Мэкбет.
Действие II.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мэкбет. Действие II. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ II.

СЦЕНА 1.

Двор замка.

Входят Бэнко и Флианс с служителем, который несет перед ними факел.

Бэнко. Который теперь час, сын мой?

Флианс. Я не слыхал их боя; месяц закатился ужь.

Бэнко. А он закатывается кажется в двенадцать?

Флианс. Теперь верно больше.

Бэнко. Возьми-ка мечь мой. - Небо слишком ужь заэкономничало; не оставило ни одной свечки. - Возьми и это. Как свинец гнетет меня дремота, а уснуть не хотелось бы. О, Господи! удали от меня преступные мысли, которым во сне, так легко предается природа человека! Меч мой -

Входит Мэкбет с служителем, который несет факел.

Кто идет?

Мэкбет. Друг.

Бэнко. Как, сэр, вы не спите еще? Король лег уже; нынче он был необыкновенно весел. Он щедро наградил всех ваших служителей; этим же брилиянтом благодарит вашу супругу, как добрейшую и радушнейшую из всех хозяек. Он отпустил нас вполне довольный.

. Нас не предуведомили, и наше доброе желание было рабом недостатков, не могло развернуться свободно.

Бэнко. Все было прекрасно. - Прошедшей ночью мне приснились таинственные сестры. Вам оне сказали отчасти правду.

Мэкбет. Я и забыл о них. Впрочем, в свободное время я поговорил бы с вами об этом, если вы только захотите пожертвовать мне каким-нибудь часом.

Бэнко. Когда вам угодно.

Мэкбет. Согласитесь со мной, придет время - и вам принесет это много чести.

Бэнко. Только б не лишиться её, домогаясь большей; я готов на все, что не будет противно совести и долгу.

Мэкбет. Итак покойной ночи!

Бэнко. Благодарю, сэр; того жь и вам. (Уходить с Флиансом и служителем.)

Мэкбет. (Своему служителю). Скажи госпоже твоей, чтоб она ударила в колокол, когда поспеет питье мое, и за тем ложись спать. (Служитель уходит.) - Что это - не кинжал ли вижу я перед собой? и рукоять его обращена к руке моей. Дай же взять себя. - Не возьмешь; и все-таки я вижу тебя. Отчего жь ты и для осязания не так же ощутителен, как для зрения? или ты только кинжал воображения, лживое создание распаленного мозга? Однакожь я все вижу тебя, и так же ясно, как этот, что обнажаю теперь. Ты показываешь мне путь, которым я шел, и точно с таким же орудием. - Или мои глаза сделались игрушками других чувств, или постоят всех остальных. Я все вижу тебя, и на лезвее и на рукояти пятна крови, которых прежде не было. - Ничего этого нет; все это только представляется глазам моим кровавым замыслом. - Теперь на целом полушарии природа как бы мертва, и только злые грезы тревожат плотно занавесившагося сонливца {В прежних изданиях: The curtain'd sleep... По Колльеру: The curtain'd sleeper... Тарквиния, как привидение. - О, твердая, так прочно установленная земля, не прислушивайся, куда поведут меня стопы мои {В прежних изданиях: Thou sour and firm-set earth, Hear not my steps which they may walk... По Колльеру: Thou sure and firmset earth, Hear not my steps which way they walk...}, чтобы самые камни не заболтали о моем замысле, не лишили этого мгновения всей ужасности, которая так идет к нему? - Но я грежу, а он живет еще; слова расхолаживают только пыл дела. (Слышен удар в колокол.) Иду, и свершено; колокол зовет меня. - Не слушай, Донкэн, звона его; звон этот зовет тебя на небо, или в ад.

СЦЕНА 2.

Там же.

Входит Леди Мэкбет.

Леди Мэкбет. То самое, что опьянило их, дало мне смелость; что погасило в них все - меня воспламенило. А! - нет, это вскрикнула сова - зловещий сторож, так страшно желающий доброй ночи. - Он там теперь. Двери отперты, и пьяные служители издеваются над своими обязанностями громким храпом. В ночное питье их {Posset - род молочного питья, которое употребляли обыкновенно, ложась спать.} я подмешала столько зелья, что смерть и жизнь спорят теперь: жить или умереть им -

Мэкбет. (Выглядывая в окно и тотчас же скрываясь.) Кто там? - эй!

Леди Мэкбет. Боже! они проснулись, и ничего не сделано. - Не дело, покушенье погубит нас. - Послушай! - Я приготовила кинжалы их; он не может не найти их. - Не походи он, сонный, так на отца моего, я кончила бы все и сама. - Что?

Мэкбет.

Мэкбет. Кончено. - Ты не слыхала шуму?

Леди Мэкбет. Слышала крик совы, да треск сверчка. Ты говорил?

Мэкбет. Когда?

Леди Мэкбет. Сейчас.

Мэкбет. Когда сходил?

Леди Мэкбет. Да.

Мэкбет. Слышишь! - Кто спит во второй комнате?

Леди Мэкбет. Дональбен,

Мэкбет. (Показывая руки.) Жалкий это вид.

Леди Мэкбет

Мэкбет. Один захохотал во сне, другой закричал: "режут!" и оба проснулись. Я стоял и слушал; они прочли молитву и легли опять.

Леди Мэкбет. Да, их там двое.

Мэкбет. Один сказал: "умилосердись Боже!" другой прибавил: "аминь", как будто они видели меня - видели эти кровавые руки палача. Внимая боязни их, я не мог сказать: "аминь", когда они сказали: "умилосердись Боже!"

Леди Мэкбет. Не обращай на это такого внимания.

Мэкбет. Но отчего жь не мог я сказать: амин? Милосердие мне было нужнее, чем кому-нибудь, а аминь засел так у меня в горле.

Леди Мэкбет. Так не представляют себе подобных дел; они могут свести и с ума.

Мэкбет. Мне казалось, какой-то голос кричал: "не спи более! Мэкбет умерщвляет сон, невинный сон - сон, разматывающий спутанный моток забот, эту смерть жизни каждого дня, эту мыльню тягостного труда, этот бальзам душ растерзанных, эту вторую перемену за столом природы - питательнейшее блюдо на пиру жизни".

Леди Мэкбет. Что хочешь ты сказать этим?

Мэкбет. Все кричал на весь дом: "не спите более! Гламис умертвил сон, и потому не спать более Кавдору, не спать более Мэкбету!"

Леди Мэкбет. Да кто жь кричал это? - Любезный друг, зачем ослабляешь ты благородное мужество свое такими сумазбродными фантазиями? Поди, добудь немного воды, и смой с рук это гадкое свидетельство. - Зачем принес ты сюда кинжалы их? Они должны лежать там; снеси их назад, и вымарай спящих служителей кровью.

. Нет, не пойду туда. Мне страшно даже и подумать о сделанном; увидать еще раз - не могу.

Леди Мэкбет. Малодушный! Дай мне кинжалы их. Спящий и мертвый просто картинки; только глаз детства боится намалеванного черта. Если кровь течет еще из ран его, я вызолочу {Тут игра созвучиями слов gild - золотить и guilt - вина, преступление.} ею лица служителей; вина должна пасть на них. (Уходит. За сценой стучатся.)

Мэкбет. Стучатся! - что со мной сталось? малейший шум, и я бледнею. - Какие руки! о, оне вырывают глаза из очниц моих! Смоет ли с них кровь эту и весь великий океан Нептуна? Никогда; скорей оне обагрят все моря, сделают зеленое красным.

Леди Мэкбет возвращается.

Леди Мэкбет. Ну вот, мои руки одного цвета с твоими, а душа не бледнеет, как твоя. (Стучатся.) У южных ворот кто-то стучится; скорей в нашу комнату. Немного воды, и мы чисты, и тогда нам будет легко. Мужество оставило тебя совершенно. (Стучатся.) Слышишь, стучатся. Надень спальное платье; может-быть нам надо будет показаться, а никто не должен знать, что мы бодрствуем еще. Да стряхни же с себя это жалкое раздумье.

Мэкбет. Помня дело это, лучше б не помнить самого себя. - (Стучатся.) Да, разбуди Донкэна стуком своим; желал бы, чтоб ты мог!

СЦЕНА 3.

Входит Привратник.

Привратник. Вот это как стучат! - А что, еслиб быть привратником ада, то-то пришлось бы повертеть ключем. (Стучат.) Стук, стук, стук. - Во имя Вельзевула, кто там? - Мызник, что повесился в ожидании урожая. - Входи; да запасся ли платками? ведь тебе порядком придется попотеть здесь за это! - (Стучатся.) Стук, стук. - Во имя, все равно, какого бы ни было дьявола, кто там? - Двуличка, что клялся за того и за другого и против обоих; что во славу Божию довольно таки наделал пакостей, и все-таки не мог отделаться от ада. - Милости просим, милости просим, двуличка. (Стучатся.) Стук, стук, стук. - Кто там? - Английский портной, за то, что воровал даже от французского нижняго платья {Французское нижнее платье было гораздо уже английского, и потому украсть от него было гораздо труднее.}. - Входи, портной; здесь кали себе утюг сколько хочешь. - (Стучатся.) Стук, стук. - Ни на минуту покоя! вы кто? - Однакожь это место для ада немного холодновато. Будет привратничать черту. А я из всех сословий впустил бы по нескольку голубчиков, бегущих по цветистой дороге к вечному фейерверку. (Стучатся.) Сейчас, сейчас. (Отпирая ворота) Прошу не забыть привратника.

Входят Ленокс и Мэкдоф.

Мэкдоф

Привратник. Мы прображничали, сэр, до вторых петухов; ей-богу. А вино, сэр, великой производитель трех вещей.

Мэкдоф. Каких же?

Привратник. Красных носов, сна и мочи. Непотребство же, сэр, оно и производит и уничтожает; оно производит желание и отнимает возможность удовлетворить его. Поэтому можно сказать, что вино двуличка в отношении к непотребству; оно родит и душит его, подстрекает и удерживает, ободряет и запугивает, говорит: держись! и не позволяет держаться; в заключение же усыпляет его своей двуличностью, и, надув таким образом, наконец оставляет его.

Мэкдоф. Кажется в эту ночь оно и тебя надуло {Тут непереводимая игра значениями слова lie - лгать и лежать, в смысле надуть и уложить или свалить.}.

Привратник. Как же, сэр; только и отплатил же я ему за это надуванье. Я, как видно, был не под силу ему; оно несколько раз отнимало уже у меня ноги, а я все-таки уловчился, да и вон его.

Мэкдоф. Встал господин твой? - Да, вот и он; мы разбудили его стуком своим.

Входит Мэкбет в спальной одежде.

Ленокс. Доброго утра, благородный сэр.

Мэкбет

Мэкдоф. Проснулся король, достойный там?

Мэкбет. Нет еще.

Мэкдоф. Он приказал мне разбудить себя пораньше, а я и сам заспался.

Мэкбет. Я провожу вас к нему.

Мэкдоф. Знаю, что это был бы для вас приятный труд, но все-таки труд.

Мэкбет. Труд, который нравится, перестает быть трудом. Вот, в эту дверь.

Мэкдоф. Я должен исполнить приказание его; я разбужу его. (Уходит.)

Ленокс. Едет король нынче?

Мэкбет. Нынче; так сам сказал.

Ленокс на беду современности. Без умолку кричала птица мрака всю эту ночь, длинную как целая жизнь; рассказывают, что даже земля тряслась как в лихорадке.

Мэкбет. Да, бурная была ночь.

Ленокс. Другой подобной не припомнит юная память моя.

Возвращается Мэкдоф.

Мэкдоф. О, ужас! ужас! ужас! Ни язык, ни ум не в силах, ни постигнуть, ни высказать тебя!

Мэкбет  и Ленокс. Что такое?

Мэкдоф. Злодейство увенчалось величайшим из подвигов своих. Святотатственное убийство взломало мѵропомазанный храм Господа и похитило из него жизнь всего здания!

Мэкбет. Что говорите вы? жизнь?

Ленокс. Его величества, хотите вы сказать?

Мэкдоф. Войдите, и новая Горгона ослепит вас. - Не заставляйте меня рассказывать; взгляните, и тогда говорите сами. Пробудитесь, пробудитесь! - Бейте в набат! - Измена, убийство! Бэнко, Дональбен, Мэлькольм, пробудитесь! стряхните с себя покойный сон, это подобие смерти, и взгляните на самую смерть! Вставайте, вставайте, посмотрите на картину страшного суда! - Как из могил возстаньте, Малькольм и Бэнко! как духи принеситесь смотреть на этот ужас! - Бейте, бейте, в набатный колокол! (Бьют в набат.)

Входит Леди Мэкбет.

Леди Мэкбет. Что случилось, что такой страшной трубой вызывают спящих на переговоры? Говорите, говорите!

Мэкдоф. О, нет, любезная леди, не вам слушать то, что мог бы сказать я; передать это женскому уху - совершить другое убийство.

Входит Бэнко полуодетый.

О, Банко, Банко, умерщвлен наш царственный владетель!

Леди Мэкбет. О, Боже! как! в нашем замке?

Бэнко. Гдеб ни было - ужасно. Прошу, любезный Мэкдоф, скажи что ты оговорился, что это неправда,

Возвращаются Мэкбет и Ленокс.

Мэкбет. Умри я хоть часом прежде - я умер бы блаженнейшим человеком, потому что с этого мгновения, в жизни нет ничего достойного - все вздор; слава и добродетель умерли; вино жизни выцежено и только дрожжами может теперь хвастаться подвал этот.

Мэлькольм и Дональбен.

Дональфен. Что такое? что случилось?

Мэкбет. Вас постигло ужаснейшее несчастие, и вы не знаете; ключь, родник, источник вашей крови изсяк; изсяк в самом начале своем.

Мэкдоф. Умерщвлен царственный отец ваш.

Мэлькольм. О! кем же?

Ленокс. Кажется служителями, спавшими в одной с ним комнате. Руки и лица их запачканы кровью; на подушках мы нашли кинжалы их еще не обтертые; они смотрели так дико, так неистово - никто не поверил бы им жизни своей.

Мэкбет. О, как же каюсь я теперь, что не сдержал бешенства и убил их.

Мэкдоф. Зачем же убили вы их?

Мэкбет. Кто же может быть в одно и то же мгновение и возмущен и разсудителен, и взбешен и хладнокровен, и верен долгу и равнодушен? Никто. Пыл любви опередил копотливое благоразумие. Тут лежал Донкэн: серебристое тело его было окаймлено золотом крови, раны его зияли как проломы, которыми всеуничтожающая смерть вторглась в оплоты жизни; а тут - его убийцы, окрашенные цветом ремесла своего; кинжалы их в ножнах из ссевшейся крови. Кто же, в чьем сердце есть любовь и мужество доказать ее самым делом, удержался бы, не сделал бы того же?

Леди Мэкбет. Проводите меня отсюда, мне дурно!

Мэкдоф. Поддержите леди.

Мэлькольм. Что жь молчим мы - мы, которым это горе ближе, чем кому-нибудь?

Дональфен. Что говорить нам здесь, где гибель может ринуться на нас из каждой щели? Уедем скорей отсюда; слезы наши не выработались еще.

Мэлькольм. И жестокое горе недвижно еще.

Бэнко. (Служителям). Возьмите леди. (Леди Мэкбет уносят.) Прикрыв полунагую бренность нашу, которая так страждет от обнажения, мы сойдемся снова и изследуем все обстоятельства этого страшно-кровавого дела. Все мы потрясены ужасом и опасениями; но я знаю, жизнь моя во всемогущей деснице Создателя, и потому не побоюсь возстать прстив всех скрытых еще замыслов вероломного злодейства.

Мэкбет. И я.

Все. И мы все.

Мэкбет. Так облечемся же скорей в мужественную решимость и соберемся в зале.

Все. Явимся. (Все уходят, кроме Мэлькольма и Дональбена.)

Мэлькольм

Дональфен. А я в Ирландию. Разделом судеб наших мы обезопасим себя еще более; здесь же - кинжал в улыбке каждого; чем ближе по крови, тем кровожаднее.

Мэлькольм. Убийственная стрела пущена, но не долетела еще, и для нас, чем дальше от цели, тем лучше. Что думать? на лошадей! тратить время на прощанье не к чему. Бегство не позор, когда нет никакой пощады.

СЦЕНА 4.

Вне замка.

Входят Россе и Старик.

Старик. Лет семьдесят я помню хорошо; видел в это время много ужасов, много чудес, но все это вздор перед этой страшной ночью.

Россе. Да, старик, небо, как бы раздраженное делами человека, грозит кровавому поприщу его действий; по часам теперь день, а черная ночь тушит катящуюся лампу. Пересилие ли ночи, или просто стыд дня хоронит лице земли во мрак, тогда как яркий свет давно бы должен лобызать его.

Старик. Это так же не натурально, как и то, что случилось в прошедший вторник; сокол, гордо паривший в поднебесьи, был настигнут и заклеван неповоротливой совою.

Россе. А Донкэновы лошади? - это еще непостижимее. Прекрасные, всегда послушные, перлы породы своей - вдруг обе взбесились, вырвались из стойл и забыли всякое повиновение, как будто вздумали враждовать с целым человечеством.

Старик. Говорят, оне пожрали друг друга.

Россе. Да, я сам видел это. Вот идет добрый Макдоф.

Входит Мэкдоф.

Мэкдоф. Вы сами знаете.

Россе. Доискались, кто свершил это, более, чем кровавое дело?

Мэкдоф. Те самые, что убиты Мэкбетом.

Россе. Да из чего же им?

Мэкдоф. Они были подкуплены. Мэлькольм и Дональбен, сыновья короля, скрылись, бежали тайком, и это заставило подозревать, что они главные виновники.

Россе. Как все это противуестественно. Расточительное честолюбие, ты не щадишь даже источника своей собственной жизни! - Так стало быть корона перейдет теперь к Мэкбету?

Мэкдоф

Россе. Где жь тело Донкэна?

Мэкдоф. Отправлено на остров Кольм-киль, эту священную кладовую его предшественников, это хранилище костей их.

Россе. Вы поедете в Скону?

. Нет, я еду в Фейф.

Россе. Так я поеду туда.

Мэкдоф. Желаю, чтоб вы нашли, что все там идет хорошо; чтоб не привелось сознаться, что старое-то платье было покойнее нового. Прощайте.

Россе. Прощай, старик.

Старик. Благословение Божие да сопутствует вам и всем, кто желает обратить зло в добро, а врагов в друзей.