Генрих VIII.
Действие I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Генрих VIII. Действие I. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ I.

СЦЕНА 1.

Лондон. Передняя во дворце.

Входят с одной стороны Герцог Норфольк, с другой Герцог Бокингем и Лорд Эбергэнни.

Бокингэм. Ах, здравствуйте! как я рад вас видеть. Как поживали вы после нашего свидания во Франции?

Норфольк. Благодарю, лорд, превосходно; и до сих пор не перестал еще дивиться всему, что там видел.

Бокингэм. Проклятая горячка приковала меня к постеле в то самое время, когда два солнца славы, два светила людей съехались в Ардской долине.

Норфольк. Между Гиньса и Арде {Guynes и Ardres два города в Пикардии; первый принадлежал Англичанам, а последний Французам. Долина между ними называлась Ардрской.}. Я видел, как они приветствовали друг друга, сидя на конях; видел, как, спешившись, бросились друг к другу в объятия и как бы срослись; и признаюсь, сростись они в самом деле - не сыскать бы и четырех королей, которые бы все вместе могли сравняться с этим сростком двух в одного.

Бокингэм. А я, все это время был узником в моей комнате.

Норфольк чудес всех предшествовавших; если нынче Французы потемняли Англичан, сверкая от головы до ног золотом, как языческие боги - на другой день все Англичане обращались в Индию: каждый стоял целым рудником. Маленькие пажи их были облиты золотом, как херувимы; дамы, не привыкшия ни к какой тягости, потели под бременем украшений, которые тем самым заменяли им румяны; нынешний маскерад казался неподражаемым, а следующий делал его ничтожным, нищенским. Короли были равно блестящи; но когда являлись врознь - один казался всегда лучшим, а именно тот, который был на глазах; появлялись вместе - все говорили, что видят одного, и никто не осмеливался найти какое-нибудь между ними различие. Когда же эти солнца - им не было другого названия - созвали, через своих герольдов, благородное дворянство на турнир, мы увидали дела невероятные - дела, которые заставили верить всех баснословным повествованиям, даже подвигам Бевиса {Герой старой баллады.}.

Бокингэм. Нет, вы ужь преувеличиваете.

Норфольк. Как благородный дворянин, всегда дороживший честью, все это теряет, даже и в искуснейшем рассказе, большую часть жизни, языком которой было само действие. Все было так царственно, ничто не противоречило своему назначению, порядок давал видимость каждой вещи, и все деятели вполне выполнили свои обязанности.

Бокингэм. Кто же, скажите, управлял, приводил в такую гармоническую совокупность и тело и члены великого торжества этого?

Норфольк. Человек, в котором невозможно было предположить какое-либо знание в этом деле.

Бокингэм. Кто же, любезный лорд?,

Норфольк. Высоко-преподобный кардинал иоркский.

Бокингэм. Черт его возьми нет ничего, во что не вмешался бы он по своему честолюбию. Ну, какое ему дело до этих пышных сует? Удивительно, право, что такой ком сала может поглощать своей тушей все лучи благотворного солнца, не допуская их до земли.

Норфольк. Нет сомнения, что в нем самом достаточно средств на все, потому что не опирается ни на предков, слава которых прокладывает наследникам дорогу, - ни на величие заслуг, оказанных государству, - ни на сильные связи. Как паук снует свою ткань из своей паутины, так и он пролагает себе дорогу только силой своих собственных способностей - даром неба, поставившим его так близко к королю.

Эбергэнни. Не знаю, что даровало ему небо, - пусть это выискивают взоры попроницательнее моих, - но гордость, проглядывающую из каждой части его тела, вижу как нельзя менее. Кто жь даровал ему ее? если не ад, так верно сатана заскряжничал, или еще до этого промотал ее всю, и кардиналу пришлось заводить новый ад в самом себе.

Бокингэм мог возложить как можно более издержек с наименьшим вознаграждением, и все, кого ему угодно было включить в этот, не утвержденный именитым советом список, должны были ехать.

Эбергэнни. Я знаю, из моих родственников, покрайней мере трое разстроили свое состояние так, что никогда ужь не поправить.

Бокингэм. Много еще и других надломили хребты, взвалив на них, для этой великой поездки, все свое достояние. И что жь произвело это бешеное тщеславие? - увенчалось самым жалким результатом {В прежних изданиях: But minister communication of А most poor lime... По экземпляру Кольера: But minister the consummation of А most poor issue...}.

Норфольк. Да, хоть и неприятно, а надо сознаться, что этот мир с Францией не стоил таких издержек.

Бокингэм. После страшной бури, которой подверглись за тем наши, все, как бы вдохновившись, не сговариваясь, решили тотчас же, что эта буря, растрепавшая одежды мира, предвещает близкий разрыв его.

Норфольк. И он близок в самом деле; Франция нарушила уже договор, захватив в Бордо товары купцов наших.

Эбергэнни. Так поэтому не приняли посла?

Норфольк. Поэтому.

Эбергэнни

Бокингэм. Все это труды нашего почтенного кардинала.

Норфольк. Любезный лорд, ваша вражда с кардиналом известна все ну государству. Как человек, который от души желает вашей светлости всего хорошого, я посоветовал бы вам сообразить хорошенько и злобу и могущество кардинала, взять в разсчет, что он в силах исполнить все, что бы ни внушила ему ненависть его. Вы знаете, что он мстителен, а я знаю, что мечь его остер, длинен, достает далеко, а куда не достанет - долетает швырком. Примите совет мой, и вы увидите, как он благодетелен. Но вот и скала, от которой предостерегаю вас.

Входит Кардинал Вульзи. Перед ним несут кошель, за ним несколько телохранителей и два Секретаря с бумагами. Проходя, Кардинал устремляет глаза на Бокингэма, а Бокингэм на небо. Оба смотрят друг на друга с величайшим презрением.

Вульзи. Управитель герцога Бокигэма? прекрасно! - Где жь допрос его?

1 секретарь. Вот, благородный лорд.

Вульзи. А сам он?

1 секретарь. Здесь, лорд.

Вульзи. Так мы узнаем еще более, и спесь Бокингэма посбавится. (Уходит ее своей свитой.)

. Пасть этой мясничьей собаки {Вулси был сын мясника.} ядовита, а я не в силах стиснуть ее намордником, и потому, конечно, лучше не будить ее. Нищенское отродье {В прежних изданиях: А beggar's hook... По Кольеру: А beggars brood...} стало выше дворянской крови.

Норфольк. Зачем же так горячиться? Молите у Господа побольше хладнокровия; это единственное лекарство против вашей болезни.

Бокингэм. В его взорах я прочел новые ковы; он поглядел на меня с таким презрением, как бы на подлейшого раба своего, и теперь, наверно, пронзает меня какой-нибудь новой проделкой. Он пошол к королю; пойду за ним, и ни в чем не уступлю ему.

Норфольк. Постойте, любезный лорд, дайте вашему благоразумию спросить вашу запальчивость, что хочет она делать. Взбираясь на крутизну, главное не спешить с самого начала; запальчивость - заносчивая лошадь: дайте ей волю, и она истощит себя своей же собственной пылкостью. В целой Англии я не знаю человека, который бы мог быть для меня таким верным советником, как вы; будьте же и для себя тем же, чем всегда были для вашего друга.

Бокингэм. Я иду к королю; смирю устами чести дерзость ипсвичского негодяя, или провозглашу, что между людьми нет никакого различия.

Норфольк. Послушайтесь, не разжигайте печи для вашего врага до того, что она спалит и вас самих. От излишней стремительности можно обогнать то, за чем гонишься и, обогнавши, не догнать. Разве вы не знаете, что огонь, заставляя жидкость перебегать через край, уменьшает ее, хотя повидимому и увеличивает? - Одумайтесь. Повторяю, в целой Англии для вас нет руководителя лучше вас самих, если только потушите, или только укротите пламя вашей горячности соком разсудительности.

Бокингэм. Благодарю вас, сэр; последую вашему совету. Но этот надменный негодяй - я не называю его не от разлива желчи, а по благородному негодованию - этот негодяй, говорю я, подкуплен, изменник! Я знаю это верно; имею на это доказательства так ясные, как источники в июле, когда на дне их можно разсмотреть каждую песчинку.

Норфольк. Нет, не говорите, что он изменник.

. Скажу королю, буду стоять на этом так твердо, как скалистый берег. Слушайте. Этой набожной лисе, или волку, или и тому и другому вместе - потому что он так же хищен, как хитр, так же склонен ко злу, как искусен осуществлять его, потому что в нем и душа и сан заражают друг друга взаимно, - захотелось блеснуть своим величием и не Франции точно так же, как здесь, и он склонил короля, нашего Повелителя, на это свидание, на этот убыточный союз, поглотивший столько сокровищ и лопнувший, как бокал, только что вздумали всполоснуть его.

Норфольк. Да, он лопнул в самом деле.

Бокингэм. Не перебивайте, лорд. Договорные статьи составлял хитрый кардинал как ему хотелось; он сказал: быть так! и будь оне столько же полезны, как костыли мертвому, их все-таки утвердили бы. Оне предложены нашим мудрым кардиналом, и потому должны быть хороши; сочинены достойным Вульзи, а Вульзи не может ошибиться. За сим, - и это просто выкидыш старой ведьмы измены, - нас посещает император Карл, под предлогом свидания с королевой, своей теткой; собственно же для того, чтоб уладят с Вульзи. Съезд королей Франции и Англии заставил его опасаться союза, в самом деле, совсем для него не выгодного, и он вступил в тайные переговоры с кардиналом. Я уверен - имею достаточные причины быть уверен, что император платил не дожидаясь обещаний, и тем склонил на свое желание прежде, чем выговорил его; коротко, проложив таким образом дорогу, вымостив ее золотом, император вопросил его покорнейше переменить расположение короля, разорвать союз этот. - Нет, король должен узнать, и он скоро узнает через меня, что кардинал торгует его честью, как ему вздумается, и всегда для своей собственной выгоды.

Норфольк. Жалко, если это справедливо; я желал бы даже, чтоб в этом случае вы несколько ошиблись.

Бокингэм. Во всем, что я сказал вам, нет ни одного слова ложного; я представил его вам точно в том виде, в каком он явится, когда дело дойдет до доказательств.

Входят Капитан стражи; за ним Брандон и несколько стражей.

Брандон. Капитан, исполняйте вашу обязанность.

Капитан. Герцог Бокингэм, граф Гирфордский, Стэффордский и Норсамтонский, именем нашего великого государя я арестую тебя, как государственного изменника.

Бокингэм

Брандон. Мне прискорбно быть свидетелем этой сцены. Воля его величества, чтоб вы отправились в Товер.

Бокингэм. Напрасно стал бы я защищать мою невинность; меня окрасили таким цветом, который зачернил и белейшия части мои. Да исполнится воля Всевышняго как в этом, так и во всем. - Я повинуюсь. - Прощайте, лорд Эбергэнзи.

Брандон. Не прощайтесь; он сопутствует вам. (Эбергенни.) Королю угодно, чтоб и вы отправились в Товер; там вы узнаете его дальнейшее решение.

Эбергэнни. Да свершится воля Господа, как сказал герцог; я повинуюсь королю.

Брандон. Вот королевское повеление арестовать лорда Монтекью, духовника герцога, Иоанна Де-ля-Кар, и Гильберта Пек, его канцлера.

Бокингэм. Так, так; это все члены заговора. - Надеюсь, и все.

Брандон. Еще картезиянского монаха -

Бокингэм. Нихольса Гопкинс {В следующей сцене он назван Нихольсом Гентом.}?

Брандон

Бокингэм. Мой управитель негодяй; всемогущий кардинал обольстил его золотом. Жизнь моя измерена. Я тень бедного Бокингэма, формы которого приняла эта туча, затмившая мое светлое солнце. Прощайте, лорд!

СЦЕНА 2.

Зала государственного совета.

Трубы. Входят Король Генрих, опираясь на плечо Кардинала Вульзи, Лорды совета, Сэр Томас Ловель и свита.

Король Генрих. Самая жизнь моя, все что в ней есть лучшого, благодарит тебя за такую великую заботливость. Я стоял под выстрелами убийственного заговора - ты уничтожил его, и я благодарю тебя. - Позвать служителя Бокингэма, мы сами выслушаем его показания; пусть пред лицем нашим повторит он все подробности измены своего господина. (Король садится на трон, Лорды занимают свои места, Кардипнл помещается по правую сторону у ног короля. За сценой раздаются крики: "Дорогу, дорогу, королеве".).

Входят Королева Екатерина, которой предшествуют Герцоги Норфольк и Соффольк. Король встает; она преклоняет перед ним колена, он поднимает ее.

Королева Екатерина

Король Генрих. Встань, и сядь подле нас. (Целует и сажает ее подле себя.) -- Половину твоей просьбы не говори нам - ведь ты пользуешься половиной нашей власти; на другую же половину мы соглашаемся прежде, чем ты ее выговоришь. Скажи же чего ты хочешь, и твое желание исполнено.

Королева Екатерина. Благодарю ваше величество. Любите себя, но, любя себя, не упускайте из виду ни вашей славы, ни величия ваших обязанностей; вот главное моей просьбы.

Король Генрих. Продолжайте, королева.

Королева Екатерина. До меня доходит множество жалоб - и все от людей достойных всякого уважения - на жестокое угнетение ваших подданных. Недавно еще разосланы повеления о сборе новой подати, которая вытесняет из сердец их и любовь и верность; конечно, жестокие упреки их относятся преимущественно к вам, добрый кардинал, как к главному виновнику всех этих притеснений, но и король - честь которого да сохранит небо от всякого пятна, - делается предметом непристойных толков, которые расторгают узы долга и повиновения (По прежним изданиям: The sides of loyalty... По Колльеру: The ties of loyalty...}, и переходят почти в явное возмущение.

Норфольк. Нет, не переходят, а перешли уже. Суконщики, лишенные, в следствие нового налога, всякой возможности содержать прежнее число прядильщиков, чесальщиков и ткачей, распустили большую часть их, и бедные - не зная никакого другого промысла, не имея никаких средств, вынужденные голодом - возстали, пренебрегая в отчаянии всеми последствиями, всеми опасностями.

Король Генрих. Налог! на что? какой же налог? - Лорд кардинал, вас обвиняют так же, как и меня - известно вам, что это за налог?

Вульзи. Ваше величество, мне известна только часть того, что касается вообще до целого государства; я иду в ряду с другими.

. Да, лорд, вы знаете не более других; вы придумываете вещи всем известные, но, полагаю, ничуть не радостные (В прежних изданиях: Things that are known alike, which are not wholesome... По Колльеру: Things that are known, belike, which are not wholesome...} для тех, которые, совсем не желая знать их, по неволе должны, однакожь, с ними знакомиться. Налог, о котором спрашивает его величество, убийствен уже и для слуха; бремя его надломит всякую спину. Говорят, что он предложен вами; если это несправедливо - на вас клевещут ужаснейшим образом.

Король Генрих. Налог, и все налог! Да скажите же наконец, что это за налог такой?

Королева Екатерина. Я слишком дерзко истощаю ваше терпение; но обещанное вами прощение ободряет меня. Негодование народа возбуждено повелением, по которому каждый должен выдать, без всякого отлагательства, шестую часть своего имущества; предлогом же к такому необыкновенному побору служит предполагаемая война с Францией. Это сделало уста дерзкими, языки выплевывают долг, верноподданность замораживается в охладевших сердцах; там, где жили прежде молитвы, живут теперь проклятия, и послушливая покорность стала рабыней каждой раздраженной воли. - Прошу, ваше величество, не отлагая обратить на это ваше внимание. Я не знаю, что бы могло быть важнее этого.

Король Генрих. Клянусь жизнию, это против нашей воли.

Вульзи. Я подал в этом случае голос наравне с другими, и то по совету людей знающих, ученых. Если же на меня клевещут люди, которые, не зная ни моей личности, и моих свойств, берутся истолковывать все мои действия - так это просто неизбежная невыгода места, частый кустарник, сквозь который должна продираться добродетель. Как бы то ни было, никакое необходимое действие не должно останавливаться боязнию борьбы с злобными порицателями, которые, как хищные рыбы, всегда следуют за вновь спущенным кораблем, и только что следуют, напрасно выжидая добычи. Часто и самые лучшия наши действия не одобряются, или и совсем отрицаются невежественными, или злонамеренными истолкователями; часто и самое худшее, но более понятное для грубых умов, провозглашается нашим лучшим делом. Если б мы обрекли себя на мертвую неподвижность, только из опасения, что наши движения возбудят насмешки и порицание, мы приросли бы к месту, которое теперь занимаем, или сидели бы просто статуями.

Король Генрих. Дело обдуманное, приведенное в исполнение с должной осмотрительностью исключает уже само собою всякое опасение; то же что не имело себе никакого примера страшит последствиями. Скажите жь, имели ль вы в виду хоть один пример такого налога? Я думаю ни одного. Мы не должны отрывать народ от наших законов, не должны приковывать его к нашему произволу. Шестую часть с каждого? Да это тройной налог {В прежних изданиях. А trembling contribution... По экземпляру Колльера: А trebling contribution...}! Мы отнимаем таким образом у каждого дерева кору, ветьви и часть самого пня; положим, что мы и не трогаем корней его, но при таком увечьи воздух все-таки выпьет весь сок его. - Объявить во всех графствах полное прощение всем возставшим против этого тягостного налога. Прошу позаботиться об этом; я возлагаю это на вас.

Вульзи. (Тихо Секретарю). На одно слово. Изготовить во все графства уведомления о милости короля и прощении. Обремененный народ ропщет на меня; постарайтесь разгласить что и прощение и отмена налога изходатайствованы мной. Дальнейшия распоряжения я сообщу вам как скоро все будет готово.

Входит Управитель Бокингэма.

Королева Екатерина. Мне грустно, что герцог Бокингэм навлек на себя ваше неудовольствие.

Король Генрих. Это огорчает многих. Джентльмен этот учен, редкий оратор; природа никого не наделяла еще так щедро; образование его таково, что даже великие учители могли бы у него поучиться; сам же никогда не имел никакой надобности искать помощи вне себя. Но видите ли - развратись только ум, и все эти дивные дары, направившись в дурную сторону, принимают тотчас же формы порока, делаются в десять раз гнуснее, чем прежде были прекрасны. Так и этот человек, столь совершенный, включенный в число чудес, очаровательная речь которого заставляла нас принимать часы за минуты, - так и он, любезная королева, облек все свои прежния доблести в чудовищные одежды, сделался черен, как самый ад. Посиди с нами, и ты услышишь от этого человека - он был его поверенным - вещи глубоко оскорбляющия всякое благородное чувство. - Прикажите ему повторить рассказ о замыслах, которых мы никак не можем ни принять слишком снисходительно, ни слушать слишком долго.

Вульзи. Подойди и, как верный подданный, говори безбоязненно все, что знаешь о герцоге Бокингэме.

Король Генрих. Говори свободно.

Управитель. Во первых, у него было обыкновение ежедневно заражать все свои речи толками о том, что если король умрет без потомства, то он устроит так, что скиптр перейдет в его руки. Это самое, я слышал, он говорил и своему зятю, лорду Эбергэнни, при чем клялся, что отмстит кардиналу.

Вульзи. Прошу, ваше величество, понять всю важности этого показания. Враждебные помыслы возстановляют его не только против вашей священной особы - нет, они простираются, кроме вас, и на друзей ваших.

Королева Екатерина. Почтенный лорд кардинал, будьте похристолюбивее в ваших толкованиях.

Король Генрих. Продолжай. На чем же основывал он своя притязания на корону по смерти нашей? Не слыхал ли чего-нибудь и на этот счет?

Управитель

Король Генрих. Кто жь этот Гентон?

Управитель. Картезиянский монах, ваше величество, духовник его, безпрестанно обольщавший его толками о царствовании.

Король Генрих. Как же узнал ты это?

Управитель. Незадолго до отъезда вашего величества во Францию, герцог, находясь однажды в доме Розы, что в приходе святого Лаврентия полтнейского, спросил меня, что говорят Лондонцы о вашей поездке во Францию. Я отвечал ему, что многие опасаются, чтоб Французы не вздумали изменить на беду короля. На это герцог сказал тут мне, "что этого в самом деле можно опасаться, и что тогда оправдаются слова одного святого монаха, который", говорил он, "присылал ко мне не раз с просьбою, чтоб я прислал к нему Джона Де-ля-Кар, моего капелана, потому что он имеет сообщить дело очень важное; и ему-то - под видом исповеди, взяв с него прежде торжественную клятву, что того, что он скажет, мой капелан не передаст ни одному живому существу кроме меня, - сказал он наконец, после многих оговорок и разстановок: скажи герцогу, что ни королю, ни его наследникам не процветать; скажи ему, чтоб он старался приобрести любовь народа; что герцогу править Англией".

Королева Екатерина. Если я не ошибаюсь, ты был управителем герцога, и лишился места по жалобе его мызников. Смотри, не обвини человека благородного только по досаде на него, и не запятнай тем еще более душу свою; повторяю, прошу тебя - будь осторожен.

Король Генрих. Не останавливай его. Продолжай.

Управитель. Клянусь душой моей, я говорю сущую правду. - Я сказал герцогу, что сам монах этот мог быть обманут демонскими внушениями, что опасно даже и думать об этом слишком много, что может наконец родиться от этого какой-нибудь замысел, мысль о котором будет для него так же гибельна, как и самое исполнение. - Он же отвечал мне на это: "Вздор! для себя я не вижу тут ничего гибельного"; - и тотчас же прибавил: "не оправься король от последней болезни, головы кардинала и сэр Томаса Ловель не уцелели бы!"

Король Генрих. Вот как! Он положительно вредный человек. - Не знаешь ли еще чего?

Управитель. Знаю, ваше величество.

Король Генрих

Управитель. Находясь в Гринвиче, после выговора сделанного ему вашим величеством за Вилльяма Бломера -

Король Генрих. Помню; несмотря на ленную обязанность Бломера служить мне, герцог удерживал его у себя. Но продолжай, что жь далее?

Управитель. "Еслиб", говорил он, "меня посадили за это, например, в Товер, а думаю, я исполнил бы, что замышлял мой отец против похитителя престола Ричарда, когда, в Сольсбёри, просил с ним свидания; а он, еслиб его столько допустили к нему, исполняя долг притворной покорности, вонзил бы кинжал свой в грудь его".

Король Генрих. О, чудовищный изменник!

Вульзи. Спрашиваю теперь, королева - может ли его величество дышать свободно, если этот человек останется на свободе?

Королева Екатерина. Господи, устрой все к лучшему!

Король Генрих. У тебя есть еще что-то на сердце; говори.

Управитель. Упомянув о герцоге, отце своем, и о кинжале, он выпрямился, положил одну руку на кинжал, прижал другую к сердцу, поднял глаза вверх и произнес страшную клятву, что если с ним будут поступать дурно, так он пойдет дальше, чем отец его, и именно на столько, на сколько исполнение выше пустого, не сбывшагося предположения.

Король Генрих. Не сделать ему нас ножнами кинжала своего. - Он арестован; потребовать его к суду сейчас же. Найдет милость в законе - пусть пользуется ей; не найдет - пусть ужь и не ищет её в нас. Клянусь и днем и ночью, это ужаснейший злодей!

СЦЕНА 3.

Входят Лорд Камергер и Лорд Сэндс.

Лорд Камергер. Ну кто бы подумал, чтоб французские чары могли заколдовать мужей в такия странные формы?

Лорд Сэндс. Новые моды, как бы оне ни были смешны и даже противны достоинству мужа, всегда найдут себе последователей.

Лорд Камергер. Как видно, все хорошее, что приобрели Англичане последней поездкой, ограничивается едва ли не одной или двумя гримасами, но за то ужь отличнейшими. Взглянув на них, можно, право, побожиться, что самые носы их были советниками Пепина и Клотара - так величественно вздергивают они их.

Лорд Сэндс. И ноги-то у них новые, да еще хромые; кто не видал их прежней походки, подумает, что все они одержимы шпатом или наколенницей.

Лорд Камергер. А покрой нижняго их платья такой языческий, что можно положить за верное, что они износили все свое християнство.

Входит Сэр Томас Ловель.

А, сэр Ловел! что нового?

Ловель. Ничего, лорд, кроме разве нового указа, прибитого к дворцовым воротам.

Лорд Камергер

Ловель. На счет преобразования наших щеголеватых путешественников, которые наполняют двор ссорами, болтовней и портными.

Лорд Камергер. Слава Богу! теперь я попросил бы этих господчиков убедиться наконец, что английский придворный и не видавши Лувра, может кой-что смыслить.

Ловель. Они должны - так гласит указ, - или отказаться от всех остатков шутовства и перьев {Намек на перья, которыми прежде украшались шапки дураков, и на моду франтов времен Генриха VIII, украшавших свой берет пером "так огромным, как флаг на форстенге".}, заимствованных ими во Франции, от всех принадлежащих сюда поэнь-донеров глупости, как-то: дуэлей, фейерверков и всякого дураченья чужеземной мудростью людей гораздо их поумнее; они должны или отречься начисто от безумной страсти к мячу, к длинным чулкам, к короткому, пузырчатому нижнему платью, от всех этих отличительных признаков путешествия, и вести себя, наконец, как прилично честному человеку, - или убираться к своим старым товарищам. Там, ручаюсь, они могут cum privilegio истощать все свое безумие, быть для всех посмешищем.

Лорд Сэндс. Давно бы пора прописать им такое лекарство; болезнь их становилась ужь заразительной.

Лорд Камергер. А не легко будет, однакожь, нашим дамам, лишиться вдруг этих разряженных безумцев.

Ловель. Да, любезные лорды, не обойдется таки без плача и рыданий. Хитрые негодяи владели удивительной способностью низлагать женщин; фрацузская песенка и скрипка неподражаемы в этом деле.

Лорд Сэндс. Черт их возьми! Я радёхонек, что им необходимо будет убраться, потому что об исправлении нечего и думать; тогда и нашему брату, провинцияльному джентльмену, которого так долго выкидывали из игры, можно будет подвернуться с своей безъискуственной песенкой, тогда и ему посвятят часок, другой - и, клянусь Богоматерью, он не отстанет в музыке.

Лорд Камергер. Прекрасно, лорд Сэндс. Видно, что вы до сих пор не потеряли еще молочных зубов своих.

Лорд Сэндс. Нет, любезный лорд; и не откажусь от них, Пока хоть один корешок останется во рту моем.

Лорд Камергер

Ловель. К кардиналу. Да ведь и вы, лорд, приглашены к нему.

Лорд Камергер. Да, в самом деле. Нынче он дает ужин, и великолепнейший; лордов и леди будет множество. Поверьте, тут будет все лучшее королевства.

Ловель. Нечего сказать, прелат этот необыкновенно щедр; его рука так же плодоносна, как почва нас питающая; его роса падает на все.

Лорд Камергер. Благороднейший человек; тот злоязычник, кто скажет про него противное.

Лорд Сэндс. Ему, лорд, можно быть таким; он ни в чем не знает недостатка, в нем скряжничество было бы гнусней всякой ереси. Такие люди, как он, должны быть щедрее прочих; они посылаются для примера {В прежних изданях: Men of hie way should be most liberal; They are set here for examples... По Колльеру: Men of his sway schould be most liberal; They are sent here for examples...}.

Лорд Камергер. Согласен; но много ли найдете вы теперь таких великих примеров? - Однакожь, моя лодка ждет меня; едемте вместе, почтеннейший лорд. - Едемте, сэр Томас, иначе мы опоздаем, а мне этого не хотелось бы, потому что надзор за всем поручен мне и сэр Гильфорду.

Лорд Сэндс. Я готов, господа.

СЦЕНА 4.

Трубы. Небольшой стол под балдахином для Кардинала и другой длинный для гостей. Входят с одну дверь Анна Боллен и несколько Лордов, Леди и Девиц, как гости; в другую Сэр Генрих Гильфорд.

Гильфорд. Прекрасные леди, его преподобие приветствует вас всех. Эту ночь он посвящает светлой радости и вам. Он надеется, что из всего этого благородного собрания никто не захватил с собой сюда ни одной из домашних заботе своих; он желает, чтоб все были так веселы, как только может сделать веселыми людей добрых хорошее общество, хорошее вино и прием вполне радушный.

Входят Лорд Камергер, Лорд Сэндс и Сэр Ловель.

Ах, лорд, можно ли быть так мешкотным; мне, напротив, и одна уже мысль об этом чудном собрании придала крылья.

Лорд Камергер. Вы молоды еще, сэр Гильфорд.

Лорд Сэндс. Сэр Ловель, разделяй кардинал, хоть на половину, мои мирские помыслы - перед отходом ко сну, он угостил бы этих дам таким десертом, который многим из них, наверное, был бы более по вкусу. - Клянусь жизнию, дивное собрание прелестей.

Ловель. А что, еслиб вы, мой лорд, были духовником одной или двух из этих дам?

Лорд Сэндс. Желал бы; я подвергнул бы их самому легкому покаянию.

Ловель

Лорд Сэндс. Какое только возможно на пуховом ложе.

Камергер. Прекрасные леди, прошу садиться. Сэр Гарри, займитесь той стороной, а я этой. - Его преподобие сейчас будет сюда. - Э, нет, нет! зачем же вам мерзнуть; две женщины рядом - мороз неминучий. - Любезный лорд Сэндс, вы, уверен, съумеете занять их; прошу, сядьте между этих дам.

Лорд Сэндс. Надеюсь, и потому от души благодарю вас, добрый лорд, за это поручение. С вашего позволения, прекрасные леди. (Садится между Анной Боллен и другой леди.) Случится, что заговорю черезчур ужь безумно - вы простите; ведь это перешло ко мне от отца моего.

Анна Боллен. А разве вам отец был безумен?

Лорд Сэндс. О, очень, совершенно безумен, и именно в любви; но не кусался, а целовал - вот точнехонько как я - раз двадцать, не переводя духа. (Целует ее.)

Лорд Камергер

Лорд Сэндс. Не безпокойтесь; мне дайте только волю.

Трубы. Входить Кардинал Вульзи

Вульзи. Приветствую вас, дорогие мои гоcти. Кто из благородных леди, или джентльменов не будет от души весел - тот не друг мне. В подтверждение моего привета - ваше общее здоровье. (Пьет.)

Лорд Сэндс

Вульзи. Благодарю, лорд Сэндс; развеселите жь ваших соседок. - Леди, вы не вполне веселы; - кто жь из вас, джентльмены, виноват в этом?

Лорд Сэндс. Дайте только красному вину зарумянить прекрасные щечки их - вы увидите, оне заговорят нас.

. Вы весельчак, любезный лорд Сэндс.

Лорд Сэндс. Когда веду свою игру. Вот, прекрасная леди, я пью, и вы должны ответить мне непременно, потому что это за такую вещь -

Анна . Которой не можете показать мне.

Лорд Сэндс. Ну что, ваше преподобие, не говорил я, что оне сейчас разговорятся? (За сценой раздаются трубы, барабаны и пушечные выстрелы.)

. Это что такое?

Лорд Камергер. Узнайте. (Один из служителей уходит.)

. Что это за воинственные звуки, и к чему? Не пугайтесь, любезные леди; по всем законам войны вы вне всякой опасности.

Служитель возвращается.

Лорд Камергер

Служитель. Блестящее общество иноземцев - так покрайней мере кажется - причалило к берегу, вышло из лодки и идет сюда, точно как посольство от чужеземных государей.

Вульзи. Любезный лорд камергер, вы говорите по-французски, подите, встретьте их радушным приветом, примите с должным уважением и проводите сюда; пусть озарит их здесь это чудное небо красоты всем блеском своим. Несколько джентльменов составят вашу свиту. Пир прерван, но мы возобновим его. Желаю вам всем хорошого пищеварения, и снова приветствую вас всех. Приветствую еще раз.

Трубы. Лорд Камергер вводит замаскированного пастухом, с двенадцатью такими же масками и с шестнадцатью факелоносцами. Все маски проходят перед Кардиналом, вежливо раскланиваясь с ним.

Вульзи. Дивное общество! что угодно им?

Лорд Камергер и что, по глубокому уважению к красоте, они должны были оставить стада свои и обратиться к вашему преподобию с просьбой о дозволении насладиться лицезрением этих дам, о позволении провести с ними час упоительной беседы, под вашим милостивым руководством.

Вульзи. Лорд камергер, скажите им, что они сделали большую честь моему бедному дому, за что я благодарю их тысячекратно и прошу веселиться сколько им угодно. (Кавалеры выбирают дам для танцев. Король берет Анну Боллен.)

Король Генрих(Музыка. Танцы.)

Вульзи. Лорд!

Лорд Камергер

Вульзи. Прошу сказать им от меня, что между ними есть один, по сану своему, достойнейший занять это место; и что, по любви и долгу, я уступил бы его ему, еслиб только узнал его.

Лорд Камергер. Сейчас, любезный лорд.

Вульзи. Что жь сказали они?

Лорд Камергер. Они говорят, что в самом деле между ними есть такой, и что если ваша светлость узнаете его, он займет ваше место.

. Посмотрим. (Сходит с своего места.) С вашего общого позволения, джентльмены, вот мой царственный выбор.

Король Генрих. Отгадали, кардинал. Вы окружаете себя прекраснейшим обществом, и славно делаете. Но, сказать ли вам, кардинал? не будьте вы служитель церкви, я мог бы составить теперь о вас понятие не совсем для вас выгодное.

Вульзи. Как я рад, что ваше величество в таком веселом расположении.

Король Генрих

Лорд Камергер. Дочь сэр Томаса Боллен, виконта Рочфортского, и фрейлина её величества.

Король Генрих. Клянусь небом, она безподобна. - Прекрасная, пригласить тебя танцовать и не поцеловать - было бы с моей стороны величайшим невежеством {Поцелуем кавалер обязан был в то время благодарить свою даму.}. - Джентльмены, теперь и заздравный кубок не мешало бы пустить в круговую.

. Сэр Томас Ловель, готов ли стол?

Ловель. Готов, благородный лорд.

Вульзи

Король Генрих. Боюсь, слишком.

Вульзи. В соседней комнате свежее.

. Пусть же каждый ведет свою леди. - Я не разстанусь с тобой, моя прекрасная дама. Повеселимся, мой добрый кардинал; у меня с полдюжину тостов в честь этих прекрасных леди; потом мы еще протанцуем с ними, и затем, пусть каждый грезит, как далек он в их расположении. Скажите, чтоб музыка играла.

(Уходят при звуках труб.)