Король Лир.
Действие четвертое.

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Степь.

Входит Эдгар.

Эдгар. Если мы заслуживаем презрения, пусть нас презирают явно; это лучше, чем презрение, прикрытое лестью. Самое жалкое, несчастное, обиженное судьбою существо и то живеть надеждою на лучшие дни и не впадает в отчаяние. Перевороть к худшему страшен только в дна счастия, a в беде обратною стороною горя является смех. Привет тебе, бесплотный воздух, который я теперь обнимаю! Не ты, не твои необузданные порывы виною тому, что вихрь несчастия загнал какого-нибудь горемыку на самое дно пропасти. Однако, кто-же это идет сюда? (Входит старик, ведущий Глостэра). Это он! мой отец! и его ведеть нищий. О, ты, свет! Ты необъятный свет, не заставь человека возненавидеть тебя за страшные в тебе перемены! Неужто в самом деле ты способен служить только делу разрушения?

Старик. Добрый лорд, я целые тридцать лет был вассалом вашего отца и вашим слугою.

Глостэр. Уйди, уйди от меня, добрый мой друт. Помощ твоя никакой пользы мне не принесет, a тебе она может только повредить.

Старик. Да, ведь, одни вы не можете отыскать дорогу.

Глостэр. Никакой дороги y меня больше нет, поэтому мне и глаз больше не нужно. Я пал зрячим. Так бывает нередко. Благополучие только балует нас, a невзгоды служат нам на пользу. О, дорогой мой сын Эдгар, на которого так незаслуженно обрушился гнев обманутого отца, если-бы небо послало мне радость, если не видеть тебя, то хоть дотронуться до тебя руками! Тогда я сказал-бы, что зрение мне возвращено!

Старик. Эй, кто здесь такой?

Эдгар. О, боги, кто может когда-либо сказать:- "Вот теперь я дошел до самой глубины несчастия"? Никогда не был я так несчастен, как теперь.

Старик. А, это Том, бедный бесноватый Том!

Эдгар. A между тем, могу-ли я сказать, что дошел до крайнего предела несчастия, потому что кто же знает, где этот предел?

. Куда идешь, приятель?

Глостэр. С кем ты говоришь? С нищим?

Старик. Да, он разом и нищий, и сумасшедший.

Глостэр. В нем, должно быть, сохранились хоть проблески рассудка, потому что иначе он не мог-бы и милостыни просить. Прошедшею ночью я во время бури видел одного из таких, и с тех пор мне стало казаться, что человек не более, как земляной червь. Тогда мне невольно припомнился сын, но в то время я не мог думать о нем иначе, как с ожесточением. С тех пор для меня настало просветление. Что мухи в руках детей, тоже и мы в руках богов, убивающих нас забавы ради.

Эдгар (Про себя), Как могло это произойти?.. Печальна необходимость разыгрывать помешанного перед лицом страдания! Это тяжело и другим, и себе (Громко). Благослови вас бессмертные, добрый господин.

Глостэр. Это тот нищий?

Старик. Он самый, граф.

Глостэр. Когда так, сделай милость, уйди. A если по старой првязанности вздумаешь вывести нас на дорогу в Дувр,- она, должно быть, пролегает в миле или в двух отсюда, - то выведи, и, если можешь, добудь какую-нибудь покрышку, чтобы накинуть ее на плечи этой бедной душе человеческой. Я попрошу его отвести меня.

Старик. Сэр, да ведь он сумасшедший.

Глостэр. Горьки те времена, когда вожаками слепых становятся сумасшедшие. Сделай так, как я сказал, или как заблагоразсудится самому, только уходи скорее.

Старик

Глостэр. Эй, любезный бедняк.

Эдгар. Бедненький Том озяб... (Про себя). Нет, притворяться долее нет сил!

Глостэр. Любезный, подойди ко мне поближе.

Эдгар (Про себя). A продолжать притворяться все-таки необходимо (Громко). Пошли боги, чтобы твои глаза зажили поскорее; из них до сих пор сочится кровь.

Глостэр. Знаешь-ли ты дорогу в Дувр?

Эдгар. И большую проезжую, и тропинки для пешеходов, каждый ров и каждую заставу, все знаю. Страх выколотил рассудок из бедного Тома, a тебя, добрый человек, да избавят боги от нечистой силы. Целых пять бесов вселилось разом в бедного Тома:- бес любострастия - Обидикут; бес немоты - Хоббидидэнс; бес убийства - Модо; бес воровства - Мэпо и бес кривлянья и ломанья -Флиббертиджиббет. Этим бесом теперь одержимы все горничные и служанки. A затем будь здоров, господин.

Глостэр. Вот тебе кошелек. Бич небес до сих пор заставлял тебя гнуть спину под ударами всевозможных бед, теперь мое горе облегчит хоть немного твою судьбу. О, небеса, поступайте всегда так-же. Человеку богатому, среди всяких наслаждений живущему только в свою утробу и потому попирающему ваши законы, что он ничего не видит, не чувствует, дайте скорее познать ваше всемогущество, так чтобы не было ни взысканных не в меру, ни совсем обделенных! Нет, пусть каждый имеет только необходимое. Итак, ты знаешь дорогу в Дувр?

Эдгар. Знаю, господин.

Глостэр. По дороге есть утес. Вершина этого утеса с ужасом глядится в море, над которым она нависла. Проводи меня теперь на самый край пропасти, и я постараюсь всем, чем только могу, облегчить заевшую тебя нищету. Когда я доберусь до края пропасти, проводник станет мне более не нужен.

Эдгар. Давайте руку, бедный Том вас проводит (Уходят).

СЦЕНА II.

Перед замком герцога Эльбени.

Входят Гонэриль, Эдмонд; на встречу им появляется Оесуольд.

Гонэриль

Осуольд. Он дома, но только едва-ли когда человек так сильно изменялся в самое короткое время. Когда я объяснил ему, что французское войско высадилось на наши берега, он только улыбнулся; когда-же я сообщил о вашем возвращении, он только промолвил: - "Тем хуже". Когда-же я рассказад про измену Глостэра и про необычайную преданность графа Эдмонда, он обругад меня дураком и сказал, что я понимаю все на выворот. Тому, чем следовало-бы огорчаться, он радуется, a то, что должно бы радовать, только сердит его.

Гонэриль (Эдмонду). Так вы лучше ему не показывайтесь. Это не более, как проявление трусливости недалекого ума, боящагося предпринять что-нибудь решительное, и нежелание обращать внимание на обиды, требующия возмездия. Тем не менее то, что мы задумали дорогой, все-таки может осуществиться. Вернитесь, Эдмонд, к нашему брату; уговорите его набрать скорее войско и стать в главе его. Дома мне придется поменяться оружием: - предоставить мужу веретено, a самой схватиться за меч. Переписываться мы будем через верного нашего дворецкого и, если только не побоитесь попытать счастие, вы, вероятно, скоро узнаете желание той, кого любите (Дает ему бант). A на память о ней возьмите этот бант. Не будьте расточительны на слова. Наклоните голову! Этот поцедуй, если-бы он мог говорить, объявил-бы самим богам, как и кого я люблю. Пойми и будь счастлив.

Эдмонд. Даже и в рядах смерти я все-таки был-бы ваш.

Гонэриль. Милый Глостэр! (Эдмонд уходит). О, какая разница между одним мужчиной и другим! Воть этоть берет меня, как должную дань, a мой законный супруг только отвратительный похититель моего тела.

Осуольд. Миледи, герцог идет сюда (Уходит; появляется Эльбени).

Гонэриль. Все-таки меня стоило-бы спросить.

Эльбени. Нет, Гонэриль, ты не стоишь и пыли, которою ветер осыпает твое лицо. Твое настроение меня пугает. Личность, презирающая того, кому обязана своим существованием, не сумеет долго сдерживаться в надлежащих границах. Ветвь, оторвавшаеся, отсекшая себя от родного ствола, неминуемо должна засохнуть и пойти на гибельную потребу.

Гонэриль. Будет! Все это довольно глупо.

Эльбени. Дурному человеку и доброта, и мудрость одинаково кажутся дурными; грязи по вкусу одна только грязь. Ну, тигрицы, a не дочери, что-же вы сделали, чего добились? Добрейшего старца-отца, которому даже свирепый медведь стал-бы лизать руки, вы, безчеловечные, чудовищные выродки, довели до умопомешательства. И как мог допустить это добрый мой брать, муж Рэганы, так много обязанный королю? Если небо не поручить невидимым духам обуздывать такие ужасные преступления, люди непременно и в самом скором времени примутся пожирать друт друга, словно чудовища морских пучин.

Гонэриль только глупцам подобает жалеть негодяев, карать которых следует ранее, чем они успели совершить преступление, где твой барабан? Французские знамена уже развеваются в нашей мирной стране; нам отовсюду угрожают украшенные перьями шлемы врагов, a ты сидишь себе да восклицаешь: - "Ах зачем они это делают?"

Эльбени. Посмотри хорошенько на себя, дьявол! Даже и в нем свойственное еыу безобразие не так отвратительно, как в женщине.

Гонэриль. Пустоголовый ты олух и больше ничего!

Эльбени. Ты, чудовищный выродок, стыда ради, прикрывающий лицо свое личиною, носи эту личину всегда, чтобы никто и никогда не мог разглядеть твоего безобразия. Если-бы я позволил своим рукам последовать внушению моего сердца, оне искрошили-бы тебя в куски, сорвали-бы все мясо с твоих костей. Хотя ты и демон, но женский твой образ служит тебе защитою.

Гонэриль. Фу, какое вдруг мужество напало! (Входит гонец).

Эльбени. Что новаго?

Гонец. О, милорд, герцот Корнуэльский умер от раны, нанесенной ему одним из слуг в то время, когда он хотел выколоть Глостэру другой глаз.

Эльбени. Другой глаз Глостэру?

Гонец. Слугa этот, вскормленный своим господином, уступая чувству сострадания, возстал против такой жестокости, обнажил меч и яростно бросился на герцога. Хотя слуга и был убит тут-же, но все-таки успел нанести своему господину смертельную рану, от которой тот и умер.

Эльбени. Явное доказательство, что на небе есть правосудие, быстро карающее за преступления, совершаемые нами на земле. Но что-же бедный Глостэр? Лишился он и другого глаза?

Гонец. Обоих, государь. Вот письмо от вашей сестры, герцогиня. Оно требует немедленного ответа.

Гонэриль (Про себя). С одной стороны мне это приятно; но сестра теперь вдова, a мой Эдмонд с нею. Вследствие этого здаяие, воздвигнутое моею мечтою, может, пожалуй, рухнуть и раздавить всю остальную мою жизнь. Вот почему с другой стороны эта весть меня тревожить. Прочту и отвечу (Уходит).

. Где-же находился сын, когда ослепляли его отца?

Гонец. Он уехал провожать сюда герцогиню.

Эльбени. Его здесь, однако, нет.

Гонец. Действительно, милорд, неть; я встретил его на дороге, когда он возвращался домой.

Эльбени. Знает он об этом злодействе?

Гонец. Знает, государь. Он сам донес на отца и уехал нарочно, чтобы тем двоим без него было удобнее расправиться с стариком.

Эльбени. Глостэр, вся жизнь моя будет направлена на то, чтобы отблагодарить тебя за твою преданность королю и чтобы отмстить за твои глаза. Войдем, любезный, в замок; расскажи мне подробно все, что знаешь еще (Уходят).

СЦЕНА III.

Французский лагерь близ Дувра.

Входят Кент и Рыцарь.

Кент. Не знаетели, что заставило короля Франции так поспешно вернуться домой?

Рыцарь. Он забыл уладить какое-то дело и спохватился об этом только здесь, а дело это - нечто такое важное, что король вынужден был уехать тотчас-же, чтобы уладить его лично.

Кент. Кому-же передал он главное начальство над армией?

Рыцарь. Французскому маршалу Лефэру.

Кент

Рыцарь. Разумеется. Она взяла письмо, стала при мне его читать, и крупные слезы полились по её щекам. Заметно было, что она подавляет свои непокорные чувства, которые старались взять верх над нею.

Кент. И сильно было её волнение?

Рыцарь. До изступления она не доходила; сильнее в глаза бросалось другое: казалось, будто терпение и грусть спорили в ней о том, кому одержать верх. Вы видали, как в одно и то же время шел дождь, и светило солнце; это красиво, но её улыбка сквозь слезы была еще красивее. Прелестная улыбка, игравшая на сочных её губах, казалось, не ведала, какие гости до сих пор находились в её глазах, с которыми эти гости расставались теперь, как жемчужины с другими драгоценными каменьями. Словом, скорбь сделалась-бы милее радостей, если-бы слезы ко всем шли так, как к ней.

Кент. Что-же она говорила?

Рыцарь. Раз или два, тяжело переводя дух, произнесла она имя отца, словно это имя давило ей сердце, a затем воскликнула:- "О, сестры, сестры, вы позор для женщин! Кент! Отец!.. безжалостные сестры! Как, в такую ночь, в такую бурю!.. Верьте-же после этого, что существует сострадание!" Затем святая влага хлынула из небесных глаз королевы, и она торопливо удалилась, чтобы наедине с собою предаться скорби.

Кент. Сияющия над нами звезды, вы несомненно управляете нашими судьбами; иначе было-бы немыслимо, чтобы между существами, вышедшими из одного и того-же чрева, могла оказаться такая громадная разница! A затем, удалось вам снова поговорить с королевой?

Рыцарь. Нет.

Кент. Было это еще до отъезда короля?

Рыцарь. Нет, уже после.

Кент. Так. Бедный, доведенный до отчаяния Лир в городе. Иногда, в лучшие свои минуты, он начинает понимать, зачем он здесь, но ни за что не соглашаетея увидаться с дочерью.

Рыцарь. Почему-же так?

Кент. Его преследует мучительный стыд. Ta cypoвост, с какою он отказал Кордэлии в благословении и предоставил ее на произвол неведомой судьбы, а священнейшие свои права передал двум другим дочерям, надеденным такими сердцами, как y гиен, служит для него ядовитым упреком, поэтому жгучий стыд не допускаег его увидаться с обиженною дочерью.

Рыцарь

Кент. Не слыхали-ли вы чего-нибудь о войсках герцогов Корнуельского и Эльбени?

Рыцарь. Слышал; говорят, они выступили в поход.

Кент. Хорошо, сэр; я провожу вас к вашему властелину, королю Лиру, и оставлю его на ваше попечение. Сам-же я по очень важным причинам вынужден буду скрыться на некоторое время. Когда я достигну желаемого, вы не пожалеете, что удостоили меня своего знакомства. Прошу вас, идемте (Уходят).

СЦЕНА IV.

Там-же. Палатка.

Входят Кордэлия, Врач и Французские Воины.

Кордэлия. Увы, это он; его сейчас видели. Он бушевал, как разъяренное море. Увенчанный горькой дымянкой, куколем, крушиной, омегом, крапивой, словом, всеми сорными травами наших плодоносных нив, он громко распевал песни. Пошлите целую сотню людей; пусть они обыщат каждый клок земли, поросший высокими хлебами, и приведут короля ко мне (Несколько воинов уходят). Могут-ли человеческие знания возвратить ему утраченный рассудок? Если могут, бери все мои драгоцеяности тот, кому это удастся!

Врач. Ваше величество, средство помочь ему есть. Это средство - питающий нас кормилец сон, которого король лишен столько времени. Есть много снадобий, могущих вызвать желанный этот сон; они сомкнут веки, удрученные горем.

Кордэлия. О, все вы, благодатные тайны, все еще неизведанные силы земли, излейтесь вместе с моими слезами! Помогите бедному страдальцу, уврачуйте его горе! Отыщите, отыщите-же его, чтобы несдерживаемое волей изступление не расторгло уз жизни, утратив способность управлять собою (Входит Гонец).

Гонец. Важное известие, государыня! Британское войско идет сюда.

Кордэлия. Это нам уже известно. Мы готовы и ожидаем его. О, безценный мой отец, за тебя только я и вступилась, a великодушный король Франции сжалился над моею тоскою, над моими горючими слезами. Не ненасытное честолюбие заставило нас поднять оружие, a только любовь к нашему престарелому отцу и желание вступиться за его права. О, скоро ли я увижу его, услышу его голос? (Уходят).

СЦЕНА V.

Комната в замке Глостэра.

Входит Рэгана и Осуольд.

Рэгана

Осуольд. Да, миледи, выступило.

Рэгана. A сам он идет во главе?

Осуольд. Не легко было его уговорпть. Настоящим воителем является не он, a его супруга.

Рэгана. У вас в замке граф Эдмонд не говорил с твоям господином?

Осуольд. Нет, герцогиня, не говорил.

Рэгана. Что-же может говорить сестра в письме своем к нему?

Осуольд. Не знаю, герцогиня.

Рэгана. Он уехал по важному делу. Величайшею ошибкой было, выколов графу глаза, оставить его в живых. Где бы ни появился старик, он во всех сердцах станет возбуждать против нас ропот. Я предполагаю, что Эдмонд затем и уехал, чтобы из сострадания к слепому старику совсем с ним покончить, a также поразведать и о неприятеле.

Осуольд. Придется с этим письмом скакать за ним в догоню.

Рэгана

Осуольд. Не могу, герцогиня. Моя госпожа приказала мне строго-настрого.

Рэгана. О чем писать ей к Эдмонду? Разве ты не мог-бы передать её поручение на словах?.. Вероятно, что-нибудь... Впрочем, сама еще не знаю что. Дай мне прочесть её письмо. Я буду очень тебе благодарна.

Осуольд. Нет, герцогиня, я скорее способен...

Рэгана. Я знаю, твоя госпожа не любит мужа. В этом я убеждена. В последний свой приезд сюда, она бросала на Эдмонда такие странные, такие наглые взгляды. Ты-же её поверенный; это я тоже знаю.

Осуольд. Я, миледи?

Рэгана. Я говорю не наобум. Я знаю, что ты её поверенный, поэтому советую принять в соображение следующее. Мой муж умер; мы с Эдмондом объяснились, и для него я женщина более подходящая, чем твоя госпожа. Из этого можешь выводить дальнейшее. Если ты отыщешь Эдмонда, прошу, передай ему вот это; a когда госпожа твоя узнает от тебя обо всем, что ты слышал, попроси ее быть благоразумнее. Затем, прощай. Если тебе удастся услыхать о слепом изменнике, знай, что того, кто с ним покончит, ждет большое повышение.

Осуольд. Желал-бы я встретить его, герцогиня; тогда я доказал-бы, на чьей я стороне.

Рэгана. Прощай (Оба уходят).

СЦЕНА VI.

Поле неподалеку от Дувра.

Входят Глостэр и одетый в крестъянское платье Эдгар.

. Когда-же я достигну вершины утеса?

Эдгар. Вы уже взбираетесь на него. Чувствуете, как тяжело становится идти?

Глостэр. Мне все кажется, будто мы идем по ровному месту.

Эдгар. Мы взбираемся на страшную крутизну. Прислушайтесь, как шумит море. Слышите?

Глостэр. Нет.

Эдгар. Боль в глазных впадинах, стало быть, ослабила и другия ваши чувства.

Глостэр. Может быть, оно так и есть. Вот мне кажется, будто и твой голос изменился, что ты говоришь лучше, и что речь твоя более не похожа на речь бесноватаго.

Эдгар. Опять ошибаетесь, сэр. Ничто во мне не изменшось, кроме одежды.

Глостэр. Нет, ты стал говорить много лучше.

Эдгар. Сюда, сэр! Воть то самое ыесто. Стойте!.. Ах, какой ужас! Голова идет кругом, когда перед глазами такая страшная глубина! Вороны и воронья, рассекающие пространство между нами и подножием утеса, кажутся не более жуков. На полпути между вершиною и подножием ?теса кто-то висит на веревке и собирает укроп. Какой ужасный промысел! Собирающий весь-то кажется не более своей головы, a рыбаки, расположившиеся y берега, кажутся не более мышат. Большое судно, стоящее y берега, можно принять за его ладью, за едва заметный для глаза поплавок. На такой высоте не слышно даже прибоя, дробящагося о камни, разбросанные на прибрежье. Нет, не могу более смотреть: пожалуй, закружится голова, в глазах помутится; тогда, того и гляди, стремглав полетишь в бездну.

Глостэр. Подведи меня туда, где ты стоишь.

Эдгар. Давайте руку. Теперь вы не более как на расстоянии одного фута от обрыва. За все сокровища мира несогласился-бы прыгнуть вниз.

Глостэр. Вот моярука, вот так-же и другой кошелек, а в нем драгоценный камень, стоющий того, чтобы на него польстился бедняк. Пусть этот камень призоветь на тебя милость богов и волшебниц. Отойди отсюда подальше, простись со мною и дай мне услышать, как удаляются твои шаги.

Эдгар

Глостэр. От всего сердца желаю тебе счастия.

Эдгар (Про себя). Если я и решаюсь обманывать его, то для его-же спасения.

Глостэр. Всемогущие боги, я добровольно покидаю этот мир. Безропотно перед вашими очами стряхну я с себя великое свое горе. Если-бы, не вступая в борьбу с непобедимою вашею волею, я еще мог выносить свое горе, огарок этой жизни догорел-бы сам собою. Если Эдгар еще жив, наделите его всеми дарами счастия! Ну, любезный, прощай! (Как-бы прыгает в бездну и падает в обморок).

Эдгар. Я ушел, сэр, прощайте! Однако, я не знаю, не может-ли воображение похитить y нас драгоценную жизнь, когда сама жизнь поддается на такое хищение? Если-бы он действительно находился там, где думал, все было-бы покончено и для него самого, и для его мысли (Походит к Глостэру). Послушайте вы, господин, живой или мертвый! Скажите хоть слово. Он, ведь, в самом деле мог бы убиться насмерть... Нет, он приходит в себя... Господин, кто вы такой?

Глостэр. Прочь! Дай мне умереть.

Эдгар. Не будучи ни паутинкой, ни пушинкой, ни дыханием ветра, ты, упав с такой вышины, не мог-бы не разбиться в дребезги, как яичная скорлупа. Но ты, тяжелое тело, еще дышешь, не истекаешь кровью, говоришь и вполне здрав и невредим. Десять корабельных мачт, поставленных одна на другую, не прнравнялись-бы тому пространству, которое ты пролетел стремглав. Жив ты остался каким-то чудом. Но говори, говори еще.

Глостэр. Упал я или нет?

Эдгар. Да, вот с этой меловой скалы. Взгляни на ее вышину. И голосистого жаворонка не было-бы ни видно, ни слышно, если-бы он запел на вершине. Посмотри-ка хорошенько.

Глостэр. Увы, y меня больше нет глаз! Неужто страдание лишено даже желанной возможности покончить с собою? Если-бы несчастный мог своею смертью обмануть злобу этого тирана, насмеяться над его гордой волей, даже это было бы чем-то в роде утешения.

Эдгар. Давай руку! (Помогает ему встать). Вставай! Вот так! Ты стоишь на ногах. Чувствуеш ты под ними землю?

Глостэр. Слишкомь, слишком хорошо чувствую.

Эдгар. Это просто чудо! Скажи, кто разговаривал с тобою на вершине утеса?

Глостэр

Эдгар. Я стоял здесь внизу и, насколько мог разглядеть отсюда, его глаза казались двумя полными месяцами, a его нос, неть, тысяча носов, как и рога, крутились и вздымались, словно разъяренные морские волны. Он, как видно по всему, был непременно злой дух, поэтому ты, счастливый старец, будь уверен, что своим спасением обязан милости светлых богов, умеющихь извлекать свою пользу из таких чудес, каких не в силу исполнить смертные.

Глостэр. Припоминаю теперь все и до тех пор стану безропотно переносить страдания, пока не выплачу всех слез и судьба не крикнеть мне: - "Довольно, довольно." Тогда умру с миром. Тот-же, о ком вы сейчас говорили и кого я принимал за человека, беспрестанно упоминал про нечистую силу. Он-то и привел меня на край обрыва.

Эдгар. Успокойся, старик, и будь терпелив. Однако, кто-же это идет сюда еще? (Входит Лир, причудливо увешанный увитый цветами). Здравый смысл никогда не допустил-бы своего господина вырядиться таким странным образом.

Лир. Нет, за то, что я чеканил монету, они ничего не могуть мне сделать! Ведь я король.

Эдгар. Какое щемящее сердце зрелище!

Лир. В этом отношении природа выше искусства. Вот деньги, за которые ты завербовался. Этот малый умеет обращаться с самострелом не лучше, чем воронье пугало:- тебе-бы не стрелком быть, а торгашем, отмеривающим товары! Смотрите, смотрите, мышь! Тише, тише! Куска поджаренного сыра будет достаточно за глаза... Вот моя железная перчатка; я хочу бросить ее в лицо великану... Принесите сюда вороненые копья! Славно ты летаешь, птица! Прямо в силок! Прямо в силок!.. Эй, лозунг!

Эдгар. Душистый маиоран.

Лир. Проходи.

Глостэр. Мне знаком этоть голос.

Лир. А! Гонэриль!-и с белою бородою!.. Они ласкали меня, как собаченку, и говорили, что y меня в бороде ранее появились седые волосы, чем выросли черные.. На все, чтобы я ни говорил, отвечали либо "да", либо "нет"... Из этих "да" и "нет" выходило весьма сомнительное богословие. Воть, когда меня как-то дождь промочил до костей, да насквозь продуло меня ветром, a гром, не внемля моим приказаниям, не унимался, вот тут-то я увидал, что оне такое, узнал их как нельзя лучше! Нет, не госпожи оне своему слову! Уверяли, будто я для них все на свете! Но это ложь! Пусть меня затреплет лихорадка, если не ложь!

Глостэр. Ведь это король! Я отлично помню его голос!

Лир. Да, король! с головы до ног! Смотри, как пристальный мой взгляд заставляет дрожать моих подданных. Я прощаю этого человека и дарю ему жизнь. В чем-же он провинился? В прелюбодеянии! Ты будешь жмть! Можно-ли казнить людей за прелюбодеяние? Конечно, нет! Крапивник балуется с самкой, a маленькая золотистая мушка бесстыдно развратничаеть y меня на глазах. Пусть процветаеть сближение: незаконнорожденный сын Глостэра относится к отцу лучше, чем мои дочери, зачатые на законном ложе. Ну, блуд, делай свое дело, старайся! Мне нужно поболее солдат! Смотрите, вот стоит женщина и скромно улыбается; по лицу её можно подумать, будто y неё между ляшками снег; она изображает из себя строжайшую добродетель и жеманно опускает голову всякий раз, как только заговорят при ней о плотских вожделениях, а между тем ни хорек, ни жеребец не превзойдут её и подобных ей в той необузданности, с какою оне отдаются любострастию. До пояса оне кентавры; ниже пояса - женщины. Верхня часть их тела принадлежит богам; нижняя - дьяволам. Воть тут-то - настоящий ад, мрак, серная пучина, неугасаемый огонь, клокотание, вонь, зараза и, наконец, истощение. Фи, какая мерзость!.. Эй, приятель, торгующий лекарственными снадобьями, дай мне унцию мускуса, чтобы заглушить в своем воображении смрад от всего этого непотребства. Вот тебе и деньги!

Глостэр. О, дай мне облобызать твою руку!

Лир. Нет, дай прежде вытереть ее хорошенько; от неё сильно несет мертвечиной.

Глостэр

Лир. Да, я помню твои глаза. Только зачем ты смотришь ими на меня искоса. Напрасный труд, слепой купидон; любить я больше не намерен. Прочти вот этот вызов и обрати внимание, каков почерк.

Глостэр. Если-бы вместо каждой буквы было по солнцу, я и тогда не в состоянии был-бы рассмотреть ни одной.

Эдгар. Когда-бы мне это рассказывали, я-бы не поверил; оказывается - правда, и она надрывает мне сердце.

Лир. Читай.

Глостэр. Как-же читать, когда глазные мои впадины пусты?

Лир. Так вот, как я вижу до чего дошло: y тебя нет ии глаз во лбу, ни денег в кошельке! В таком случае положение твоего зрения так-же увесисто, как легковесен твой кошелек. Видишь, как все идет на свете?

Глостэр. Видеть не вижу, a чувствую.

Лир. Как, сума ты, что-ли, сошел? Человек и без глаз может видеть, как все идет на свете; зрение при этом заменяет ему уши. Смотри, как вон тот судья издевается над этим простоватым воршикой. Слушай, что я скажу тебе на ушко: - заставь их поменяться местами и отгадай, кто вор, a кто судья? Видал ты, как собаки фермера лають на нищаго?

Глостэр. Видал, государь.

Лир. И как бедняга бежит от пса? Вот тебе полнейшее олицетворение власти:- повинуются даже псу, когда он исполняет долг службы. Эй, ты, негодяй - сторож, не давай воли своей кровожадной руке! За что стегаешь ты эту потаскушку? Пори собственную свою спину! Не ты-ли сам совершил с нею грехопадение, за которое бичуешь ее теперь? Ростовщик ведет на виселицу плута. Сквозь дырявые одежды видны даже мелкие пятна на теле, a меховые скрывают даже самые крупные. Одень преступление в золото, и самая крепкая секира правосудия отскочит, даже не поранив его; но одень тоже преступление в рубище, и соломенка карлика пронзит его насквозь. Никто не виноват, говорю я! Никто! Я поднимаюсь на защиту всех. Друг, узнай это от меня, имеющего власть зажимать рот обвинителю. Добудь себе очки и, словно сгнивший государственный муж, притворись, будто видишь то, чего совсем видеть нельзя... Ну, ну, ну! снимай с меня сапоги!.. Ну, тяните сильнее! Вот так.

Эдгар. Какая странная смесь здравого смысла с бессмыслицей; из-за его помешательства сквозит ум.

Лир. Если ты хочешь оплакивать мою судьбу, возьми себе мои глаза. Я узнаю тебя как нельзя лучше; имя твое - Глостер. Но надо вооружиться терпением; все мы с плачем являемся на свете. Ты, ведь, это знаешь. Как только ыы понюхаем свежаго воздуха, как тотчас-же начинаем пищать и крмчать. Слушай внимательно: я буду говорить проповедь для тебя.

Глостэр. Какое горе! Какое горе!

Лир. Стоит нам родиться, как мы тотчас начинаем плакать, зачем родились для этих подмостков, выстроенных для дураков... Фу, какая великолепная шапка! Ею можно было-бы подковать всех лошадей в целом отряде конницы.. Я попытаюсь это сделать, потом подстерегу своих зятьев, и тогда смерть им, смерть, смерть! Режьте их. Убивайте, убивайте, убивайте! (Входит Рыцар в сопровождении воинов).

. Вот он; держите его. Государь, ваша дражайшая дочь...

Лир. Неужто никто не вступится? Пленник я теперь, что-ли? Значит, я вечная игрушка в руках судьбы! Обращайтесь со мною хорошенько; за меня вам внесут выкуп. Добудьте мне врача; я ранен в мозг.

Рыцарь. Вам ни в чем не будет отказа.

Лир. У меня нет помощников; я вынужден все делать сам, a это может заставш человека превратиться в соль, из глаз своих сделать садовые лейки и из них прибивать потом осеннюю пыль.

Рыцарь. Государь...

Лир. Я умру мужественно, как нарядный жених. Что же, не стану унывать! идемте-же, идем! Ведь я король. Знаете вы это, господа?

Рыцарь. Да, знаем, и будем повиноваться вам, как королю.

Лир. Значит эта старая рухлядь еще жива? Если хотите завладеть ею, догоняйте ее бегом, иначе вы её не догоните. Ну, вперед! (Убегает; за ним воины).

Рыцарь. В таком положении было-бы жаль видеть и последнего рыцаря; но нет слов выразить, как больно за короля! Однако, страдалец, y тебя есть еще дочь; она снимет с тебя проклятие природы, накликанное двумя друтими дочерями.

Эдгар. Желаю здравия, благородный сэр.

Рыцарь. Того-же самого желаю и тебе, приятель. Чте тебе нужно?

Эдгар. Не слыхали-ли вы чего-нибудь о предстоящей битве?

Рыцарь. Что готовитея битва и что она неизбежна, знают все; это не подлежит ни малейшему сомнению. Чтобы слышать о ней, достаточно уметь различать один звук оть другаго.

Эдгар

Рыцарь. Очень близко и стремится сюда с крайнею поспешностью. С минуты на минуту ожяидают прибытия главных сил.

Эдгар. Благодарю вас, сэр. И это все?

Рыцарь. Хотя королева по личному своему делу все еще здесь, войско её уже выступило в поход.

Эдгар. Благодарю вас (Рицарь уходит).

Глостэр. О, вечно-милосердые боги, порвите-же нить моего существования; не дозвольте моему злому духу внушить мне снова мысль покончить с собою ранее, чем это угодно будет вам!

Эдгар. Старик, молитва твоя хорошая.

Глостэр. Но сами-то вы, сэр, кто такой?

Эдгар. Бедняк, смиренный ударами судьбы. Собственное изведанное и испытанное горе расположило меня к кроткому состраданию. Дайте руку, я доведу вас до какого-нибудь жилья.

Глостэр. Благодарю тебя от души. Да благословит и наградит тебя за это милосердое небо (Входит Осуольд).

Осуольд. Какая счастливая встреча! За твою голову обещана крупная награда; вот эта-то безглазая голова создана для моего возвышения. Припоминай-же скорее все свои грехи, жалкий старый изменник (Обнажает меч). Меч, который должен с тобою покончить, уже обнажен.

Глостэр. Желаю от всей души, чтобы y твоей руки хватило на это сил (Эдгар становится между ними).

Осуольд

Эдгар. Не оставлю, сэр, если не буду иметь более уважительной причины.

Осуольд. Пусти, холоп, или не сдобровать и тебе.

Эдгар. Идите, господин, своею дорогою, a беднякам дайте идти своею. Если-бы словами меня можно было вычеркнуть из числа живых, это было-бы сделано две недели тому назад. Не смейте-же подходить к старику; иначе я увижу, что крепче: - ваша-ли башка или моя дубина? Объявляю это вам прямо, без всякой утайки.

Осуольд. Прочь, груда навоза!

Эдгар. Если так, я пересчитаю ваши зубы, сэр. Сделайте одолжение, выходите вперед. Я нисколько не боюсь подвигов вашего меча (Дерутся. Эдгар сшибает Осуольда с ног).

Осуольд. Подлый холоп, ты нанес мне смертельный удар. Вот тебе, мерзавец, мой кошелек. Если хочешь вполне воспользоваться своею удачею, зарой где-нибудь мой труп, но ранее достань находящееся при мне письмо и передай его графу Эдмонду Глостэру. Ты отыщешь графа в британском войске.... А, вот она преждевременная смерть! (Умирает).

Эдгар. Знаю я тебя, услужливый негодяй, так усердно потакавший порочным наклонностям своей госпожи, что её развращенная природа не могла желать ничего лучшаго.

Глостэр. Как, он умер?

Эдгар. Присядь, старик, и отдохни. Обыщем его карманы. Письмо, о котором он говорил, может оказаться для меня драгоценным помощником... Он умер, и я жалею только о том, что смерть его произошла от моей, a не от чьей-нибудь другой руки... Посмотрим... Уступай нашим усилиям, мягкий воск, a строгая нравственность пусть не порицает меня черезчур сурово. Прочесть то, что пишут наши враги, значит узнать то, что y них на душе. Их письма бывають более откровенны, чем их сердца (Читает). "Не забывай наших клятв; тебе представится не мало случаев с ним покончить. Стоит тебе только захотет, время и место для этого найдутся. Ничего не сделано, если он возвратится победителем: тогда пленницей окажусь я, и его ложе - моя темница, от отвратительной теплоты которой молю меня избавить. За эту услугу ты займешь его место. Твоя Гонэриль. Хотелось-бы прибавить - твоя жена." Вот оно ничем неприкрытое выражение женских желаний. Она замышляет убить доброго своего мужа и предоставить его место моему брату. Здесь, в этот песок зарою я тебя, несчастная жертва кровожадных прелюбодеев. В свое время эта бумага изумит зрение обреченного на смерть герцога. Счастие его, что я могу разом уведомить его и о твоей смерти, гнусный посредник, и о содержании имевшагося при тебе послания (Уходит, унося труп).

Глостэр. Король не выдержал, сошел с ума. Как-же крепок ненавистный мой рассудок, когда он все еще держится, все еще дает мне сознавать мое горе? Лучше-бы сойти с ума и мне. Тогда бессвязность мыслей заглушила-бы мои страдания, a эти страдания в блуждании воображения потеряли-бы сознание собственного своего существования (Эдгар возвращается. Вдали барабанный бой).

Эдгар. Давайте мне опять вашу руку. Я слышу вдали гром барабанов. Идемте, почтенный старик, я отведу вас к другу (Уходят).

СЦЕНА VII.

Королевская палатка во французском лагере.

Лир спит на постели; около него находятся Врачь, Рыцари и разные слуии. Входят Кордэлия и Кент.

. Добрый Кент, научи меня, какь жить, как поступать, чтобы достойным образом отблагодарить тебя за твою преданность? Жизнь моя для этого слишком коротка, и чтобы я ни сделала, все-таки будет мало.

Кент. Государыня, раз услуга оценена, за нее заплачено с избытком. Все, что вы узнали от меня, лишь скромная истина, я ничего не прибавил и не убавил.

Кордэлия. Надень платье побогаче. Этот чрезмерно скромный наряд напоминает слишком тяжелые дни. Прошу тебя, сними его.

Кент. Простите, добрая государыня. Моим целям сильно повредит, если я теперь-же обнаружу, кто я. Как в награду себе прошу, не признавайте меня тем, кто я есть, пока яе настанут более удобные времена.

Кордэлия. Пусть будет по твоему, мой добрый лорд (Врачу). Что король?

Врач. Все еще спит.

Кордэлия

Врач. Если угодно вашему величеству, мы разбудим его. Он спал достаточно.

Кордэлия. Поступайте так, как найдете нужным и как внушат вам ваши познания. Переодели его?

Врач. Переодели. Пользуясь глубоким его сном, мы сняли с него прежнее платье и заменили другим.

Кент

Кордэлия. Хорошо (За сценой музыка). эВрач. Не угодно-ли вам будет стать здесь поближе, a музыка пусть играет громче.

Кордэлия. Ненаглядный отец мой!.. О, врачующая сила природы, сосредоточь все целебные средства на губах моих, чтобы я одннм поцелуем могла избавить его от всех страданий, которым обе сестры мои подвергли почтенную старость.

Кент

Кордэлия (Наклоняясь над отцом). Если-бы эти седые пряди волос даже не принадлежали ему, оне в душе y каждого вызвалябы соетрадание. Можно-ли было такое милое лицо подвергать неистовству бушующего ветра, страшным раскатам неумолкавшего грома, скрещиванию сверкавших повсюду молний, заставлять тебя, бедный отверженец, во время ливня бродить по степи с ничем непокрытою головою? Собака моего врага, если-бы она даже укусила меня, в такую ночь спокойно лежала-бы около моего камелька, a ты, бедный мой отец, вынужден был искать убежища среди скотов, забытых самими небесами, и искать покоя на гнилой и жесткой соломе! Остается только удивляться, что вместе с рассудком не лишился ты и жизни! Он просыпается; заговорите с ним.

Врач. Лучше сделать это вам, королева.

Кордэлия

Лир. Не хорошо ты со мною поступаешь, вырывая меня из могилы. Ты, д?ша, призванная к небесному блаженству, тогда как я привязан к огненному кодесу, которое собственные мои слезы превращает в расплавленный свинец.

Кордэлия. Узнаете вы меня, государь?

Лир. Да, узнаю. Ты бесплотный дух. Когда ты умерла?

. Он все еще не приходит в себя.

Врач. Не совсем еще он проснудся. Оставим его в покое еще на минуту.

Лир. Где я был? Где я теперь? Какой чудесный день! Я умер-бы от сострадания, увидав другаго в таком положении, в каком находился я... Не знаю, что и сказать... не решусь даже побожиться, что эти руки действительно мои... Посмотрим... Укол этой булавки я чувствую... Хотелось-бы узнать, в каком именно я положении?

Кордэлия

Лир. Умоляю тебя, не насмехайся надо мной. Я жалкий, глупый, взбалмошный старик. Мне уже восемьдесят лет... даже слишком и ни одним часом не менее... к тому-же я боюсь, что я не совсем в своем уме. Мне чудится, что я должен знать и тебя (указывает на Кента) и вот этого человека, но все-таки сомневаюсь, потому что никак не могу сообразить, где я нахожусь; сколько ни напрягаю память, никак не могу припомнить, чтобы y меня была такая одежда. Не припомню также, где провел я прошедшую ночь. Не насмехайтесь-же надо мною, потому что такъже верно, как то, что я мужчина, я думаю, что ты, прелестная леди, дитя мое, моя Кордэлия.

Кордэлия. Она, отец, она!

Лир. Мокры y тебя глаза? Да, мокры... Умоляю тебя, не плачь! Если y тебя есть для меня яд, давай, я его выпью. Я знаю, ты меня не любишь. Твои сестры, как я припоминаю, обидели меня жестоко. У тебя есть причина не любить, y них-же никакой.

. И y меня тоже никакой, никакой!

Лир. Значит я во Франции?

Кордэлия. Нет, государь, в собственном вашемь королевстве

Врач его пройтись с вами и не утруждайте его ничем более, пока он не оправится окончательно.

Кордэлия. Угодно вашему величеству пойти со мною?

Лир. Будь ко мне снисходительна. Умоляю тебя, забудь все и прости. Я стар и выжил из ума (Уходит е Кopдэлией; за ними врач и свита).

Рыцарь

Кент. Совершенная иравда.

Рыцарь. Кто-же идеть во главе его войска?

Кент. Говорят, побочный сын Глостэра,

. A изгнанный графом законный его сын Эдгард, говорят, вместе с графом Кентом удалился в Германию?

Кент. Мало-ли что говорят! Однако, пора привести себя в оборонительный порядок; британские войска приближаются к нам с величайшею поспешностью.

Рыцарь. По всему видно, что сражение произойдет кровавое. Прощайте, сэр (Уходит).

Кент