Жизнь и смерть короля Ричарда II.
Действие четвертое.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Жизнь и смерть короля Ричарда II. Действие четвертое. (старая орфография)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Лондон. Тронная зала в Уэстминстэре. По правую сторону тропа стоит высшее духовенство; по левую - пэры; внизу представители общин.

Входят: Болинброк, Омерль, Сорри, Норсомберленд, Пэрси, Фитцуотэр и еще лорд; затем епископ Карляйльский, Аббат Уэстминстэрский и остальная свита. Шествие замыкает Бэгот, идущий между двумя приставами.

Болинброк. Подведите Бэгота сюда ближе. Теперь, Бэготь, высказывай свободно все то, что у тебя на уме. Говори все, что тебе известно о смерти благородного Глостэра. Отвечай, кто вместе с королем замыслил и кто привел в исполнение кровавое преступление, безвременно погубившее благородного герцога?

Бэгот. Если так, дайте мне очную ставку с Омерлем.

Болинброк. Кузен, подойдите сюда и взгляните на этого человека.

Бэгот. Милорд Омерль, я знаю, что ваш смелый язык погнушается отпереться от того, что было им произнесено когда-то. В мрачное время, когда замышлялось убийство Глостэра, я слышал, как вы сказали; - "Должно-быть, у меня рука действительно очень длинная, когда она отсюда, от мирно покоющагося английского двора, может достигнуть до Кале и коснуться головы моего дяди. Около того-же самого времени я слышал, как вы среди других разговоров сказали, что вы скорее отказались-бы от подарка в сто тысяч крон, чем согласились на возвращение Болинброка в Англию. К этому вы еще добавили, что смерть вашего кузена была-бы большим благополучием для этой страны.

Омерль. Принцы и благородные лорды, что могу я отвечать этому гнусному человеку? Неужто мне прилично покрыть позором мои так ярко сияющия звезды, став на одну доску с этим клеветником, чтобы подвергнуть его должной каре? Придется, однако, или сделать это, или допустить, чтобы обвинение, возводимое на меня его клевещущими устами, пятнало мое прославленное имя... Вот тебе мой залог, та ручная печать смерти, которая обрекает тебя на жертву ада. Я заявляю, что ты лжешь, и кровью твоего сердца докажу, что ты лжец, хотя ты слишком низок, чтобы марать ею мой царственный меч!

Болинброк. Остановись, Бэгот! Не поднимай его залога.

Омерль. Как был-бы я счастлив, если-бы я получил вызов от самого знатного из присутствующих здесь, кроме одного!

Фитцуотэр. Если мужеству твоему желательно, чтобы на твой гнев отвечали равносильным гневом, вот тебе, Омерль, мой залог взамен твоего. Клянусь этил лучезарным солнцем, дозволяющим мне видеть то место, где ты стоишь, что сам я слышал, как ты, даже как-бы хвалясь своим поступком, утверждал, будто ты виновник смерти благородного Глостэра. Если станешь в этом отпираться, ты солжешь не один, а двадцать раз, и острие моего меча заставит твою ложь вернуться в то сердце, которое ее измыслило!

Омерль. Трус, не дожить тебе до этого дна!

. Клянусь душой, я желал-бы, чтобы этот час настал теперь-же!

Омерль. Ты, Фитцуотэр, обречен за эти слова аду!

Пэрси. Лжешь, Омерль! Честь его в этом отношении настолько-же чиста, насколько ты виноват кругом! А в доказательство, что это действительно так, я бросаю тебе перчатку и стану поддерживать свое обвинение до последняго твоего издыхания! Подними-же мой залог, если хватит на это смелости!

Омерль. Если я этого не сделаю, пусть отсохнет моя рука, пусть никогда мой мститель меч не взовьется над сверкающим шлемом моего врага!

Лорд. Я заставлю землю быть свидетельницей того-же, клятвопреступник Омерль! и столько раз буду повторять: лжешь, лжешь, лжешь! сколько можно прокричать его от одного восхода солнца до другого! Вот залог моей чести! Подвергни его испытанию, если дерзнешь!

Омерль. Кому-же еще угодно вызывать меня на бой? Я бросаю перчатку всем, кто против меня! У меня в груди тысяча сил, чтобы справиться с двадцатью тысячами таких, как вы!

Сорри. Милорд Фитцуотэр, я отлично помню ту минуту, когда вы разговаривали с Омерлем.

Фитцуотэр. Совершенно верно, милорд; вы находились тут-же. Поэтому вы можете засвидетельствовать, насколько правдиво мое показание.

Сорри. Оно настолько-же лживо, насколько правдивы сами небеса.

Фитцуотэр. Сорри, ты лжешь!

Сорри. Безчестный мальчишка! Это обличение меня во лжи до тех пор станет тяготить мой меч, пока он не ответит на него блистательным мщением, пока, изобретатель лживых обличений, и ты сам с своим обличением не будешь так-же спокойно спать под землею, как череп твоего отца. В доказательство этого вот тебе залог моей чести! Если хватит мужества, подвергни его испытанию!

Фитцуотэр. Как ты усердно шпоришь и без того уже разгоряченную лошадь! Если я дерзаю есть, пить, спать, дышать и жить, я, разумеется, дерзну встретиться с Сорри лицом к лицу хоть-бы в пустыне! стану плевать на него, повторяя ему: - лжешь, лжешь, лжешь! Вот этим я обязуюсь подвергнуть тебя достойному наказанию! Омерля я обвиняю не без основания, и это так-же верно, как я ожидаю счастья в этом еще новом для меня мире. Ко всему сказанному я добавлю, что слышал от изгнанного Норфолька будто ты, Омерль, подослал в Кале двух своих прислужников, чтобы умертвить благородного герцога Глостэра.

Омерль. Пусть какой-нибудь честный христианин доверит мне залог, который я, утверждая, что Норфольк солгал, мог-бы бросить ему для защиты своей чести, в том случае, если ему суждено когда либо вернуться в Англию

. Все эти пререкания останутся нерешенными, а все внешние знаки вызовов под залогом, пока Норфольк не будет вызван сюда обратно, и хотя он мне и враг, его вызовут непременно; вместе с тем ему вернут все его прежния права и все имущество. Когда он вернется, мы дадим ему очную ставку с Омерлем.

Епископ. Славный этот день не наступит никогда. Долго сражался изгнанный Норфольк за Христа-Спасителя, долго развивались на полях колыбели христианства его знамена с изображением животворящого креста; долго боролся он против таких черных нехристей, как турки и сарацины. Утомленный военными подвигами, он удалился в Италию и там, в Венеции, отдал свои бренные останки земле этой прекрасной страны, а чистую душу верховному своему вождю - Христу, под знаменами Которого он сражался так долго.

Болинброк. Как, епископ! неужто Норфольк действительно умер?

Епископ. Это, милорд, также верно, как то, что я живу.

Болинброк. Да почиет с миром его сладкая душа на лоне доброго, старого Авраама. Слушайте, враждующие лорды! - Все ваши перчатки останутся здесь под залогом, пока мы не назначим дня для испытания, кто прав и кто неправ.

Входит Герцог Иоркский в сопровождении свиты.

Герцог Иоркский. Великий герцог Ланкастрсщй, являюсь я к тебе от развенчанного Ричарда, охотно признающого тебя своим наследником и передающого в твои руки свой царственный скипетр. Вступи-же на престол, переходящий к тебе от него, и да здравствует король Генрих, этого имени четвертый!

Болинброк. Во имя Бога вступаю я на этот царственный престол!

Епископ. Господь этого не допустит! Мои слова могут прийтись не по вкусу находящемуся здесь царственному собранию; тем не менее мне следует высказать правду. Еслибы по милости Божией в этом блестящем собрании нашелся хоть один человек настолько честный, чтобы без лицеприятия судить благородного Ричарда, истинное благородство заставило-бы его воздержаться от такого чудовищного беззакония. Разве подданным дано право судить государей и изрекать им приговоры, а между тем кто из присутствующих здесь не подданный Ричарда? Даже и воров, как-бы ни была очевидна их вина, не присуждают к наказанию, не выслушав их предварительно. Разве олицетворитель на земле Бога, избранный Им представитедь, правитель, вождь, венчанный Его помазанник может быть судим устами стоящих несравненно ниже его и к тому-же его подданных, а сам он отсутствовать? О, не приведи Бог, чтобы в христианской стране люди с понятиями о чести оказались настолько переполненными ненависти, чтобы решиться на такое черное, гнусное дело? Я обращаюсь к подданным, как подданный, которому сам Всевышний внушил отвагу вступиться за своего короля. Присутствующий здесь лорд Гирфорд, которого вы теперь называете королем, безбожный изменник перед Ричардом, который был королем и для заносчивого Гирфорда. Если вы возложите ему на голову царственный венец, вот что я вам предсказываю: - кровь Англии утучнит её поля, и это чудовищное деяние станет вызывать стоны у самых отдаленных поколений. Мир удалится на покой к туркам и к другим нехристям; на место мира появится буйная война, а среди её схваток брат будет возставать на брата, друзья на друзей. Безпорядки, страх, ужас и крамола воцарятся в нашей стране, и она получит название "поля Голгофы, поля черепов убитых на войне". Если вы допустите, чтобы члены одного и того-же царственного дома возставали один против другого, вы дадите этим народиться такой губительной междоусобице, какой никогда еще не видывала наша обреченная на проклятие земля. Не делайте, не допускайте этого; предотвратите беду, чтобы вас впоследствии не проклинали несчастные дети ваших детей!

Норсомберленд. Сэр, вы разсуждаете превосходно, тем не менее мы за ваши труды все-таки берем вас под стражу, обвиняя вашу милость в государственной измене. Милорд, аббат Уэстминстэрский, мы поручаем его строжайшему вашему надзору, пока не будет назначен день суда. Согласны вы, лорды, исполнить желание общин?

Болинброк. Приведите сюда Ричарда, чтобы он отрекся от престола на глазах у всех. Такою предосторожностью мы оградим себя от всяких нареканий, от всяких подозрений.

. Я приведу его сам (Уходит).

Болинброк. Вы, лорды, взятые нами под стражу, представьте поручителей, что вы явитесь непременно, когда мы вас потребуем к ответу (Епископу). Мы мало чем обязаны вашей любви и совсем не разсчитываем на вашу помощь.

Король Ричард. О, зачем вы ранее привели меня к королю, чем я успел одолеть те царственные мысли, благодаря которым я все еще воображал себя королем! Я едва еще успел научиться вкрадчивости, умению льстить, кланяться и сгибать колени; предоставьте время горю научить меня такой полной покорности. Мне хорошо памятны черты этих людей. Они были моими подданными и так еще недавно кричали мне: - "Да здравствует король!" то-есть, почти тоже, что Иуда кричал Христу, но из двенадцати человек изменил Христу только один, а я среди двенадцати тысяч человек не вижу ни одного, кто остался-бы мне верен... "Да здравствует король"!... Неужто никто не скажет на это "Аминь", и я должен разом выполнять обязанность и священника, и причетника? Если так, я сам скажу "аминь". Хотя я более не король, я все-таки восклицаю: - "Да здравствует король", а говорю "аминь" на тот случай, если небесам все еще угодно до конца считать меня королем. За каким делом вытребовали меня сюда?

Герцог Иоркский

Ричард. Подайте мне корону! Вот тебе корона, кузен; она твоя. Ее с одной стороны держу я, с другой ты. Теперь этот золотой венец является чем-то вроде глубокого колодца, в который поочередно спускаются две бадьи. Та, которая пуста, постоянно пляшет в воздухе; той-же, которая находится внизу, хотя её и не видно, но она наполнена водою. Та невидимая бадья - я сам, вместо воды, переполненный слезами, упившийся горем; та-же, что победоносно качается вверху, изображает тебя.

Болинброк. Я думаю, что вы отказывались от короны добровольно.

. Да, от своей короны я отказался добровольно, но мое горе все-таки остается моим. Ты можешь располагать и моими регалиями, и моим государством, но располагать моим горем не в твоей власти; в этом отношении я по-прежнему остаюсь королем.

Болинброк. Часть своих забот ты вместе с короною взваливаешь на меня.

которые я отдаю тебе, не разстанутся со мною и после того, как я отдам их тебе. Хотя оне неразлучны с короной, оне все-таки останутся при мне.

Болинброк. Согласны вы уступить мне корону?

Ричард. И да, и нет; и нет, и да. Так как мне суждено быть ничем, мне, - нечего делать! - приходится предоставить тебе сделаться тем, чем я был до сих пор. Теперь обрати внимание, как я примусь раззорять себя. Я отдаю тяжелый этот венец, сжимавший мне голову, от ненужного этого скипетра освобождаю руки, а из своего сердца исторгаю гордость верховной власти. Своими слезами я смываю следы священного помазания. Своею собственною рукою я срываю с себя корону; собственным голосом я отрекаюсь от священного своего сана; собственным дыханием избавляю от исполнения данных мне под присягою клятв и обетов; отказываюсь от всякой царственной пышности, от своих замков, поместий и доходов; я отрекаюсь от всех подписанных мною актов, постановлений и указов. Да простит Господь всех нарушивших относительно меня свои обеты, но да сохранит он в целости все данные тебе. Я, у кого ничего не осталось, не огорчаюсь более ничем, и пусть Создатель сохранит за тобою все, что досталось тебе. Да пошлет тебе судьба долгие годы счастия на престоле Ричарда, и да пошлет Ричарду полное успокоение в тесной норе, засыпанной землею! Да хранит Господь короля Генриха и да пошлет ему долгие дни счастия! - вот та мольба, с какою обращается к небесам развенчанный Ричард. Что остается делать еще?

. Вам остается прочесть еще вот эту бумагу. В ней заключается сознание всех проступков против выгод и благосостояния государства, как лично ваших, так и ваших приближенных. Это публичное покаяние необходимо для того, чтобы все знали, что вы свергнуты с престола не без основания.

Ричард. Разве это необходимо? Неужто я обязан лично распутать узел прежних моих безумств? Скажи, любезный Норсомберленд, если-бы сделан был полный перечень твоих безумств, разве тебе не было-бы совести прочесть признание в них перед таким блестящим собранием. Если-бы тебе пришлось это сделать, ты нашел-бы один гнусный параграф, в котором речь идет о свержении с престола некоего короля, и о таком грубом нарушении обета верности, которое накладывает на тебя несмываемое пятно; а в книге небес такая измена считается грехом непрощаемым. Да, этот параграф нашел-бы и ты и все вы, безстрастно смотрящие на меня, затравленного страданием. Хотя некоторые из вас смотрят на меня с напускным состраданием, но и они, как Пилат, только умывают себе руки. Да, все вы Пилаты, обрекшие меня на мучительное распятие, и воды целого океана не омоют вас от такого греха.

Норсомберленд

Ричард. Слезы до того переполняют мои глаза, что я ничего не вижу. Однако, горько-соленая влага ослепляет их не настолько, чтобы они не могли разсмотреть здесь целое скопище изменников и предателей! Если-же мне случится обратить взор на самого себя, я и тогда увижу перед собою такого-же предателя, как и все остальные, потому что я дал душевное согласие на ограбление пышной особы короля, опозорил славу, царственное величие обратил в рабство, самого властелина обратил в подданного, помазанника Божьяго - в чернорабочого неуча.

Норсомберленд. Государь...

. Нет, высокомерный и дерзкий обидчик, ни для тебя и ни для кого другого я теперь не государь. У меня более нет ни звания, ни сана; за мною не сохранилось даже и того имени, которое дается при крещении; все у меня беззаконно отнято, все похищено. Но, разве в самом деле не горе для человека - прожить столько холодных зим и теперь даже не знать, как его зовут? О, зачем я не в насмешку вылепленное из снега подобие короля и подвергаемое лучам солнца Болинброка, чтобы оно, растаяв, превратилось в дождевые капли!.. Добрый король! Великий король, хотя и не достигший полного величия доброты! если мое слово еще имеет какое-нибудь значение в Англии, пусть принесут сюда зеркало, чтобы я мог взглянуть, какое у меня лицо с тех пор как я, сделавшись несостоятельным, лишен престола.

Болинброк. Пусть кто-нибудь из вас принесет зеркало (Один из свиты уходит).

. А вы, пока его не принесут, прочтите эту бумагу.

Ричард. Враг рода человеческого, ты начинаешь мучить меня ранее, чем я успел попасть в ад!

Болинброк. , не настаивай больше на этом.

Норсомберленд. Если так, представители общин не будут удовлетворены.

Ричард(Приносят зеркало). Подай, я прочту по нем... Как? морщины еще не врезались глубже? Неужто несчастие, нанесшее столько ударов этому лицу, не оставило на нем более заметных рубцов? О, льстивое зеркало, ты, подобно людям, окружавшим меня в дни благополучия, продолжаешь нагло мне лгать! Разве это лицо - действительно лицо того человека, который ежедневно под своим гостеприимным кровом кормил более десяти тысячь человек? Разве это то самое лицо, которое, подобно солнцу, заставляло щуриться каждого, кто дерзал взглянуть на него? Неужто это то самое лицо, которое видало столько безобразий, но в конце концов все-таки проглядело Болинброка? Бренное величие еще сияет на этом лице, таком-же бренном, как и само это величие, потому что... (Бросает зеркало на пол) Оно теперь разбито в дребезги. Заметь, безмолвствующий король, нравоучение этого - ту быстроту, с какою горе разрушило мое лицо.

. Отражение вашего лица разрушено отражением вашего горя.

Король Ричард. Повтори то, что ты сказал. Отражением моего горя? Да, ты прав: все мое горе у меня внутри, а все наружные его проявления, все эти жалобы - только отражения незримого горя, которое безмолвно кипят в измученной душе. Самая суть его там, в груди, и я глубоко благодарен тебе, великодушный король, за то, что ты не только признаешь за мною право на скорбь, но и научаешь меня, как ей следует проявляться наружу. Я попрошу у тебя еще одной милости, а затем удалюсь, чтобы долее вам не надоедать. Могу-ли я на нее надеяться?

Ричард. Прекрасный мой кузен! Значит, теперь я стал выше, чем был, чем все короли в мире? Когда я был королем, льстили мне только мои подданные, а теперь, когда я сам подданный, в числе моих льстецов является даже король. Когда я стою так высоко, мне незачем обращаться в нищого, просящого милостыни.

Болинброк

Ричард. И ты ручаешься, что просьба моя будет исполнена?

Болинброк. Ручаюсь.

. Позволь мне удалиться.

Болинброк. Куда?

Ричард

Болинброк. Пусть несколько человек из вас проводят его в Лондонскую Башню.

Ричард Проводят? Прекрасно! Все вы, надеющиеся возвыситься, благодаря падению законного короля, отлично умеете проводить, а еще лучше выпроваживать тех, кто вам мешает

Болинброк

Уходит; за ним все другие, кроме епископа Карляйльского, аббата Уэстминстэрского и Омерля.

Аббат. Мы присутствовали при весьма прискорбном зрелище.

. Самое худшее еще впереди. Не народившияся еще дети и те будут чувствовать, как больно их царапают шипы сегодняшняго дня.

Омерль. Преподобные служители церкви, скажите, нет ли какого-нибудь средства избавить государство от такого позорного пятна?

Аббат. Прежде чем я решусь открыто высказать свою мысль, вы, лорд Омерль, должны поклясться святым причастием, что не только станете хранить наши намерения в глубокой тайне, но и безпрекословно исполнять все, что я решу. На вашем нахмуренном челе я вижу неудовольствие, в сердцах у вас - уныние, а в ваших глазах слезы. Отправимтесь ко мне ужинать: я предложу на ваше усмотрение один план, благодаря которому мы еще можем увидать лучшие дни (