Кориолан.
Действие II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кориолан. Действие II. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ II.

СЦЕНА 1.

Рим. Площадь.

Входят Менений, Сициний и Брут.

Менений. Авгур сказал, что нынче вечером получим вести.

Брут. Хорошия, или дурные?

Менений. Да не совсем приятные для народа - ведь он не любит Марция.

Сициний. Природа и животных научает знать друзей своих.

Менений. Скажи пожалуйста, кого же любит волк?

Сициний. Овцу.

Менений. Он пожирает ее, как голодные плебеи пожрали бы благородного Марция.

Брут

Менений. Он самом деле медведь, только живущий как овца. Вы оба люди старые - ответьте мне на один только вопрос.

Оба. Спрашивай.

Менений. Назовите мне недостаток, которым Марций не был бы беден, а вы оба не были б богаты.

Брут. Нет недостатка, которым бы он был беден; он богат всеми.

Сициний. Особенно гордостью.

Брут. А хвастливостью и того более.

Менений. Это, право, странно. А знаете ли, чем вас упрекают в городе - я разумею мы, люди высшого сословия? Не знаете?

Оба. Чем же упрекают нас?

Менений. Вы сейчас толковали о гордости - может-быть вы разсердитесь?

Оба. Говори, говори.

Менений. А впрочем, что жь и за беда; ничтожнейший воришка-случай всегда украдет у вас и еще большую долю терпения; пускайте жь поводья вашего норова, сердитесь сколько угодно - разумеется, если это только угодно вам. - Вы хулили Марция за его гордость?

Брут. И не одни мы.

Менений делать многое. Вы говорите о гордости - о, еслиб вы могли углубить глаза в мешки за вашими спинами {Намек на старое поверье, что каждый носит суму с собственными недостатками за спиной, а суму с недостатками других на груди. - Джонсон.} и разсмотреть хорошенько свои дивные личности! О, еслиб вы могли!

Брут. Что жь тогда?

Менений. Тогда вы увидели бы пару недостойнейших, горделивейших, заносливейших, своенравнейших сановников - alias, глупцов Рима.

Сициний. Ведь ты, Менений, достаточно уже известен.

Менений. Я известен за шутливого патриция, за любителя чаши крепкого вина, без капли разжижающого Тибра. Говорят, что я через-чур снисходителен к жалобам на жажду {В прежних изданиях: with not а drop of allaying Tiber in't; said to be something imperfect in favouring the first coinplaint. По Колльеру: without а drop of allaying Tiber in't; said Io be something imperfect in favouring the thirst camplaint...}; что опрометчив, загораюсь, как трут, от всякого ничтожного повода; что знаком более с задницей ночи, чем со лбом утра {То есть человек скорее поздно ложащийся, чем рано встающий. - Джонсон.}. - Я, что думаю, то и высказываю, и злоба моя разрешается словами. Встретил двух государственных мужей, подобных вам - не могу же назвать вас Ликургами; противно питье, подносимое вами моему горлу - и я сморщиваю лице мое. Не могу же сказать, что вы изложили дело превосходно, когда нашел, что осел сливался с большей частью слов ваших. Наконец, если я и не возражаю тем, которые говорят, что вы люди почтенные, солидные - так все-таки те, которые говорят, что у вас отличные лица, лгут безсовестнейшим образом. Теперь, если вы и видите это на карте моего микрокозма, следует ли из этого, что я достаточно уже известен? Что жь дурного вычитала ваша слепая проницательность из этого характера, если я достаточно уже известен вам?

Брут. Полно, мы знаем тебя.

. Вы не знаете ни меня, ни себя - да и ничего не знаете. Вы тщеславитесь поклонами бедных бездельников; вы убиваете целое утро на слушание тяжбы торговки лимонами с мелочным винопродавцем, и откладываете еще этот спор о трех пенсах до следующого заседания. Схватит у вас, при разборе двух тяжущихся сторон, живот - вы начинаете корчить рожи не хуже любого шута, выставляете кровавое знамя против всякого терпения, и ревя о горшке, оставляете спор нерешенным {В прежних изданиях: dismiss the controversy bleeding... По Колльеру: dismiss the controversy pleading...}, еще более запутанным вашими разспросами; все ваше улаживание состоит только в назывании и правого и виноватого бездельниками {Во всей этой речи Шекспир смешивает обязанности Praefectus urbi с обязанностями трибуна.}. Пречудная вы пара.

Брут. Перестань пожалуйста; кто жь не знает, что ты превосходнейший забавник за столом и преплохой советник в Капитолие.

Менений. Даже наши жрецы сделались бы насмешниками, еслиб встретились с людьми, так смешными, как вы. И благоразумнейшая речь ваша, право, не стоит колебания ваших бород, а для ваших бород - еслиб их употребить в набивку - и подушка ветошника и вьючное седло осла были бы могилами слишком почетными. - Вы говорите, что Марций горд - да он и по самой дешевой оценке, дороже всех ваших предков, начиная с Девкалиона, хотя некоторые из лучших и были может-быть даже потомственными палачами. Доброго вечера почтеннейшие; дальнейшая беседа с вами заразила б мой мозг - ведь вы пастыри скотских плебеев. Осмелюсь раскланяться с вами. (Брут и Сициний удаляются в глубину сцены.)

Входят Волюмния, Виргилия и Валерия.

Как поживаете, мои сколько прекрасные, столько же и благородные? - ведь и сама луна, еслиб она блуждала по земле, не была бы благороднее. Куда это стремятся ваши взоры с таким нетерпением?

Волюмний. Почтенный Менений, мой сын Марций возвращается; ради самой Юноны, не задерживай нас.

Менений. (Бросая вверх свою шапку). Так прими ж мою шапку и мои благодарения, Юпитер. - Марций возвращается?

Валерия и Виргилия

Волюмний. Вот его письмо ко мне; сенат получил другое, жена его также, да и к тебе есть письмо - его отослали к тебе в дом.

Менений. И я заставлю плясать в эту ночь самый дом мой. Письмо ко мне?

Виргилия. Да, к тебе; я сама видела его.

Менений. Письмо ко мне! Да оно лет на семь сделает меня совершенно здоровым, и все это время мне можно будет корчить рожи врачам; и лучшее предписание Галена --- пачкотня {В прежних изданиях: is but empiricritic... По Колльеру: is but empiric physic.}, лошадиное пойло в сравнении с этим предохранительным. Однакожь, не ранен ли он? ведь без ран он никогда не возвращался.

Виргилия. О, нет, нет.

Волюмний. Наверное ранен; и я благодарю за это богов,

Менений. И я, если только не слишком ужь сильно. - И он несет победу в кармане? - раны так идут к нему.

Волюмний

Менений. А порядком проучил он Ауфидия?

Волюмний. Тит Ларций пишет, что они сразились, но Ауфидий бежал.

Менений. И как нельзя кстати, ручаюсь за это; останься он - быть на его месте я не согласился б и за все ларцы Кориоли, за все золото их. И все это известно уже и сенату?

Волюмний. Идемте, мои милые! - Как же, как же; сенат получил донесение от Коминия, в котором он приписывает всю славу этого похода моему сыну. В этом походе он вдвойне превзошол все прежние подвиги свои.

Валерия. В самом деле рассказывают чудеса.

Менений. И ручаюсь, без малейшей прикрасы.

Виргилия. О, еслиб все это было справедливо!

Волюмний. Еслиб? как это смешно.

Менений. Еслиб? - я готов поклясться, что все справедливо. - А во что жь он ранен? - (Трибунам, которые приближаются.)

Волюмний. В плечо и в левую руку; ему можно будет показать народу довольно рубцов, когда вздумает требовать следующого ему сана. Он получил семь ран, когда изгоняли Тарквиния.

Менений. Одну в выю и две в бедро - десять, сколько мне известно.

Волюмний. До этого похода у него было двадцать пять.

Менений. А теперь двадцать семь, и каждая была могилой врага. (Трубы.) Слышите! трубы.

Волюмний. Это предвестники Марция; перед ним радостные клики, за ним - слезы. Смерть, черный дух этот, живет в мощной руке его, - занес и опустил ее, и человек умирает.

Трубы. Входят Герольд, Коминий и Тит Ларций; в середине их Кориолан с дубовым венком на голове; за ними Военачальники и Солдаты.

Герольд же Рим славного Кориолана! (Трубы.)

Все. Да здравствует славный Кориолан!

Кориолан. Довольно; мне неприятно это; прошу вас, кончите.

Коминий. Посмотри, вот твоя мать -

Кориолан. (Преклоняя перед ней колена). О, я знаю, ты молила всех богов, чтоб они даровали мне счастие.

Волюмний. Нет, встань! встань, мой храбрый воин, мой милый Марций, мой доблестный Каий - и как еще это новое, подвигами приобретенное имя? Да, Кориоланом должна я еще звать тебя! - Вот и жена твоя -

Кориолан. Здравствуй, прелестное безмолвие! Ты плачешь, видя торжество мое - стало быть смеялась бы, еслиб я возвратился в гробе? Перестань, моя милая; предоставь слезы вдовам Кориоли, матерям лишенным сынов.

Менений. Да увенчают тебя боги!

Кориолан. И ты жив еще? - (Валерие) Ах, извини, благородная Валерия.

Волюмний

Менений. Тысяча тысячь приветствий! - Мне хочется и смеяться и плакать; мне и легко и тяжело. Приветствую! - Проклятие тому, кто не обрадуется тебе! Вас троих, Риму следовало бы боготворить; но есть у нас, клянусь честью, несколько старых дичков, к которым никак не привьешь расположения к вам. И все-таки приветствуем вас воители! Крапивой же мы называем крапиву, а ошибки глупцов - глупостью.

Коминий. Все тот же.

Кориолан. Все прежний, Менений.

Герольд. Дорогу! вперед!

Кориолан. Руку, матушка, и твою, жена. Прежде, чем голова моя осенится кровом нашего дома, мне надобно еще посетить добрых патрициев; они осыпали меня не только приветствиями, но и почестями.

Волюмний. И я дожила до исполнения высочайшого из желаний, до осуществления смелейшей из фантазий моих! Одного только не достает еще; но и это, я уверена, Рим предложит тебе.

Кориолан. Добрая матушка, для меня лучше быть их служителем по своему, чем править вместе с ними по ихнему.

Коминий. В Капитолий! (Трубы. Все, за исключением Трибунов, уходят.)

Брут. Все уста говорят только о нем; и слепые вооружаются очками, чтоб только увидать его; и болтливая кормилица, в восторге, не слыша крика малютки, орет привет ему {В прежних изданиях: While she chats him... Но Колльеру: While she him...}; и кухонная отымалка, накинув на закопченную шею лучшую дерюгу, карабкается на стену, чтоб взглянуть на него. Из всех дверей и окон торчат головы, все крыши заставлены, все выступы оседланы разнообразнейшими фигурами, и все слито в одно - в жажду видеть его; даже редко показывающиеся жрецы пробираются сквозь толпы, толкаются, чтоб занять невидное место между народом; жены, обыкновенно закутанные в покрывала, отдают и белизну и румянец, ратующие на нежных щеках их, на жертву огненным поцелуям Феба, - такая сумятица, как будто какой-нибудь бог воплотился в него и передал ему свою обаятельную силу.

Сициний. Ручаюсь, он как раз будет консулом.

Брут. И тогда наши обязанности могут опочить на все время его властвования.

Сициний. Но ведь он неспособен пользоваться почестями с должной умеренностью, так как бы следовало и начать и кончить; он утратит и те, которые приобрел.

Брут. Хоть это утешительно.

Сициний. И народ, за который мы стоим, поверь, забудет, по старой ненависти, всю эту новую славу при малейшем поводе. А что он не замедлит подать повод - я так уверен, как и в том, что он будет еще гордиться этим.

Брут. Я слышал, как он клялся, что если и вздумает искать консульства, так все-таки никогда не выдет на площадь, никогда не облечется в протертую одежду смирения, никогда не станет вымаливать вонючее согласие народа, показывая ему свои раны, как требует обычай.

Сициний. И прекрасно.

Брут. Он говорил, что скорей откажется от консульства, или будет консулом помимо народа, только по просьбе благородных, по желанию патрициев.

Сициний. Одного только и желаю: чтоб он не изменил своей клятве, сдержал ее.

Брут. Весьма вероятно, что он и сдержит ее.

Сициний. И это будет, согласно нашим желаниям, его верной гибелью.

Брут. Да, что-нибудь должно погибнуть - или он, или наше значение. Поэтому нам необходимо внушить народу как он всегда ненавидел его; как его властолюбие хотело бы сделать плебеев мулами, обезгласить их защитников, уничтожить их свободу; потому что, в отношении человеческих способностей и действий, он почитает их не выше и не полезнее верблюдов на войне, которым отпускают корм за переносы тяжестей, а за падение под их бременем - жестокие удары.

. То, что ты сказал, переданное в свое время, когда его вздымающаяся дерзость раздражит народ {В прежних изданиях: Shall reath the реорlе. По Колльеру: Shell touch the реорlе...} - а за этим дело не станет, надо только подстрекнуть его, что так же легко, как натравить собаку на овцу, - будет огнем, который воспламенит тощий хворост плебеев, и дым от него закоптит его навсегда.

Входить Посланец.

Брут. Что тебе?

Посланец. Вас требуют в Капитолий. Полагают, что Марций будет консулом. Я видел, как протеснились глухие, чтоб увидать, а слепые, чтоб услыхать его; по пути, матроны бросали ему перчатки, юные жены и девы - платки и повязки; благородные преклонялись перед ним, как перед изваянием Юпитера, а чернь дождила шапками, рокотала громом кликов радости. Никогда не видывал я ничего подобного.

Брут. Идем в Капитолий, и не с одними только глазами, да ушами для настоящого, и с готовностью ко всему, что может случиться.

Сициний. Идем.

СЦЕНА 2.

Капитолий.

Входят два Служителя и раскладывают подушки.

1 служитель. Скорей, скорей; они сейчас будут здесь. А не знаешь, сколькие ищут консульства?

2 служитель

1 служитель. Нечего сказать молодец; страшно только горд, да и простои народ не любит.

2 служитель. Что жь такое! сколько было великих людей, которые льстили народу, и народ все-таки не любит их; сколько было и таких, которых он любил, сам не зная за что? А если он любил, сам не зная за что, так и ненавидит нисколько не основательнее. Поэтому и Кориолан, не заботясь ни о любви, ни о ненависти народа, доказывает этим, что очень хорошо знает, что такое его расположение, и прямо высказывает ему это своей благородной безпечностью.

1 служитель. Нет, еслиб ему в самом деле было все равно, любит или не любит его народ, он оставался б совершенно равнодушным к нему - не делал бы ему ни добра, ни зла; но ведь он ищет его ненависти с таким рвением, что народ не может даже и отвечать ему такой, какой бы следовало. Он всячески старается выказать себя открытым противником ему; а выказывать, что желаешь неприязни, ненависти народа, так же дурно, как и добиваться его любви, столь противным для него, ухаживанием за ним.

2 служитель. Он оказал большие услуги отечеству; он возвысился не так легко, как те, которые, не сделав ничего, приобрели и славу и общее уважение только лестью, поклонами и угождениями народу; он так внедрил свою славу в глаза, а дела - в сердца народа, что безмолвие языков его, его умолчание об этом было б неблагодарнейшим оскорблением. И говорить иначе - злоречие, которое, само изобличая себя во лжи, чьего бы уха ни коснулось, вызвало бы упрек и порицание.

1 служитель. Довольно о нем - он достойный человек. Дорогу, идут.

Трубы Входят, предшествуемые Ликторами, Консул Коминий, Менений, Кориолан, Сенаторы, Сициний и Брут. Сенаторы и Трибуны занимают свои места.

Менений. Так как мы решили уже все, касающееся до Вольсков, определили послать за Ларцием, то нам я остается - и это главный предмет настоящого собрания, - вознаградить благородные заслуги того, кто так славно стоял за родину. Поэтому, не угодно ли будет вам, почтенные и мудрые отцы, предложить присутствующему здесь консулу и бывшему полководцу в последнем победоносном походе, рассказать хотя немногое из свершенного Каием Марцием Кориоланом, которого мы собрались возблагодарить и увенчать почестями его достойными.

1 сенатор. Говори, благородный Коминий. Не опускай ничего из опасения утомить слишком длинным рассказом; заставь нас усомниться не в нашей готовности, а разве в средствах самой республики вознаградить его по заслугам. А вас, представители народа, мы просим о благосклонном внимании и о дружественной замолвке в пользу того, что будет решено здесь.

Сицинийtreaty... По Колльеру: Upon а pleasing treatise...}, и готовы почтить и увенчать виновника этого собрания.

Брут. И эта готовность была бы еще больше {В прежних изданиях: We shall be blest to do... По Колльеру: We shall be prest to do...}, еслиб он не пренебрегал народом так, как пренебрегал им до сих пор.

Менений. Вот ужь это совсем не кстати. Лучше б ты молчал. - Угодно тебе послушать Коминия?

Брут. С удовольствием; но мой намёк был гораздо уместнее твоего охуждения его.

Менений. Да он любит ваш народ; но не требуйте жь, чтоб он сделал его своим сопостельником. - Говори, благородный Коминий. (Кориолан встает и хочет уйти.) Нет, останься.

1 сенатор. Останься, Кориолан; не стыдись рассказа о благородных делах твоих.

Кориолан. Извините, почтенные отцы, для меня приятнее снова залечивать мои раны, чем слушать рассказы о том, как получил их.

Брут. Надеюсь, не мои слова подняли тебя со скамьи?

. О, нет; впрочем, от слов я бегал не редко, тогда как удары остановили б меня. Ты не льстишь мне, и потому не оскорбляешь. Наш народ - я люблю его на столько, на сколько он этого стоит.

Менений. Прошу, садись.

Кориолан. Скорей соглашусь я сидеть на солнышке, заставив почесывать мне голову, в то время как протрубили тревогу, чем слушать, сложа руки, чудовищные преувеличения моих ничтожных дел. (Уходит.)

Менений. Видите ли, представители народа, может ли он льстить вашему все-размножающемуся клёку - в котором на тысячу разве только один хороший, - когда, отваживая все свои члены на дела чести, он не отваживает даже и одного уха на то, чтоб послушать о них? - Разсказывай, Коминий,

Коминий. У меня недостанет голоса; дела Кориолана требуют мощной речи. Говорят, что храбрость величайшая из добродетелей и что одаренного ею она возвеличивает более всего; если это справедливо, то мужу, о котором я говорю, нет равного в целом мире. Шестнадцати еще лет, когда изгнанный Тарквиний подступил к Риму, он превзошол уже всех; тогдашний диктатор наш, о котором я упоминаю с глубочайшим уважением, видел как он сражался; видел как он, с подбородком Амазонки, гнал перед собою и щетинистые губы. Он переступил ногой через повергнутого Римлянина, и в глазах консула, сразил трех противников. Он встретился с самим Тарквинием - поверг и его. В этот достопамятный день, тогда как на сцене он мог играть женщину - на поле битвы он показал себя доблестнейшим из мужей, за что и был увенчан дубовым венком. Возмужав таким образом еще в юношеском возрасте, он рос, как море; лишил за сим все мечи венка победы еще в семнадцати битвах. Что жь касается до его последних подвигов, сперва перед стенами, а потом в самых стенах Кориоли - признаюсь, я не нахожу слов, чтоб передать их достойно; он остановил показавших тыл, и собственным, дивным примером заставил трусов обратить страх в шутку. Как морския растения перед кораблем, летящим на всех парусах, так люди разступались или изчезали от его напора; его мечь - печать смерти - сражал все, чего касался; облитый кровью от лица до пят, исторгая каждым движением крики смерти {В прежних изданиях: whose every motion was tim'd with dying cries... По Колльеру: whose every motion was tun'd with dying cries...}, он ворвался один в смертоносные врата Кориоли, расписал их неотвратимым роком {В прежних изданиях: With shunless defamy... По Колльеру: With shunless destiny...}, пробился без всякой помощи назад и тотчас же, как комета, снова влетел в них с подоспевшим подкреплением. Город его; но вот, отдаленные звуки битвы поражают его чуткое ухо, и он, укрепив удвоенным мужеством то, что в теле его ослабло, является на новую битву, и дымясь кровью, проносится по жизни людей, как будто ей суждено уже быть постояной добычей его. До тех пор, пока мы не назвали и города и поля сражения нашими, он ни разу не остановился, чтоб перевести дух.

Менений. Доблестнейший из смертных!

1 сенатор

Коминий. Он отказался от нашей добычи; на драгоценнейшия вещи он смотрел, как на грязь мира, а чего желал, то было меньше даже и того, что даровала бы сама скупость. Он видел награду в самих делах своих; доволен и тем, что свершил их.

Менений. Истинно благородный муж; - прикажите позвать его.

1 сенатор. Позвать Кориолана

Служитель. Он сам идет сюда.

Входит Кориолан.

Менений. Кориолан, сенат с удовольствием делает тебя консулом.

Кориолан. И жизнь и служба моя были и будут посвящены ему.

Менений. Теперь тебе остается только поговорить с народом.

Кориолан. Прошу вас, позвольте мне перескочить через этот обычай. Я не могу надеть рубище, стоять полунагим и вымаливать голоса их моими ранами; увольте меня от этого обряда

Сициний

Менений. Не раздражай его. Покорись обычаю и добудь консульство так, как добывали его твои предшественники.

Кориолан. Это роль, которой я не могу играть не краснея, а потому и можно бы лишить народ этого зрелища.

Брут. (Сицинию). Слышишь?

Кориолан. И я буду перед ним хвастаться, - говорить, что я сделал то и то, - показывать зажившия уже раны, которые следовало б скрывать, как будто я добыл их только для того, чтоб купить голоса его.

Менений. Не упорствуй. - Трибуны, мы поручаем вам передать народу наше намерение; - желаем ему и нашему благородному консулу всех возможных благ и почестей.

Сенаторы. Всех благ и почестей Кориолану! (Трубы. Сенаторы уходят.)

Брут. Ты видишь, как он намерен обращаться с народом?

Сициний. О, еслиб они догадались! Он будет просить их, как бы презирая тем, чего просит, потому что оно может быть даровано только народом.

Брут. Пойдем, передадим ему, что здесь было; я знаю, он ждет нас на площади.

СЦЕНА 3.

Там же. Площадь.

Граждан.

1 гражданин. Да что тут говорить: если он потребует наших голосов, мы не можем отказать ему.

2 гражданин. Можем, если захотим.

3 гражданин. Ну да, конечно мы имеем это право; но это такое право, которым, на этот раз, мы не в праве воспользоваться. Ведь, если он покажет нам свои раны, разскажет дела свои - нам поневоле придется вложить наши языки в его раны и говорить за них; разскажет благородные подвиги свои, и нам надобно будет высказать ему нашу благородную признательность. Неблагодарность чудовищна; и народ, если он неблагодарен - чудовище, а так как мы члены его, то и мы сделаемся чудовищными членами.

1 гражданин. А для того, чтоб нас почитали такими, достаточно и безделицы. Ведь он ужь и без того - помнишь, когда мы возстали из-за хлеба, - не побоялся назвать нас много-головой толпой.

3 гражданин. Так называли нас многие, и не потому, что из нас одни черноволосы, другие белокуры, третьи плешивы, а потому что умы-то наши разноцветны. И в самом деле, я думаю, что даже и в том случае, когда бы всем умам нашим пришлось вырваться из одного и того же черепа - они и тогда полетели бы на восток, на запад, на север, на юг; обнаружили бы единодушие в выборе прямого пути только тем, что разом очутились бы на всех точках компаса.

2 гражданин. Ты так думаешь? По какому жь пути полетел бы мой ум?

3 гражданин. Ну, твой не высвободился бы так скоро, как всякой другой; твой крепко забит в башку. Но будь он свободен - он непременно полетел бы на юг.

2 гражданин. Зачем же на юг?

3 гражданин. Чтоб изчезнуть в тумане. Там три четверти его распустились бы в ядовитые росы, а четвертая возвратилась бы - и то только для успокоения совести, - чтоб помочь тебе добыть жену.

. Ты ни на минуту без штук.

3 гражданин. Ну, так как же? согласны вы подать голос в его пользу? Но что об этом толковать - большинство решит. А я все-таки скажу; будь он порасположеннее к народу - в целом мире не было бы человека достойнее его.

Входят Кориолан и Менений.

Вот и он, и в одежде смирения; замечайте, как он будет вести себя. Однакож, так столпившись, нам стоять не следует; нам надобно проходить мимо его по одному, по двое, по трое. Он должен просить каждого отдельно; таким образом каждый из нас будет почтен правом даровать ему свой голос собственным языком своим. Ступайте за мной - я распоряжусь, как вам проходить мимо его.

Все. Идем, идем. (Уходят.)

Менений. Нет, ты решительно не прав; разве ты не знаешь, что величайшие люди подчинялись этому обычаю.

Кориолан. Что жь должен я говорить? - "Любезный друг - прошу тебя". Проклятие! я никак не могу настроить язык мой на этот лад. - "Взгляни, мой друг - на мои раны, - я получил их на службе отечеству, тогда как многие из твоей братии с ревом бежали от грома наших же барабанов".

Менений. Помилуй, как это можно! ты не должен говорить ничего такого; ты должен просить их, чтоб они припомнили тебя.

Кориолан. Припомнили меня? Чтоб удавиться им! Я желал бы, чтоб они забыли меня, как добродетели, о которых тщетно проповедуют им жрецы наши.

Менений. Ты все испортишь. Я должен оставить тебя. Прошу, говори с ними как можно ласковее. (

Входят два Гражданина.

Кориолан. Скажи, чтоб они умыли прежде рожи, да вычистили зубы. - А, вот парочка. - Друзья, вы знаете, для чего стою я здесь?

1 гражданин. Знаем; скажи, что же побудило тебя к этому?

Кориолан. Мои заслуги.

1 гражданин. Твои заслуги?

Кориолан. Разумеется не собственное желание.

1 гражданин. Как не собственное желание?

Кориолан. Я никогда не желал обременять бедного просьбою о подаянии.

1 гражданин. Ты не должен забывать, что если мы что-нибудь и дадим тебе, то это только в надежде получить и от тебя.

Кориолан

1 гражданин. Цена ему - дружественная просьба.

Кориолан. Дружественная? Любезный друг, прошу тебя, даруй мне его. У меня есть раны, я покажу тебе их, когда, будем наедине. - (Другому Гражданину.) Друг мой, прошу и твоего голоса. Ты что скажешь на это?

2 гражданин. Он твой, доблестный муж.

Кориолан. Торг заключен. Два достойные голоса вынищены. Я принимаю ваше подаяние; прощайте.

1 гражданин. Однакожь это немного странно -

2 гражданин. Еслиб пришлось опять - ну, да что сделано, то сделано. (Уходят.)

Входят другие два Гражданина.

Кориолан. Прошу вас, если это не противоречит настройству голосов ваших - вашего согласия на то, чтоб меня сделали консулом. Вы видите - я в обычном наряде.

. Ты заслужил и не заслуживаешь благодарности отечества.

Кориолан. А разгадка этой загадки?

3 гражданин. Ты был бичем для врагов и лозой для друзей его; ты никогда не любил народа.

Кориолан. Но за то, что я никогда не унижал любви моей, он должен уважать меня еще более. Впрочем, чтоб внушить народу - моему побратиму, лучшее обо мне мнение, я готов льстить ему; ведь именно это ему и нравится. Так как, по велией мудрости своей, он предпочитает мои поклоны моему сердцу - я займусь изучением вкрадчивого киванья головой; буду лицемерить с ним: буду, то есть, подражать обаятельным манерам мужей, пользующихся народностью; удовлетворю вполне каждого, желающого этого. А потому, прошу вас, согласитесь, чтоб я был консулом.

4 гражданин. Мы надеемся, что ты будешь нам другом, и потому охотно даем тебе голоса наши.

3 гражданин. На службе отечеству ты получил много ран.

Кориолан. А когда тебе это известно, так не зачем и скреплять эту известность печатью показа. - Я слишком дорожу вашими голосами, и потому не безпокою вас более.

Оба. От души желаем, чтоб боги ниспослали тебе и радость и счастие. (Уходят.)

Кориолан. Чудеснейшие голоса! - Лучше умереть, лучше издохнуть, чем вымаливать заслуженную награду. Зачем же стою я здесь в этой безшерстной тоге {В прежних изданиях: in this woolvish tongue... По Колльеру: in this } и выпрашиваю безполезные голоса всякого проходящого Ноба и Дика? За тем, что этого требует обычай. - Но еслиб мы во всем подчинялись обычаю - пыль не сметалась бы с древности и истина никогда не перевысила бы гор заблуждения. - Нет, чем так дурачиться, лучше предоставить и сан и почесть тому, кому это не противно. Половину однакожь я ужь выдержал - выдержу и другую.

Входят еще три Гражданина.

Еще голоса. - Ваши голоса! за ваши голоса я сражался; за ваши голоса я бодрствовал; за ваши голоса я получил слишком две дюжины ран, видел и слышал трижды шесть битв; за ваши голоса я свершил много более или менее великого. Давайте жь мне голоса ваши - я в самом деле хочу быть консулом.

5 гражданин. Он свершил много доблестного; никакой честный человек не откажет ему в своем голосе.

6 гражданин. Так что жь и разговаривать, пусть будет консулом. Да даруют ему боги всякую радость и да соделают его другом народа.

Все. Аминь, аминь. - Да благословят тебя боги, благородный консул! (Уходят.)

Кориолан. О, дивные голоса!

Входят Менений, Брут и Сициний.

Менений. Срок испытания миновал, и трибуны несут тебе голоса народа; теперь тебе остается только облечься в приличную твоему сану одежду и явиться в сенат.

Кориолан. Так кончено?

. Обряд прошения ты выполнил; народ согласен, и мы приглашены для утверждения тебя консулом.

Кориолан. Где? в сенате?

Сициний. В сенате.

Кориолан. И я могу сбросить эту одежду?

Сициний. Можешь.

Кориолан. Так я сейчас же переоденусь и сделавшись снова самим собой, явлюсь в сенат.

Менений. Я иду с тобой. - А вы?

Брут. Нам надобно еще поговорить с народом.

Сициний. До свидания. (Кориолан и Менений уходят.) - Вот он и добился; судя по его глазам, он в восторге.

Брут. И в одежде смирения он не смирил гордыни своей. - Ты хочешь распустить народ?

Граждане.

Сициний. Ну что, друзья, выбрали?

1 гражданин. Мы дали ему голоса наши.

Брут. Молим богов, чтоб он оказался достойным любви вашей.

2 гражданин. Аминь. А по моему недальнему, глупому разумению, он смеялся над нами, когда просил голосов наших.

3 гражданин. Разумеется; просто издевался над нами.

1 гражданин. Нет; это такая ужь у него манера говорить; он нисколько не смеялся над нами.

1 гражданин. Вот еще; да каждый из нас - за исключением разве одного тебя, - скажет, что он обращался с нами с величайшим презрением. Ему следовало показать нам знаки своих заслуг, раны, полученные на службе отечеству -

Сициний. И он, разумеется, показал их?

Некоторые из граждан. Нет, нет; никто не видал их.

3 гражданин"я бы", говорит, "хотел быть консулом, но по старинному обычаю не могу им быть, если вы не дадите мне голосов ваших, и потому давайте мне голоса ваши". - А дали мы их - залепетал: "благодарю за ваши голоса, - благодарю вас, - дивные голоса, - теперь, так как вы дали мне их, мне нечего более разговаривать с вами". - Разве это не насмешка?

Сициний. И вы были так глупы, что не видали этого, а если видели - были так ребячески добродушны, что не отказали ему?

Брут. Разве вы не могли сказать ему, как вас учили, что он был вашим врагом, постоянно возставал против ваших вольностей, против ваших прав в общественном быту и тогда, когда не имел еще власти, когда был неважным еще служителем республики; что если и теперь, получив власть, сделавшись участником в правлении, он останется по прежнему заклятым врагом плебеев, то голоса ваши могут обратиться в беду вам же? Вам следовало б сказать ему, что пусть доблестные подвиги и делают его достойным того, чего он ищет, но что он все-таки должен быть признательным за голоса ваши, - должен обратить прежнюю неприязненность в любовь и быть вам другом и покровителем.

Сициний. Еслиб вы говорили, как вас учили, вы затронули бы его за живое, заставили бы высказаться; таким образом, вы или вынудили б у него какое-нибудь выгодное для вас обещание, которое, при случае, могли бы припомнить ему, - или переполнили бы желчью его строптивую природу, не переносящую ничего обязывающого: он разъярился бы, а вы, воспользовавшись его запальчивостью, и не избрали бы его.

Брут. Вы сами заметили, что и в то время, когда он нуждался в вашем расположении, он просил вас с явным презрением; неужели вы думаете, что презрение его, когда он получит власть крушить, не будет для вас сокрушительно? Я не знаю наконец, нет разве у вас сердца в теле? или у вас языки только для того, чтоб вопить против велений разума?

Сициний. Вы не раз отказывали просящему, и уступаете теперь не просящему, а издевающемуся над вашими голосами.

3 гражданин. Да ведь он не утвержден еще; можно еще и отвергнуть его.

2 гражданин. И мы отвергнем его; у меня будет пятьсот голосов против него.

1 гражданин. А у меня дважды пятьсот, не считая друзей их.

Брут. Так ступайте жь, и скажите друзьям вашим, что они выбрали консула, который лишит их всех прав, сделает их собаками, которых хотя и держат для лая, бьют однакожь за лай сплошь да рядом.

Сициний. Соберите их, и по зрелом обсуждении, уничтожьте ваш безразсудный выбор. Припомните им его гордыню, его старую вражду к плебеям; не забудьте и того, с каким презрением носил он одежду смирения; как, прося, издевался над вами. Скажите, что только уважение к его заслугам помешало вам заметить неприличность его оскорбительного обращения, внушенного его закоренелой ненавистью к народу.

Брут. Сложите всю вину на нас, ваших трибунов; скажите, что мы, несмотря ни на какие возражения, требовали настоятельно, чтоб вы выбрали его.

Сициний пользу решительно против желания. Свалите все на нас.

Брут. Не щадите нас. Скажите, что мы все толковали вам о том, как рано начал он служить отечеству и как много он служил ему; об его происхождении от доблестного рода Марциев, от которого произошол и, царивший после великого Гостилия, Анкус Марций, сын дочери Нумы, - и Публий и Квинтус, которым мы обязаны лучшими водопроводами, - и что Цензорин, любимец народа, прозванный так, потому что дважды был цензором - его предок.

Сициний. Скажите, что мы безпрестанно твердили вам, что кроме столь благородного происхождения, он и по своим личным доблестям вполне достоин вашей признательности; но что вы, взвесив его прежния действия с нынешними, нашли, что он закоренелый враг вам, и потому уничтожаете ваш опрометчивый выбор.

Брут. Упирайте в особенности на то, что без нашего настояния вы никогда не выбрали бы его. За тем, собрав голоса, ступайте в Капитолий.

Граждане. Да, да, идем; почти все раскаиваются уже в выборе. (Уходит.)

Брут. Пусть идут. Лучше теперь отважиться на это возстание, чем выжидать неминуемо еще страшнейшого. Если, в чем нет никакого сомнения, отказ их выведет его из себя, мы съумеем воспользоваться его бешенством.

Сициний деле его собственное дело.

(Уходят.)