствует нам. Бросимся толпами предлагать нашу жизнь Англичанам; умрем - так умрем со славой.

Герцог Орлеанский. Нас еще довольно, чтоб задавить их, если только возстановим хоть какой-нибудь порядок.

Герцог . К черту всякий порядок! В свалку! сократим нашу жизнь, чтоб позор не был слишком продолжителен.

СЦЕНА 6.

Другая часть поля сражения.

Шум битвы. Входят Король Генрих с войсками, Экстер и другие.

Король Генрих. Доблестно бились мы, трижды-храбрые соотечественники; но не все еще кончено - Французы удерживают еще поле.

Экстер. Герцог Иорк посылает вашему величеству привет свой.

Король Генрих. Так мой добрый дядя жив еще? Я видел - три раза падал он в этот час, и три раза вставал снова - весь крови, от шлема до шпор.

Экстер. И в этом самом убранстве лежит доблестный воин, бременя собою равнину {В прежних изданиях: Larding the plain... По экземпляру Колльера: the plain...}, и рядом с ним - товарищ его славных ран, благородный граф Соффольк. Соффольк умер прежде, и Иорк, весь изрубленный, подполз к месту, где он лежал, погруженный в ссевшуюся кровь, взял его за бороду, поцеловал кроваво-зияющия раны его лица, и громко воскликнул: "Подожди, добрый брат Соффольк! моя душа не отстанет от твоей; подожди мою душу, - вместе сражались мы по-рыцарски на этом славном ноле, вместе отлетят и наши души на небо!" Тут я подошел к нему, и стал ободрять его. Он улыбнулся, протянул ко мне руку, пожал мою едва слышно и сказал: "Любезный лорд, перескажите дела мои моему государю". За сим он обернулся к Соффольку, охватил израненной рукой его шею, поцеловал его в губы, и так, обвенчанный со смертью, запечатал кровью завещание благородноугасшей любви. Прекрасная, трогательная картина эта выжала влагу, которую я тщетно старался удержать; во мне не было на столько мужа - вся моя мать перешла в мои глаза, и предала меня слезам.

Король Генрих. Я не осужу тебя; твой рассказ омрачил и мои, и они готовы брызнуть слезами. [Шум.) Слышите? что же это? - Французы снова собрали разсеянные войска свои. Так убивай же каждый своих пленников! передать это всем.

СЦЕНА 7.

Другая часть поля.

Шум битвы. Входят Флюэлльн и Гоор.

Флюэлльн. Убивай мальшик и обозни! - это против всяки военни сакон; это, саметит, сами подлий штук какий только мошна. И это, скашит мне по совесть, правта?

Гоор. Ни одного мальчика не оставили в живых подлые трусы, бежавшие с поля сражения. Кроме того, они сожгли и растащили все, что было в королевской палатке, и король отдал, вполне справедливый приказ, чтобы каждый солдат резал глотку своим пленникам. О, он настоящий король!

Флюэлльн. Он ротился в Манмос, капитан Гоор. А как ви називай корот, гте ротился Александер болший?

Гоор. Александр великий.

Флюэлльн. Посвольте, - расве болший - невелики? Болший, велики, огромни, могусший, великодушни - все это отно снашит, только слово немноко переменяйся.

Гоор

Флюэлльн. И я полагай Александер родился в Македони. Вот я и скашу вам, капитан, когта ни всглянит в ландкарт - ви, я снай, сравнив Македони и Манмос, увидит, што полошени обоих отинаков. В Македони есть река, и в Манмос есть такше река; в Манмос она насивайся Вайя, а как насивайся друкой - совсем вишла ис мой мосг; но это нишево: оне такше покош друк на друк, как мои пальси на мои пальси; в обе и семга есть. Вникнит карашенько в шиснь Александер - увидит, што шиснь Гарри Манмос ошень к ней подкотит; потому што есть соотношени во все весшь. Александер - Бог снай и ни снай это - в бешенство, в ярость, в гнев, в турной располошени, в неудовольстви, в некодовани и немноко в негрезви состояни, убивал, витите, свой лучши друк Клигус.

Гоор. В этом наш король совсем не похож на него; он не убивал друзей своих.

Флюэлльн. Вот это совсем, витите, не карашо виривать из мой рот моя речь прешде, шем она готов и коншен. Я каварит это только по соотношени и сравнени. Как Александер убивал свой друк Клигус в нетрезва состояни, так Гарри Манмос, в здрави ум и сушдени, прогонял жирна рицарь с большой шивот, полний шутка, прокаси, мерсость и насмешка. Я сабил его имя.

Гоор. Сэр Джон Фольстаф.

Флюэлльн. Он сами. Да, моку скасать, прекраснии люти ротится в Манмос.

Гоор. Вот и его величество.

Входят Король Генрих с частию войск, Варвик, Глостер, Экстер и другие.

Король Генрих. С тех пор, как я вступил во Францию, я раздражен в первый еще раз. - Герольд, возьми трубача и скачи к всадникам, что стоят на том холме; хотят они сражаться с нами, так скажи, чтоб съезжали; не хотят - чтоб оставили поле. Они оскорбляют наше зрение. Не согласятся ни на то, ни на другое, так мы взъедем и заставим их разлететься с быстротою камней, летавших из древних ассирийских пращей; перережем всех, кто попадет в плен; никому не будет пощады. Ступай, скажи им это.

Входит Монжуа.

Экстер

Глостер. Взгляд его посмиреннее, чем прежде.

Король Генрих. Это что еще? зачем, герольд? Или забыл, что мои выкуп - кости мои? Неужели опять за выкупом?

Монжуа. Нет, государь, - я за милостивым нам позволением обойдти кровавое это поле, осмотреть и похоронить наших мертвых {В прежних изданиях: То book our dead, and then to bury them... По экземпляру Колльера: То look our dead and then to bury them...}, отобрать наших дворян от простых воинов; потому что - горе нам! - многие из наших принцев лежат погруженные, всосанные в кровь наемщиков, точно также как многие из простолюдинов - в кровь принцев, и раненые кони их, блуждая в ссевшейся крови по самую щетку, с дикой яростью бьют вооруженными копытами мертвых господ своих, и убивают их в другой раз. О, позволь нам, великий государь, осмотреть безпрепятственно поле и распорядиться трупами.

Король Генрих. Но я, право, не знаю - одержали мы победу или нет; потому что по полю и теперь разъезжает так много ваших всадников.

Монжуа. Победа ваша.

Король Генрих. Хвала Господу, а не нам! - Как называется этот замок, что стоит в виду?

Монжуа. Азинкурт.

Король Генрих. Так назовем же это сражение, данное в день святого Криспина, азинкуртским.

Флюэлльн

Король Генрих. Одержали, Флюэлльн.

Флюэлльн. Совершенно справедливи, ваше велишество. И если ваше велишество помнит, Вэльссци окасали славни услук в отна сад, кте росла порей, воткнув порей в свой манмосска шапка; котори порей, как ваше велишество снаете, и до сей пора пошотна снак слушба, - и я думай ви сами, ваше велишество, не кнушается носить порей в день святой Давит.

. Ношу, как благороднейшее украшение; ведь я сам Вэльсец - ты это знаешь, добрый земляк мой.

Флюэлльн. Моку скасать, ваше велишество, и вся вода Вайи не смоет вэльсска кровь с ваше тела. Да блакословит ее Касподь и да сокранит так долко, как уготно ево милость и велишие.

Король Генрих

Флюэлльн. Клянусь Иисус, я семляк ваше велишеств - это все мокут спать; я катов приснаваться в это всему свет. Мне, слава Бог, нешево ститится вашево велишества, пока ваше велишество шестна шеловек.

Король Генрих. И таким да сохранит меня Господь! - Пусть наши герольды отправятся с ним и соберут верные сведения о числе убитых с обеих сторон. (.) Позовите ко мне вон этого молодца. (Показывает на Вилльямса.)

Экстер. (Вилльямсу

Король Генрих. Для чего носишь ты перчатку на шапке?

Вилльямс. Это, с позволения вашего величества, залог человека, с которым, если он только жив, я должен драться.

. Он Англичанин?

Вилльямс. Это, с позволения вашего величества, бездельник, который прошедшей ночью так расхрабрился передо мной, что я поклялся задушить его, если он только останется жив и когда-нибудь осмелится потребовать эту перчатку, - отдуть на славу как только увижу свою перчатку на его шапке; а он поклялся честью солдата, что - будет жив - будет носить ее.

Король Генрих

Флюэлльн. Непременно; и наше он будет, с посволени ваше величество, мокра курис, подлес.

Король Генрих. Но может быть его противник дворянин высокого сана, которому нельзя вступить в состязание с человеком его звания?

. Хотя бы он бил и такий вашна дворянин как шорт, как сам Люсифер, сам Вельсевул - неопхотимо, витите, што бы он дершал свое слово и своя клятва. Не стершит - его репутасия будит, витите, так подла, как самий скверний некотяй или бестыдний Дшэк, которий когта липо топтал бошья семля черними башмаки свои. Так по мой совесть.

Король Генрих. (Вилльямсу). Так смотри же, сдержи свое слово, когда встретишь своего противника.

. Сдержу, мой повелитель, - так верно, как живу.

Король Генрих. Кто твой начальник.

Вилльямс

Флюэлльн. Гоор кароши капитан, и мноко имеет снаний и мноко шитал о войни.

Король Генрих. (Вилльямсу

Вилльямс. Сейчас, мой повелитель. (Уходит.)

Король Генрих враг. Встретишь такого человека - задержи его, если любишь нас.

Флюэлльн. Ваше велишество, делает мне такая шесть, больше котора не мошет шелать серсе подданних. Я бы ошень хотел витеть двунока шеловек, котора эта першатка заставляет оскорпится - вот и все. Да, я ошень хотел бы увитеть эта шеловек, и дай Бог, што бы я увител ево.

Король Генрих. Ты знаешь Гоора?

. Он, с посволени ваше велишество, дорокой друк мой.

Король Генрих. Сделай одолжение отыщи его и приведи в мою палатку.

ФлюэлльнУходит.)

Король Генрих. Лорд Варвик и ты, браг Глостер, ступайте за ним. Перчатка, которую я дал ему в знак моей милости, легко может подвергнуть его заушению; она того солдата, и по условию я должен бы носить ее сам. Ступай за ним, добрый брат Варвик. Если солдат ударит его - в чем, судя по его грубости, почти не сомневаюсь, - из этого может выдти какое-нибудь несчастие; потому что, я знаю, Флюэлльн храбр, раздраженный - горяч как порох и скор на отместку. Ступайте за ним и смотрите, чтоб чего не вышло. - Идем, дядя Экстер.

СЦЕНА 8.

Входят Гоор и Вилльямс.

Вилльямс

Входит Флюэлльн.

Флюэлльн. По воля и благорасположение Бога прошу вас, капитан, ступайте скорей к королю. Там мошет-бить для вас больше карошева, шем мошете витеть во сне.

. Сэр, знаете вы эту перчатку?

Флюэлльн. Снаю першатка? Снаю; першатка - першатка.

Вилльямс(Ударяя его по уху) и вот как требую ее назад.

Флюэлльн. А, шорт восьми! это подлий исменник, какой только есть во всеобщий мир, или во Франсии, или в Англии.

Гоор

Вилльямс. Что жь мне, по вашему, изменит что ли клятве своей?

Флюэлльн. Отойтите, капитан Гоор, я выплатит исмени долшна накрата утарами, - рушаюсь вам.

. Я не изменник.

Флюэлльн. Ты лшешь в своя глотка. Именем его велишество трепую всять ево; он друк герсок Аленсон

Входят и Глостер.

Варвик. Что у вас тут? В чем дело?

Флюэлльн

Входят Король Генрих и Экстер.

Король Генрих

Флюэлльн. Вот, мой повелитель, мерсавес и исменник, которий, витите, сшибал першатка, котора ваше велишество сорвал с шлема Аленсон.

Вилльямс. Государь, это моя перчатка; вот и её пара. Получивший ее от меня, обещал носить ее на своей шайке, а я обещал заушить его если он это сделает. Я встретил этого человека с моей перчаткой на шлеме, и сдержал свое слово.

. Слишит, ваше велишество - с полни увашений к мушеству ваше велишества, - какой это дерски, подли, вшиви мерсавес. Натеюсь, ваше велишество сасвитетельствуй, порушится, поттвердит, што эта першатка Аленсон, и што ви, ваше велишество, одтал ее мне.

Король Генрих. (Вилльямсу). Подай мне твою перчатку. Смотри, вот её пара. Меня обещал ты ударить, мне наговорил ты ужаснейших грубостей.

. С посволени ваше велишество, если есть какой-липо военна сакон, са это долшен отвешать ево шея.

Король Генрих. Как же удовлетворишь ты меня?

Вилльямс

Король Генрих. Однакожь именно ты наговорил мне дерзостей.

Вилльямс. Вы, ваше, величество, были не в собственном виде; я принял вас за простого человека, что могут засвидетельствовать и ночь, и ваша одежда, и ваше простое обращение, и я прошу приписать то, чему ваше величество в этом виде подвергались, вашей же собственной, а не моей вине. Ведь будьте вы в самом деле тем, за кого я вас принял - не было бы и с моей стороны никакого проступка; и потому прошу ваше величество, простить меня.

. Дядя Экстер, наполни эту перчатку кронами и отдай ему. А ты, береги ее, носи на своей шапке, как знак отличия, пока я не потребую ее назад. И вы, капитан, вы непременно должны помириться с ним.

Флюэлльн. Клянусь этим днем и этим свет, у эта молотес достатошна храпрость в ево шивот. - Вот тебе двенатсать пенс; прошу, слуши Богу и берекись всяки спори, ссори, растори и драка. Эта, рушаюсь, бутет гарасто для тебе полесней.

Вилльямс

Флюэлльн. Я даю тебе их от добра серса; они прикотятся тебе на пошинка башмак. Полна, сашем стидится - твои башмак не карош, а эта шилинг, рушаюсь, карош; а то, пошалуй, я и переменит ево.

Входит Английский герольд.

. Ну что, пересчитали убитых?

Герольд. Вот счет убитых Французов. (Подает ему бумагу.)

. А кто из знатных взят в плен, дядя?

Экстер. Племянник короля, Карл герцог Орлеанский; Иоанн герцог Бурбонский, лорд Бусико и тысяча пятьсот других баронов, рыцарей и дворян, кроме простолюдинов.

Король Генрих из которых пятьсот только вчера были посвящены в рыцари. Стало, в этих десяти тысячах только тысяча шестьсот наемников, а остальные все принцы, бароны, рыцари, оруженосцы и дворяне знаменитой крови и происхождения. Вот имена знатнейших: Карл Де-ля-Бре, великий конетабль Франции; Жак Шатильон, адмирал Франции; начальник стрелков, лорд Рамбуре; гросмейстер Франции, храбрый Гискар Дофин; Иоанн, герцог Аленсонский; Антоний, герцог Брабантский, брат герцога Бургундского; и Эдуард герцог Барский; храбрые графы Гранпре и Русси, Фоконбер и Фуа, Бомон и Марль, Водемон и Лестрель. Царственное сборище мертвых! - Где же счет убитых Англичан? (Герольд подает другую бумагу.) Эдуард герцог Иоркский, граф Соффольк, сэр Ричард Кетли, эсквайр Дэви Гам, и более ни одного известного имени; а прочих только двадцать пять. - О, Боже, тут была твоя десница, - и не себе, а только твоей деснице приписываем мы все. Когда же было видано, чтоб в открытой битве, чуждой всякой военной хитрости, была с одной стороны такая огромная, а с другой такая малая потеря? - Тебе, Господи, тебе одному принадлежит эта победа!

Экстер. Удивительно.

. Идем, вступим торжественно в деревню. Войску же объявить, что смерть тому, кто будет хвастаться, или вздумает присвоивать себе хоть частичку славы, которая принадлежит одному Господу.

Флюэлльн. Но, с посволени ваше велишество, каварить сколько убит весьма саконно.

Король Генрих

Флюэлльн. Он, скашу по совесть, действительна мноко помокал нам.

Король Генрих. Исполним все священные обряды: прослушаем Non nobis и Te Deum, похороним убитых по-христяински, и за тем - в Кале, а оттуда в Англию, куда никогда еще не возвращались из Франции люди счастливее нас.

(.)