Царствование Эдварда III.
Действие второе.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Сад около замка Роксборо.

Входит Людовин.

Людовик. Я замечал, что он так и впивается глазами в её глаза, жадно ловит ухом каждое слово, слетевшее с её сладких уст. На его смущенном лице всевозможные ощущения сменяются беспрестанно, словно носящиеся на крыльях ветра облака, постепенно умирающия по мере того, как они расширяются. В те минуты, когда она краснеет, он становится еще бледнее, словно её щеки, благодаря какой-то волшебной силе, впивают в себя всю алую краску с его лица. Потом, когда она, под влиянием почтительного страха, бледнеет, на его щеках вспыхивает их обычное румяное украшение, но это украшение так-же мало похоже на её подобный заре румянец, как кирпич на коралл, как живой цвет на мертвый. Почему его лицо так странно противоречит её прелестному лицу? Если краснеет она, румянец её щек, конечно, вызывается нежным, искренним смущением, испытываемым в священном присутствии короля. Когда краснеет он, багровая краска разливается по его лицу вследствие тайно сознаваемого стыда, что он, могучий король, бросает на нее такие преступные взгляды. Когда бледнеет она, то это следствие чисто женской тревоги, ощущаемой в присутствия самого короля. Когда бледность разливается по его лицу, то это вследствие волнения от угрызения совести, от сознания, что он, этот могущественный король, отдается преступной страсти. В таком случае, прощай, война с Шотландией! Сдается мне, что все сведется на медлительную осаду англичанином неуступчивой красавицы. Вот и он, одиноко прогуливающийся король.

Входит король Эдвард.

Король Эдвард. С тех пор, как я прибыл сюда, она стала еще прекраснее; с каждым произносимым словом голос её звучит еще серебристее, а ум становится еще живее. Как странно то, что она рассказывает про Дэвида и про его шотландцев. "Вот, как он говорил", передразнивала она, а затем приводила резкие выражения и выговор шотландцев, но в тоже время влагала в свои речи такую прелесть, какою, разумеется, не мог отличаться ни один шотландец. "А вот, что я ему ответила", добавляла она, передавая нам свой ответ. О, кто еще мог-бы говорить так-же, как она, кроме её самой? Один только её чарующий голос может с высоты укрепленных стен или с высоты небес бросить её варварам-врагам такой грозный вызов, такой благозвучный укор! Когда она говорит о мире, кажется, будто она в силах укротить самую войну; проповедуя войну, она как будто способна вызвать из могилы тень Цезаря, до того прекрасным, благодаря ей, становится самый образ войны! Всюду, помимо её уст, мудрость превращается в глупость; красота остается красотою только на её лице. Нет нигде летнего солнца: оно светит только в её улыбке; нет нигде и суровой зимы, кроме как в презрительных её взглядах. Я не могу осуждать шотландцев за то, что они ее осаждали: - разве она на драгоценнейшая жемчужина всей нашей страны? Однако, их нельзя не назвать трусами за то, они, имея такую роскошную причину оставаться, все-таки обратились в бегство... А, ты здесь, Людовик! Дай мне чернил и бумаги.

Людовик. Сию минуту, государь.

Король Эдвард. Затем, скажи лордам, чтобы они продолжали играть в шахматы, потому что мы намерены продолжать свою одинокую прогулку и свои размышления.

Людовик. Исполню, государь (Уходит).

Король Эдвард. Этот приятель мой очень силен в стихотворстве; к тому-же он обладает крепким и убеждающим умом. Я откроюсь ему в своей страсти, и он облечет ее таким лучезарным покровом тумана, сквозь который она, царица из цариц красоты, увидит, кто виноват в моих страданиях (Людовик возвращается). Принес ты, Людовик, перо, чернила и бумагу?

Людовик. Все готово, государь.

Король Эдвард какую-нибудь золотую музу, заставь ее взять в руки волшебное перо; пусть оно, когда тебе придется вздыхать, подскажет тебе неподдельные вздохи; когда надо будет выражать искреннее страдание, пусть оно внушит тебе настоящие стоны, а когда окажется необходимым плакать, пусть оно превратит твои воображаемые рыдания в настоящия, способные вызвать слезы даже из глаз безчувственного татарина и смягчить сердце любого скифа! Перо поэта одарено, ведь, такою могучею силою. Итак, если ты - поэт, проникнись этим вдохновляющим чувством и излей в стихах страсть, поглощающую твоего государя. Если согласие одинаково трепещущих струн могло заставить прислушиваться к нему самое ухо ада, гениальные звуки поэзии способны очаровать и привлечь к себе любую человеческую душу.

Людовик. К кому-же, государь, должны обращаться мои стихи?

Король Эдвард. К такому существу, которое пристыжает красоту и делает глупым самый разум; чьи совершенства являются уменьшенным, сжатым изданием всех добродетелей, распространенных в мире. Пусть это послужит тебе исходной точкой. Придумай для красоты более выразительное слово, чем сама красота; все прелести, которые ты найдешь в ней, превознеси выше всего существующаго. Не бойся, что тебя станут уличать в лести. Если-бы твой восторг оказался вдесятеро больше, чем на самом деле, цена самому существу, которое ты призван превозносить, превзойдет в сто тысяч раз твои похвалы. Начинай-же, а я тем временем стану размышлять. Не забудь выразить, как страстно настроена моя душа, как болит она и как тяжко ноет при виде её красоты.

Людовик. Значит, стихи надо писать к женщине?

Король Эдвард. Чья-же красота могла-бы иначе восторжествовать надо мною? О, кто-же, как не женщины, способны внушать нам любовь? Неужто ты думаешь, я стал-бы восхвалять красивые статьи лошади?

Людовик. Однако, государь, мне все-таки необходимо знать, кто эта женщина, каково общественное её положение

Король Эдвард. О, качества её так высоки, что стоят престола вселенной, к которому мой королевский престол только необходимая ступень. Судя по её власти надо мною, ты можешь составить себе понятие, что такое она на самом деле. Пока я буду воображать ее перед собою, пиши, что голос её подобен музыке, пенью соловья. Нет, не это! каждый влюбленный простолюдин сравнивает голос своей загорелой возлюбленной с пением соловья. Да и вообще зачем заводить речь о соловье, когда он поет песню прелюбодеяния, и такое сравнение можно, пожалуй, принять за злую насмешку, потому что, если грех на самом деле грех, он не хочет, чтобы его считали таким; в данном случае, напротив, добродетель хочет, чтобы ее считали грехом, а грех добродетелью... Пиши, что волосы её мягче нитей, доставляемых шелковичным червем, и солнце отражаясь в их льстивом зеркале, придает им нежную окраску янтаря... Нет, говорить о льстивом зеркале слишком рано; лучше приберечь это сравнение для того мест, где речь зайдет о чудных её глазах, в которых, как в льстивом зеркале, отражаются небеса, и которые этим жарким отражением насквозь прожигают мне сердце. О, какой необъятный мир песнопений готов я рассыпать на своевольную основу любви! Слушай, Людовик, превратил-ли ты свои чернила в золото? Если нет, напиши прописными буквами только имя той, кого я люблю, и это позолотит бумагу! Итак, читай, любезный, читай и наполни пустое пространство моего слуха звуками твоих стихов.

Людовик.Я еще не довел до конца своего хвалебного слова.

Король Эдвард. Значит, это хвалебное слово и моя любовь одинаково бесконечны. И любовь, и хвала достигают таких недоступных вершин, что пренебрегают конечными пределами. Ея красота может сравниться только с моею любовью; её красота выше всего, что можно себе представить, а моя любовь выше всего, что есть самого высокого на свете. Перечислять её совершенства - тоже, что считать капли в море. Нет, даже более! - это тоже, что по пылинке высчитывать то неисчислимое количество пылинок, из которых состоит наш необъятный мир, а затем одну за другою запечатлевать их в нашей памяти. Зачем-же, если так, упоминаешь ты о конце, когда красота той, о ком ты говоришь, бесконечна?!. Читай! Дай мне послушать.

Людовик (Читает).

"Красавица, прекрасней, непорочней ,

"Ты, чем сама владычица теней".

. Стой! в двух этих строках - две грубые ошибки, сразу бросающиеся в глаза. Ты сравниваешь ее с бледною царицею ночи, когда та только потому кажется лучезарной, что светит во мраке. Чем становится эта царица, когда солнце показывает свой действительно лучезарный лик? - не более, как тонкою восковою свечею, бледной и безжизненной. Моя любовь способна соперничать с блеском самого полуденного ока неба и, освободив себя от всех туманящих ее покровов, затмить самое золотое солнце.

Людовик. В чем-же другая ошибка, государь?

Король Эдвард. Прочти еще раз стихи.

Людовик (Читает):

"Красавица, прекрасней, непорочней"...

Король Эдвард. Разве я просил тебя говорить о непорочности и тем заставлять ее замыкать на ключ сокровища своей души? Мне много было-бы приятнее видеть ее несколько порочной, чем непорочною вполне. Перестань сравнивать ее с лунным светом; я хочу не этого! Сравнивай ее с сиянием солнца! Говори, что блеск её втрое ослепительнее сияния солнца, что её совершенства превосходят совершенства дневного светила; что они так-же благотворны и плодотворны, как это светило; что, скрываясь, они влекут на землю холодную зиму, а при новом её появлении блекнут самые чарующия проявления лета, и в этом сравнении её с солнцем постарайся внушить ей, чтобы и она была настолько-же свободна и щедра ко всем, как самое солнце, с одинаковою любовью озаряющее ничтожнейшую былинку и пышную розу, Послушаем теперь, что следует за лунным светом?

Людовик (Читает):

"Красавица, прекрасней, непорочней

"Ты чем сама владычица теней,

"Стыдящая суровым постоянством"...

Король Эдвард. Стыдящая кого?

Людовик (Читая). Безгрешную Юдифь.

Король Эдвард

Людовик. Вот все, что пока написано.

Король Эдвард. Если так, прекрасно! Дурного сделано немного, но то, что сделано, хуже самого дурного. Нет, пусть воитель описывает бурную войну; узник - мрак и ужас заключенья; больной человек лучше других понимает предсмертные страдания; голодный - прелесть роскошного пира; мерзнущий от холода - благотворное действие огня. Каждое страдание находит себе противовес в соответствующем блаженстве; но выражать любовь могут только те, кто ее чувствует. Дай мне перо и бумагу; я напишу сам (Входит графиня Сольсбюри). Однако, чу! вот идет сокровище моей души! Ты, Людовик, не умеешь начертать план сражения. То, как ты распоряжаешься флангами, разведчиками, отрядами, доказывает полное твое незнание военного дела, и те силы, которые ты заставляешь действовать, лучше было-бы расположить в ином порядке.

Графиня Сольсбюри. Простите меня за смелость, мой трижды милостивый повелитель. Позвольте мне оправдать свое непрошенное появление обязанностью хозяйки, так как я только затем и пришла, чтобы узнать, как чувствует себя мой государь?

Король Эдвард. Ступай, Людовик, переделай это к том смысле, как я говорил.

Людовик. Иду, государь (Уходит).

Графиня Сольсбюри. Мне крайне больно видеть, что мой повелитель так печален. Научи, государь, что может сделать подданная, чтобы отогнать от тебя твою угрюмую подругу - мрачную задумчивость?

Король Эдвард. Миледи, я слишком груб и не умею осыпать утешительными словами находящуюся под ногами почву стыда. С тех пор, как я здесь, графиня, я выношу только одни страдания.

Графиня Сольсбюри. Избави Бог, чтобы кто-нибудь в моем доме был для вас, государь, источником страдания. Трижды дорогой король, дайте мне узнать, чем вы недовольны?

Король Эдвард

Графиня Сольсбюри. К тому, государь, которое находится в моей власти, во власти женщины.

Король Эдвард. Если ты говоришь от души, средство найдено. Заставь свое могущество вернуть мне радость, и я снова буду весел. Иначе, графиня, я умру!

Графиня Сольсбюри. Государь, я готова.

Король Эдвард. Поклянись, что действительно так.

Графиня Сольсбюри. Клянусь небесами.

Король Эдвард. Когда так, отойди немного всторону, я я скажу тебе, что некий король сходит по тебе с ума. Скажи себе, что вполне в твоей власти сделать его счастливым; не забудь, ты поклялась наделить его всеми зависящими от тебя радостями, а затем скажи, когда ему ожидать минуты полного блаженства?

Графиня Сольсбюри. Мой трижды грозный повелитель, я уже сделала для этого все, что могла. Вся любовь, какою я могу располагать, уже отдана тебе вместе с моею покорною преданностью. В доказательство моих слов подвергни меня какому угодно испытанию.

Король Эдвард. Ты уже слышала от меня, что я схожу по тебе с ума!

Сольсбюри. Если ты говоришь о моей красоте, бери ее себе, когда можешь; как она ни ничтожна, я ценю ее еще в десять раз меньше. Если ты говоришь о ноем целомудрии, бери, когда можешь, и его, потому что целомудрие, отдаваясь добровольно, приобретает двойную цену. Итак, бери от меня все, что я в состоянии тебе отдать и пользуйся им.

Король Эдвард. Я хочу насладиться твоею красотой.

Графиня Сольсбюри. Будь она нарисована, я смыла-бы ее и, лишив её себя, всецело отдала бы ее тебе. Но, государь, она припаяна к моей жизни так крепко, что нельзя взять одну без другой. Моя красота - только скромная тень, озаренная летним лучем моей жизни.

Король Эдвард. Но ты можешь уступить ее мне, чтобы я насладился ею.

Графиня Сольсбюри. Мне настолько-же было бы трудно отдать свою красоту, служащую дворцом для моей души, как, не умерев, отдать и самую душу. Мое тело - колыбель, дворец, монастырь моей души, а она, эта душа - чистый, непорочный, незапятнанный ангел! Если, государь, а кого-нибудь впущу в это святилище, я убью бедную свою душу, а она убьет меня!

Король Эдвард. Разве ты не поклялась отдать мне все, чего-бы я не пожелал?

Графиня Сольсбюри. Да, государь, но с одним условием: - что бы вы просили только того, чем я могу располагать.

Король Эдвард. Я только и прошу того, что ты можешь мне дать. Я прошу одной твоей любви, а взамен её отдам тебе всю, всю сокровищницу своей беспредельной любви.

Графиня . Если-бы, высокочтимый государь, ваши уста не были священны, оне осквернили бы самое слово "любовь". Той любви, которую вы мне предлагаете, дать мне вы не можете, потому что она всецело принадлежит царственной подруге цезаря. Той любви, о которой вы молите меня, получить вам нельзя, потому что Сара Сольсбюри отдаться не в состоянии никому, кроме своего мужа. Тот, кто переделает или подделает подпись и печать вашего величества, подлежит смертной казни. Неужто священная ваша особа захочет оказаться виновною перед Царем небес, подделав Его изображение на недоброкачественном запрещенном металле, совершив такую подделку, вопреки своей присяге в верноподданничестве? Преступая святой закон брака, вы оскорбляете величие несравненно более могущественное, чем ваше. Короли появились на свет много позже, чем мужья. За вашим праотцем Адамом, властелином всего мира, Господь признал имя мужа, но не титул короля. Если нарушения ваших законов, хотя они и не подписаны собственною рукою вашего величества, влекут за собою тяжелую кару, как-же велико преступление, нарушающее законы священные, обнародованные устами самого Создателя и скрепленные собственною Его десницею? Я убеждена, что мой высокочтимый государь из чувства привязанности к моему супругу, в самое это время подвергающему себя опасностям на поле битвы, только желает испытать жену графа Сольсбюри, дабы узнать, способна-ли она выслушивать легкомысленные речи, внимать которым ей не следует?.. Мне кажется, что, оставаясь здесь долее, я совершу проступок, поэтому удаляюсь теперь от самого проступка, а не от своего короля (Уходит).

Король Эдвард. Слова-ли её придают божественную прелесть её красоте или самые эти слова только кроткие проповедники её красоты?.. Так-же, как ветер, вздувая паруса, делает их более красивыми или сами паруса, вздуваясь, придают красоту невидимому ветру, слова-ли придают особую прелесть её красоте или её красота - особую прелесть её словам? О, зачем, вместо того, чтобы быть завистливым и переполненным злобы пауком, превращающим в смертельный яд всякую мерзость, которую он высасывает, я не алчущая меда пчела, имеющая возможность извлекать из каждого цветка луч целомудрия. Ея непреклонная честность настолько-же сурова, насколько пленительна её красота: она сама слишком строгий часовой, охраняющий такую чудную крепость, как она сама. О, зачем она для меня не тот воздух, которым я дышу?!.. Но что я говорю? - Она именно и есть тот воздух!.. Когда я стремлюсь обнять ее, вот как теперь, я сжимаю в руках только самого себя. Однако, я во чтобы то ни стало должен обладать ею, потому что ни укоры совести, ни рассудок не в силах рассеять моей безумной любви! (Входит Уорик). Вот её отец. Постараюсь воздействовать на него, чтобы он стал под мое знамя в этой любовной войне.

Уорик. Чему приписать, что государь мой так печален? Простите меня, ваше величество, если я решусь спросить о причине такого уныния, дабы моя долголетняя опытность помогла мне рассеять ее настолько, чтобы она, государь, не тяготила вас более собою.

Король Эдвард. Ты сам по собственному своему побуждению предложил мне услугу, о которой я только-что собирался тебя просить. Но, о мир, великий вскормитель лести, зачем словам, слетающим с человеческих губ, придаешь ты золотое значение, а их поступкам тяжесть свинцовой гири, так что их деяния никогда не соответствуют их обещаниям. О, зачем человек так неуважительно относится к словам своих болтливых уст, когда эти лживые слова не запечатлены в самом его сердце?

Уорик. Да избавят меня преклонные мои годы от необходимости давать тебе свинец там, где я обязан платить тебе чистым золотом! Преклонные года скорее циники, чем льстецы. Повторяю: - если бы я мог узнать причину твоего уныния и тем способствовать его ослаблению, я собственным страданием, государь, попытался бы облегчить твои страдания.

Король Эдвард. Все это не более, как обыденные предложения лживых людей, сулящих много, но остающихся при одних обещаниях. Ты, например, не прочь теперь поклясться в том, что ты обещаешь. Узнав, однако, настоящую причину моей тоски, ты, разумеется, возьмешь назад свое неосторожное слово, исторгнутое у тебя моим страданием, и оставишь меня совсем беспомощным.

Уорик. Нет, клянусь небом, этого не будет, даже если-бы вы, ваше величество, приказали мне броситься на собственный меч и умереть!

Король Эдвард. Предположим, что принести мне желанное облегчение может только гибель, окончательное разрушение твоей чести?

Уорик. Если-бы одно это разрушение могло вас осчастливить, я приветствовал-бы его, как личное счастие!

Король Эдвард. И ты убежден, что не отречешься от этого обета?

Уорик. Зачем-же отрекаться? Если-бы я даже и мог, то не захотел-бы.

Король Эдвард. Однако, если ты все-таки отречешься, что я буду в праве тебе сказать?

Уорик. Все, что может сказать государь гнусному клятвопреступнику, нарушившему святыню обета.

Король Эдвард

Уорик. Что он клятвопреступник перед Богом и перед человеком, что он Тем и другим должен быть, отлучен от церкви.

Король Эдвард

Уорик. Название деяния дьявольского, но нечеловеческаго.

Король Эдвард. Вот эту-то обязанность дьявола тебе придется исполнить, ради меня, или нарушить обет и вместе с тем порвать все существующия меж нами связи любви и долга. Поэтому, Уорик, если ты хочешь оставаться самим собою, будь полным властелином своему слову и данному обету. Отправься к дочери и от моего имени склони ее, убеди, прикажи ей, наконец, ну, словом, каким-бы то ни было образом уговори ее сделаться моею любовницею, предметом тайной моей страсти. Я не останусь выслушивать твои возражения. Пусть твой обет заставит ее поступиться её обетом, или я не перенесу отказа и умру (Уходит).

Уорик. О, сумасбродствующий король, какую отвратительную обязанность возлагаешь ты на меня! Итак, я вынужден решиться нанесть жестокое оскорбление самому себе, потому что он вынудил меня поклясться именем Бога, что я заставлю нарушить обет, тоже данный во имя Бога. Разве это не все равно, что поклясться вот этою правою своею рукою отсечь самую эту руку? Нет, лучше осквернить капище, чем разрушить его совершенно. Однако, я не сделаю ни того, ни другого: - сдержу данный обет и отрекусь перед дочерью от всех добродетелей, какие проповедовал ей до сих пор. Внушу ей, что ей следует забыть своего мужа, графа Сольсбюри если память мешает ей броситься в объятия короля. Скажу ей также, что нарушить обет не трудно, но труднее получить за это прощение. Скажу ей, что если любовь и есть добродетель, но тем не менее истинная любовь не может быть настолько добродетельною, чтобы любить всех. Скажу ей также, что величие короля настолько внушает уважения, что никакой позор ему не страшен, но что он даже всем своим королевством не искупит такого проступка. Скажу ей, наконец, что обязанность хоть и повелевает мне убеждать ее нарушить верность мужу, но что честь не должна допустить ее дать на это согласие (Входит графиня Сольсбюри). Вот идет она. Едва-ли когда-нибудь на долю отца выпадало такое гнусное поручение относительно своего ребенка.

Сольсбюри. Я искала вас, отец мой и повелитель. Моя мать и лорды королевства прибегают к вам с просьбой, чтобы вы всеми силами постарались рассеять печаль государя.

Уорик (Про себя). Как-же приступить мне к исполнению гнусного поручения? Обратиться к ней со словами: - "Дитя мое!" - не могу, потому что какой-же отец даже и в таком положении решится совращать с пути собственную свою дочь? Или не начать-ли так: - "Жена Сольсбюри!" - но - нет! Он мне друг, и где-же найдется такой друг, который решился бы нанести дружбе такой тяжелый изъян? Не могу я назвать ее ни своею дочерью, ни женою моего друга (Графине). Я не то, чем ты меня считаешь; я не лорд Уорик, а только холоп со двора преисподней, принудивший себя явиться в образе Уорика, чтобы передать тебе послание от короля. Могучий король Англии сходит по тебе с ума. Ему, имеющему власть лишить тебя жизни, дана власть лишить тебя и чести, поэтому согласись скорее прозакладыват честь, чем жизнь. Честь мы проигрываем нередко, однако, и возвращаем ее себе обратным выигрышем; но жизни, раз мы её лишены, нам никогда уже не возвратить. Солнце, изсушающее сено, питает траву; король, желающий унизить твою честь, возвеличит тебя. Стихотворцы уверяют, будто копье великого Ахиллеса исцеляло раны, наносимые этим копьем. Нравоучение получается из этого следующее: - сильные мира могут исправлять причиненное ими зло. Имея дело с могучими противниками, лев дает полную волю своим кровожадным челюстям; в его кровавом пиру есть величие, есть доблесть, но царь зверей щадит жалкий, рабский страх, трепетно пресмыкающийся у его ног. Король прикроет твой позор ярким сиянием своего величия, и те, кому вздумается взглянуть на него, чтобы из-за него увидать тебя, будут ослеплены, словно они взглянули на солнце. Может-ли одна капля яда отравить целое море, когда могучия бездны этого моря умеют переваривать самое зловредное и заставлять его терять свою губительную силу? Великое имя смягчит твой проступок и придаст кубку позора самый сладкий, самый чарующий вкус. Помимо этого, какой-же позор совершить деяние, от которого нельзя избавиться иначе, как покрыв себя позором? Теперь я, украсив грех добродетельными внушениями, жду твоего ответа на просьбу короля.

Графиня . О, какое жестокое, безчеловечноф преследование! Горе мне, несчастной! Едва успев избавиться от грозных бед со стороны врагов, я подвергаюсь еще вдесятеро худшим опасностям со стороны друзей! Неужто у короля не было иных средств восторжествовать над моею жизнью, как прибегать к содействию того, кто был источником этой жизни, принуждая отца браться за самое гнусное, самое позорное пособничество! Не удивительно, что ветви дерева окажутся зараженными отравой, если заражен сам корень. Неудивительно,что зараженный проказою ребенок умирает, когда сосцы матери сами распространяют заразу. Если так, давайте пороку полную волю поступать, как ему угодно, и, ослабив поводья, сдерживающие молодость, предоставьте ей полную свободу! Вычеркните, если так, суровые предписания закона; уничтожьте всякие меры, карающия позором за позор и требующия наказания за проступки. Нет, я скорее соглашусь умереть, чем сделаться жертвой не в меру буйной похоти короля, сообщницей его безбожной чувственности!

Уорик. А! ты в данную минуту говоришь именно так, как я желал, чтобы ты говорила, и тем ставишь меня в невозможность повторять все сказанное до сих пор. Честная могила более достойна уважения, чем оскверненная спальня короля. Чем выше стоит человек, тем более становится заметным то хорошее или дурное дело, которое он предпринимает. Самая ничтожная пылинка, носясь в лучах солнца, приобретает большую важность, чем имеет на самом деле; чем прекраснее летний день, тем скорее заставляет он разлагаться отвратительную падаль, которую он как будто-бы целует. Удары, нанесенные могучею секирою, очень глубоки. Проступок, совершенный в священном месте, становится вдесятеро непростительнее. Дурной проступок, совершенный властью, - не простая ошибка, а попрание долга. Одень обезьяну в парчу, и красота одежды только сделает смешнее самое животное. Я мог-бы, дочь моя, еще расширить поле моих сопоставлений величия короля и твоего позора. Яд, поднесенный в золотом сосуде, кажется еще противнее; вспышка молнии, сверкнувшей в непроглядном мраке, заставляет ночь казаться еще темнее. Лидия, подвергшаеся разложению, становится хуже самых терний, а для доброй славы, клонящейся к греху, позор принимает втрое большие размеры. Я кончаю, осыпая твое сердце моими благословениями; пусть эти благословения превратятся в проклятия в тот день, когда ты свое лучезарное сияние славы променяешь на позор поруганного супружеского ложа! (Уходит).

Графиня Сольсбюри

СЦЕНА II.

Комната в замке Роксборо.

Дэрби. Душевно рад встрече с вами, трижды благородный Одли. Как поживают и государь, и его лорды?

Одли их в боевом порядке, чтобы показать их королю. Скажите, лорд Дэрби,что слышно нового об императоре?

Дэрби. Лучших вестей нельзя и желать: император обещает государю дружескую свою помощь и назначает нашего короля главным наместником всех подвластных ему безчисленных и обширных владений. Затем, мы не замедлим выступить в поход против широких границ Франции.

Одли.Что же говорит на это его величество? Разумеется, при таких известиях чуть не прыгает от радости?

Дэрби. Я еще не нашел времени разведать, рад-ли король или не рад? Он целое утро сидит, запершись у себя в комнате, чем-то недовольный, но чем именно? - я не знаю; однако, слышал сам, как он отдавал приказание, чтобы его никто не тревожил до обеденного времени. Графиня Сольсбюри, отец её Уорик, Артуа и другие ходят с нахмуренными бровями.

Одли. Из этого ясно, что не все здесь благополучно (За сценой трубят).

Дэрби

Входит король Эдвард.

Одли. Вот и его величество.

Дэрби. Желаю исполнения всех царственных желаний моего государя.

Король Эдвард

Дэрби. Император шлет вам свой привет (Передает письмо).

Король Эдвард (Про себя). Жаль, что привет шлет он, а не графиня.

Дэрби. Все желания вашего величества будут исполнены.

(Про себя). Лжешь! она их не исполнит, хотя я безмерно был-бы счастлив, если-бы она исполнила.

Одли. Он всю свою любовь, все свои силы повергает к стопам моего короля и повелителя.

Король Эдвард

Одли

Король Эдвард. Если так, пусть и конные, и пешие, согласно моему приказанию, отменяющему прежнее, тотчас-же отправятся отсюда снова по домам. Дэрби, я при твоей помощи скоро познакомлюсь с ответом графини.

Дэрби. Графини, государь?

Король Эдвард

Одли. Что у него на уме?

Дэрби. Предоставим его самому себе (Уходит вместе с Одли).

Король Эдвард. Язык говорит от избытка любви, переполняющей сердце! Сейчас, вместо имени императора, я произнес имя графини. Отчего бы и не произнесть? Разве она не верховная моя повелительница, а я относительно её разве не коленопреклоненный раб, читающий в её глазах желания её и нежелания? (Входит Людовикь) Говори, что велит высокомерная Клеопатра передать сегодня цезарю?

. Она говорит, что ранее наступления вечера даст решительный ответ вашему величеству (За сценой гремят барабаны).

Король Эдвард. Что это за барабанный гром, спугнувший живущего в моем сердце нежного купидона? Бедная баранья шкура! Как бьющий по ней заставляет ее громко реветь! Ступай, вели замолчать этим громогласным шкурам, пока оне не научатся ворковать самые нежные стихи на ухо небесной нимфы. Тогда я заставлю их заменять мне писчую бумагу и тем превращу их в вестников любви или в посредников между богиней и могущественным государем. Ступай, скажи солдатам, чтобы они научились играть на лютне или повесились на перевязях своих барабанов. В данную минуту мы считаем неприличным нарушать покой небес нескладицею звуков. Ступай! (Людовик уходит). Для той борьбы, которую я веду теперь, мне не нужно никакого оружия, кроме моего собственнаго; я сойдусь лицом к лицу с моим противником и стану отвечать на залпы моего врага стонами страсти. Мои взгляды заменят мне стрелы, а мои вздохи будут чем-то в роде попутного ветра, уносящего в своем вихре самые трогательные мои боевые снаряды. Но увы! она вооружила против меня солнце, потому что это солнце - она сама. Теперь я понимаю, почему стихотворцы изображают воителя-купидона слепым. У любви только до тех пор есть сила удерживать нас на надлежащем пути, пока сияние любимого существа не ослепит нас окончательно избытком своего яркого блеска (Входит Людовик). Ну, что-же?

Людовик

Входит принц Уэльсский; Людовик удаляется в глубину сцены.

Король Эдвард (Про себя). Да, я вижу моего юношу сына. Образ его матери запечатлелся на его лице, а он заставит сдерживаться заблудшее и слишком пылкое чувство моей души. Вид его журит мое сердце за увлечение и мои глаза, за их непомерную алчность. Им и без того есть чем любоваться: а между тем они ищут полного наслаждения совсем не там, где им следует. Вор не умеющий довольствоваться своею бедностью, достоин всякого презрения (Сыну). Что скажешь, мое дитя?

Принц Уэльсский величества.

Король Эдвард (Про себя). В его чертах мне все видятся черты его матери. Его глаза - глаза ея! Они своим пытливым взглядом заставляют меня краснеть, так. как проступки мои ясны до очевидности. Сладострастие - огонь, и у одержимых им людей это внутреннее пламя пробивается наружу, даже светит сквозь свою внешнюю оболочку. Прочь от меня мягкие, нежные, как шелк, побуждения изменчивой чувственности! Неужто я свою прекрасную Британию, с её широко раскинувшимися границами, променяю на прихоть и не сумею справиться с узкими желаниями личного моего я?.. Пусть мне подадут доспехи из несокрушимой стали, и я восторжествую над всеми королями вселенной!.. Неужто я сам отдам себя в рабство и соглашусь явиться союзником моего врага? Нет, быть этого не должно! (Сыну). Ну, мальчик мой, или сюда! Ближе! Теперь уж скоро ветер Франции будет развевать наши знамена.

Людовик (Отходит от двери и тихо говорит королю). Государь, графиня, весело улыбаясь, желает получить доступ к вашему величеству.

(Про себя). Ну, так и есть! Она одною своею улыбкою спасла от заполонения всю Францию и обезпечила свободу и её короля, и её дофина, и её знати! (Громко принцу). Оставь меня, Нэд; ступай, пируй с приятелями (Принц уходит; король говорит про себя). Твоя мать смугла, а ты своим похожим на нее лицом только напоминаешь мне, как она некрасива (Людовмку). Иди, подай руку графине и пригласи ее сюда. Пусть она разгонит скопившиеся надо мною зимния тучи, так-как она разом придает красоту и небу, и земле (Людовик уходит). Конечно, более преступно изводить и убивать бедных людей, чем наслаждаться на ложе запретного блаженства, служащего совокупностью проявлений счастия с минуты появления на свет Адама и до только-что истекшего мгновения (Людовик возвращается; с ним Графиня). Ступай, Людовик, погрузи свою руку в мой кошелек, играй, дари, трать деньги, как знаешь, сори ими, делай что хочешь, но только оставь меня на время наедине с нею; удались отсюда (Людовик уходит). А, вот теперь ты моя соучастница в игре! Ты, наконец, явилась, чтобы ответить мне божественным словом "да" и тем дать согласие на то, чего требует от тебя моя любовь!

Графиня Сольсбюри. Отец приказал мне придти, но не дал своего благословения...

. На то,чтобы сдаться мне?

Графиня Сольсбюри. Да, государь. Он только приказал воздать вам должное.

. А это должное, безценная моя прелесть, должно быть равным моим правам на тебя, на твою любовь.

Графиня Сольсбюри. То-есть отплатой злом за зло, ненавистью за ненависть? Когда я вижу, что вы, ваше величество, продолжаете склоняться все в туже сторону, не обращая ни малейшего внимания ни на мои отказы, ни на любовь мою к мужу, ни на мое уважение к вашему сану, да, если ни один из моих доводов не в силах обуздать ваших неудержимых стремлений, я свое несогласие подчиняю вашей воле, и желание ваше будет также и моим, но только с тем условием,что вы устраните все препятствия, существующия между вашею любовью и мною.

Графиня Сольсбюри. Мне, повелитель мой, хотелось-бы вычеркнуть несколько жизней, стоящих между вами и мною.

. Чьи это жизни, графиня?

Графиня Сольсбюри. Трижды любимый мною государь, пока и ваша законная жена - королева, и граф Сольсбюри, законный мой супруг, существуют, они одни имеют право на нашу любовь; от этой любви нас может освободить только их смерть.

. Твои требования идут в разрез с нашими законами.

Графиня Сольсбюри. Как и ваше желание. Если закон запрещает вам исполнить одно, он-же повелевает вам отказаться и от другого. Не могу, не стану верить любви, в которой вы мне клянетесь, пока вы не исполните того, в чем поклялись.

. Довольно! Твой муж и королева умрут! Ты более прекрасна, чем Геро, а безбородый Леандр не так могуч, как я. Переплывая пролив, он совершил не особенно трудный подвиг, но я, чтобы достигнуть Сестоса, где живет моя Геро, переплыву через Геллеспонт крови.

Графиня Сольсбюри. Нет, вы готовы сделать даже более: - тот поток, через который вы намерены переплыть, создадите вы сами, наполнив его кровью тех, чье существование служит помехой для нашей взаимной любви: - кровью моего мужа и вашей жены.

. Твоя красота делает их самих виновными в их смерти и служит явным доказательством, что они достойны казни. На этом-то основании, я, верховный их судья, произношу им смертный приговор.

Сольсбюри. О, вероломная красота! О, еще более несправедливый судья! Когда, по окончании земного бытия, обоих нас потребуют к ответу в необъятный, звездный чертог, находящийся над нашею головою, как страшно придется нам трепетать за наш проступок!

. Что-же скажет наша красавица - любовь? Решилась она на что-нибудь?

Графиня Сольсбюри. Решилась покончить все, поэтому и говорю вот что: - Великий государь, сдержи только свое слово, и я твоя! Теперь оставайся там, где ты есть, а я отойду на несколько шагов, чтобы показать, как я брошусь к тебе в объятия! (Сначала отходит от него, потом быстро идет к нему обратно и показывает ему два кинжала).Вот у меня в руках мои свадебные ножи; возьми один из них и убей им свою жену-королеву или укажи мне то место, где она находится. Другим я отправлю на тот свет человека, которого любила, и любовь к которому теперь глубоко спит в моем сердце. Полюбить тебя я соглашусь только тогда, когда не станет их обоих. Ни с места, король сластолюбец! Не смей мне мешать! Мое намерение покончить с собою окажется проворнее, чем твое желание спасти меня! Если ты сделаешь хоть один шаг, я убью себя! Поэтому стой смирно и выслушай, что я представлю тебе на выбор: - прекрати свое в высшей степени безбожное преследование и никогда более не обращайся ко мне ни с какими просьбами, иначе (падая на колени) клянусь небом, острие этого ножа запятнается кровью сердца той, чью честь ты хотел запятнать, моею целомудренною кровью! Клянись, Эдвард, клянись! или я нанесу себе смертельный удар и умру здесь-же у тебя на глазах!

. Клянусь тебе именем той самой верховнейшей власти, которая посылает мне теперь силу стыдиться самого себя, что я никогда не раскрою уст для того, чтобы хоть одним словом возобновить те мольбы, которые могли бы привести меня к достижению моих желаний! Встань, истинно английская жена! Тобою твой остров имеет право гордиться более, чем некогда Рим гордился своею Лукрециею, в честь которой до сих пор, и при том безутешно, притупляется столько перьев. Встань, и пусть мой проступок послужит к возвеличению твоей добродетели, и пусть эту добродетель грядущие века ценят, как сокровище. Я пробудился от своего безразсудного сна. Уорик! сын мой Нэд! Дэрби! Артуа! Одди! Где вы, храбрые мои воины? Идите все сюда! (Входит принц Уэльсский в сопровождении лордов). Уорик, я поручаю тебе охрану северных наших владений. Ты, принц Уэльсский, и ты, Одли, направьтесь скорее к морю. Пусть часть войска поджидает нас близь Ньюхэвена, так-как мы, - вместе с Дэрби и с д'Артуа - намерены направиться через Фландрию, чтобы приветствовать наших союзников и упрочить себе их помощь. Грядущей ночи как раз будет достаточно для этого. Как нелепо было с моей стороны осаждать неприступную верность, и ранее, чем наступит утро, пусть воинственный гром наших труб разбудит меня своими мужественными звуками (Все уходят).