Мера за меру.
Действие третье.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мера за меру. Действие третье. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

В тюрьме.

И ходит Герцог, Клаудио и Нрофос.

Герцог. Так ты все еще надеешься, что Анджело простит?

Клаудио. Для несчастных, - надежда целебное средство. Я надеюсь, что останусь жив, хотя и умереть тоже готов.

Герцог. Разсчитывай на одну только смерть; тогда и жизнь покажется тебе слаще и смерть сноснее. Разсуждай с жизнью так: - "Лишившись тебя, я утрачу только то, о чем, кроме глупцов, никто не пожалеет. Ты только слабое дыхание, рабски послушное всем поднебесным влияниям, и в том жилище, где пребываешь сама, ты умеешь поддерживать одно лишь горе. Ты не более как игрушка смерти, потому что, как ты ни стараешься убежать от нея, ты все-таки попадаешься ей прямо навстречу. Ты не благородна, потому что все привлекательное, имеющееся в тебе, вскормлено подлостью. Ты ни в каком случае не храбра, так-как тебе даже несчастный червяк страшен своим мягким и нежным жалом. Самый сладкий твой отдых-сон, и ты часто прибегаешь к нему, а смерти боишься, меж тем как она - тот-же сон, только вечный. Тебя нельзя считать чем-то самостоятельным, потому что вся-то ты не более как скопление безчисленных порошинок, возникших из праха. Счастливой назвать тебя тоже нельзя, так-как ты вечно гоняешься затем, чего у тебя нет, и пренебрегаешь тем, что имеешь. Ты не устойчива, потому что силы твои постоянно находятся под влиянием странных изменений луны. Хотя ты богата, но в то-же время и бедна, потому что тебе, подобно ослу, чья спина гнется под тяжестью золотых слитков, приходится нести свои сокровища на протяжении одного только перевала, а затем тебя от них избавляет смерть. Друзей у тебя тоже нет, так-как собственные твои внутренности, ютящияся в твоей утробе и величающия тебя своею матерью, не перестают проклинать подагру, сыпи и простуды за то, что эти болезни не поканчивают с тобою скорее. Нет у тебя ни юности, ни старости, но ты, как в послеобеденном сне, грезишь то о той, то о другой, а меж тем блаженная твоя юность выпрашивает милостыню у разбитой параличом старости, а когда она состарится, у нея уже нет ни страстности, ни огня, ни сил, ни красоты, чтобы вполне наслаждаться своими богатствами". Что еще имеется в том, что называется жизнью? В ней таятся тысячи смертей, а между тем мы боимся смерти, полагающей конец всему этому разладу.

Клаудио. Прими смиренную мою благодарность. Теперь я вижу, что, стремясь к жизни, мы встречаем смерть, а стремясь к смерти, находим жизнь. Пусть-же приходит она, неумолимая.

Входит Изабелла.

Изабелла. Послушайте! Мир вам, благодать и доброе согласие.

Профос. Кто там? Войдите. Доброе пожелание стоит приветливого приглашения.

Герцог. Сын мой, я скоро навещу тебя опять.

. Благодарю тебя, святейший отец.

Изабелла. Мне необходимо сказать брату два или три слова.

Профос. Добро пожаловать. Смотрите, синьор; вот ваша сестра.

Герцог. Профос, на одно слово.

Профос. Сколько угодно.

Герцог. Спрячь меня так, чтобы я мог слышать их разговор (Уходит с Профосом).

Клаудио. Что же, сестра, чем ты меня утешишь?

Изабелла. Утешу самым, самым радостным известием, лучше которого быть не может. У синьора Анджело есть какое-то дело на небесах, вот он и отправляет туда тебя своим послом, и ты останешься там навеки. Итак, приступи немедленно к последним сборам; ты уезжаешь завтра.

Клаудио. Неужто нет никакого средства?

Изабелла

Клаудио. Однако же оно есть?

Изабелла. Да, брат, ты можешь избавиться от смерти. В твоем судье возгорелось дьявольское милосердие, если ты прибегнешь к нему, ты не умрешь, но будешь до самого гроба жить в оковах.

Клаудио. Вечное заточение?

Изабелла. Да, вечное заточение и при том такое строгое, что будь перед тобою весь необъятный мир, в котором ты мог бы двигаться, цепь все-таки не даст тебе сделать ни шагу.

Клаудио. Какого же рода это средство?

Изабелла. Такого, что стоит тебе к нему прибегнуть, оно мигом сорвет с тебя покровы чести и оставить тебя совершенно нагим.

Клаудио. Объясни же, в чем дело?

Изабелла. Я боюсь за тебя, Клаудио, боюсь, как бы ты, любя эту полную треволнений жизнь, не предпочел еще шесть или семь лет жизни вечной чести. Хватит-ли у тебя мужества умереть? Смерть не так страшна, как она нам кажется. Что же касается боли, - знай, что и жалкая букашка, которую мы нечаянно раздавили ногою, чувствует такую же боль, как и умирающий гигант.

Клаудио. За что приписываешь ты мне такой позор? Неужто ты в самом деле думаешь, что во мне совсем нет решимости, и что я способен на одне только цветистые слова да на нежные излияния? Если умереть неизбежно, я встречу вечную темноту, как невесту, и крепко сожму ее в объятиях.

Изабелла гнусному средству. Этот наместник, не смотря на свой внешний облик праведника, на свое безстрастное лицо, на свою разсудительную речь, на свою способность ледяными словами язвить молодость и распугивать легкомыслие и веселье, как появление сокола распугивает мелких пташек, на самом деле настоящий дьявол. Еслибы вытрясти всю его внутреннюю грязь, оказалась бы яма, такая же бездонная, как ад.

Клаудио. Ты говоришь о полуцарственном Анджело?

Изабелла. Да, об этой лживой адской ливрее, прикрывающей своими роскошными убранствами проклятейшее и гнуснейшее тело. Поверишь-ли, Клаудио? он согласен освободить тебя, если я отдам ему свою девственность?

Клаудио. О, Боже, нет, быть этого не может!

Изабелла. Однако, оно так и есть. За эту отвратительную плату он готов дать тебе позволение сколько угодно грешить так же, как ты согрешил. Сегодня же ночью я должна совершить то, о чем даже подумать противно; если не совершу, ты завтра же умрешь.

Клаудио. Ты этого не сделаешь.

Изабелла. О, еслибы я могла купить твое спасение ценою жизни, я так-же легко разсталась бы с нею, как с ничтожной булавкой.

Клаудио. Благодарю тебя, дорогая Изабелла.

Изабелла. Приготовься же, Клаудио, так как завтра же ты должен умереть.

Клаудио. Хорошо. Так и в нем есть страсти, побуждающия его плевать в лицо тому самому закону, который сам он возстановляет и к которому хочет внушить уважение. Значит, это не грех или, по крайней мере среди остальных смертных грехов самый ничтожный.

Изабелла

Клаудио. Если бы за этот грех действительно не было прощения, разве такой мудрый, суровый муж, как Анджело, решился бы за миг наслаждения подвергнуться вечной каре? О, Изабелла!

Изабелла. Что хочешь ты сказать, мой брат?

Клаудио. Умирать страшно.

Изабелла. А жить, утратив честь, постыдно.

Клаудио. Положим, так. Но умереть, отправиться неведомо куда, лежать неподвижно и гнить в холодной могиле! Утратить жизненность, полную тепла и движения, чтобы превратиться в безчувственную глыбу, меж тем как испытавшему столько наслаждений духу придется купаться в огненном потоке или, пребывая в пространстве толстореброго льда, вечно дрожать от невыносимого холода; или, будучи подхваченным буйным ветром, с невообразимою быстротою вечно кружиться около висящого в воздухе мира; или очутиться среди тех несчастнейших из несчастных, которых необузданное, ничего наверно не знающее воображение не может представить себе иначе, как воюющими! Это слишком ужасно! Нет, самая тяжелая, полная горя земная жизнь, удрученная годами, болезнями, нищетой и неволей - рай в сравнении с тем, что нас пугает в смерти.

Изабелла. О, горе мне, горе!

Клаудио. Дорогая сестра, спаси мне жизнь! Какой-бы грех ты ни совершила для спасения брата, природа не только отпустит тебе этот грех, но даже превратить его в добродетель.

Изабелла. Прочь от меня, животное! Вероломный трус! Гнусный негодяй, даже не понимающий, что такое честь! Ты хочешь поддерживать человеческое свое существование при помощи моего падения. Но подумай, разве не своего рода кровосмешение - быть обязанным жизнью позору родной сестры? Не знаю, что и подумать! Уж не изменила-ли моя мать моему отцу, потому что от такого человека, как мой отец, не мог-бы народиться такой отвратительный, такой безпутный побег. Я от тебя отрекаюсь! Умри, погибни! Еслибы мне стоило только наклониться, чтобы избавить тебя от грозящей тебе участи, я не сделала-бы даже этого! У меня найдутся тысячи молитв о том, чтобы ты умер, и ни одного слова о том, чтобы ты остался жить.

Клаудио. Нет, выслушай меня, Изабелла!

ИзабеллаИдет к выходу). Тебе следует умереть и чем скорее, тем лучше.

Клаудио. О, выслушай меня, Изабелла!

Герцог возвращается.

Герцог. Позволь мне, юная послушница, сказать тебе одно, одно только слово.

Изабелла. Что вам угодно?

Герцог. Если у тебя есть свободное время, мне хотелось-бы теперь-же переговорить с тобою. Согласием на мою просьбу ты принесешь пользу и себе.

Изабелла. Свободного времени у меня нет; если я промедлю здесь, другия мои обязанности останутся неисполненными. Впрочем, для вас я готова остаться, только не надолго.

Герцог (Тихо Клаудио). Сын мой, я слышал все, что произошло между тобою и твоею сестрой. У Анджело никогда и в мыслях не было подкупить, совратить ее. Изучая человеческия свойства вообще, он хотел только испытать её нравственность; исполненный непоколебимой чести, суровый отказ её очень его порадовал. Я духовник Анджело и знаю, что так оно и есть, как я говорю; поэтому готовься к смерти. Не ослабляй своего мужества несбыточными надеждами. Завтра ты будешь казнен. Ступай, молись, преклонив колени, и готовься к смерти.

Клаудио. Дай мне прежде вымолить прощение у сестры. Жизнь до того мне опротивела, что я буду рад от нея избавиться.

Герцог(Клаудио уходит; Профос возвращается). Послушай, Профос, на одно только слово.

Профос. Что угодно тебе, святой отец?

Герцог. Чтобы ты, едва вернувшись, ушел опять. Дай мне поговорить с этою девушкою наедине. Мой степенный нрав, как и моя одежда, ручаются тебе, что для девушки из этого разговора никакой беды не последует.

Профос. Тем лучше (Уходит).

Герцог. Дочь моя, рука, наделившая тебя красотою, не обидела тебя и добротой. Доброта, слишком щедро расточающая дары красоты, скоро лишает красоту и доброты, но благость, будучи душою всего твоего существа, будет вечно служить тебе лучшим украшением. Случай помог мне узнать про то нападение, которому твое целомудрие подверглось со стороны Анджело, и я удивился бы поведению наместника, еслибы по многочисленным примерам не знал, что такого рода слабости вполне свойственны бренной природе человека. Как-же думаешь ты поступить, чтобы разом отклонить требования Анджело и спасти брата?

Изабелла. Сейчас пойду и объявлю ему свое решение. Лучше умереть моему осужденному законом брату, чем мне родить незаконного ребенка. Но, Боже мой, как жестоко ошибается в Анджело добрый герцог! Если он когда-нибудь вернется, и мне удастся говорить с ним, я или даром потрачу слова, или открою герцогу глаза насчет его наместника.

Герцог. Это было-бы недурно. Однако, при настоящем положении дела, наместник съумеет обратить твое обличение в ничто: - он скажет, что подвергал тебя испытанию, и только. Поэтому послушайся моего совета и помоги моему человеколюбию сделать доброе дело; средство-же к спасению явится тогда само собою. Я убежден, что ты, оставшись вполне честной, можешь оказать бедной, обиженной девушке важную услугу, которой она вполне достойна, а вместе с тем вырвать и брата из когтей неумолимого закона, нисколько не вредя этим собственной своей милой личности. Ты окажешь также большую услугу герцогу, если ему суждено вернуться и узнать то, что происходило здесь в его отсутствие.

Изабелла. Дай мне услышать дальнейшия твои слова. Я готова исполнить все, что не покажется гнусным честному моему пониманию.

Герцог. Добродетель всегда смела, а сердечная доброта никогда ничего не боится. Скажи, слыхала-ли ты когда-нибудь о Марианне, сестре Фрэдрика, известного морехода, погибшого на море?

. Слыхала я о ней, но никогда ничего, кроме хорошого, не было сопряжено с её именем.

Герцог. Ей предстояло выйти замуж за этого самого Анджело. Он был обручен с нею, и день свадьбы уже назначен. Между тем, в промежуток времени, отделявший обручение от дня свадьбы, пришло известие, что Фрэдрик вместе с кораблем погиб в море, а вместе с ним утонуло и все приданое его сестры. Теперь смотри, как тяжко отразилось все это на судьбе молодой девушки. Она разом лишилась и благородного нежно любившого ее брата, уже успевшого прославиться, и приданого, то-есть, основы всего будущого её счастия, а вместе с тем и с другим, и жениха своего, Анджело, казавшагося таким честным.

Изабелла. Неужели это правда? Анджело бросил ее в несчастий?

Герцог. Да, бросил, предоставляя ей лить слезы. Ни одной слезинки её не осушил он своим утешением. Под предлогом открытия чего-то позорившого ее, он отрекся от всех своих клятв. Словом, он отдал ее на добычу тоске, и несчастная до сих пор тоскует по нем. Он-же остался безчувственным камнем, которого обливают, но не трогают её слезы.

Изабелла. Какую-же славную услугу оказала-бы смерть, еслибы вырвала у жизни эту страдалицу! Какая-же гнусность сама эта жизнь, допускающая жить и процветать такого человека? Но чем-же могу я помочь бедной девушке?

Герцог. Тебе не только легко будет заживить её раны, но ты и брата спасешь от смерти, и себя от осквернения.

Изабелла. Скажи, святой отец, как-же это сделать?

Герцог. Девушка до сих пор любит Анджело страстно. Возмутительная его измена, которая, казалось бы, должна была уничтожить в сердце женщины всякую любовь, на самом деле, как преграды, встречаемые на пути потоком, только усугубляют его силу, только увеличила ее. Отправься же к Анджело, ответь на его страсть притворным согласием. Скажи, что уступаешь его требованиям, но с непременным условием недолго оставаться наедине, а также, чтобы все произошло в подходящем месте среди полного мрака и молчания. Если он на это согласится, мы уладим и все остальное. Мы вместо тебя подошлем к Анджело ту девушку. Затем их свидание огласится, а это должно заставить Анджело загладить свою вину относительно покинутой невесты. Таким образом окажется, что жизнь твоего брата спасена, твоя честь незапятнанна, а бедная Марианна вознаграждена за все страдания, а преступный наместник, наконец, уличен. Я уговорю ее и научу её всему, что необходимо для успеха нашего плана. Если ты сумеешь ловко довести до конца все дело, тебя за обман ожидает двойная награда. Что ты на это скажешь?

Изабелла. Одна мысль об этом вполне меня успокаивает. Я убеждена в полном успехе.

Герцог. Все зависит от твоего умения. Иди сейчас же к Анджело; если он потребует, чтобы ты сегодня ночью разделила с ним ложе, согласись. Я же тем временем отправлюсь в предместие св. Луки и отыщу там скромный домик, где живет покинутая Марианна; там-то мы с тобою и встретимся. Кончай же скорее с Анджело, чтобы и все дело покончить скорее.

. Благодарю вас, святой отец, за ваше утешительное участие. До свидания (Уходит в разные стороны).

СЦЕНА II.

Улица перед тюрьмой.

Входит Герцог, одетый монахом; навстречу ему попадаются Локоть, Потешник и Полицейские.

Локоть. Если нет никаких средств помешать вам торговать мужчинами и женщинами, как домашним скотом, нам придется иметь дело только с темным и светлым бастардом.

Герцог. Боже мой, это что еще такое?

Потешник. Всякое веселье исчезло из мира с тех пор, как из двух ростовщиков более снисходительный раззорился, а более безжалостному, чтобы ему было потеплее, закон предоставляет подбитую и обшитую мехом мантию... да и не одним, а двумя: - лисьим и овечьим, как бы для обозначения, что мех лукавой лисы как нельзя лучше годится для обшивки.

Локоть. Ну, иди же, почтеннейший, иди! Благослови вас Бог, добрый монашествующий брат.

Герцог. Желаю того и тебе, брат-отче. В чем провинился перед тобою этот человек?

Локоть. Видите, он провинился не передо мною, а перед законом. Сдается мне, что он также и вор. Мы нашли у него очень подозрительную отмычку, которую и препроводили к наместнику.

Герцог порока. Скажи самому себе: - "а ведь и пью я, и ем, живу и одеваюсь только благодаря их грязному, скотскому вожделению". Неужто ты воображаешь, что такое протухшее существование можно назвать жизнью? Ступай и исправься. Слышишь, исправься.

Потешник. Конечно, святой отец, оно немного припахивает, но я мог бы доказать...

Герцог. Если дьявол доставляет тебе доказательства, это ясный признак, что ты ему служишь. Полицейские, отведите его в тюрьму. Такое грубое животное не исправится без наказания и поучений.

Локоть. Его надо представить к наместнику; тот, однажды, уже предостерегал его и таких, как он, непотребников не попустит. Если вот этот в самом деле промышляет сводничеством, лучше бы ему быть за целую милю отсюда по своему делу, чем стоять перед лицом грозного синьора Анджело.

Герцог. О, еслибы все были такими, какими иные желают казаться, то-есть, добродетельными без всякой примеси лицемерия!

Входит Люцио.

Локоть. Будьте покойны, святой отец: - его шея так же стянется веревкой, как и ваши чресла.

Потешник. А, вот и спасение в виде поручителя. Видите этого знатного молодого человека? Мы с ним приятели.

Люцио. Что это значит, благородный Помпей? Ужь не следуешь-ли ты за колесницею Цезаря или, быть может, тебе самому устраивают триумфальное шествие? За какие же, впрочем, подвиги? Статуи Пигмалиона, только что обратившияся в женщин, добывать не трудно; для этого стоит только сунуть пустую руку в карман, а затем вынуть ее сжатою в кулак и уже не пустою. Что же скажешь ты на это, а? Что же ты не отвечаешь на мои вопросы? Ведь я не песни пою, а разговариваю с тобою. Или ты, быть может, охрип от последняго ливня? Что же скажешь ты на это, разбитый мерин? Так-ли и теперь все идет на свете, как шло до сих пор? Каким следует быть по последней моде: - унылым и скупым на слова или каким-нибудь еще? Просвети мое неведение.

Герцог. Все так же, так же, как прежде, даже хуже.

Люцио. Как поживает мое сокровище, а твоя хозяйка? Продолжает маклеровать живым товаром? А?

Потешник. Она так объелась мяса, что теперь сама сидит в кадке с горячею водою.

Люцио

Потешник. К несчастию, так.

Люцио. Что же, нельзя сказать, чтобы упрятать туда тебя было не за что. Прощай, Помпей. Ступай, говори, что отправил туда тебя я. За долги или за что нибудь другое.

Локоть. За сводничество, синьор, за сводничество.

Люцио. Если так, сажайте его. Тюрьма - заслуженная сводником кара; где же и сидеть ему, как не в тюрьме? А Помпей имеет на это несомненное право: - он сводник, сводник старый; он и родился-то сводником. Прощай, Помпей. Да, Помпей, поклонись от меня тюрьме. Каким ты будешь теперь исправным мужем, Помпей: - таскаться перестанешь и постоянно будешь сидеть дома.

Потешник. Я все-таки не перестаю надеяться, добрейший синьор, что вы возьмете меня на поруки.

Люцио. Нет, такого одолжения от меня не ожидай. Напротив, я готов хлопотать, чтобы увеличить срок твоего заключения. Покорись своей участи терпеливо, иначе ты докажешь, что ты человек задорный. Прощай же, милейший Помпей. Да благословит вас Бог, святой отец.

Герцог. И вас также.

Люцио. А что, Помпей, Бригита все еще продолжает штукатуриться?

Локоть. Иди своею дорогой, иди.

Помпей. Так вы не хотите поручиться за меня?

Люцио. Когда нибудь в другой раз, Помпей, не теперь. Не знаете-ли, святой отец, что на свете нового... да, нового?

Локоть. Идем, идем, почтенный.

Люцио(Локоть, Потешник и Полицейские уходят). Не слышно-ли чего нибудь нового о герцоге.

Герцог. Ровно ничего. Может быть, что нибудь слышали вы?

Люцио. Одни говорят будто он у русского императора, другие - будто в Риме. Но где он на самом деле, как вы думаете?

Герцог. Ничего не знаю, но где бы он ни был, желаю ему всего хорошого.

Люцио. Какая дикая, сумасбродная с его стороны фантазия тайком скрыться из своего государства и приняться за ремесло нищого бродяги, для которого он никогда не был рожден. В его отсутствие синьор Анджело герцогствует усердно, даже через-чур усердно.

Герцог. И прекрасно делает.

Люцио. Немного побольше снисхождения к блудодеянию было бы с его стороны не лишним. Он уже черезчур суров в этом отношении. Не так-ли, отец?

Герцог. Нельзя иначе. Сам порок слишком распространен; искоренить его можно одною только строгостью.

Люцио. Да, признаюсь, у этого порока родство очень значительное и связи у него богатые, и пока люди станут продолжать есть и пить, будет существовать и он. Уверяют, будто Анджело явился на свет не так, как все - не от мужчины и женщины, - а каким-то иным, особым путем. Правда это, отец?

Герцог. Как бы могло это быть?

Люцио. Одни уверяют, будто его вместо икры выметала сирена, другие - будто он зачат парой трески - самцом и самкой. Одно известно, что когда он мочится, жидкость эта тотчас же обращается в лед. Несомненно также то, что он существо совсем непроизводительное.

Герцог. Вы большой шутник, и язык у вас бойкий.

Люцио даже если бы у того была целая сотня незаконнорожденных детей. Напротив, он скорее заплатил бы из своего кармана за вскормление целой тысячи пригулков. Он сам имел наклонность пошаливать, сам был мастером по этой части, поэтому опыт научил его снисхождению.

Герцог. Никогда не слыхал, чтобы отсутствующий герцог любил гоняться за женщинами. Его наклонности влекли его совсем не туда.

Люцио. Нет, почтенный отец, вы сильно ошибаетесь.

Герцог. Не думаю.

Люцио. Он-то не любил побаловаться с женщинами? Да с какою угодно, хоть с пятидесятилетней нищенкой... Не даром же он имел обыкновение класть по червонцу в нищенскую чашку вашим побирушкам. О, за ним водилось много разных грешков. Любил он также и выпить, это я вам говорю.

Герцог. Мне сильно сдается, что вы взводите на него небылицы.

Люцио. Я, отец мой, был одним из близких к нему людей. Он отличался замечательною осторожностью и, мне кажется, я знаю настоящую причину, заставившую его скрыться.

Герцог. Какая же это причина? Скажите на милость.

Люцио. Нет, извините, не могу; эту тайну следует крепко держать за зубами. Могу говорить только намеками. Большая часть его подданных считала его человеком высокого ума.

Герцог. Он и был таким; в этом нет ни малейшого сомнения.

Люцио. Он-то? полноте! Он человек поверхностный, невежественный, легковесный.

Герцог. Не знаю, что это с вашей стороны: зависть, глупость или ошибка? Он и за образ жизни, за управление страною мог-бы, как мне кажется,удостоиться при случае более лестного отзыва. Стоит только взглянуть на то, что сделано, и даже сама зависть вынуждена будет признать его ученость, его государственные и военные способности. Поэтому вы говорите, совершенно не зная его, а если знаете, вас сильно ослепляет недоброжелательство.

Люцио. Почтенный отец, я знаю его и люблю.

Герцог

Люцио. Поверьте, я знаю то, что знаю.

Герцог. Трудно вам поверить, потому что вы сами не знаете, что говорите. Если герцог когда-нибудь возвратится, - а об этом молимся мы все, - я вызову вас дать ответ в его присутствии. Если вы отзывались о нем с полным убеждением в своей правоте, вы тогда, конечно, не побоитесь повторить то-же, что говорили сейчас. Я обязан потребовать вас к ответу, поэтому позвольте узнать ваше имя.

Люцио. Я Люцио; герцог знает меня хорошо.

Герцог. Он узнает вас еще лучше, если я доживу до возможности сообщить о вас то, что следует.

Люцио. Я вас не боюсь.

Герцог. Вероятно, в надежде, что или герцог никогда не возвратится, или что я слишком мало опасный противник? Да и в самом деле, большого вреда я причинить вам но могу; ведь вы это всего отопретесь.

Люцио. Скорее дам себя повесить, чем отопрусь. Ты, монах, сильно во мне ошибаешься. Но будет об этом. Не можешь-ли ты сказать мне, казнят завтра Клаудио или не казнят?

Герцог. За что же его казнить?

Люцио. Как за что? Зато, что он воронкой наполнил бутылку. Желал бы я, чтобы герцог, о котором мы сейчас говорили, был уже здесь. Без него безплотный его наместник, при помощи непомерно предписываемого всем воздержания, совсем лишит государство молодого приплода. Даже воробьям за их известную всем похотливость запрещено вить гнезда под кровлей наместника. Дела, которые совершаются во мраке, герцог так бы во мраке и оставил; не стал бы он вытаскивать их на дневной свет. Право, жаль, что он до сих пор не возвратился. Я не шучу: - Клаудио в самом деле приговорен к смерти за то, что слишком вольно обошелся с женскою юбкою. Прощай, почтенный мой отец; прошу, помолись за меня. А герцог, скажу тебе еще раз, даже по постным дням не брезгает бараниной. Время его уже, конечно, значительно ушло, но он и до сих пор готов побаловаться даже с нищей, хотя бы от нея несло черным хлебом и чесноком. Передавай кому угодно то, что я тебе говорю. Прощай (Уходит).

Герцог. В этом мире смертных, ни власть, ни величие не могут избежать злословия. Клевета, наносящая свои удары в тыл, способна нанести тяжкия раны самой незапятнанной добродетели. Есть-ли на свете властелин, способный своим могуществом остановить желчь на устах злоречия? Однако, кто же это идет?

Входят Эскал, Профос, Передерженная и Полицейские.

Эскал. Ведите, ведите ее в тюрьму.

. Добрейший мой, добрейший господин, будьте ко мне милосерды! Вы, добрейший мой господин, слывете самым сострадательным человеком.

Эскал. Тебя предостерегали не раз и не два, а ты опять попадаешься все в том же. Ты способна вывести из себя само милосердие и сделать его жестоким.

Профос. Осмелюсь доложить вашей милости: - она уже одиннадцать лета промышляет сводничеством.

Передерженная. Но верьте, ваша милость; - все это самым гнусным образом взнес на меня некто Люцио. Госпожа Кэт, по прозвищу "Дешевая", была от него беременна еще во времена герцога. Он обещал на ней жениться, да как-же! А ребенку в день Филиппа и Якова исполнится ровно год с четвертью. Я сама его вскормила, а теперь отец его вот как меня обижает!

Эскал. Человек этот в самом деле крайне разнузданный. Вызвать его ко мне, а ее ведите в тюрьму. Ни слова более: - ступай (Полицейские, уводят Передерженную). Профос, мой соправитель Анджело неумолим и Клаудио будет завтра казнен. Пошли за духовником и позаботься обо всем необходимом, чтобы осужденный мог приготовиться к смерти, как подобает христианину. Будь мой соправитель так-же сострадателен, как я, ничего подобного не было-бы.

. Ваша милость, вот этот почтенный монах был уже у него и приготовил его к смерти.

Эскал. Доброго вечера, святой отец.

Герцог. Мир вам и благодать.

Эскал

Герцог. Я не здешний, но мне по воле случая придется прожить здесь несколько времени. Я принадлежу к благотворительному братству и недавно прибыл с особым поручением святейшого отца.

Эскал. Что-же нового в свете?

Герцог на каком-бы то ни было поприще отсталым, устаревшим, насколько почетно быть непостоянным в своих предприятиях. Честность стала такою редкостью, что обществу решительно нельзя ни на что положиться; безчестных-же обманов повсюду столько, что поневоле проклинаешь всякое дело сообща. Вот эти-то загадочные явления сильно озабочивают человеческую мудрость. Новость эта, однако, довольно таки стара, тем не менее она каждый день является новостью. Сделайте одолжение, скажите, что за человек был ваш герцог?

Эскал. Как человек, он преимущественно отличался тем, что старался познать самого себя.

Герцог. А какие развлечения, какие наслаждения любил он наиболее?

Эскал. Он скорее любил чужое, чем собственное веселье. Он отличался изумительным воздержанием. Предоставим его, однако, его судьбе, молясь, чтобы эта судьба была к нему милостива. Теперь позвольте мне спросить, в каком настроении нашли вы Клаудио? Я слышал, вы его навещали.

. Он согласен, что судья нисколько не был к нему несправедлив, поэтому он безропотно покоряется приговору правосудия. Несмотря, однако, на это, слабость человеческой природы обольщала его несбыточною надеждою на возможность избежать казни, но я мало-по-малу убедил его в тщете этих надежд, и теперь он готов к смерти.

Эскал. Вы вполне безукоризненно исполнили свою обязанность как относительно небес, так и относительно узника. Я хлопотал за этого человека до крайних пределов, дозволяемых мне моею осторожностью, но мой собрат был непреклонен и этим вынудил меня заметить, что правосудие его черезчур уже сурово.

Герцог. Полное право на такую суровость ему дает собственная его безупречная, праведная жизнь. Она дозволяет ему быть неумолимым. Однако, если ему случится споткнуться, он ни у кого не найдет пощады.

Эскал

Герцог. Мир с вами (Эскал уходит). Тот, кто хочет управлять небесной секирой, должен сам быть настолько-же свят, как и суров. Он сам по собственной совести обязан знать, чему давать ход: - снисхождению или негодующей добродетели. Он к другим должен относиться так-же, как относился-бы к самому себе. Позор тому, кто карает за пороки, которым подвержен сам. Тройной позор тебе, Анджело, что, исторгая чужия сорные травы, ты даешь разростаться своим. О, какие гнусности могут гнездиться в человеке, хотя по наружности он и кажется ангелом! Как могут текущия времена уподоблять пороки добродетелям и тончайшею паутиной связывать самые крупные явления? Я обязан противопоставить пороку всю свою власть. Когда сегодня ночью Анджело станет сжимать в объятиях когда-то любимую, но потом отвергнутую девушку, я посредством ловко прикрытого обмана заставлю его сдержать когда-то данные им клятвы