Зимняя сказка.
Действие третье.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Зимняя сказка. Действие третье. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Большая дорога перед постоялым двором.

Входят Клеомен и Дион.

Клеомен. Климат превосходный, воздух необыкновенно мягкий и ласковый.Плодородие острова замечательное, а как ни превозносят храм, он все-таки остается выше всяких похвал.

Дион. Более всего поразили меня, - и поэтому на этом я остановлюсь прежде всего, - почти неземные одежды, в которые облечены были первосвященники, внушавшие невольное уважение своим почтенным и строгим видом. А жертвоприношения! Как величава, как торжественна была минута, когда жертву предали закланию. В эту минуту забывалось все земное.

Клеомен. Меня-же более всего поразил взрыв оглушительного, подобного грому Юпитера, голоса оракула; я почти не помнил себя от изумления.

Дион. Дай Бог, чтобы и для царицы исход нашего непродолжительного, но крайне увлекательного путешествия оказался настолько-же благоприятным, насколько само оно было приятно для нас! Тогда время, потраченное на него, не было-бы потерянным.

Клеомен. Да приведет великий Аполлон все дело к благополучному концу! Жестокия обвинения, так безпощадно сыплющияся на Гермиону, мне далеко не по душе.

Дион. Самое ожесточение, с каким ведется дело, ускорит благополучный или роковой исход. Подождем. Когда запечатанный верховным жрецом Аполлона сверток, заключающий в себе тайну ответа оракула, будет вскрыт, мы непременно узнаем что-нибудь необыкновенное. Теперь-же постараемся добыть свежих лошадей... Дай Бог, чтобы все кончилось благополучно (Уходят).

СЦЕНА II.

В Сицилии. Зала суда.

Леонт, придворные и судьи в надлежащем порядке сидят на своих местах.

Леонт. Прежде всего мы должны сообщить присутствующим, что предстоящий суд вызван далеко не нашим желанием, а к величайшему прискорбию только силою обстоятельств. Подсудимая - царская дочь и наша супруга супруга искренно и слишком горячо любимая. Предавая ее суду гласному, справедливому и нелицеприятному, мы сразу ограждаем себя от обвинения в своевластии и в тиранстве. Пусть суд свободно обсуждает дело, пока не последует обвинение или оправдание... Введите подсудимую.

1-й судья. Его величество желает, чтобы царица лично предстала перед судом. Затем - полное молчание!

Леонт. Читайте обвинительный акт.

1-й судья. "Гермиона, жена достойного короля сицилийского, Леонта, ты за вступление в беззаконную связь с царем богемским, Поликсеном, обвиняешься в измене не только мужу, но и государству. Ты, с целью лишить жизни царственного своего супруга, вступила в заговор с Камилло и с вышеназванным царем. Когда-же злой умысел был частью обнаружен, ты, на перекор своим супружеским и верноподданническим обязанностям, способствовала, пользуясь ночною порою, тайному бегству и спасению своих соумышленников".

Гермиона. Так-как мне остается только отрицать свою вину, а говорить более ничего не приходится, и так-как это отрицание - единственное показание в мою пользу - исходит от меня же самой, из него едва-ли выйдет какой-нибудь толк. Мою искренность, мою честность считают притворством, поэтому примутся за ложь и мои уверения, что я невиновна. Но вот, что я скажу: - если силы небесные видят деяния людей, - а я убеждена, что оне их видят, - я не сомневаюсь, что рано или поздно моя невиновность выяснится вполне, и тогда облыжное обвинение покраснеет, а тиранство задрожит перед несчастною жертвою. Вам, государь, хотя вы и стараетесь доказать противное, - лучше, чем кому либо, известно, что вся прошедшая моя жизнь настолько была чиста, целомудренна и полна безукоризненной верности, насколько теперь она переполнена горем. Теперь эта жизнь так горька, что ничего подобного моим страданиям не сохранилось в летописях прошлого, и ни один пишущий для театра, желая взволновать и растрогать зрителей, не придумает такого потрясающого вымысла. Взгляните на мое положение: - я, делившая с государем царственное ложе и следовательно владевшая половиною его престола; я, дочь могущественного царя и мать наследника короны, подающого так много надежд, должна стоять перед судом, оправдываться, разглагольствовать, защищая честь свою и жизнь на глазах у первого встречного, которому заблагоразсудится придти послушать меня или на меня взглянуть! Жизнь для меня имеет ровно такую-же цену, как страдание, от которого мне хотелось бы избавиться как можно скорее. Но честь - дело другое! Мой позор, если меня признают виноватой, отразится на других, близких мне людях; поэтому, чтобы защитить такое сокровище, я забываю унижение и стою теперь перед вами. Государь, я взываю к вашей собственной совести. Вспомните, как любили вы меня до приезда Поликсена к вашему двору и как заслуженна была такая любовь. Какой-же страшный проступок должна была я совершить во время пребывания здесь богемского короля, чтобы после его отъезда в качестве обвиняемой предстать перед судом? Если делом или помышлением хоть на посол переступила я пределы строжайшей чести, пусть сердца тех, кому я дорога, ожесточатся против меня, пусть даже самые родственники с негодованием отвернутся от моей могилы.

Леонт. Насколько мне известно, порок с такою-же наглостью отрицает свои постыдные деяния, как и совершает их.

Гермиона. В этом есть правда, но она нисколько не относится ко мне.

Леонт. Ты только не хочешь признаться.

Гермиона. Из всех взводимых на меня проступков я могу сознаться только в тех, в которых виновата на самом деле. Что-же касается Поликсена - его, ведь, считают моим сообщником, - я действительно люблю его так, как он этого вполне достоин, но такою любовью, которая прилична такой женщине, как я, такою, а не иною любовью; такой какой вы сами требовали от меня для вашего друга. Неисполнение вашего требования было-бы с моей стороны ослушанием против вас, неблагодарностью против вашего друга, привязанность которого к вам сказалась свободно, как только в состоянии была сказаться, то-есть, с самого ранняго детства. Что-же касается заговора, то я даже не знаю, какой вкус у этого кушанья, хотя и стараются заставить меня его отведать. Одно я только знаю: - Камилло человек честный, а почему он покинул ваш двор, это едва-ли съумели-бы объяснить сами боги, конечно, знающие более, чем я.

Леонт. Ты знала о его предполагавшемся отъезде так же хорошо, как и то, что должна была предпринять в его отсутствие.

Гермиона. Государь, вы говорите совсем непонятным мне языком. Ваше воображение выбрало мою жизнь мишенью для своих стрел, и я охотно предоставляю ее вам.

Леонт. Не воображение, а твои проступки заставляют меня пускать в тебя стрелы: - у тебя от Поликсена родился незаконный ребенок. Разве этот ребенок тоже плод моего воображения? Так как ты утратила всякий стыд, то, как многия подобные тебе, утратила и способность говорить правду. Отрицать истину тебе выгодно, поэтому тебе и не удастся извлечь из нея никакой выгоды. Так ты и знай! Если твоя девчонка, за неимением отца, который захотел бы ее признать, выброшена на произвол судьбы, в этом опять виновата ты, а не кто-либо другой. Будь же готова подвергнуться нашей каре; твоя смерть - самое малое, чем может удовольствоваться мое мщение.

Гермиона. Не будьте слишком щедры на угрозы, государь. Того, чем вы хотите запугать меня, я желаю сама. Что теперь для меня жизнь? Царственному венцу, царственному величию я не придаю никакой цены; главную, настоящую свою радость - вашу привязанность я считаю утраченною навсегда, но за что я ее утратила, не знаю и сама. Вторую мою радость у меня тоже отнимают насильно; мне не позволяют даже взглянуть на первенца, которого я когда-то носила под сердцем; его прячут от меня, как от зачумленной! Третья отрада - моя, явившаяся на свет под самою несчастною звездою, злополучная моя девочка силою оторвана от кормившей ее груди и обречена на верную смерть. Сама я поставлена к позорному столбу и провозглашена негодной, развратной женщиной! Всякой женщине, кто бы она ни была, необходим после родов покой; в нем никогда никому не отказывали, кроме меня; меня прямо с одра страдания влекут сюда и я всенародно должна давать ответы перед судом ранее, чем успели вернуться мои силы. Теперь скажите, какие радости остались для меня в жизни, могущия заставить меня бояться смерти? Продолжайте же свое дело, но выслушайте еще только это: - государь, не выносите мне несправедливого обвинительного приговора. Не о жизни хлопочу я; Бог с ней! а только о своей чести, поэтому я хочу оправдаться! Если меня, за неимением других улик, осудят только на основании подозрений, внушенных вам ревностью, такой приговор будет не делом правосудия, а неслыханной, неуместной жестокостью! Слышите, господа судьи? Я предоставляю судьбу на волю оракула; пусть судьею моим будет Аполлон.

1-й судья. Требование ваше вполне справедливо. Пусть нам поведают, что от имени Аполлона отвечает нам оракул (Несколько приставов уходят).

. Отцом моим был император России. Зачем он умер ранее и не присутствует теперь на суде над его дочерью! О, зачем он не может заглянуть в самую глубь моего сердца глазами не ненависти, а сострадания!

Пристава возвращаются, за ними входят Клеомен и Дион.

Пристав. Оба вы, Дион и Клеомен, должны поклясться на мече правосудия, что были в Дельфах и привезли в этом запечатанном свертке ответ оракула, именно таким, каким вы получили его из рук верховного жреца Аполлона. Поклянитесь также, что с тех пор, как этот сверток у вас в руках, вы не дерзнули сломить священной печати, чтобы проникнуть тайну, хранящуюся в свертке.

Клеомен и Дион. Клянемся!

Леонт. Сломите печать и читайте.

1-й судья (Читает). "Целомудренная Гермиона ни в чем не виновата; Поликсен тоже безупречен; Камилло - слуга преданный и верный, а Леонт - ревнивый тиран. Новорожденная - законная его дочь, и царь до тех пор будет оставаться без наследника престола, пока не отыщется дочь, брошенная им на произвол судьбы".

Судьи. Благословен будь, великий Аполлон!

Гермиона. Слава ему!

Леонт. Буквально-ли ты прочел?

1-й судья. Я прочел именно то, что написано, государь.

Леонт. Оракул лжет!.. Это безсовестный обман! Пусть суд продолжается.

Поспешно вбегает слуга.

Слуга. Государь! Государь!

Леонт. Что случилось?

Слуга

Леонт. Как успокоился?

Слуга. Скончался... умер...

Леонт. Я прогневил Аполлона; небо за мою несправедливость посылает мне кару (Гермиона падает без чувств). Что с нею?

Паулина. Весть эта подкосила царицу! Смотрите, как смерть быстро делает свое разрушительное дело.

Леонт. Унесите ее отсюда. Она не умерла и скоро придет в себя. Горе, переполнившее сердце, было причиной обморока. Я слишком много давал воли своей подозрительности, слишком верил тому, что подсказывала мне ревность. Помогите ей, примите все меры, чтобы привести ее в чувство (Паулина и другия женщины уносят Гермиону) О, Аполлон, прости мне богохульное слово, сказанное против решения твоего оракула!.. Я помирюсь с Поликсеном, стану снова искать любви моей царицы, вызову обратно Камилло, которого считаю человеком честным, достойным всяких милостей. Поддаваясь влиянию ревности и томимый жаждой крови, я выбрал Камилло орудием мщения, поручил ему отравить Поликсена. Как ни торопил я его, он, послушный душевной доброте, замедлил исполнить возложенное на него поручение, хотя за такое замедление смерть грозила ему самому, а в случае благополучного окончания дела ему обещана была значительная награда. Из человеколюбия и верный чувству чести, он открыл царственному гостю мои преступные намерения и, богатый только честью, покинул свое положение здесь, а оно, как вам известно, было очень высокое, отдав себя всем случайностям изменчивой судьбы. Как ярко сияет его незапятнанная честь рядом с моею ржавою доблестью!

Паулина возвращается.

Паулина. О, горе! Какое страшное горе!.. Разрежьте мне снуровку, чтобы мое сердце, разорвав ее, не разорвалось само!

1-й вельможа. Что с вами, добрейшая госпожа?

Паулина. Какие утонченные мучения придумаешь ты теперь для меня, изверг? - Колесование, дыбу, сожжение на костре? Сдерешь-ли ты с меня кожу, бросишь-ли меня заживо в расплавленный свинец или в пылающее масло? Какую-бы старую испытанную и вновь изобретенную пытку ты не придумал мне, всего будет мало за каждое из тех слов, которые я скажу тебе. О, сколько зла наделало твое тиранство заодно с дикою ревностью, с твоими нелепыми, ребяческими вспышками гнева, которые были извинительны разве в избалованном мальчишке или в девятилетней девчонке!.. О, посмотри, что они наделали!.. Ведь есть от чего сойти с ума! Сойти с ума внезапно, в одно мгновение так-как виною всему твои прежния необузданные причуды. Ты изменил другу своему Поликсену, но это еще ничего! Это послужило только доказательством, что ты глуп, непостоянен и склонен к чернейшей неблагодарности. Не важно и то, что ты, подговаривая Камилло подсыпать яду бывшему своему другу, хотел на веки запятнать преступлением честь этого безукоризненно хорошого человека; все это пустяки в сравнении с дальнейшими чудовищными последствиями. То, что ты на растерзание коршунам и воронам бросил новорожденную дочь, я если и не считаю совсем ничтожным проступком, но и не придаю ему особенно важного значения, хотя на твоем месте сам дьявол скорее бы обратил в слезы огонь, чем решился на такую жестокость. Не приписываю я также прямо тебе смерти юного твоего наследника, развитые не по летам чувства которого не выдержали при виде того, как безумный отец позорит его безвинную мать; сердце его надорвалось от горя, и это горе свело его в могилу. Во всем предыдущем я тебя не виню; но самое худшее еще впереди... О, как обольетесь вы слезами, с каким отчаянием закричите вы: - "О, горе, горе!" когда узнаете, что наша царица, это чудное, доброе и благородное создание тоже скончалась, и небеса еще не разразились над её убийцею вполне заслуженною карою.

1-й вельможа. Да сохранят нас от этого боги!

Паулина её прежний блеск, теплоту её коже, а груди её дыхание, я готова буду поклоняться и служить вам, как богам!.. А тебе, тиран, нечего прибегать к раскаянию; никакия страдания не загладят твоих безчеловечных деяний; поэтому в жизни тебе не остается ничего, кроме отчаяния. Нагой, изнуренный постом, стой десятки, тысячи лет на коленях на вершине безплодной горы под вечным ледяным напором зимних вьюг, моля небеса о прощении, справедливые боги даже и тогда не обратят на тебя милостивых своих взглядов.

Леонт. Продолжай, продолжай! Что-бы ты ни говорила, все будет мало, слишком мало. Пусть все языки высказывают мне самые горькия истины; я это заслужил.

1-й вельможа. Перестаньте. Что-бы здесь ни произошло, не следовало давать языку такую необузданную волю.

Паулина. Мне и самой прискорбно, что вышло так. Я откровенно каюсь всякий раз, когда сделаю ошибку. Я в самом деле не в меру предалась женской запальчивости. Душа у него все-таки благородная, и он поражен до самой её глубины. Безполезно горевать о том, что уже утрачено и притом утрачено на всегда. Умоляю вас, государь, не впадайте в отчаяние от всего, что я наговорила. Лучше подвергните меня наказанию за то, что я смела напомнить вам о таких вещах, которые следует забыть как можно скорее. Простите, царственный мой повелитель. Добрый мой государь, простите безразсудную женщину... Моя любовь к покойной царице... Ах, я, глупая! - опять за то-же! Теперь я более не буду говорить ни о ней, ни о ваших детях, ни о своем муже, которого я тоже считаю погибшим. Вооружитесь терпением; я более ничего не скажу.

Леонт. В твоих словах было много правды; хотя, конечно, и горькой... Говоря таким образом, ты поступила хорошо, а твои безпощадные упреки были для меня менее мучительны, чем твое сострадание. Прошу тебя, проводи меня к трупам покойной царицы и моего сына. Мы сохраним их в одной могиле, а на ней поставим памятник, на котором будет объяснена причина их смерти и который увековечит мой позор. Каждый день я стану посещать склеп, где покоится их прах, и проливаемые там слезы будут служить мне единственной отрадой. Даю обет, ежедневно посещать дорогих мне покойников, пока природа не лишит меня сил исполнять эту священную обязанность. Веди-же меня и дай мне упиться лицезрением своего горя (Все уходит).

СЦЕНА III.

Богемия. Пустынная местность на берегу моря.

Входят Антигон с ребенком на руках и матрос.

Антигон. Итак, ты уверен, что корабль наш пристал к пустынным равнинам Богемии?

Матрос. Совершенно уверен, но боюсь, что мы вышли на берег в недобрый час. Тучи заволокли все небо, и я каждую минуту жду, что разразится буря. Совесть подсказывает мне, что мы затеваем нехорошее дело, поэтому и небеса смотрят на нас так угрюмо.

Антигон

Матрос. Поторопитесь-же покончить все как можно скорее и не слишком удаляйтесь в глубь страны. Судя по всем приметам, буря разразится страшная; к тому-же эта часть берега известна тем, что по ней безпрестанно рыскают хищные звери.

Антигон. Ступай, я тотчас-же последую за тобою.

. В глубине души я очень рад, что сбыл с рук это дело (Уходит).

Антигон. Ну, идем, бедная крошка... Хотя я не раз слыхал, но до сих пор не верил, будто души умерших могут снова появляться на земле. Когда это так, мне, прошедшею ночью, явился дух этой малютки. Если-же то был сон, он слишком сильно походил на действительность. Вдруг предо мною явился образ женщины, склонявшей голову то в одну сторону, то в другую. Никогда не видывал я создания, так тяжко удрученного горем и так невыразимо прекрасного в своей гнетущей скорби. Одетая в снежно белые ризы, как-бы олицетворяя собою самую святость, она подошла к койке, на которой я лежал, трижды наклонялась ко мне и всякий раз, как она пыталась заговорить, ей мешали слезы, потоками лившияся из её глаз. Наконец, выплакав все слезы, она сказала: - "Добрый Антигон! На тебя, против твоей воли, судьба, связав тебя клятвою, возложила печальную обязанность завезти куда-нибудь подальше несчастную мою малютку. В Богемии не мало пустынных местностей. Отвези-же мою дочь в Богемию и, не смотря на её слезы, покинь ее там. Так-как ее считают пропавшею навеки, прошу тебя назови ее Пердитой. Хотя ты исполняешь только волю своего повелителя, ты все таки должен будешь искупить безчеловечный свой поступок; в наказание за него ты никогда более не увидишь жены своей Паулины". После этих слов она исчезла, как-будто растаяла в воздухе. Я до того перепугался, что едва мог придти в себя и не в состоянии был решить, сон это или не сон... Верить снам - нелепо; это ребячество, но на этот раз даже я становлюсь суеверным и вот-что вывожу из привидевшагося мне сна: - Гермиона, вероятно, уже казнена, и Аполлон, зная, что девочка действительно рождена от царя Поликсена, решил, что она на жизнь или на смерть должна быть покинута во владениях настоящого своего отца Бедная цветочная распуколька! Да придет к тебе на помощь судьба!.. Лежи здесь. Имя твое значится в этом пакете, по которому можно будет тебя узнать, а вот и деньги на твое воспитание, милочка ты моя, и для дальнейшого честного существования... Буря начинается... Бедняжка! ты за проступок матери осуждена или на почти верную гибель, или на все прочия случайности! Хотя сердце мое обливается кровью, но плакать я не могу. Будь я проклят за до, что дал клятву исполнить такое ужасное дело! Прощай!.. Небо хмурится все более и более... Страшна будет убаюкивающая тебя колыбельная песня... Никогда не видывал, чтобы среди дня наступала такая темнота... Что за дикие крики?!. Удастся ли благополучно добраться до корабля?! Охотники травят медведя... Вот и сам зверь; теперь мне не будет спасения (Убегает в ужасе; медведь мчится за ним).

Входит старик пастух.

Пастух заставляют пухнуть животы девок, обижать стариков, воровать и драться. Вот, хоть бы теперь этот шум... Ну, кому взбредет на ум охотиться в такую погоду, кроме сорванцов от девятнадцати до двадцати двух лет? Крики их до того перепугали двоих моих баранов, что вынудили их убежать, куда глаза глядят, и я боюсь, как бы они ранее не попались на глаза волку, чем их хозяину. Если мне и удастся их отыскать, то не иначе, как на берегу моря, где они, вероятно, пощипывают теперь плющ... Авось, судьба поможет мне их отыскать... Это еще что такое? (Поднимает с земли малютку). Живой ребенок, да еще какой хороший! Посмотрим, мальчик это или девочка?.. А ребенок хорошенький, даже очень, очень хорошенький... Должно быть, чье-нибудь беззаконное дело. Хотя я и неграмотный, но всетаки, словно по книжке, читаю, что это дело какой-нибудь горничной из знатного дома. Возьму из сострадания бедняжку на воспитание... или нет, не сейчас; лучше подожду сынишку. Он где-то здесь по близости... Ау! Ау!

Простак. Ау! ау! ау!

Пастух. Я и не подозревал, что ты так близко. Если ты хочешь увидеть нечто такое, о чем ты будешь толковать даже и тогда, когда умрешь и сгниешь в земле, иди сюда. Да что с тобою, мальчуган?

Простак. Я просто опешил от того, что видел и на земле, и на море!.. Впрочем, не могу сказать наверное: - на море или на небе, потому что небо и море сцепились так тесно, что между ними даже иголки не просунешь.

Простак. Посмотрели бы вы, как оно ревет, как злится, как бьется о берег!.. Но главное дело не в этом! Как отчаянно кричали бедные погибающия души! То их бывало видно, то не видно!.. Корабль, казалось, то готов был главною своего мачтою пробить дыру в месяце, то утонуть в водяной бездне, поглощенный покрытыми пеною волнами; его можно было принять за пробку, мечущуюся из стороны в сторону в пивном боченке... А на земле в то же время посмотрел бы ты, как медведь вырвал его руку из плечевой чашки и как несчастный кричал, что имя ему Антигон, человек знатный!.. Но, чтобы покончить с кораблем, надо было видеть, как море бросало его из стороны в сторону... Несчастные кричали изо всех сил, а море только поднимало их на смех... Старик просто ревел, а медведь, как бы на смех ему, тоже ревел, и оба ревели, громче чем и буря, и море вместе.

Пастух

Простак. С минуту тому назад... да, минуту - не более... Я с тех пор мигнуть глазом не успел... Люди не успели еще остыть под водою, а медведь, пожирая знатного барина, не докончил еще своего обеда до половины... Я думаю, он и теперь все еще угощается.

Пастух. Жаль, что меня там не было. Я помог бы несчастному старику.

(Про себя). Жаль, что ты не бросился на помощь кораблю; там ты вместе и с другими, и с своим человеколюбием тоже пошел бы ко дну.

Пастух. Печальные события, даже очень печальные! Но посмотри, мальчуган, что тут-то! Тебе на глаза все попадались умирающие, а мне попался новорожденный младенец. Тут есть на что посмотреть, ну, и смотри!.. Пеленки-то какие! Хоть бы царскому сыну! Взгляни вот и на это... Подними! Не бойся, подними и посмотри, что в мешке такое... Правду говорили колдуньи... Оне давно пророчили мне, что со временем разбогатею и буду очень богат... Это наверное какой-нибудь подмененный ребенок... Развяжи мешок-то... Посмотри, что в нем такое?

. И счастлив же ты, старый, как посмотрю я на тебя. Видно, старые грехи тебе прощены и ты на старости лет больше не будешь знаться с нуждою. Золота-то, золота-то сколько!

Пастух. Увидишь, мальчуган, - это золото волшебное. Подними же мешок и держи его крепче. Теперь скорей домой, домой, и притом самым кратчайшим путем! Большое счастие выпало нам на долю, а чтобы оно навсегда осталось при нас, надо только уметь хорошенько молчать... А овцы мои, - ну их совсем! Идем, мальчуган, домой самым кратчайшим путем.

Простак что нибудь от старика, я похороню останки.

Пастух

Простак. Хорошо; ты мне поможешь похоронить его.

. Нынешний день, мальчуган, для нас день счастливый... Мы будем пользоваться счастием, не забывая, однако, других.